 |
Поправки к книжному знанию
|
|
|
|
Об Арктике так много написано, что иной раз и человеку, который за тысячу километров не подъезжал к Заполярью, кажется, что он основательно осведомлен о ее делах.
И особенно, как я убедился, запомнились людям многочисленные заверения газетчиков, будто Арктика раз и навсегда покорилась человеку. В не столь далекое время, когда было в ходу словосочетание «покорение природы», победные реляции этого типа печатались весьма часто.
Среди них терялись набранные мелким шрифтом заметки о покореженных льдами судах, о целых караванах, надолго ставших пленниками ледовых полей.
И даже когда лет двадцать назад кто‑ то первым вспомнил мудрые слова Фридриха Энгельса: «…мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над другим народом. Все наше господство над ней состоит в том, что мы… умеем познавать ее законы и правильно их применять», – немногим пришло в голову соотнести это суждение с делами Арктики. Ее все равно по старой памяти продолжали считать покоренной.
Вот и возникло у меня опасение, что при столь крепко засевшем в умах читателей стереотипе рассказ о трудном поиске новых путей в создании ледового прогноза может показаться надуманным и даже фальшивым. Ведь на первый взгляд и верно: чего там особенно мучиться с этим прогнозом, если Арктика покорена, если есть у нас ледоколы, которые свободно и легко крушат любые льды. Так ли уж важен для современных гигантов прогноз?
Чтобы попытаться внести ясность в эту коллизию, мне придется на время остановить Валерия Николаевича Купецкого и рассказать о нескольких эпизодах работы ледоколов, проводящих караваны судов, свидетелем которых мне довелось быть.
|
|
|
Впервые я прошел трассу Северного морского пути в легкую по ледовым условиям навигацию. Весь западный участок трассы, до Енисейского устья, был ото льда совершенно свободен. И лишь когда с Диксона вышел я на лесовозе «Ангарсклес» в восточном направлении, стало известно, что вдоль побережья Таймыра от Енисейского залива до пролива Вилькицкого сплошные десятибалльные льды.
«Ангарсклес» вышел с Диксона вместе с двумя другими судами – небольшим сухогрузом «Красноборск» и мощным новеньким танкером «Каменск‑ Уральский» – под вечер. Транспортам предстояло самостоятельно добраться до кромки льдов, где назначил им встречу ледокол «Красин».
Ранним утром, когда я поднялся на мостик, ледокол уже вел за собой караван. Он маячил громадой впереди в нимбе солнечного света, придававшем неожиданно яркие цвета всей округе. Снег был розовый. Боковины обломанных льдин – изумрудные. Лужицы снежниц – голубые. Вода дальней полыньи – черная, нитка канала перед форштевнем судна – синяя.
Но как ни завораживал окружающий вид, более всего хотелось мне разглядеть ледокол. Я знал, что он новый, третьего поколения, что мощностью обладает завидной – тридцать шесть тысяч лошадиных сил, и не терпелось увидеть это чудище в работе.
Возможность эта представилась вскоре, всего через какой‑ нибудь час после начала проводки, когда маломощный «Красноборск», шедший за «Ангарсклесом», заклинившись на очередной перемычке, попросил помощи. «Красин» развернулся и пошел обратным курсом вдоль каравана.
Представьте себе шестиэтажный дом, поставленный на цоколь высотой метров в восемь. Примерно так выглядел ледокол. Впрочем, в дальних плаваниях встречались мне суда и длиннее «Красина» и, пожалуй, выше его. Но точно могу сказать, ни одно судно до этих пор не производило такого впечатления силы, сгустка мощи. «Красин» мчался через нетронутые льды, будто не замечая их, – казалось, он вовсе не тратит усилий на их поломку, хотя с двух сторон форштевня, словно усы, постоянно стояли в воздухе брызги льда, и некоторые из них были величиной с изрядный арбуз. Тогда подумалось: и верно, такому богатырю никакие льды нипочем…
|
|
|
По контрасту вспомнились рассказы великолепного писателя русского Севера архангелогородца Бориса Шергина о ледовых плаваниях поморов.
В книге «Океан – море русское» Борис Шергин приводит отрывки из рукописного наставления мореходу, изученного им еще в годы юности:
«Многа она стадна, льдина‑ матушка. В своем море не столь груба, а в окияне страшно с торосом со становым за ручку поздороваться. У станового тороса плывущего видно только верховище, а вся нога в водах. По образу верхушки должно разгадать, широка ли нога. Садкое судно близко не води.
…Молода льдинка осенью твоего судна боится, что тонка и хила. А весной ты ее боишься: отечную матерую старуху толкнешь, она тебе ребро и бортовину выломит».
И вот теперь я вижу, как мчит «садкое судно» (у «Красина» осадка более десяти метров) сквозь «грубы» льды и совершенно не боится «отечной матерой старухи», ибо «ребра» его (шпангоуты) и «бортовины» так прочны, что даже у куда более толстого льда не хватит сил с ним справиться.
Стало грустно, что мудрость, доставшаяся такой дорогой ценой, выраженная так четко и красиво, таким великолепным русским языком, вдруг оказалась совсем не нужна современному полярному мореплавателю. Подумалось, что мощь нынешней техники перечеркнула ее, сделала архивной ценностью.
…Около полудня «Ангарсклес» заклинился на трудной перемычке… Пришлось звать на помощь ледокол. «Красин» подошел вплотную к лесовозу, и с его мостика было дано милостивое разрешение пересесть мне на ледокол.
Потом более двух недель ходил я на «Красине», видел проводку трех очередных караванов сквозь таймырские льды и смог узнать самые разные тактические ходы ледовой проводки.
Я много раз читал про арктические походы, и потому мне казалось, что довольно ясно представляю работу ледокола. По книгам выходило, что идет он так: забирается носом на лед, продавливает его своей тяжестью, и за его кормой остается широкий просторный канал, которым спокойно идут суда.
|
|
|
Такой способ прокладки канала существует, но в чистом виде подобное движение редко можно увидеть. Преодолевать лед приходится множеством разных способов.
Самое же главное отличие реальной ледокольной проводки от ее описаний состоит в том, что чистого канала – канала в прямом смысле этого слова – за ледоколом почти никогда не остается.
Сдвинутые им, растолканные обломки, выскользнувшие из‑ под форштевня куски полей сразу за кормой судна начинают сходиться, возвращаться на то место, которое занимали прежде. Канал заносит быстро. То один транспорт, то другой начинают клиниться.
Потому проводка ледоколом меньше всего напоминает плавное движение нескольких судов, бегущих за мощным лидером, словно утята за своей матерью. Она связана с возвращениями, околками, взятием на буксир, снятием с буксира, проталкиванием судов по одному, возвращением за оставшимися, поиском обходных путей, пробиванием новых каналов и так далее до бесконечности.
В первый же день моего пребывания на «Красине» много хлопот доставил ледокольщикам танкер «Каменск‑ Уральский», который из трех судов был самым большим, самым крепким и самым могучим. Именно из‑ за своих размеров танкер с трудом «вписывался» в канал.
И вот под вечер, когда низкие тучи плотной завесой скрыли незаходящее солнце и надо льдом поплыл серый клочковатый туман, «Каменск‑ Уральский» засел на одном из поворотов канала.
С полчаса капитан «Красина» Ефим Владимирович Акивис‑ Шаумян давал советы капитану «Каменска‑ Уральского», какие пробовать маневры, чтобы вырваться из плена. Потом стало ясно, что своими силами танкеру не пробиться, «Красин», оставив «Красноборск» и «Ангарсклес», пошел на помощь «Каменску‑ Уральскому».
Капитан отстранил вахтенного штурмана от пульта управления, сам встал у небольших серых рычагов, похожих на молоточки, которыми запускают и выключают электродизель‑ генераторы. Сейчас молоточки стояли в одном положении – все генераторы работали на полную мощь.
|
|
|
«Красин» подошел ближе к «Каменску‑ Уральскому», и круглое птичье лицо Акивиса – со срезанным подбородком, с большим хрящеватым носом, седым ободком вокруг лысины, волосы на котором растрепались, поднялись словно перья, с круглыми, почти без ресниц глазами, окаймленными морщинами, мешочками кожи, – вдруг обрело хищное выражение. Он напрягся, подался вперед кругленьким телом, будто нацеливаясь на жертву. Движения стали точны, филигранны, руки, дергавшие рычаги, обрели цепкость птичьих лап, а голос его, когда отдавал команды, стал гортанным, словно клекот. Пружинность, сила, вдруг обозначившаяся во всей короткой его фигуре, показалась недоброй, будто он весь нацелен был на жертву – бросал свой мощный ледокол, чтобы раздавить застрявшее во льду судно. Не сбавляя скорости и не меняя курса, Акивис вел «Красин» прямо на танкер.
По застывшим лицам штурманов и вахтенных матросов я понял, что не одному мне страшно глядеть на этот рискованный маневр. А дублер капитана Александр Петрович Кузнецов, архангелогородец, опытнейший полярный мореход, вышедший на «Красине» в последнюю свою – перед уходом на пенсию – навигацию, сказал с той обычной осторожностью и робостью, с какой всегда моряк обращается на мостике к капитану – тем более если решается ему возразить:
– Очень близко взяли, Ефим Владимирович, – навалиться можем.
Акивис смерил его строгим, коротким взглядом:
– Успеем довернуть!
Только когда до танкера осталось метров пятьдесят, капитан скомандовал:
– Тридцать градусов лево!
«Красин» послушно повернулся и пошел вдоль борта «Каменска‑ Уральского». Трещины из‑ под форштевня ледокола, змеясь, поползли сперва перед носом танкера, а потом к его корпусу. Между бортами судов ломались и дробились льдины.
Акивис взял трубку радиотелефона – «Акации».
– «Каменск‑ Уральский», полный вперед!
Ответ раздался мгновенно, как эхо:
– Вас поняли: «полный вперед! »
Акивис вдруг выжал все рычаги – поставил их в положение «стоп» – и, выждав минуты две, спросил по «Акации»:
– «Каменск‑ Уральский», ход имеете?
– «Красин»! Ход имеем очень слабый. Вот‑ вот снова застопоримся.
Акивис схватился за рычаги, дал «средний назад».
– «Красин»! – позвал танкер. – Застряли. Работаем «полный вперед». Стоим на месте.
– Вас понял! – ответил Акивис. – Сейчас поможем.
«Красин» вынужден был обойти танкер с кормы, пройти вдоль другого борта и еще раз пять утюжить лед перед самым его носом. В последний заход, когда, казалось, трудная перемычка уже пройдена, а «Каменск‑ Уральский» снова начал стопориться, Акивис сказал ласково, сразу потеряв сходство с хищной птицей:
|
|
|
– Да ползи же ты, чертенок. Морковку, что ли, перед носом повесить?
Можно было подумать, будто это замечание подействовало: именно в тот момент танкер выкарабкался из льда окончательно и резво побежал за «Красиным» к заждавшимся двум судам.
Должен признаться, хотя «Красин» и вытащил танкер, но утренний мой восторг перед всепобеждающей мощью современного ледокола после этой околки сильно поугас. Если даже в благоприятный по ледовой обстановке год приходится работать с таким перенапряжением – какая уж тут всепобеждающая мощь!
И еще – возник у меня один недоуменный вопрос: как же ходили по этим местам в тридцатые – сороковые годы? Ведь тогдашние паровые ледоколы мощностью своей немного превосходили нынешние транспорты: десять – четырнадцать тысяч лошадиных сил – вот все, чем они располагали.
Я задал этот вопрос Кузнецову, который ходил на всех почти ледоколах того времени.
Александр Петрович, высокий, массивный, постриженный по бог весть какой давней моде – под полубокс, с седым чубом, свисавшим на лоб, выслушал меня, чуть склонив голову набок, что, как я поздней подметил, обозначало внимание и напряжение. Потом на всякий случай переспросил, сильно окая:
– В таком льду? Именно в таком, как этот?
– Ну да, – подтвердил я. – Вот, скажем, через то поле, где застрял танкер, как в те годы удавалось пробиться?
– А никак, – спокойно ответил Кузнецов. – Туда бы просто соваться никто не стал. Не по зубам было.
– Что же вы делали, если попадалось такое поле?
– А ничего. Стопорили машину и ждали.
– Но ведь это значит, что каждую мало‑ мальски трудную навигацию продвижение грузов было под угрозой срыва?
– Бывало и так. Плетью‑ то обух не перешибешь.
Этот разговор лишний раз убедил меня в том, сколь торопливы были восторги моих коллег, еще сорок, а то и пятьдесят лет назад уверявших мир, будто Арктика раз и навсегда покорилась человеку.
Конечно, все сказанное нисколько не снижает огромных побед и успехов ледового плавания. Однако история много раз учила, что преувеличение достигнутого, потеря чувства реальности в конечном счете наносит серьезный ущерб делу. Ибо создается впечатление, будто уж в наши‑ то дни с Арктикой можно обращаться запросто, запанибрата, ходить по ней где и как вздумается. Вот один маленький пример того, к чему столь оптимистические суждения могут привести.
В те дни проводку судов сквозь льды Таймырского массива вели три ледокола: «Красин», «Мурманск» и атомоход «Ленин».
Выбирая дорогу для очередных судов, они постоянно руководствовались прогнозами гидрометеорологов, данными самолетной разведки, сообщениями собственных судовых гидрологов, то и дело обследовавших район с вертолета. Лишь однажды, когда «Мурманску» требовалось как можно скорее добраться до каравана, который «Ленин» и «Красин» с трудом вели по тяжелому участку, ледокольные капитаны решили махнуть рукой на все предосторожности. «Мурманску» было разрешено идти к каравану не проторенным путем, а более коротким прямым маршрутом через льды – срезать угол.
Поначалу он шел вполне благополучно, но всего через десяток миль влез в сильно торошенные поля. Часов шесть бился с ними ледокол в одиночку и, хоть медленно, все же продвигался вперед. Но возле острова Белуха, уже на виду у каравана, милях в пяти от него, «Мурманск» намертво заклинился на одной из грядок торосов.
На «Красине» была вахта Кузнецова. Александр Петрович мелкой трусцой бегал от борта к борту, чтобы лучше разглядеть надвигающиеся торосы, причитал в духе поморских плакальщиц: «Господи, да куда же они залезли! Глаз, что ли, нет? Да как же туда идти? Ведь винты обнесем! Свой пароход угробим! »
Однако он вел судно мастерски. Отыскивал места, где торосы были пониже, использовал каждую трещину, по каким‑ то неуловимым признакам догадывался, где лед потоньше, и бросал туда судно, Атомоход «Ленин» шел с «Красиным» параллельным курсом.
Зрелище получилось страшное и в то же время эффектное. Перед форштевнем громоздились торосы высотой в три, четыре, пять метров, а какова толщина льда под ними, и представить трудно. Ледоколы ползли на эти горы, словно альпинисты.
Потом торосы стали попадаться чаще. Суда не успевали разбежаться, набрать инерцию перед очередным препятствием. Идти становилось все труднее.
Наконец, на особенно высокой гряде торосов, атомоход заклинился и встал в неудобном, странном положении. Нос его висел в воздухе, над льдами, а корма низко осела в воду.
Еще через несколько минут застрял «Красин». А до «Мурманска» оставалось всего четыре‑ пять кабельтовых. Я упоминал: в то время в районе Таймыра работало три ледокола. И вот теперь все они замерли в бездействии. Не трудно представить, какой бедой обернулась бы эта ситуация, затянись она надолго!
Кузнецов причитал безостановочно. На чем свет стоит поносил он штурманов «Мурманска», втравивших его в эту историю, жаловался на судьбу и едва не плакал от обиды. Но все это не помешало ему сразу же, как только «Красин» застыл, отдать приказ механикам, чтобы те запустили креновую систему.
Минут десять «Красин» покачался, подергался и наконец двинулся, ухнул назад.
Потом – уже с разбегу – ледокол разбил очередное препятствие. Капитан атомохода «Ленин» Борис Макарович Соколов, старший в караване, приказал «Красину» идти к «Мурманску», а уже на обратном пути силами двух судов околоть атомоход.
Выбрав узенькую речку, Кузнецов повел по ней ледокол. Каждый рывок давался с трудом. Трижды «Красин» вновь клинился на грядах торосов, и все же через час он добрался до «Мурманска», размолотил крепкое поле за его кормой, и «Мурманск» плавно соскользнул назад.
А часа через два все три ледокола уже подходили к заждавшимся транспортам.
Вечером, повстречав Кузнецова в кают‑ компании, я попытался рассказать ему все, что чувствовал, когда застревал ледокол, и как радовался его освобождению.
Александр Петрович слушал как обычно, чуть наклоня набок седую голову, и с наслаждением покуривал неизменный «Беломор». Комплименты в свой адрес он пропустил мимо ушей, а на мои восторги по поводу технического вооружения «Красина» отозвался одной лишь фразой:
– Что и говорить – хорош ледокол, не чета старым, только знаете, какая у нас, у поморов, сложилась поговорка: «Самый лучший ледокол – ветер».
И эта вроде бы нехитрая сентенция вдруг свела воедино, сомкнула, соединила рассуждения о покорении Арктики, только что виденные эпизоды борьбы ледокола в торосистых льдах и ту самую мысль Энгельса, которую я привел в начале главы.
Спору нет – современные ледоколы значительно расширили возможности арктического мореплавания, позволили штурмовать такие преграды, которые прежде были неодолимы. В нашем ледокольном флоте уже сегодня есть два гиганта – атомоходы «Сибирь» и «Арктика», мощность машин которых семьдесят пять тысяч лошадиных сил. Цифра эта звучит впечатляюще, обладает большой эмоциональной силой. И рождается мысль о том, что, когда появятся еще более мощные суда, все проблемы полярного мореплавания будут решены раз и навсегда…
Но тут хочется привести расчет совсем из другой сферы. В свое время ученые, считая, что на повестку дня встал вопрос о переходе от пассивной обороны против коварства природы к наступлению на нее, попытались прикинуть, какой энергией надо для этого обладать. Скажем, для того, чтобы повернуть циклон. Выяснилось, что на создание нескольких облаков, идущих перед холодным фронтом циклона, природа затрачивает такое количество энергии, которое за это время смогут выработать двадцать Куйбышевских ГЭС. А на то, чтобы создать за то же время штормовой ветер, потребуется энергия уже двухсот таких станций. Хоть цифры эти огромны, но фантастическими они на сегодняшний день не выглядят, и потому можно сказать, что в принципе задача в относительно близком будущем решаемая.
Однако возникает сомнение: не слишком ли дорогой окажется цена победы над природой, если вести атаку лоб в лоб, строить отношения с позиции силы? Вопрос этот имеет прежде всего экономический аспект, но только им не ограничивается. Ведь энергию для лобовых атак человечество может брать только из самой же природы. А запасы ее – включая и атомную – небеспредельны.
Тут снова мы приходим к идее Энгельса о том, что господство над природой состоит в познании ее законов и правильном их применении. Из нее прямо следует, что в Арктике надежда на одни только мощные ледоколы может завести в тупик. Ибо, как бы ни были они мощны, «самый мощный ледокол – ветер». А он дует сам по себе, никаких затрат энергии от человечества не требуя. Важно только знать, когда он задует, в каком направлении, с какой силой. (Тут, конечно, не об одном ветре речь – обо всей гамме проявлений стихии. )
Значит, открытия природных закономерностей, которым подчиняется движение воздушных масс, морской воды, ледяных полей, столь же важны для развития мореплавания, как и рост технической мощи флота.
Но такое понимание задач науки в освоении Арктики четко показывает, какова в этом деле роль прогнозов, позволяющих предугадать природные процессы, а значит, и заставить их служить себе на пользу, экономя силы, средства, энергию.
…Все эти соображения возвращают нас к тем проблемам, решения которых уже несколько десятилетий отыскивают работники арктической науки, в том числе и Валерий Николаевич Купецкий.
|
|
|
