 |
Глава 10. Болезненная зависимость
|
|
|
|
Глава 10
Болезненная зависимость
Из трех главных решений внутреннего конфликта в рамках гордыни смирение кажется наименее удовлетворительным. Помимо обычных недостатков невротического решения оно создает большее субъективное ощущение несчастья, чем другие. Подлинное страдание смиренного типа может и не быть более сильным, чем при других видах невроза, но субъективно он чувствует себя несчастным чаще и сильнее, чем другие, из‑ за множества функций, которые выполняет для него его страдание.
Из‑ за его потребности в других и завышенных ожиданий от них он оказался в слишком большой зависимости. И хотя любая чрезмерная зависимость болезненна, эта – болезненна особенно, поскольку отношение к людям человека смиренного типа обязательно вызовет у него разногласия с ними. Тем не менее любовь (в широком смысле слова) – единственное, что освещает его жизнь. Любовь, в узком смысле эротической любви, занимает настолько особое и важное место в его жизни, что заслуживает отдельной главы. Здесь невозможно избежать повторений, но это дает нам лучшую возможность четко обозначить определенные главные факторы структуры в целом.
Для этого типа личности эротическая любовь заманчива, как высшее исполнение желаний. Любовь для него словно билет в рай, где кончается любое горе; нет больше ни одиночества, ни чувства потерянности, вины, ничтожности; нет больше ни ответственности за себя, ни войны с грубым миром, в которой он потерпит предсказуемое поражение. Любовь же обещает ему защиту, поддержку, страсть, вдохновение, сочувствие, понимание. Она придаст ему чувство собственной ценности. Она придаст смысл его жизни. Она будет искуплением и спасением. И нечего удивляться, что он поделил людей на «имущих и неимущих», но не по их деньгам или положению в обществе, а по наличию у них супружеских (или эквивалентных супружеским) отношений.
|
|
|
Вероятно, смысл любви для него заключен в тех привилегиях, которые ему дает положение любимого. Те авторы психиатрической литературы, которые описывали любовь зависимых людей, односторонне подчеркивали именно этот аспект, они называли его паразитическим, потребительским или «орально‑ эротическим». И этот аспект действительно может выступать на передний план. Но для типичного смиренного человека (с преобладающей тенденцией к смирению) любовь притягательна не возможностью быть любимым, а возможностью любить самому. Любить для него означает потерять, забыть себя в некотором экстатическом чувстве, слиться с другим существом, стать единым сердцем и плотью и в этом слиянии достигнуть цельности, которой он не может найти в себе. Его страстное желание любви, таким образом, черпает живительную силу из глубоких и мощных источников: из стремления отдаться на чью‑ то волю и стремления к цельности. И мы не сможем понять глубину его эмоциональной вовлеченности без исследования этих источников. Поиск цельности – один из сильнейших мотивов для невротика, и тем он важнее для него, с его внутренней раздробленностью. Стремление вручить себя чему‑ то большему, чем мы есть, является неотъемлемой частью большинства религий. И хотя самоотречение под видом смиренной сдачи на милость победителя представляет собой карикатуру на здоровую уступку страсти, оно тем не менее обладает той же силой. И проявляется такое самоотречение смиренного типа личности не только в его жажде любви, но и во многом другом[63]. Она – тот самый фактор, который имеет место в его склонности терять себя во всех видах переживаний: в «море слез», в экстазе от природы, в погружении в чувство вины, в его тоске по самозабвенному восторгу во время оргазма или по беспамятству во сне и часто в его стремлении к смерти как к бесповоротному угасанию Я.
|
|
|
Сделаем еще шаг в глубину проблемы: та притягательность, которую имеет для него любовь, основана не только на его надеждах на удовлетворение, мир и цельность. Любовь кажется ему единственным путем воплощения своего идеального Я в действительность. Любя, он может развить в полную силу все достойные любви атрибуты идеального Я; а если любят его, для него это высшее подтверждение.
Поскольку любовь имеет для него чрезвычайную ценность, его самооценка в первую очередь зависит от того, насколько он достоин любви. Я уже говорила, что взращивание в себе достойных любви качеств у этого типа личности начинается с его ранней потребности в любви. Его необходимость возрастает, как только решительно необходимыми для душевного спокойствия ему становятся другие; и тем больше захватывает его, чем больше он подавляет захватнические влечения. Приятные качества – единственный повод его скромной гордости, о чем говорит его сверхчувствительность к любой критике или сомнению на этот счет. Он глубоко уязвлен, когда его щедрость или внимательность к нуждам других не оценивают либо, хуже того, они вызывают раздражение. Поскольку эти качества – единственное, что он ценит в себе, любое их отвержение для него равносильно полному отвержению его самого. Соответственно, его страх перед отвержением – это пронизывающий, острый страх. Отвержение для него означает не только потерю всех надежд, которые он связывал с отвергающим его, но и чувство полной никчемности.
Психоанализ позволит нам лучше изучить, как его добродетели укрепляются системой бескомпромиссных надо. Ему надо не только уметь понимать, но стать абсолютно понимающим. Задеть лично его не получится: любую обиду такое понимание должно смыть напрочь. Чувство обиды, подгоняемое его болезненностью, возбуждает в нем упреки к самому себе в мелочности или эгоистичности. И особенно он должен быть неуязвим к уколам ревности – приказ категорически невыполнимый для человека, чей страх быть отвергнутым и брошенным вспыхивает от малейшей искры. В лучшем случае, все, что ему остается, – это неистово претендовать на «широкие взгляды». Любые трения возникают по его вине. Ему надо сохранять спокойствие, он должен был подумать, должен простить. Он может ощущать эти надо как свои собственные в различной степени. Обычно некоторые из них он выносит вовне – на партнера. В этом случае тревога пропорциональна ожиданиям от этого партнера. Два главных надо в этой ситуации – это надо превратить любые любовные отношения в абсолютно гармоничные и надо сделать так, чтобы партнер его любил. Если он не видит выхода из бесперспективных отношений, но достаточно разумен, чтобы понимать, что благом для него же самого было бы их прекратить, его гордость запрещает ему такое решение, как позорную неудачу, и заявляет, что он должен наладить отношения. С другой стороны, именно потому, что он в глубине души гордится своими приятными качествами (пусть даже фальшивыми), они тоже становятся для него основанием многих скрытых требований. Они наделяют его правом на исключительную преданность, на удовлетворение его многочисленных потребностей, о которых мы говорили в предыдущей главе. Он убежден, что имеет право быть любимым не только за свою внимательность, которая вполне может быть и реальной, но и за свои слабость и беспомощность, за свои страдания и самопожертвование.
|
|
|
Между его требованиями и его надо возможны конфликты, из которых в общем‑ то выхода нет. Однажды эта оскорбленная невинность может высказать партнеру все, что он о нем думает. Но на следующий день он пугается собственной смелости: как своих требований от другого, так и своих обвинений к нему. Кроме того, он пугается перспективы его потерять. Маятник качнулся в другую строну. Его надо и самоупреки берут верх. Он должен ни на что не обижаться, он должен быть невозмутимым, должен быть более любящим и понимающим – да и вообще, он сам во всем виноват. Примерно так же он колеблется в своей оценке партнера, который иногда кажется сильным и прекрасным, иногда – недостойным доверия и бесчеловечно жестоким.
|
|
|
Внутреннее состояние, в котором он вступает в любовные отношения, всегда неустойчивое, и все же оно еще не обязательно приведет к несчастью. Он может получить свой кусочек счастья, если не разрушает все вокруг себя и если найдет партнера, который или достаточно здоров, или, в силу собственного невроза, оберегает его слабость и зависимость. Хотя такая «цепкая» установка и может показаться партнеру обременительной, она в то же время может дать ему возможность почувствовать себя сильным, надежным защитником, который получает в ответ так много личной преданности или того, что он за нее принимает. При таких условиях невротическое решение можно считать удачным. Чувство, что его холят и лелеют, вызывает к жизни самые лучшие качества смиренной личности. Тем не менее он никак не может перерасти свои невротические трудности из‑ за этой ситуации.
Психоаналитику сложно судить, часто ли бывает такое удачное совпадение. К нему приходят с менее счастливыми случаями, когда партнеры мучают друг друга или когда зависимый партнер стоит перед опасностью медленного и болезненного саморазрушения. И это дает основания говорить о болезненной зависимости. Она не ограничивается сексуальными отношениями. Многие из характерных ее черт мы обнаружим в несексуальных отношениях – между друзьями, родителем и ребенком, учителем и учеником, врачом и пациентом, вождем и последователем. Заметнее всего они в любовных отношениях, поэтому, увидев их там однажды, мы их легко распознаем в любых других отношениях, где они скрываются в тени таких рационализаций, как верность или обязательство.
Болезненно зависимые отношения начинаются с неудачного выбора партнера. По правде, ни о каком выборе тут не приходится говорить. На самом деле смиренная личность не выбирает, а попадает под чары определенных типов личности. Естественно, его привлекает человек того же или противоположного пола, создающий у него впечатление большей силы и превосходства. Не думая, насколько хороший это партнер, он может легко влюбиться в бесстрастного человека, если он окружен ореолом богатства, высокого положения, отменной репутации или одаренности; или в превосходящий его нарциссический тип личности, обладающий непоколебимой самоуверенностью, которой так недостает ему самому, или в высокомерно‑ мстительный тип личности, который имеет наглость предъявлять открытые требования, не заботясь о том, что это может кого‑ то оскорбить. Такие личности ослепляют его по нескольким причинам. Он склонен переоценивать их, поскольку ему кажется, что все они обладают качествами, которых ему очень недостает, и лишены тех качеств, которые он в себе ненавидит. Речь может идти о независимости, самодостаточности, непобедимой уверенности в своем превосходстве, о подчеркнутом высокомерии или агрессивности. Только такие сильные, высшие люди (по его представлению) способны выполнить его желания и завладеть им. Так, одна пациентка нафантазировала себе, что только мужчина с сильными руками спасет ее из горящего дома, с тонущего корабля, от бандитов.
|
|
|
Но что особенно отвечает за «очарованность» или ослепление (то есть за элемент компульсивности в таком увлечении), так это подавление собственных захватнических влечений. Мы уже убедились, что он может зайти сколь угодно далеко в своем отречении от них. Какой бы ни была его скрытая гордыня или влечение к власти, он «вообще их не знает», в то же время как подавленную и беспомощную часть себя он воспринимает как суть себя самого. Но, с другой стороны, процесс «усушки» приносит ему страдания, и способность к агрессивной и высокомерной власти над жизнью тоже кажется ему самой желанной способностью. Бессознательно и даже сознательно (в период, когда его такие мысли не особенно тревожат) он думает, что, если бы только он мог быть гордым и безжалостным, как испанский конкистадор, он был бы «свободным», а мир бы лежал у его ног. Но раз такое величие ему не дано, оно его очаровывает в других. Он экстернализует собственные захватнические влечения и восхищается их наличием в других. Это собственная гордыня и высокомерие терзают его сердце. Не понимая, что он может разрешить свой конфликт только внутри себя, он пытается решить его с помощью любви. Слиться с любимым, гордым человеком, жить его жизнью вместо своей – это позволит ему властвовать над жизнью, хотя он никогда не признается в том самому себе. А если в процессе этих взаимоотношений у него откроются глаза и он поймет, что у его колосса глиняные ноги, интерес к нему тут же угаснет, поскольку уже больше невозможно будет вкладывать в него собственную гордыню.
С другой стороны, он не жаждет видеть смиренного человека в качестве сексуального партнера. Он может нравиться ему как друг, поскольку в нем больше, чем в других, встречает сочувствие, понимание или преданность. Но если у них завязываются более близкие отношения, он может почувствовать даже что‑ то отталкивающее. Он видит в нем, как в зеркале, собственную слабость и презирает его за это или, в меньшей мере, раздражается. А еще он не желает, чтобы такой партнер «повис» на нем, поскольку его ужасает самая мысль о том, что он должен быть сильнее, чем другой. Эти негативные эмоциональные реакции не позволяют ему оценить достоинства такого партнера.
Из всех откровенных гордецов высокомерно‑ мстительный тип, как правило, больше всех других очаровывает зависимого человека, хотя, учитывая его реальные интересы, ему по‑ хорошему следовало бы сторониться таких людей. Причина их «очаровательности» отчасти состоит в их откровенной гордыне. Но гораздо важнее то, что они вышибают его собственную гордость у него из‑ под ног. Жестокое оскорбление со стороны высокомерного человека может положить начало отношениям. Сомерсет Моэм в «Бремени страстей человеческих» именно так описывает встречу Филиппа и Милред. «Амок» Стефана Цвейга имеет такой же сюжет. В обоих произведениях первая реакция зависимого героя – гневное желание отплатить обидчице, но почти тут же он так очаровывается ею, что «влюбляется» в нее безнадежно и страстно, и с тех пор у него один интерес в жизни – завоевать ее любовь. Так он разрушает или почти разрушает себя. Оскорбительное поведение часто развивает зависимое отношение к оскорбившему. Конечно, все бывает не так драматично, как в «Бремени страстей человеческих» или в «Амоке».
Оскорбление может быть более тонким и неявным. Но я задумывалась, можно ли вообще его избежать в таких отношениях? Оно может выражаться в отсутствии интереса к партнеру или высокомерной сдержанности, подчеркнутом внимании к другим, могут иметь место подшучивания или ядовитые замечания, равнодушие к любым качествам партнера, которые обычно производят впечатление на других, таким как имя, профессия, знания, красота. Все это воспринимается как знаки отвержения, а отвержение, как я упоминала, и есть оскорбление для любого, чья гордость в основном держится на том, чтобы заставить всех себя любить. Частота таких случаев объясняет нам притягательность холодных, отстраненных людей для зависимого человека. Своей отчужденностью и недоступностью они уже провоцируют оскорбительное отвержение.
Казалось бы, такие случаи только подкрепляют утверждение, что смиренный человек просто ищет себе страданий и жадно хватается за их перспективу, которую предоставляет ему оскорбление. В действительности, ничто сильнее не перекрывает путь к настоящему пониманию болезненной зависимости, чем это утверждение. Оно еще больше вводит в заблуждение, так как в нем есть доля истины. Мы знаем, что страдание имеет многостороннюю ценность для невротика, и знаем, что его привлекает оскорбительное поведение. Но есть ошибка в проведении слишком уж красивой причинно‑ следственной связи между этими двумя фактами: притягательность обусловлена заманчивой перспективой пострадать. Причина кроется в двух других факторах, и оба мы рассматривали по‑ отдельности: его притягивают высокомерие и агрессивность в других людях и он испытывает потребность отдаться на чью‑ то волю. Теперь мы видим, что эти два фактора теснее связаны между собой, чем нам казалось ранее. Он жаждет отдаться телом и душой, но может это сделать, если только попрана или сломлена его гордость. В этом и разгадка очарования первого оскорбления: оно действует как ключ, словно открывая возможность избавиться от себя, отдать себя другому. Мой пациент говорил об этом: «Тот, кто вышибает из‑ под меня мою гордость, избавляет меня от гордости и высокомерия». Или: «Если меня можно обидеть, значит, я просто обычный человек» и, как можно добавить, «только тогда могу я любить». Как здесь не вспомнить Кармен из оперы Бизе, которая воспламенялась страстью в ответ на нелюбовь.
Без сомнения, забвение гордости ради любви (таково жесткое условие) патологично, особенно потому, что смиренный тип способен любить (как мы сейчас увидим), только если считает себя униженным. Но это явление перестает казаться патологическим и загадочным, если мы вспомним, что для здоровых людей истинная любовь и истинное смирение идут рядом. Эта «странная» картина не так сильно (как можно было сперва подумать) отличается от картины, которую мы наблюдали у захватнического типа. Его страх перед любовью в большей части вызван бессознательным знанием того, что ему придется отказаться от своей невротической гордости ради любви. Невротическая гордость – враг любви. Есть разница между захватническим и смиренным типами. Она в том, что первому вовсе не нужна любовь как что‑ то жизненно важное, напротив, он бежит от нее, как от опасности; а последнему кажется, что отдаться чувству любви – решение всех проблем и поэтому – жизненно необходимо. Захватнический тип точно так же сдает свои позиции, только если гордость его сломлена, но тогда он может стать страстно покорным. Как это происходит, описал Стендаль в романе «Красное и черное». На примере страсти гордой Матильды к Жюльену мы видим, что страх высокомерного человека перед любовью вполне обоснован – для него. Но в основном он слишком хорошо оберегает себя, чтобы позволить себе влюбиться.
Мы могли бы изучать характеристики болезненной зависимости в любых взаимоотношениях, яснее всего она выделяется в любовных отношениях между смиренным и высокомерно‑ мстительным типом. В этих ситуациях конфликты происходят более бурно и развиваются в полной мере, поскольку у обоих партнеров есть причины, по которым им необходимо продолжать отношения. Замкнутый или сосредоточенный на себе партнер быстрее устает от неявных требований к нему и склонен уйти[64], тогда как садистичный партнер намерен приковать себя к своей жертве. Зависимый человек, в свою очередь, с трудом пытается выпутаться из отношений с высокомерно‑ мстительным типом. Он особенно уязвим и не приспособлен для выживания в трудных ситуациях, как обычный прогулочный катер не приспособлен для плавания по штормящему океану. В легком суденышке любое слабое место кажется пробоиной, да и станет ею. Вот так и смиренный человек может неплохо существовать в спокойной жизни, но в водовороте конфликтов, возникающих в таких отношениях, в нем вовсю будет работать каждый невротический фактор. Я опишу процесс с позиций зависимого человека. Для простоты картины представим, что смиренный партнер – женщина, а агрессивный – мужчина. Чаще такое сочетание встречается в нашей культуре, хотя, как показывает множество примеров, ни смирение не имеет ничего общего с женственностью, ни агрессивность с мужественностью. И то и другое – исключительно невротические феномены.
Что нас поражает больше всего, так это погруженность такой женщины в отношения с партнером. Весь мир вертится вокруг него… Ее настроение колеблется в зависимости от того, лучше или хуже он к ней относится. Она не смеет строить никаких планов, чтобы, не дай бог, не пропустить его звонка или вечера с ним. Она день и ночь думает, как бы понять его или помочь ему. Ее усилия направлены на оправдание его ожиданий, какими она их видит. Ее мучает один страх – противоречить ему и потерять его. Все другие интересы подождут. Ее работа, если она не имеет к нему отношения, становится сравнительно ненужной ей. Она может забросить даже дело, в общем‑ то дорогое для нее, или продуктивную профессиональную работу, в которой она многого достигла. Естественно, при этом работа страдает сильнее всего.
Другие человеческие отношения тоже отступают на задний план. Она может забросить или совсем оставить своих детей, свой дом. Дружба все более и более становится средством убить время без него. Все договоренности не в счет, стоит ему появиться на горизонте. Партнер сам часто ищет способ ухудшить ее отношения с другими, потому что, в свою очередь, хочет сделать ее еще более зависимой от себя. В итоге она начинает смотреть на своих друзей и родных его глазами. Он скептически относится к ее доверчивости и вселяет в нее свою собственную подозрительность. Постепенно она утрачивает корни и беднеет духовно. Вдобавок пропадает ее интерес к себе самой, и без того невысокий. Она может наделать долгов, рисковать своей репутацией, подвергнуть риску свое здоровье, достоинство. Если она проходит психоанализ или занимается самоанализом, интерес к самопознанию уступает дорогу стремлению понять его мотивацию и помочь ему.
Несчастье может начаться прямо сразу, как говорится, «с порога». Но иногда некоторое время ничего не настораживает. Определенным невротическим способом эти двое кажутся созданными друг для друга. Ему нужно быть вседержителем, ей – покорной слугой. Он открыто требователен, она – уступчива. Она может покориться, только если сломлена ее гордость, а он, по многим причинам, не упустит возможности избавиться от ее гордости. Но рано или поздно неизбежны столкновения двух характеров, или, точнее, двух невротических структур, по всем параметрам диаметрально противоположных. Решающие бои происходят из‑ за чувств – из‑ за «любви». Она настойчиво ищет любви, внимания, близости. Он безнадежно боится позитивных чувств. Проявлять их ему кажется унизительным. Ее заверения в любви кажутся ему просто притворством – и действительно, мы знаем, что ее скорее толкает потребность утратить себя и слиться с ним, чем личная любовь к нему. Он не может избежать борьбы против ее чувств и, следовательно, против нее. Это порождает в ней чувство, что ею пренебрегают или оскорбляют ее, в ней растет тревога и усиливается ее установка на цепляние. И здесь происходит новое столкновение их интересов. Хотя он добивается ее полной зависимости от него, ее цепляние пугает и отталкивает его. Он боится и осуждает любую слабость в себе, а в ней – презирает. Это означает еще одно отвержение для нее, вызывает еще большую тревогу и желание «вцепиться» крепче. Ее невысказанные требования он ощущает как принуждение и должен отбиваться от них, чтобы сохранить свое чувство власти. Ее компульсивная услужливость своей самодостаточностью наносит урон его гордости. Если она так «понимает» его, это еще одно подобное оскорбление. И действительно, она искренне пытается, но не понимает его по‑ настоящему и вряд ли поймет. Кроме того, ее «понимание» слишком подчинено потребности найти извинение и простить, поскольку она считает все свои установки хорошими и естественными. В свою очередь, он ощущает ее чувство нравственного превосходства, и оно вызывает в нем желание вырвать с корнем все связанные с ним претензии. Для полезного разговора обо всем этом осталось не так уж много возможностей, поскольку в глубине души оба чувствуют свою правоту. Она начинает видеть в нем мерзавца, а он в ней – самодовольную, убежденную в своей правоте дуру. Одним махом покончить с ее претензиями, без сомнения, на редкость полезно, был бы для этого конструктивный способ. Но, как правило, вместо этого она получает порцию сарказма и унижений, что только обижает ее, делает еще более незащищенной и зависимой.
Не имеет смысла задаваться вопросом, могли бы они, при всех этих противоречиях, быть полезны друг другу. Конечно, он может стать чуть мягче, а она – чуть крепче. Но в основном они оба слишком увлеклись рытьем окопов в войне своих невротических потребностей и антипатий. Порочные круги, в которые втягивается худшее из того, что есть в них обоих, продолжают закручиваться, и движимы они только взаимным мучением.
Фрустрации и ограничения, которым она подвергается, различаются не столько по виду, сколько по степени их цивилизованности и интенсивности. Происходит всегда какая‑ то игра в кошки‑ мышки: ее то притягивают, то отталкивают, то привязывают, то уходят от нее. За сексуальным удовлетворением могут последовать грубые оскорбления, проведя чудесный вечер, он «забывает» о годовщине важного события, вытянув из нее доверительные признания, он использует их против нее же. Она может принять правила его игры, но у нее слишком много запретов, чтобы это хорошо получалось. Тем не менее она всегда хороший «инструмент для игры», поскольку его нападки наводят на нее тоску, а его мнимое хорошее расположение духа вызывает массу ложных надежд на то, как теперь все будет хорошо. Он считает себя вправе делать множество вещей, вовсе ее не спрашивая. Его требования могут касаться финансовой поддержки, подарков себе, своим друзьям и родственникам; работы на него, например по дому или машинописи; помощи в его карьере; особого внимания к его потребностям. Последнее, например, может относиться к распорядку дня, к безраздельному и одобрительному интересу к его занятиям, к тому, чтобы была компания или ее не было, к невозмутимости и спокойствию, когда он угрюм или раздражен, и т. д. и т. п.
Чего бы он ни требовал, для него это право очевидно. Когда его желание не выполняется, он не проявляет понимания, его это лишь раздражает. Он считает, да и заявляет без обиняков, что это не он требователен, а она ограниченная, неряшливая, невнимательная и незаботливая и что он обязан поставить ей это на вид, покрепив всяческими оскорблениями. С другой стороны, он видит насквозь все ее требования, объявляя их невротическими. Ее потребность во внимании, времени или компании – это стремление к обладанию, если ей хочется секса или вкусной еды – это признак ее распущенности. Поэтому, когда он фрустрирует ее потребности, что неизбежно по его внутренним причинам, с его точки зрения – фрустрации не происходит. Ей же лучше, что не идут на поводу у ее потребностей, потому ей должно быть стыдно, что они у нее вообще есть. На самом деле его техника фрустрации отработана до совершенства. Она заключается в умении омрачить радость угрюмостью, заставить ее почувствовать себя ненужной и нежеланной, отдаленной физически или психически. Его общая пренебрежительная и презрительная установка наносит ей наибольший вред и внутренне чужда. Каким бы на самом деле ни было его отношение к ее особенностям или качествам, оно редко выражается. С другой стороны, как я уже говорила, он и на самом деле презирает ее за мягкость, уклончивость и неспособность быть прямолинейной. Но вдобавок, в силу потребности в активной экстернализации своей ненависти к себе, он придирается к ней и унижает ее. Если она вдруг осмеливается критиковать его, он высокомерно отмахивается от всего, что она говорит, или доказывает ей, что она ему мстит.
В сексуальной стороне их жизни мы найдем еще больше вариантов. На общем фоне сексуальные отношения могут выделяться как единственно удовлетворительный вид контакта. Или, в том случае, если у него есть запреты на наслаждение сексом, он может фрустрировать ее и в этом отношении тоже, что ощущается наиболее остро, так как без нежности с его стороны секс может быть для нее единственным доказательством его любви. Секс может стать и средством обидеть, унизить ее. Он достаточно ясно может дать понять, что для него она только сексуальный объект. Он может намеренно не скрывать сексуальные отношения с другими женщинами, сопровождая это унизительными комментариями по поводу ее меньшей привлекательности или отзывчивости. Сам половой акт может быть унизительным из‑ за отсутствия всякой нежности или вследствие применения садистических приемов.
Ее отношение к такому плохому обращению полно противоречий. Как мы сейчас увидим, это не статичный набор реакций, но колебательный процесс, толкающий ко все большим и большим конфликтам. Прежде всего, она просто беспомощна, как и всегда по отношению к агрессивным людям. Она никогда не могла держать против них оборону и отвечать хоть сколько‑ нибудь эффективно. Ей всегда легче уступить. И, склонная чувствовать себя виноватой в любом случае, она скорее соглашается с упреками, в особенности потому, что в них есть доля истины.
Но ее уступчивость теперь принимает большие размеры и меняется качественно. Она остается выражением ее потребности умилостивить и угодить, но теперь она определена еще и ее стремлением к полной капитуляции. А мы уже говорили, что сдается она, только если будет сломлена ее гордость. Таким образом, часть ее завуалированно одобряет его поведение и весьма активно ему способствует. Он всеми силами стремится (пусть и бессознательно) раздавить ее гордость; в свою очередь, ее тайно и неудержимо так и влечет ею пожертвовать. В сексуальных сценах это стремление может полностью доходить до сознания. С оргиастической страстью она может простираться ниц, принимать унизительные положения, сносить побои, укусы, оскорбления. Иногда это единственное условие, при котором она может получить полное удовлетворение. Возможно, что стремление к полной капитуляции посредством самоунижения более полно, чем другие объяснения, дает нам понимание мазохистских перверсий.
Такое откровенное выражение страсти унижать себя свидетельствует об огромной власти, которую может приобрести это влечение. Оно может проявляться также в фантазиях (часто связанных с мастурбацией) об унизительных сексуальных оргиях, о выставлении себя напоказ перед публикой, об изнасиловании, связывании, избиении. Наконец, это влечение выражается в сновидениях, где она лежит, брошенная, в сточной канаве, а партнер ее подбирает; где он обращается с ней, как с проституткой; где она валяется у него в ногах.
Влечение к самоунижению может быть хорошо замаскировано, чтобы его можно было непосредственно увидеть. Но опытный наблюдатель заметит его признаки во многих других проявлениях, таких как готовность (или, скорее, потребность) оправдывать его и брать на себя всю вину за его проступки или в ее заискивании, услужливости и жизни с оглядкой на него. Она не отдает себе в этом отчета, ей такая оглядка представляется смирением или любовью, или любовным смирением, поскольку влечение простереться ниц, как правило, глубоко подавляется, за исключением сексуальной жизни. Однако оно присутствует и вынуждает пойти на компромисс, который допускает, чтобы унижение было, но не доходило до сознания. Это объясняет, почему она очень долгое время может не замечать его оскорбительного поведения, хотя оно очевидно для других. Или же, если она умом понимает происходящее, она эмоционально его не переживает и не пытается восстать против него. Иногда друг может обратить на это ее внимание. Но даже если она будет убеждена, что он прав и хочет ей добра, это будет только раздражать ее. Фактически по‑ другому быть и не может, потому что слишком сильно затрагивает ее конфликт в этой области. Об этом более красноречиво говорят ее попытки выбраться из ситуации, совершаемые время от времени. Снова и снова она при этом вспоминает его оскорбления и пренебрежительное отношение, надеясь, что это поможет ей устоять против него. И сделав множество тщетных попыток, она с удивлением понимает, насколько они несерьезны.
Ее потребность полностью отдаться партнеру – причина его идеализации. Поскольку она может обрести цельность только с тем, кому она перепоручила свою гордость, он должен быть гордым, а она – покорной. Я уже упоминала изначальное очарование его высокомерия для нее. Даже если это осознаваемое очарование пойдет на убыль, она продолжит возносить своего героя другими, более тонкими способами. Возможно, потом она присмотрится к нему пристально, но у нее не сложится реальной и цельной картины до настоящего разрыва, хотя и тогда она не перестанет превозносить его до небес. А до тех пор она склонна думать, например, что, несмотря на то что он – сложный человек, он в основном прав и понимает больше других. Как ее потребность идеализировать его, так и потребность отдаться идут здесь рука об руку. Она готова отказаться от своего зрения, чтобы видеть его, других и себя его глазами, – и это второй фактор, делающий разрыв таким мучительным для нее.
До сих пор вся ее игра, как мы видим, шла вместе с партнером и ради него. Но есть поворотный пункт, или, вернее, затянувшийся процесс поворота, поскольку она теряет все, что ставила на карту. Ее самоунижение во многом (хотя и не во всем) служило средством для достижения цели: найти внутреннюю цельность, отдав себя и слившись с партнером. Для этого партнер должен был принять ее любовную самоотдачу и отплатить ей любовью за любовь. Но именно в этом решающем моменте он подводит ее – мы знаем, что он обречен на это собственным неврозом. Поэтому против его высокомерия она не возражает (или, скорее, втайне его приветствует), но боится как отвержения с его стороны, так и скрытых и открытых фрустраций в любви и с горечью возмущается ими. Здесь вовлечены и ее глубокая потребность в спасении, и та часть ее гордости, которая требует, чтобы она сумела заставить любить себя и добилась успеха в отношениях с ним. Кроме того, ей, как и большинству людей, трудно бросить дело, в которое уже столько вложено сил. И в ответ на скверное обращение она становится тревожной, безрадостной или испытывает чувство безнадежности только затем, чтобы вскоре опять, вопреки очевидности, цепляться за веру, что в один прекрасный день он ее полюбит.
Это и есть та самая точка, где и начинается конфликт. Сперва невесомый и мимолетный, он постепенно разрастается и становится постоянным. С одной стороны, она отчаянно пытается спасти отношения. Ей думается, что она с похвальным усердием прикладывает все силы к их налаживанию; ему – что она все сильнее цепляется за него. Правы оба, но оба упускают из виду существенный момент – она борется за то, что представляется ей конечной победой добра. Пуще прежнего она стремится угодить, предвосхитить его желания, увидеть свои ошибки, отвернуться от грубости или не возмущаться ею, понять, сгладить. Не понимая, что все эти усилия уводят далеко от цели, она считает их «работой над ошибками». Точно так же она обычно цепляется за ложное убеждение, что и он тоже «исправляется».
С другой стороны, она начинает его ненавидеть. Сперва ненависть прячется глубоко, ведь она разрушила бы ее надежды. Затем ее всплески доходят до сознания. Тогда в ней пробиваются первые ростки возмущения его оскорбительным обращением, но она все еще не решается признаться себе, что ее оскорбляют. Настает черед мстительных тенденций. Начинаются вспышки, в которых проявляется ее истинное возмущение, но до нее все еще не доходит, насколько оно непритворное. Она все больше позволяет себе критику и меньше позволяет себя эксплуатировать. Характерно, что в основном месть осуществляется косвенным путем: в виде жалоб, страдания, мученичества, усиленного цепляния. Элементы мщения прокрадываются и в сияющую цель. В латентной форме они были там всегда, но теперь они разрастаются, как раковая опухоль. Намерение заставить его любить себя остается, но теперь это уже вопрос мстительного торжества.
С какой стороны ни взгляни, это беда для нее. Резкая раздвоенность в таком существенном вопросе хотя и остается бессознательной, делает ее поистине несчастной. Именно потому, что желание мести бессознательно, оно крепче привязывает ее к партнеру, поскольку дает ей еще один сильный стимул для борьбы за хеппи‑ энд. И даже если она добьется своего и в конце концов он действительно полюбит ее (что возможно, если он не слишком ригиден, а она не слишком стремится к саморазрушению), ей не удается насладиться победой. Ее потребность в торжестве удовлетворена и теперь угасает, гордость получила то, что ей причитается, но это как бы уже пройденный этап. Она
|
|
|
