Невротические нарушения в отношениях

Глава 12

Невротические нарушения в отношениях

 

Хотя в этой книге акцент делается на внутрипсихических процессах, мы не можем описывать их отдельно от межличностных. На самом деле между теми и другими идет постоянное взаимодействие. Даже вначале, говоря о погоне за славой, мы видели, что такие ее элементы, как потребность быть выше других или торжествовать над ними, напрямую связаны с межличностными отношениями. Вырастая из внутренних потребностей, невротические требования в основном направлены на других. Говоря о невротической гордости, нельзя замалчивать те последствия, которые имеет для отношений с людьми ее уязвимость. Мы видели, что каждый отдельный внутрипсихический фактор может быть экстернализован и насколько радикально этот процесс изменяет нашу установку по отношению к другим. Наконец, мы обсуждали более конкретные формы отношения к людям, которые появляются в результате главных решений внутренних конфликтов. В этой главе я хочу вернуться от частного к общему и сделать краткий обзор того, как наша гордыня влияет на наше отношение к другим.

Начать с того, что гордыня отдаляет невротика и других, делая его эгоцентричным. Хотела бы уточнить: под эгоцентричностью я понимаю не эгоизм или себялюбие в смысле интереса лишь к собственной выгоде. Невротик может быть невероятно себялюбивым или начисто лишенным себялюбия – в себялюбии нет ничего характерного для невроза вообще. Но он замкнут на самом себе, а значит, эгоцентричен. Его эгоцентризм не всегда очевиден: он может быть «одиноким волком» или жить интересами других и ради других. Тем не менее в любом случае он исповедует свою личную религию (веру в свой идеальный образ), живет по своим собственным законам (своим надо) за колючей проволокой своей гордыни и сам себя стережет от опасностей, грозящих снаружи и изнутри. В результате он не только самоизолируется эмоционально, ему становится все труднее увидеть в другом человеке личность со своими правами, отличную от него самого. Все его внимание уходит на главную его заботу – на него самого.

Поэтому образы других словно подернуты дымкой, хотя еще не искажаются. Но и другие грани его гордыни еще более резко препятствуют в том, чтобы увидеть других людей такими, как они есть, и отвечают за несомненное искажение его представлений о них. Глупо надеяться, что получится уклониться от этой проблемы, сказав, что, конечно же, наша концепция другого туманна в той же степени, что и наша концепция Я. Это, при первом рассмотрении, правильное предположение, но только при первом, поскольку здесь проводится прямая параллель между искаженным видением себя и искаженным видением других. Мы будем иметь более точную и полную картину искажений образов других, если исследуем, какие грани гордыни порождают эти искажения.

Искажения действительности появляются отчасти потому, что невротик видит других в свете потребностей, порожденных гордыней. Эти потребности могут быть направлены на других людей или способны повлиять на отношение к ним. Его потребность в восхищении превращает их в восхищенную публику. Его потребность в помощи волшебника наделяет их загадочными магическими способностями. Его потребность оказаться правым делает их неправыми и грешными. Его потребность в торжестве делит их на последователей и соперников‑ интриганов. Его потребность безнаказанно обижать других делает их «невротиками». Его потребность в самоуничижении превращает их в гигантов.

И наконец, он видит других в свете своей экстернализации (проекций). Он не воспринимает своей собственной самоидеализации; зато он идеализирует других. Он не воспринимает своей собственной тирании – это другие его тиранят. Самую большую роль в отношении к другим играет экстернализация ненависти к себе. Если эта тенденция активно развивается, в его глазах другие предстают как жалкие и ничтожные людишки. Если что‑ то идет не так, это они виноваты. Они должны быть совершенными. Они не достойны его доверия. Верить им нельзя. Их нужно изменить и переделать. Поскольку это бедные, заблуждающиеся смертные, он, как Бог, в ответе за них. В случае преобладания пассивной тенденции, другие – это судьи, готовые обвинить его и вынести приговор. Они держат его в рабстве, издеваются над ним, принуждают и запугивают его. Они его не любят и не ценят его, он им не нужен. Он должен их ублажать и соответствовать их ожиданиям.

Возможно, экстернализация – самый влиятельный фактор, искажающий взгляд невротика на других. И распознать его у себя ему труднее всего. Ибо, по его же собственному опыту, другие и есть такие, какими он видит их в свете своей экстернализации, а он просто отвечает им в соответствии с тем, что это за люди. Он не понимает, что в этом диалоге он сам подает реплики и сам отвечает на них.

Экстернализацию трудно увидеть, так как она часто прячется за реакциями на других на почве его потребностей или фрустрации этих потребностей. Было бы неоправданным обобщением заявить, например, что все раздражение на других, по сути, – экстернализация нашей злости на себя. Только тщательный анализ конкретной ситуации позволит нам выявить, на самом ли деле человек разъярен на себя и в какой степени или же он действительно сердится на других, скажем, за фрустрацию своих требований. И наконец, его раздражение может проистекать из обоих источников. Когда мы анализируем себя или других, мы всегда обязаны беспристрастно рассматривать обе возможности, то есть не должны склоняться исключительно к одному или другому объяснению. Только тогда мы постепенно увидим, как и до какой степени оба источника влияют на наше отношение к другим.

Но даже если мы понимаем, что привносим нечто в наше отношение к другим, нечто, к ним не относящееся, – это не поможет прекратить экстернализацию. Мы можем ослабить ее только в той степени, в какой «возьмем ее обратно» и сможем воспринять происходящий в данном случае свой внутренний процесс.

Условно говоря, у нас есть три способа, которыми представление о других может быть искажено экстернализацией. Искажения могут появляться в результате того, что другие наделяются свойствами, которыми обладают в ничтожно малой степени или не обладают вовсе. Невротик может видеть других абсолютно идеальными, наделять их богоподобным совершенством и властью. Он может видеть их жалкими и виноватыми. Он может превращать их в гигантов или в карликов.

Экстернализация заставляет его закрывать глаза на реальные достоинства или слабости других. Он может переносить на них свои собственные (неосознанные) запреты на эксплуатацию или ложь и, следовательно, может не распознать в них даже кричащих намерений эксплуатировать его или обмануть. Или же, задушив свои собственные позитивные чувства, он может оказаться неспособным к восприятию дружеского расположения других или преданности. Он не поверит в искренность чувств и будет зорко следить, чтобы «не попасться на удочку» этих притворщиков.

Наконец, его экстернализация может обострить все его чувства по отношению к определенным тенденциям других людей. Так, один пациент, который считал, что он один обладает всеми христианскими добродетелями, и был слеп к своим выраженным хищническим склонностям, моментально замечал в других притворные претензии, особенно претензии на доброту и любовь. Другой пациент, со значительной неосознанной предрасположенностью к неверности и вероломству, активно реагировал на эти тенденции у других. Может показаться, что такие случаи противоречат моему утверждению об искажающей силе экстернализации. Не будет ли более корректным сказать, что при экстернализации может быть и так: человек или совершенно слеп к определенным вещам, или удивительно зоркий? Вряд ли. Его острый глаз на некоторые качества других пристрастно косит, поскольку эти качества имеют огромное значение для него самого. Поэтому они так разрастаются, что человек, ими обладающий, уже для него не личность, а символ этих особых, экстернализованных, собственных склонностей или тенденций. Следовательно, рисунок всей личности другого получается таким искаженным, что в нем нет ничего верного. Естественно, такую экстернализацию осознать труднее всего, поскольку сам пациент всегда готов сослаться на тот «факт», что его наблюдения за другим точны.

Все упомянутые факторы (требования невротика, его реакции на других, его экстернализация) затрудняют другим общение с ним, по крайней мере в любых близких отношениях. Но сам невротик видит это по‑ другому. Поскольку в его глазах его потребности или требования, вытекающие из них, – совершенно законные, хорошо, если они вообще осознаются; поскольку его реакции на других, по той же причине, – оправданные; поскольку его экстернализация – только ответ на имеющиеся у других установки, то он обычно и не предполагает, как им с ним непросто, считая, что с ним действительно легко жить. Типичная иллюзия, хотя и понятная.

Другие, насколько позволяют их собственные трудности, стараются мирно ужиться с явно невротичным членом семьи. И здесь его экстернализация снова воздвигает полосу препятствий их стараниям. Поскольку по самой своей природе экстернализация имеет мало общего, а может и вовсе не имеет, с реальным поведением других, то другие беспомощны против нее. Например, они стараются примириться с воинственной правотой невротика, не позволяя себе возражать и критиковать, заботятся о его одежде и еде в точности так, как он того желает, и т. п. Но сама их старательность возбуждает в нем самообвинения, и он начинает ненавидеть других, чтобы не дать развиться собственному чувству вины (например, как мистер Хикс в триллере «Мороженщик»).

Все эти искажения только усиливают чувство небезопасности, которое невротик испытывает в связи с другими людьми. Хотя он может считать себя проницательным знатоком людей и всегда уверен, что правильно оценивает других, все это в лучшем случае верно только отчасти. Наблюдательность и рассудочная критичность не заменят внутренней уверенности в других, которая характерна для человека, реалистично относящегося к себе, как к себе, а к другим, как к другим, и не колеблющегося в своей оценке под действием всевозможных компульсивных потребностей. Несмотря на глубокую неуверенность в других, невротик может давать достаточно точное описание их поведения и даже некоторых невротических механизмов, если он обучен, включая рассудок, наблюдать за другими людьми. Но отсутствие чувства безопасности неизбежно отразится на его взаимодействии с ними. Тогда оказывается, что картина, которая сложилась у него путем наблюдений и умозаключений, и основанные на ней оценки не являются постоянными. Слишком много субъективных факторов участвует в формировании его установок, поэтому они так быстро меняются. Он может легко настроиться против человека, которого раньше глубоко уважал, или потерять к нему интерес, и так же легко кто‑ то новый вдруг получает в его глазах самые высокие оценки.

Эта внутренняя неуверенность дает о себе знать разными путями; два из них кажутся нам достаточно постоянными и независимыми от особенностей невротической структуры. Во‑ первых, невротик не знает, как он относится к другому человеку и как тот относится к нему. Он может называть его другом, но при этом слово уже не имеет того глубокого смысла. Любое разногласие, любой намек, любое недопонимание того, что друг говорит, делает или не делает, могут не только вызвать временные сомнения, но и расшатать отношения до основы.

Во‑ вторых, это неопределенность, нерешительность невротика в вопросах доверительности или доверия. Дело не столько в том, что он дает другому слишком много или слишком мало веры, сколько в том, что в глубине души ему самому непонятно, в чем другому можно верить, а в чем уже нет. Если чувство неопределенности усиливается, становится непонятно, на что вообще способен и неспособен другой – на какое благородство, на какую низость; пусть даже он был тесно связан с ним много лет.

В своей фундаментальной неуверенности в других он, как правило, склонен ожидать худшего – сознательно или бессознательно, – поскольку его гордыня также усиливает его страх перед людьми. Неуверенность и страх сплелись в тесный клубок, поскольку, если даже другие на самом деле серьезно угрожают ему, его страх не разрастался бы так легко до небес, не имей он искаженное представление о других. Наш страх перед другими, вообще говоря, возникает как от их власти причинить нам боль, так и от нашей беспомощности. И оба эти фактора крепко подпитывает гордыня. Неважно, насколько задиристую самоуверенность придает она внешне; изнутри она ослабляет личность. Происходит это, в первую очередь, из‑ за самоотчуждения, но свою долю вносят и презрение к себе, и создаваемые гордыней внутренние конфликты, разрывающие личность на части. Причина лежит в расширении зоны уязвимости личности невротика. Он становится уязвим с разных сторон. Теперь так легко задеть его гордыню или вызвать у него чувство вины или презрения к себе. Его требования такой природы, что обречены на фрустрацию. Его равновесие такое хрупкое, что нарушить его можно малейшим усилием. Наконец, его экстернализация и враждебность к другим, вызванные этим и многими другими факторами, делают других куда более грозными, чем они есть на самом деле. Все эти страхи переводят его основную позицию по отношению к другим в оборону, неважно, принимает она форму заискивания или более агрессивную форму.

Оценивая эти факторы, мы поражаемся их сходством с компонентами базальной тревоги, которая, повторим, представляет собой чувство одиночества и беспомощности в потенциально враждебном мире. И принципиальное влияние гордыни на человеческие взаимоотношения на самом деле таково: она усиливает базальную тревогу. То, что во взрослом невротике мы идентифицируем как базальную тревогу, – не базальная тревога по определению, а скорее тревога «с процентами», набежавшими за годы протекания внутрипсихических процессов. Она стала более сложной установкой по отношению к другим, и состав этой установки определяют более сложные факторы, чем те, которые влияли изначально. Точно так же, как ребенок, подгоняемый своей базальной тревогой, вынужден искать особые пути взаимодействия с другими людьми, так и взрослый невротик должен найти такие пути. И он их находит – в главных решениях, которые мы уже описывали. Хотя в этих решениях мы увидим сходные черты с ранними решениями (сделать шаг к людям, против них или прочь от них), на самом деле новые решения (смириться, захватить все вокруг или уйти в отставку) отличаются по своей структуре от старых. Определяя формы отношения к людям, они становятся принципиальными решениями внутрипсихических конфликтов.

Для полноты картины замечу: гордыня усиливает базальную тревогу, но в то же время, создавая потребности, наделяет других сверхважным значением. Другие становятся сверхважны, просто незаменимы для невротика, потому что на них возложена миссия подтвердить ложные ценности, на которые он претендует, своим восхищением, одобрением, любовью. Его невротическое чувство вины и презрение к себе настойчиво требуют оправданий. Но сама ненависть к себе, породившая эту потребность, делает почти невозможным найти эти оправдания своими глазами. Он может найти их только глазами других. Они должны доказать ему, что он обладает теми важными для него ценностями. Он должен показать им, какой он хороший, удачливый, успешный, способный, интеллигентный, могущественный и что он может с ними или для них сделать.

Более того, в погоне хоть за славой, хоть за оправданиями он нуждается в побуждениях со стороны, и действительно, большую долю побуждений он получает снаружи. Это яснее всего мы видим у смиренного типа, который едва ли что‑ то может сделать сам и для себя. Но разве таким активным и энергичным был бы более агрессивный тип, если бы не побуждение поразить, покорить или унизить других? Даже «бунтовщик» обязательно нуждается в других, чтобы против них же и взбунтоваться ради высвобождения своей энергии.

Невротик часто испытывает потребность в других, чтобы защититься от ненависти к себе. Получая от других подтверждение своего идеального образа, как и возможность самооправдания, он получает оружие против ненависти к себе. Кроме того, прямо и косвенно он нуждается в других, чтобы уменьшить тревогу, порожденную приступами ненависти и презрения к себе. И главное, если бы не другие, он бы не мог обеспечить себя самым могучим средством защиты: экстернализацией.

В результате гордыня создает принципиальную несовместимость его с другими: он чувствует себя далеким от людей, неуверен в них, боится их, враждебно относится к ним, и все‑ таки они ему жизненно необходимы.

Все эти факторы, нарушающие отношения с людьми вообще, неизбежно срабатывают и в любовных отношениях, как только они становятся сколько‑ нибудь продолжительными. Для нас это самоочевидно, но все же нужно об этом сказать, поскольку у многих есть ложное убеждение, что залог хороших любовных отношений – сексуальное удовлетворение. Действительно, сексуальные отношения могут временно ослабить напряжение или даже закрепить отношения людей, если они основаны на невротическом фундаменте, но они не могут оздоровить их. Поэтому обсуждение невротических проблем в браке или в равноценных отношениях не прибавит ничего существенного к тому, что уже было изложено. Но внутрипсихические процессы имеют особое влияние на значение и функции, которые любовь и секс приобретают для невротика. И я хочу в конце этой главы поместить некую общую точку зрения на природу этого влияния.

Смысл и значимость, которые любовь имеет для невротической личности, так разнятся в зависимости от типа принятого им решения, что мы не можем их обобщить. Но во все отношения невротика всегда вмешивается одно нарушение: глубоко укоренившееся чувство, что полюбить его невозможно. Я говорю здесь не о нелюбви того или иного человека, а о его убеждении, которое может дойти до бессознательной веры, что его не любит и не может полюбить никто и никогда. Разумеется, он может ожидать любви: за свою внешность, голос, помощь или за сексуальное удовлетворение, даваемое им. Но они не любят его самого, потому что это просто невозможно. Если действительность противоречит этому убеждению, он склонен отбрасывать все доказательства на разном основании. Возможно, этот человек одинок, ищет, к кому бы прислониться, или склонен к благотворительности и т. п.

Но вместо того чтобы решить эту проблему (если он ее осознает) прямо, он подходит к ней то с одного бока, то с другого, не замечая в таком кружении противоречия. С одной стороны, даже если забота о любви и не входит в его приоритеты, он склонен придерживаться иллюзии, что когда‑ нибудь, где‑ нибудь встретит «того» человека, который его полюбит. С другой стороны, он приобретает ту же установку, что и по отношению к уверенности в себе: он считает, что есть такое отдельное свойство – «способность вызывать любовь» – и оно не зависит от качеств человека. А поэтому не видит, как приобретение им таких качеств способно повлиять на расположение других людей к нему. Он тяготеет к фатализму и считает то, что его не любят, загадочным, но непоколебимым фактом.

Смиренный тип легче всего осознает свое неверное убеждение в том, что его невозможно любить, и, как мы видели, больше всех старается приобрести приятные качества или, по крайней мере, создать их видимость. Но даже будучи всецело заинтересованным в любви, он не задается вопросом: а почему, собственно, он так уж убежден в том, что его невозможно полюбить?

У этого убеждения есть три основных источника. Первый из них – уменьшение способности невротика любить самому. Этой способности неизбежно становится все меньше в силу всех тех факторов, которые мы обсуждали в этой главе: он слишком погружен в себя, слишком уязвим, слишком боится людей и т. д. Хотя связь между чувством, что ты достоин любви, и способностью любить самому достаточно часто признается интеллектуально, она наполнена глубоким жизненным смыслом для очень немногих из нас. Однако если способность к любви хорошо развита, мы не терзаемся сомнениями, а достойны ли мы любви. Не становится тогда и жизненно важным вопрос, на самом ли деле нас любят другие.

Второй источник убеждения невротика в том, что его невозможно любить, – его ненависть к себе и ее экстернализация. Пока он не любит себя (считает себя на самом деле достойным ненависти или презрения), как он может поверить, что кто‑ то другой может его полюбить?

Эти два источника убеждения, мощных и всегда действующих при неврозе, отвечают за то, что невротик почти неизлечим от чувства, что его невозможно любить. Последствия этого для любовной жизни тоже можно подвергнуть изучению, но это чувство может ослабеть только в той степени, в какой иссякает его источник.

Третий источник действует не так прямо, но его важно упомянуть по другой причине. Невротик ждет от любви большего, чем она, в наилучшем случае, может дать (ждет «совершенной любви»), или ждет чего‑ то другого, что она не может дать (например, любовь не освободит его от ненависти к себе). А потому, как бы его на самом деле ни любили, никакая любовь не оправдает его ожиданий, и потому он всегда будет чувствовать, что его не любят «по‑ настоящему».

Эти ожидания от любви могут быть самими различными. Вообще говоря, она призвана удовлетворить многие невротические потребности, уже сами по себе противоречивые, или, в случае смиренного типа, – все потребности. И тот факт, что любовь ставится на службу невротическим потребностям, делает ее не только желанной, но жизненно необходимой. Таким образом, мы наблюдаем в любовной жизни ту же несовместимость, которая существует по отношению к людям вообще: преувеличенная потребность в ней и сниженная способность к ней.

Возможно, было бы столь же ошибочно проводить четкое различие между любовью и сексом, как и слишком тесно связывать их (Фрейд). Однако поскольку при неврозе сексуальное возбуждение или желание чаще отделено от чувства любви, чем связано с ним, я хочу сделать несколько важных замечаний по поводу роли сексуальности при неврозе. Естественные функции сексуальности – физическое удовлетворение и удовлетворение потребности в близости с другим человеком. Кроме того, сексуальное функционирование человека повышает его уверенность в разных областях. Но при неврозе все эти функции расширяют свои границы и приобретают иную окраску. Сексуальная активность при этом начинает снимать не только половое напряжение, но и многочисленные неполовые виды психических напряжений. Она служит проводником презрения к себе (при мазохизме) или средством вознаградить себя за самомучительство в случае сексуальных унижений партнера (садистическая практика). Это самый частый путь смягчения тревоги. Сам человек не осознает таких связей. Он может даже не осознавать, что испытывает особое напряжение или тревогу, а чувствовать только сексуальное возбуждение или желание. Но психоанализ позволит точно проследить эти связи. Например, пациент подходит вплотную к восприятию ненависти к себе, и вдруг его обуревают планы или фантазии переспать с какой‑ то девушкой. Или же он говорит о какой‑ то своей слабости, которую глубоко презирает, и появляются садистические фантазии о том, как пытают кого‑ то более слабого, чем он.

Естественная функция сексуальности – установление близкого контакта с другим человеком, также часто приобретает преувеличенные пропорции. Мы знаем, что замкнувшиеся в себе люди видят сексуальность чуть ли не единственным мостиком к другому человеку, но ее роль не ограничивается очевидной заменой человеческому общению. Это доказывает поспешность, с которой люди могут кидаться в сексуальные отношения, не давая себе времени подумать, есть ли у них хоть что‑ нибудь общее, хоть какой‑ то шанс понравиться друг другу, понять друг друга. Возможно, эмоциональная близость сложится у них позже. Но чаще этого не происходит, потому что обычно первоначальный порыв сам по себе уже знак того, что у них слишком большие трудности в установлении хороших человеческих отношений.

Наконец, связь между сексуальностью и уверенностью в себе – это нормально, а здесь возникает связь между сексуальностью и гордыней. Половое функционирование, привлекательность, желанность, выбор партнера, качество и разнообразие сексуального опыта – все это становится не предметом желаний или удовольствия, а предметом гордости. Чем больше в любви слабеет личный фактор, а сексуальный усиливается, тем больше бессознательная озабоченность по поводу возможности любви к себе замещается озабоченностью своей привлекательностью[74].

Эти расширенные функции, которые приобретает сексуальность при неврозе, не обязательно ведут к возрастающей, по сравнению с относительно здоровым человеком, сексуальной активности. Может произойти и это, но они могут повлечь усиление запретов. Со здоровым человеком вообще сложно сравнивать, поскольку даже в «норме» существует масса различий: по половой возбудимости, по силе и частоте сексуальных желаний, по формам полового самовыражения. Но все же есть одно существенное различие. Мы говорили о нем в связи с воображением[75]: сексуальность ставится на службу невротическим потребностям. По этой причине она часто приобретает мнимую важность, в смысле заимствования значимости из несексуальных источников. И хуже того, по той же причине сексуальное функционирование легко нарушается. Тут и страхи, тут и ряд запретов, сюда же примешивается и проблема гомосексуальности, и перверсии. Наконец, поскольку половая активность (включая мастурбацию и фантазии) и особенности ее формы определяются (или, по крайней мере, отчасти определяются) невротическими потребностями или запретами, она часто становится компульсивной. Все эти факторы могут привести к тому, что невротический пациент начинает вступать в сексуальные отношения не потому, что он этого хочет, а потому, что надо угодить партнеру; потому что надо получить подтверждение, что его хотят или любят; потому что надо успокоить какую‑ то тревогу; потому что надо доказать свою власть или потенцию и т. п. Сексуальные отношения не столько определяются реальными желаниями и чувствами, сколько влечением к удовлетворению каких‑ то компульсивных потребностей. Даже без намерения унизить партнера, он перестает быть личностью и становится сексуальным «объектом» (Фрейд)[76].

Подходы невротика к этим проблемам так бесконечно разнообразны, что нет смысла даже пытаться здесь охватить все возможности. Особые затруднения в любви и сексе являются лишним доказательством общего невротического расстройства. Такое разнообразие появляется благодаря не только индивидуальной структуре характера невротика, но и особенностям его прошлых и нынешних партнеров.

Это разграничение может показаться искусственным, поскольку психоанализ показал, что чаще, чем это предполагалось ранее, выбор партнера делается бессознательно. И мы вновь и вновь находим подтверждение справедливости концепции. Справедливость этой концепции подтверждалась вновь и вновь. Но мы были так же готовы перейти к такой крайности, полагая, что каждый партнер – это индивидуальный выбор; а такое обобщение неверно. Следует выставить границы в двух направлениях. Сперва необходимо спросить: кто делает «выбор»? Само слово предполагает возможность выбирать и разбираться в выбранном партнере. Невротик ограничен и в том и в другом. Он способен выбирать только в той степени, в какой его представления о других не искажены всеми теми факторами, которые мы уже обсудили. И в этом строгом смысле то, что остается, вряд ли попадает под название «выбор». «Выбором партнера» в данном случае является чувство влечения к другому на почве неудовлетворенных требований невротика: его гордости, его потребности властвовать или эксплуатировать, его потребности капитулировать и т. п.

Но даже в этом ограниченном смысле у невротика немного шансов «выбрать» партнера. Он может вступить в брак, потому что так принято, и может быть так отчужден от самого себя и так далек от других, что вступит в брак с тем, кого ему выпало узнать чуть получше, или с тем, кто этого хочет. Презрение к себе может так занизить егоо самооценку, что он просто не осмелится подойти к тем лицам противоположного пола, которые привлекают его, пусть даже по невротическим причинам. Добавив к этим психологическим ограничениям фактическое – он часто знаком с небольшим кругом доступных ему партнеров, – мы поймем, как мало выпадает на долю случайности.

Вместо того чтобы оценить бесконечное разнообразие эротических и сексуальных переживаний, являющееся результатом многообразия вовлеченных факторов, я только лишь укажу на некоторые общие тенденции, действующие в невротической установке по отношению к любви и сексу. Он может быть склонен исключить любовь из своей жизни. Он может приуменьшать или отрицать ее значение и даже ее существование.

Любовь тогда кажется ему не предметом желаний, а скорее недостатком, которого следует избегать или презирать, как самообман для слабых.

Такая тенденция к исключению любви тихо, но верно действует у «ушедшего в отставку», отчужденного и замкнутого типа. Индивидуальные различия в этой группе в основном касаются установки по отношению к сексуальности. Он может исключить из своей жизни реальную возможность не только любви, но и секса, и жить так, словно их не существует или они лично для него не имеют значения. К сексуальному опыту других он соврешенно равнодушен, не чувствует ни зависти, ни неодобрения, но может даже проявлять понимание, если они попадают в трудное положение.

У других могло быть несколько связей в молодости. Но они не пробили броню их отчуждения, не имели большого значения и не оставили после себя желания продолжить этот опыт.

У третьих сексуальные переживания важны и приятны. Они могут испытывать их с множеством разных партнеров, но (сознательно или бессознательно) тщательно избегают любой привязанности к кому бы то ни было. На характер этих временных связей влияют многие факторы. Более всего сказывается здесь преобладание склонности к захвату или к смирению. Чем ниже самооценка, тем больше сексуальные контакты ограничиваются лицами, стоящими на более низком общественном или культурном уровне, например проститутками.

Четвертые вступают в брак по случаю и даже умудряются сохранять видимость отношений, если партнер того же типа. Если же такой мужчина женится на той, с кем у него мало общего, он может характерным образом смириться с ситуацией и пытаться выполнять обязанности мужа и отца. Но если партнер слишком агрессивен, непримирим или садистичен, чтобы позволить супругу укрыться в своей скорлупе, он может или попытаться разорвать отношения, или разрушит себя.

Агрессивно‑ мстительный тип исключает любовь самым воинственным и деструктивным путем. Он занимает пренебрежительную и уничижительную позицию по отношению к любви. Что касается его сексуальной жизни, то здесь, видимо, есть две принципиальные возможности. Его сексуальная жизнь может быть на удивление бедной – в лучшем случае, случайные связи, чтобы избавиться от физического или психического напряжения; или же сексуальные отношения могут быть очень важны для него, при условии, что его садистические побуждения не будут иметь преград. В этом случае он или занимается сексуальным садизмом (который может больше всего возбуждать его и приносить наибольшее удовлетворение), или неестествен и чрезвычайно сдержан в сексе, нередко угрожает партнеру по‑ садистски.

Другая общая тенденция по отношению к любви и сексу направлена на то, чтобы исключить любовь (а иногда также и секс) из реальной жизни, но отвести им выдающееся место в воображении. Тогда любовь оказывается настолько возвышенной и чистой, что любое ее реальное воплощение кажется порочным и недостойным. Э. Т. Гофман талантливо описал это в «Сказках», называя любовь «тем стремлением к бесконечному, которое венчает нас с небесами». Это заблуждение посеяно в нашей душе «коварством врага рода человеческого, что через радости плоти можно на земле достичь того, что существует в наших сердцах только как божественное обещание». Любовь, таким образом, может существовать только в фантазиях. Дон Жуан, в его интерпретации, разбивает жизнь женщин потому, что «каждое предательство любимой невесты, каждая радость, сокрушенная жестоким ударом по любящему, это высшее торжество над злобным чудовищем, и поэтому навсегда поднимает соблазнителя над нашей узкой жизнью, над природой и Создателем».

Третья и последняя возможность, которая будет здесь упомянута, это преувеличение роли любви и секса в реальной жизни. В этом случае любовь и секс становятся главной ценностью в жизни и на этом основании прославляются. Мы проведем здесь условную границу между любовью завоевывающей и любовью покоряющейся. Последняя логично вытекает из решения о смирении и была описана в этом контексте. Первая случается в жизни нарциссического типа, если по определенным причинам его влечение к власти сосредоточилось на любви. Тогда это предмет его гордости – быть идеальным любовником, перед которым никто не устоит. Женщины, которых легко добиться, его не привлекают. Он должен доказать свое могущество, завоевывая тех, которые по тем или иным причинам недоступны. Только половой акт может означать победу, но целью может быть и полное эмоциональное подчинение. Когда цель достигнута, интерес пропадает.

Я не уверена, что это краткое представление, всего несколько страниц, показывает степень и силу влияния внутрипсихических процессов на межличностные отношения. Когда мы понимаем, насколько мощное это воздействие, нам приходится расстаться с определенными, обычно скрытыми, ожиданиями, например, с тем, что хорошие человеческие отношения могли бы оказать благотворное влияние на невроз или, в более широком смысле, на развитие личности. Хочется надеяться, что смена окружения, брак, роман, участие в общественной деятельности (социальной, религиозной, профессиональной и т. п. ) помогут человеку перерасти свои невротические проблемы. Психоналитическая терапия эти ожидания выражает в убеждении, что ключевой лечащий фактор – возможность пациента установить хорошие отношения с психоаналитиком, а именно такие, в которых отсутствуют травмирующие факторы детства[77]. Это убеждение вытекает из предпосылки, которой придерживаются определенные психоаналитики, что невроз в первую очередь был и остается нарушением отношений с людьми, и поэтому его можно вылечить, выстроив хорошие человеческие отношения. Другие упомянутые ожидания не основаны на именно этой предпосылке, а скорее на том, что мы понимаем, и, по сути, верно понимаем, что отношения с людьми – ключевой фактор в нашей жизни.

Все эти ожидания оправданны по отношению к ребенку и подростку. Даже если у него можно заметить признаки мании величия, или требования особых привилегий, или повышенную обидчивость и т. п., он может быть достаточно восприимчивым к благоприятному человеческому окружению. Оно может развить его тяжелые предчувствия, враждебность, может сделать его более доверчивым и все еще может порвать порочные круги, затягивающие его в невроз. Конечно, мы должны добавить нюанс «более‑ менее», – в зависимости от степени его личностных нарушений и их продолжительности, качества и интенсивности хорошего человеческого влияния на него.

Такое влияние на внутренний рост личности будет благотворно и в зрелом возрасте, при условии, что гордыня и ее последствия не слишком глубоко пустили свои корни, или (подойдя с позитивной стороны) при том, что идея самореализации (сам человек может называть это по‑ разному) все еще жива и осмысленна для него. Мы часто наблюдали, например, как один из супругов делает гигантские шаги в своем развитии, если другой проходит психоанализ и меняется к лучшему. В таких случаях действуют нескольк

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: