Невротические нарушения в работе

Глава 13

Невротические нарушения в работе

 

Нарушения в нашей трудовой жизни могут происходить из разных источников. Их могут вызвать внешние условия, такие как экономическое или политическое давление, суета и беспокойство, отсутствие времени, или (возьмем характерный и часто встречающийся современный пример) трудности, которые испытывает писатель, когда вынужден учиться выражать себя на новом языке. Трудности создают условия культуры, например такие, как давление общественного мнения, повинуясь которому человек стремится зарабатывать гораздо больше своих реальных потребностей, – как наш городской деловой человек, бизнесмен. Скажем, для мексиканского индейца такая установка не имеет смысла[78].

Однако в этой главе я буду обсуждать не внешние препятствия, а невротические затруднения, поскольку они имеют место и в работе. Сузим тему еще сильнее: многие невротические нарушения в работе связаны с отношением к другим людям: старшим, младшим и равным по положению. И хотя фактически сложно четко отделить их от трудностей, касающихся самой работы, мы оставим эти последние здесь, насколько это возможно, и основное внимание уделим влиянию внутрипсихических факторов на процесс труда и на отношение человека к труду. Наконец, невротические нарушения сравнительно не играют заметной роли в любой рутинной работе. Их влияние возрастает в той степени, в какой работа требует инициативы, предвидения, ответственности, уверенности в своих силах, изобретательности. Поэтому я ограничу свои заметки такой работой, где мы должны подключать наши личностные ресурсы, – не лишенной творчества в широком смысле этого слова. Примеры научной работы и художественного творчества я предлагаю в качестве иллюстраций, но сказанное относится и к труду матери и домохозяйки, и к работе учителя, бизнесмена, юриста, организатора.

Размах невротических нарушений в работе нешуточный. Как мы сейчас увидим, не все они осознаются; многие проявляются в плохом качестве проделанной работы или в низкой продуктивности. Другие выражаются в различных расстройствах, связанных с работой, таких как сильнейшее напряжение, усталость, истощение, страхи, паника, раздражительность или осознанные страдания из‑ за затруднений в работе. Очень мало общих и очевидных факторов, которые были бы присущи в этом плане всем неврозам. Но помимо трудностей, сопровождающих данную работу, невротик всегда испытывает дополнительные, хотя и не всегда явно выраженные.

Он легко теряет уверенность в себе, без которой немыслима всякая творческая работа, неважно, насколько его подход к работе кажется самоуверенным или реалистичным.

Он редко дает адекватную предварительную оценку того, во что выльется данная работа; ее трудности или недооцениваются, или переоцениваются. Нет, как правило, и адекватной оценки ценности проделанной работы.

Условия, при которых он может выполнить работу, в основе своей ригидные. Они и более необычные, и более неукоснительные, чем обыденные рабочие привычки здоровых людей.

Эгоцентричность невротика ослабляет его внутреннюю готовность к работе. Больше, чем сама работа, его беспокоит, как он с ней справится, какие действия должен предпринять.

Радость или удовлетворение, которые можно получать от подходящей работы, обычно отравлены для него, потому что работа идет слишком нервно, изобилует конфликтами и страхами или субъективно обесценивается.

Но достаточно отойти от этих обобщений и рассмотреть в деталях, как именно проявляются нарушения в работе, и нас больше удивят их различия при различных видах невроза, чем их сходство. Я уже упоминала различия по степени осознания существующих трудностей и по степени, до которой человек страдает от них. Но особые условия, при которых работа может или не может быть выполнена, тоже весьма разнообразны. Это справедливо и для способности прилагать постоянные усилия, рисковать, планировать, принимать помощь, поручать работу другим и т. п. В основном эти различия определены тем главным решением, которое нашел человек для своих внутрипсихических конфликтов. Каждую группу мы обсудим отдельно.

Захватнический тип, независимо от его конкретных характеристик, склонен переоценивать свои способности и таланты. Он склонен также считать свою работу сверхважной и переоценивать качество ее выполнения. Те, кто не склонен разделять такое его мнение, кажутся ему или просто неспособными его понять («и перед этими свиньями приходится метать бисер»), или завистниками, которым вообще нельзя верить. Любая критика, неважно, насколько она серьезная или добросовестная, ео ipso ощущается как враждебные нападки. Испытывая потребность отбросить любые сомнения в себе, он склонен задумываться не о справедливости критики, а о том, как оградить себя от нее так или иначе. Другая его потребность в признании его работы, в любой форме, по той же причине безгранична. Он жаждет воспользоваться своим правом получать такое признание и негодует, если его ожидания не оправдываются.

Сопутствует этому его почти полная неспособность доверять другим, по крайней мере коллегам и ровесникам. Он может искренно восхищаться Платоном или Бетховеном, но ему трудно оценить объективно любого современного философа или композитора, и тем труднее, чем более серьезную угрозу он представляет его собственному уникальному значению. Он крайне чувствителен к восхвалению чьих‑ то успехов в своем присутствии.

Наконец, зов власти, характерный для всей группы, подкреплен неявным убеждением, что просто не существует препятствий, непредолимых для его силы воли или его выдающихся способностей. Надо полагать, что тот, кто первым выдвинул лозунг, висящий в некоторых американских учреждениях: «Трудное мы сделаем сейчас, невозможное – чуть погодя», принадлежал к данному типу. В любом случае, человек захватнического типа понимает этот лозунг буквально. Потребность доказать свою власть часто делает его изобретательным и мотивирует взяться за такие задачи, за которые другие взяться не рискнули. Но она же таит опасность недооценить предстоящие трудности. Нет такого дела, которое он не провернул бы в два счета, нет болезни, которую он не диагностировал бы с первого взгляда, нет статьи или лекции, которую он не настрочил бы сию минуту, нет такой поломки, которую он не устранил бы лучше любого механика.

Сочетанное действие этих факторов (переоценка своих способностей и качества проделанной работы, недооценка других людей и возможных трудностей и относительная невосприимчивость к критике) отвечает за то, что он часто не видит существующих в его работе нарушений. Эти нарушения различаются в зависимости от степени преобладания нарциссических, перфекционистских или высокомерно‑ мстительных склонностей.

Нарциссический тип, которого воображение заносит дальше всех, демонстрирует их наиболее явно. Одаренный примерно в той же степени, он наиболее продуктивный среди личностей, чье главное решение – захватить все вокруг. Но и он сталкивается с различными трудностями. Например, он разбрасывается: его интересы слишком разнообразны, его силы уходят слишком во многих направлениях. Скажем, женщина считает, что должна быть совершенной хозяйкой, женой и матерью, еще она должна быть лучше всех одета, заседать во всех комитетах, участвовать в политике и стать великой писательницей. Деловой человек, помимо того, что стоит у руля слишком многих предприятий, ведет широкую политическую и общественную деятельность. Когда в конце концов такой человек сознает, что ему не сделать столько дел сразу, он утешает себя тем, что все дело в его разносторонней одаренности. С едва скрытым высокомерием он выражает зависть к тем счастливым беднягам, которым достался всего один дар. На самом деле разнообразие его способностей может быть вполне реальным, но не оно источник проблемы. Она возникает из настоятельного отказа от осознания, что его достижениям есть предел.

Следовательно, временное решение ограничить свою деятельность так временным и остается. Несмотря на очевидность противоположного, он быстро скатывается назад, к своему убеждению, что другие бы не могли делать столько дел сразу, а он может и справляется прекрасно. Ограничение собственной деятельности чревато для него поражением и слабостью, которую он презирает. Перспектива быть таким же, как другие люди, с таким же стандартным набором возможностей, унижает его, а потому – нестерпима.

Другие нарциссические личности растрачивают свои силы не на разные виды одновременной деятельности, а на то, чтобы успешно начинать и тут же бросать одно дело за другим. У одаренных молодых людей это выглядит так, словно им просто нужно время, чтобы перепробовать разные занятия и выяснить, что же их больше всего интересует. И только более внимательное исследование личности в целом может показать, насколько верно это простое объяснение. Например, у него вспыхивает страстный интерес к театру, и он пробует себя в качестве драматурга, первые попытки выглядят многообещающими – но вдруг он все бросает. Далее в этом же порыве он пробует писать стихи или заниматься сельским хозяйством. Воспитание детей или медицина – все идет с тем же энтузиазмом, сменяющимся потерей интереса.

Но и у взрослого человека может происходить такой же процесс. Он делает наброски к книге, создает какую‑ то организацию, у него широкие деловые проекты, он работает над изобретением – но снова и снова интерес испаряется, прежде чем достигнуты первые результаты. Воображение рисует ему величественную картину быстрых и блистательных достижений. Но интерес куда‑ то пропадает при первой же реальной трудности, с которой приходится столкнуться. Однако гордость не позволяет ему признать, что он бежит от трудностей. Утратив интерес, он, таким образом, сохраняет лицо.

Два фактора вносят вклад в лихорадочные метания, характерные для нарциссического типа: его отвращение к тщательной проработке деталей и к последовательным усилиям. Первая установка уже в школьном возрасте дает основание подозревать невроз. У ребенка могут быть, например, идеи для сочинения, показывающие живость его ума и хорошее воображение, и в то же время он определенно бессознательно сопротивляется тому, чтобы написать работу чисто и без ошибок. Та же неряшливость может снижать качество работы взрослого. Он может считать, что ему подобает выдавать блестящие идеи или проекты, а «шлифуют» их пусть посредственные, обычные людишки. Выходит, что ему не трудно перепоручить работу другим, если только это возможно. При наличии подчиненных или сотрудников, которые способны довести идею до ума, все идет хорошо. Если же ему надо сделать работу самому (написать статью, разработать модель одежды, составить документ), он может считать работу сделанной в совершенстве к своему полному удовлетворению, даже не начав реальную работу по обдумыванию идеи, ее проверке, перепроверке и собиранию воедино. Аналогичное может произойти и с пациентом в анализе. И здесь мы видим, что еще определяет его проблемы, помимо общих идей величия: ему страшно увидеть себя во всех подробностях.

Его неспособность к последовательным усилиям имеет те же корни. Его особая гордость – «превосходство без усилий». Его воображение будоражит слава драматичная, «на разрыв», а скромные задачи текущего дня кажутся унизительными. Соответственно, он способен к спорадическим усилиям: может вести себя крайне энергично и предусмотрительно в опасной ситуации, может устроить грандиозный прием или в неожиданном приливе сил сядет строчить ответы на письма, которые копились месяцами, и т. п. Такие усилия питают его гордость, а постоянные – только оскорбляют. Да любой Том, Дик и Гарри могут чего‑ то достичь, корпя над работой каждый день! Хуже того, не прилагая ни малейших усилий к делу, он всегда отговаривается тем, что уж, без сомнения, достиг бы всех высот, если бы только захотел. Причина глубоко спрятанного страха перед постоянными усилиями в том, что они угрожают разрушить иллюзию неограниченной силы и власти. Давайте предположим, что человек хочет вырастить сад. Нравится ему или нет, но скоро ему придется понять, что земля не превратится в цветущий рай за ночь. Сад будет все краше и краше ровно в той степени, насколько он будет над этим работать. Такой же отрезвляющий опыт он получит, постоянно сидя над докладами и статьями, занимаясь хоть рекламой, хоть преподаванием. Его время и сила фактически ограниченны, и что‑ то можно, а что‑ то уже нельзя сделать в рамках этих ограничений. Пока нарциссический тип держится за иллюзию беспредельности своих сил и достижений, он вынужден избегать такого разочаровывающего опыта. Если же это не получается, он не может не страдать от него, как арабский скакун от воловьего ярма. Конечно же, такое отношение к труду будет, в свою очередь, утомлять и изнурять его.

Подводя итог, скажем, что нарциссичный тип, несмотря на свои прекрасные задатки, часто разочаровывает результатами своей работы, потому что, в соответствии со своей невротической структурой, просто не умеет работать. Трудности перфекциониста некоторым образом противоречат друг другу. Он работает методично и, скорее, слишком уж дотошен к деталям. Но он так ограничен тем, что дело надо сделать и сделать как надо, что просто не остается места для оригинальности и спонтанности. Поэтому он делает все медленно и непродуктивно. Из‑ за своих требований к себе он легко перетруждается и страшно устает (это свойственно идеальным домохозяйкам), а в результате заставляет страдать других. Кроме того, поскольку он так же дотошно требователен к другим, как и к себе, он часто «стоит у них над душой», особенно если занимает руководящую должность.

У высокомерно‑ мстительного типа тоже есть свой актив и пассив. Он – самый лучший работник по сравнению со всеми остальными невротиками. Как бы ни было странно говорить о страсти по отношению к эмоционально холодному человеку, можно сказать, что у него имеется страсть к работе. Из‑ за его буйного честолюбия и некоторой пустоты жизни вне работы каждый час, когда он не работает, кажется ему потерянным. Это не значит, что он наслаждается работой (он не умеет наслаждаться ничем), но он и не устает от нее. С виду он трудится неутомимо, как хорошо отлаженный механизм. Тем не менее, при всей своей работоспособности, продуктивности и часто при остром, критическом уме, работает он вхолостую. Здесь не идет речь о худшем варианте этого типа – человеке случая, которого интересует только внешний результат работы – успех, престиж, торжество, – неважно, производит ли он мыло, пишет картины или научные статьи. Но даже если кроме славы ему интересна сама работа, он часто останавливается на краю поля своей деятельности, не пытаясь дойти до сути. Как учитель или социальный работник, он будет, например, интересоваться методиками преподавания или социальной работы, а не детьми или клиентами. Он скорее будет писать критические статьи, чем сам что‑ то предпримет. Он будет из кожи вон лезть, чтобы ответить на любые вопросы, и все для того, чтобы за ним осталось последнее слово, но сам не попытается провозгласить что‑ то новое. Словом, он заботится о том, чтобы владеть предметом, а не о том, чтобы обогатить его.

Поскольку его высокомерие не позволяет ему доверяться другим, а своих идей у него дефицит, он может легко присваивать идеи других, даже не замечая этого. Но и попав в его руки, эти идеи превращаются во что‑ то механическое и безжизненное.

В противоположность большинству невротиков он способен хорошо и быстро планировать и без труда составляет достаточно ясное представление о том, как будут развиваться события (и уверен, что его прогнозы всегда оправдываются). Поэтому он может быть хорошим организатором. Но его способность имеет ряд последствий. Ему трудно перепоручить работу другим. Высокомерно презирая людей, он убежден, что только сам может все сделать правильно. Организуя что‑ то, он становится диктатором: предпочитает унижать и эксплуатировать, а не стимулировать, убивать радость и инициативу, а не пробуждать их.

Способность строить долгосрочные планы позволяет ему перенести временные неудачи довольно стойко. Однако серьезные испытания ввергают его в панику. Если жить почти исключительно категориями победы или поражения, возможность поражения, конечно, пугает. Но поскольку он должен быть выше страха, он злится на себя за свой страх. Кроме того, в таких ситуациях (экзамены, например) он ненавидит тех, кто предназначен быть его «судьей». Все эти эмоции обычно подавляются, и в результате внутренней бури могут проявиться такие психосоматические симптомы, как головная боль, кишечные спазмы, сердцебиение и т. п.

Трудности смиренного типа почти симметрично противоположны трудностям захватнического типа. Он склонен ставить неамбициозные цели, недооценивать свою одаренность, важность и ценность своей работы. Его терзают сомнения и самоуничижительный критицизм. Он никак не может поверить в то, что может совершить невозможное, легко идет на поводу у чувства «я не могу». Качество его работы не обязательно страдает, а вот он сам – всегда.

Личности смиренного типа чувствуют себя сравнительно легко и фактически работают хорошо, пока они работают для других: как домохозяйка, экономка, секретарь, социальный работник или учитель, медсестра или ученик (для восхищенного учителя). В этом случае о том, что у них существуют трудности, говорит хотя бы одна из двух часто встречающихся особенностей их работы. Во‑ первых, заметна разница между их работой в одиночку и совместно с другими. Например, антрополог может во время полевых исследований проявлять неистощимую изобретательность, работая с местными жителями, но, когда дело доходит до формулировки своих открытий, теряется; социальный работник может быть компетентен с клиентами или в качестве супервизора, но ударяется в панику, когда надо написать отчет или отзыв; студент‑ художник хорошо пишет в классе в присутствии педагога, но потом забывает все, чему его учили. Во‑ вторых, они могут остановиться на работе, уровень которой значительно ниже их способностей. Им и в голову не приходит, что они зарывают талант в землю.

И все же они способны хотя бы начать самостоятельную работу. Они могут дойти до того момента, когда уже потребуется писать или выступать публично; их честолюбие, в котором они себе не признаются, толкает их к более независимой деятельности; не в последнюю очередь под влиянием самых здоровых и самых рьяных побуждений талант рвется наружу и заставляет их искать ему выражения. И тут, когда они пытаются выбраться из тесных рамок, созданных «процессом усушки» в их невротической структуре, начинаются реальные трудности.

С одной стороны, у них такие же сильные требования совершенства, как и у захватнического типа. Но если те легко самодовольно удовлетворяются достигнутым превосходством, смиренный тип ругает себя неустанно и всегда готов найти недочеты в своей работе. Даже после успешного публичного выступления (например, он провел презентацию или прочел лекцию) он все еще будет сокрушаться, что забыл то или другое, неправильно расставил акценты, держался слишком робко или слишком вызывающе и т. п. Так начинается почти безнадежная битва, в которой он сражается за совершенство, уничтожая самого себя. Вдобавок требования достичь идеала питаются еще из одного источника. Табу на честолюбие и гордость делают его «виноватым», если он стремится к личным достижениям, и только высшие достижения могут искупить вину. («Если ты посредственный музыкант, лучше уж тебе мыть полы». )

С другой стороны, если он перешагивает через эти самые табу или хотя бы начинает осознавать это, начинается саморазрушение. Это процесс, который я описывала, говоря о соревновательных играх: как только такой тип личности понимает, что выигрывает, он не может больше играть. Таким образом, он все время стоит между молотом и наковальней, ему надо и рыбку поймать, и ноги не замочить.

Проблема обостряется, когда конфликт между влечениями к захвату и к смирению выходит на поверхность. Например, художник, пораженный красотой какой‑ то вещи, уже видит перед собой совершенную композицию. Он начинает писать. Получается прекрасно. Он в приподнятом настроении. Но потом то ли все пошло слишком хорошо (лучше, чем он может вынести), то ли не было достигнуто совершенство, которое он видел перед собой вначале, но он начинает себе вредить. Он пытается улучшать картину. Она становится хуже. Тут он приходит в неистовство. Он продолжает «улучшения», но краски становятся все более неживыми и блеклыми. Его творение погибло в одну секунду; он все бросает в полном отчаянии. Через некоторое время он начинает другую картину – только чтобы пройти через те же муки.

Так же писатель легко начинает новую книгу, пока не понимает, что дело пошло и правда хорошо. С этого момента (не понимая, конечно, что «опасным местом» стало само его чувство удовлетворения) он начинает придираться к себе. Возможно, он действительно дошел до трудного места в сюжете, например до описания того, как главный герой должен вести себя в сложившейся ситуации; однако более вероятно, что эта трудность только кажется ему таковой, потому что ему уже мешает деструктивное презрение к себе. В любом случае он становится беспокойным, не может несколько дней заставить себя сесть за работу, рвет в припадке ярости последние страницы в клочья. Его может преследовать кошмар, где он заперт в одной комнате с маньяком, готовым убить его, – простое и ясное выражение его убийственной злости на себя[79].

В обоих примерах (а таких примеров можно легко привести множество) мы видим два четких шага: творческий шаг вперед и деструктивный шаг назад. Говоря о тех личностях, у которых влечения к захвату были подавлены и взяло верх влечение к смирению, мы выяснили, что шаги вперед у них получаются крайне редко, а назад – совершаются с меньшим драматизмом. Конфликт протекает более скрытно, весь внутренний процесс, набирающий ход во время работы, перешел в хроническую форму и усложнился – распутать его стало еще труднее. Хотя в этих случаях нарушения в работе могут быть самой главной жалобой, их не так‑ то легко распознать. Их природа выясняется постепенно, после того как вся невротическая структура ослабеет.

Сам человек замечает, что при творческой работе ему сложно сосредоточиться. Он легко теряет мысль, или у него вообще нет идей, или мысли его отвлекают всякие повседневные мелочи. Он нервничает, суетится, тупеет, раскладывает пасьянс, звонит по телефону, хотя это и не срочно, делает маникюр, бьет мух. Он сам себе противен, прикладывает героические усилия, чтобы начать работу, но скоро так устает, что вынужден ее бросить.

Сам того не осознавая, он стоит перед собственными извечными препятствиями: самоумалением и неумением взяться за суть вопроса. Его самоумаление во многом происходит из его потребности не позволить себе развернуться, чтобы не нарушить табу на что‑ то «вызывающее». Он, словно втайне от самого себя, подкапывается под себя, ругает, сомневается в себе – и это все тянет из него все силы. (У одного пациента был характерный зрительный образ себя: на каждом его плече сидит по злобному карлику, они беспрестанно пилят его и говорят обидные гадости. ) Он может забыть, что он только что прочел, увидел, подумал, или даже то, что сам писал по данному вопросу. Он может забыть, что собирался написать. Даже если все материалы для статьи под рукой, приходится долго рыться, чтобы их найти и, главное, они пропадают именно тогда, когда крайне необходимы. Точно так же, когда доходит до его выступления во время дискуссии, он начинает с гибельным чувством, что ему нечего сказать, и только постепенно выясняется, что у него много дельных замечаний.

Его потребность сдерживать себя мешает ему пользоваться своими ресурсами. В результате он работает с тоскливым чувством своего бессилия и незначительности. В то время как для захватнического типа все, что он делает, имеет великую важность, путь даже объективно эта важность пренебрежимо мала, смиренный тип готов рассыпаться в извинених за свою работу, пусть даже она объективно очень важна. Характерное для него высказывание – ему «надо» работать. В его случае это не свидетельство сверхчувствительности к принуждению, как в случае «ушедшего в отставку». Но он счел бы слишком вызывающим, слишком амбициозным свое признание, что хочет чего‑ то достичь. Он не может даже почувствовать, что хочет сделать хорошую работу – не только потому, что его пугают строгие требования совершенства, но потому, что такое намерение кажется ему высокомерным и рискованным вызовом судьбе.

Суть вопроса от него неизменно ускользает из‑ за его табу на все, что подразумевает напор, агрессию, власть. Как правило, говоря о его табу на агрессию, мы подразумеваем его неумение требовать, манипулировать другими, подчинять их. Но те же установки преобладают у него по отношению к неодушевленным предметам и интеллектуальным проблемам. Беспомощен он может быть, если нужно заменить колесо на машине или поправить заевшую «молнию», а также и с собственными идеями. Его проблема не в том, что он непродуктивен. У него рождаются хорошие свежие идеи, но ему трудно их ухватить, взяться за них, биться над ними, ломать себе голову и преодолеть проблемы, проверять их, придавать им форму и связывать воедино. Обычно мы не считаем эти операции натиском, напором, агрессивным шагом, мы можем это понять, только когда наши действия затруднены из‑ за общего запрета на агрессию. Смиренному типу может хватить храбрости высказать свое мнение, если он уж так далеко зашел, что его заимел. Запреты обычно начинаются раньше – он не осмеливается прийти к выводу или иметь свое собственное мнение.

Эти препятствия уже достаточный повод для медленной, с большими потерями времени, неэффективной работы или для того, чтобы вообще ничего не делалось. В этом контексте уместно вспомнить высказывание Эмерсона[80], что мы не совершаем ничего, потому что урезаем себя. Но мучается смиренный тип личности (и в то же время у него остается возможность что‑ то совершить) потому, что его влечет потребность в высшем совершенстве. Его строгим требованиям должно удовлетворять не только качество проделанной работы – методы работы тоже должны быть совершенными. Студентку‑ музыканта, например, спросили, занимается ли она регулярно. Она смутилась и ответила: «Не знаю». Для нее «заниматься регулярно» означало сидеть беспрерывно за пианино по восемь часов, исключая даже перерыв на обед. Так предельно и непрерывно сосредотачиваться у нее никак не получалось, и она накидывалась на себя, называла себя дилетанткой, которая никогда ничего не достигнет. На самом деле она тщательно изучала музыкальные произведения, их различное прочтение, движения правой и левой руки – другими словами, ее работа не вызывала нареканий и была вполне серьезной. Имея в виду непомерные надо, вроде вышеописанных, легко представить, сколько презрения к себе вызывают у смиренного типа обычно неэффективные способы его работы. И наконец, для довершения картины его трудностей: даже если он работает хорошо или достигает чего‑ то стоящего, знать ему об этом не положено. Образно говоря, его левая рука не должна ведать, что творит правая.

Он особенно беспомощен, принимаясь за творческую работу, например начиная писать статью. Ему сложно все спланировать заранее из‑ за отвращения к власти над предметом. Следовательно, вместо того чтобы набросать план или проработать материал в уме, он просто начинает писать. На самом деле это типичный и частый путь для другого сорта людей. Захватнический тип, например, так и поступит, без малейших колебаний, а его черновик покажется ему уже законченной работой. Но у смиренного типа просто не лежит душа к черновикам, с их неизбежным несовершенством в формулировке мыслей, стиле и связности. Он остро чувствует каждую неуклюжесть, недостаток ясности или последовательности и т. п. Его критика могла бы иметь рациональное содержание, но бессознательное презрение к себе, которое он вызывает, так мучительно, что он не может заставить себя продолжать. Он говорит себе: «Да оставь ты это; всегда можно будет потом поработать», – но такой подход ему не помогает. Когда он принимается заново, из‑ под его пера выходят одно‑ два предложения, иногда он записывает несколько небрежных мыслей на тему. Только потратив огромное количество труда и времени, он наконец спросит себя: «Ну, что же на самом деле ты хочешь написать? » Только тогда он сделает грубый набросок, затем второй, более детальный, потом третий, четвертый и т. д. Каждый раз затаенная тревога, рожденная его конфликтами, немного затихает. Но когда доходит до финальной доработки, подготовке к отправке или к печати, тревога может снова возрасти, поскольку теперь вещь должна быть безупречной.

Во время этого болезненного процесса острая тревога может возникнуть по двум противоположным причинам: его крайне тревожит, когда дело затрудняется и когда дела идут слишком хорошо. Дойдя до запутанного вопроса, он может отреагировать шоком, рвотой, потерей сознания или может случиться стопор. А с другой стороны, когда он понимает, что все идет хорошо, он может начать саботировать работу еще решительнее, чем обычно. Позвольте мне проиллюстрировать такой саморазрушительный отклик случаем одного пациента, чьи затруднения мы немного уменьшили. Он уже заканчивал статью и заметил, что некоторые параграфы, над которыми он работал, ему вроде бы знакомы. Вдруг он понял, что когда‑ то их писал. Порывшись на столе, он действительно нашел вполне разборчивый черновик этих параграфов, сделанный им не далее как вчера. Он, не ведая того, почти два часа формулировал идеи, которые уже были им сформулированы. Потрясенный такой «забывчивостью» и думая о ее причинах, он вспомнил, что это место далось ему достаточно легко и он посчитал это счастливым знаком того, что он преодолевает свои трудности и становится способен закончить статью за короткое время. Хотя такие мысли имели подкрепления в действительности, это было больше, чем он смог вынести, и он устроил сам себе маленький саботаж.

Теперь, когда мы разобрались, какие ужасные препятствия приходится преодолевать в работе этому типу личности, проясняются некоторые особенности его отношения к работе. Одна из них включает в себя тяжелые предчувствия и даже панику перед началом отрезка работы, трудного для него: с точки зрения замешанных в этой работе конфликтов она кажется ему невыполнимой задачей. Один пациент, например, регулярно болел простудой перед тем, как надо было читать лекцию или ехать на конференцию; другого тошнило перед премьерами; еще одна валилась с ног от слабости перед походом за рождественскими покупками.

Понимаем мы и то, почему он может делать работу только частями. Внутреннее напряжение, в котором он работает, так велико и так нагнетается во время работы, что он просто долго не выдерживает. Это касается не только умственной работы, но справедливо и для любой другой, которую он выполняет самостоятельно. Он может убрать в одном ящике стола, а другой оставить на потом. Он подергает сорняки в саду, копнет раз‑ другой и остановится. Он попишет полчаса‑ час и сделает перерыв. Но тот же человек может работать без остановки, когда делает что‑ то для других или вместе с ними.

И наконец мы понимаем, почему он так легко отвлекается от своей работы. Он часто обвиняет себя в том, что не испытывает настоящего интереса к работе, что это вполне понятно, потому что он часто ведет себя как обиженный школьник, которого силой заставляют делать уроки. На самом деле его интерес может быть искренним и серьезным, но процесс работы изводит его даже больше, чем он это осознает. Я уже упоминала незначительные отвлечения от работы, такие как телефонный звонок или сочинение письма. Более того, следуя своей потребности угождать другим и завоевывать их привязанность, он слишком открыт для любых просьб со стороны семьи и друзей. В результате он иногда (по совсем другим, чем у нарциссического типа, причинам) распыляет свои силы. И в довершение, зов любви и пола влияет на него, особенно в юные годы. Хотя любовь обычно все равно не делает его счастливым, она обещает удовлетворить все его потребности. Неудивительно, что он часто стремительно заводит роман, когда слишком одолевают трудности в работе. Это может повторяться из раза в раз: он поработает немного и даже что‑ то сделает, затем его захватит любовь, иногда похожая на болезненную зависимость; работа стоит на месте или становится невозможной; он вырывается из отношений, снова садится за работу – и так далее.

В итоге мы имеем следующее: любая творческая работа, которую смиренный тип личности делает самостоятельно, делается вопреки преградам, часто непреодолимым. Он вынужден работать не только при постоянных помехах, но также под гнетом тревоги. Степень страдания, связанного с таким процессом творчества, конечно, бывает различной. Есть небольшие отрезки в процессе, когда он не страдает. Он может искренне радоваться, когда задумывает какой‑ то проект, перебирает идеи, и не рвется на части из‑ за противоречивых внутренних предписаний. У него может быть краткая вспышка удовлетворения, когда работа движется к концу. Но затем его чувство удовлетворения от сделанного куда‑ то улетучивается, как и чувство, что это сделано им, несмотря на внешний успех или признание. Для него унизительно думать об этом, смотреть на это, потому что он никак не может поверить, что сделал это вопреки внутренним проблемам. Для него одно воспоминание о самом существовании этих проблем уже удар по самолюбию.

Естественно, при всех выматывающих трудностях, опасность получить нулевой результат очень велика. Ему может не хватить духу даже начать что‑ то делать самостоятельно. Он может все бросить в ходе работы. На качестве работы тоже могут отразиться те мучения, с какими она выполнялась. Но есть шансы, что он, при достаточных таланте и выдержке, сделает что‑ то по‑ настоящему стоящее, потому что, несмотря на поразительную неэффективность, он работает и работает.

Работе «ушедшего в отставку» мешают препятствия совсем другого рода, чем у смиренного и захватнического типов. Тот, кто принадлежит к группе «упорная отставка», тоже может остановиться на меньшем, чем обещают его способности, и с этой стороны он напоминает смиренный тип личности. Смиренный тип попадает в такую ситуацию потому, что чувствует себя в безопасности, только если он может опереться на кого‑ то, когда нравится и нужен всем, и, с другой стороны, его удерживают табу на гордость и агрессию. «Ушедший в отставку» довольствуется малым, потому что это обязательное условие общего ухода от активной жизни. Условия, при которых он может работать продуктивно, тоже диаметрально противоположны условиям, необходимым для смиренного типа личности. Из‑ за его отчужденности ему лучше работается одному. С его чувствительностью к принуждению он испытывает затруднения, работая на хозяина или в организации с определенными правилами и распорядком. Однако он может «приспособиться» к такой ситуации. Надев узду на желания и надежды, он яростно не желает перемен, а потому смиряется с неподходящими ему условиями. А поскольку ему не хватает соревновательности и он виртуозно избегает трений, он способен поладить с большинством людей, хотя свои чувства он держит под замком. Но он ни счастлив, ни продуктивен.

Если уж ему приходится работать, он предпочел бы быть фрилансером; но и здесь он сразу ощущает, как его принуждают ожидания других.

Например, дедлайн сдачи в печать, или отправки чертежей, или пошива заказа может давать успокоение смиренному типу, поскольку внешнее давление ослабляет его внутреннее напряжение. Он будет улучшать свою продукцию до бесконечности, если не выставить дедлайнов. Ограничение по срокам позволяет ему быть благосклонным к себе и даже позволяет приложить к делу собственное желани

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: