 |
По назначению
|
|
|
|
Это было интересно.
После сказанного выше мы вправе ожидать, пожалуй, более сильного наречия. Но слово «интересно» за внешней незначительностью может скрывать некий культовый смысл, будучи услышано в научной среде. В этой среде им предпочитают мерить все.
Моралисты, разумеется, внушают, что такой взгляд на вещи опасен для общества, то есть безнравствен. Интересное не обязательно оборачивается добрым, примеры чему печально известны. Ученые же поправляют: не «оборачивается», а «оборачивают» (знания вне морали, а злоупотребления ими – вне науки) – и тем самым отпасовывают ответственность куда‑ то вверх.
Эта проблема старая и в разные времена выглядела по‑ разному. Однако неизменным оставалось, что нравственность ученых возвышалась над общим уровнем.
Возможно, их приподнимало профессионально рыцарское отношение к фактам. «Наивысшее уважение к фактам испытывают ученые и люди, ошибочно подозреваемые или обвиняемые в убийстве, – прелестно писал Чезаре Беккариа, итальянский гуманист, автор вдохновенных трактатов об уголовном праве, в том числе – „О преступлениях и наказаниях“. – Все остальные, – продолжает он, – предпочитают интуицию, случай, домысел».
А Истина и Нравственность хоть и не прямые, хоть и недолюбливающие друг друга, но все же какие‑ то родственники.
К чему мы все это клоним? К тому, чтобы, подстраховавшись от выпада строгого моралиста, сказать: Федор Васильевич всегда жил ради интересного и неожиданный результат опыта был им заслужен.
Он всегда жил ради интересного, и ничто, ни холод, ни голод, не могло его перевоспитать, хотя случаев представлялось множество.
Федор Васильевич из крестьянской семьи. Столь огромной семьи и небогатой, что она предоставляла членам своим независимость, не дожидаясь особо их просьб. Он «освободился» в двенадцать лет.
|
|
|
Мальчик на услужении у мирового судьи, сторож, рабочий толевой фабрики – каждый из них мог усвоить жизненный опыт, то есть раз и навсегда понять, что значат деньги, имя, положение. Федор Васильевич был и тем, и другим, и еще много кем, но «жизненный опыт» его обходил. Эгоизм его любознательности был так могуч, самоотвержен и чист, что проносил будущего ученого над порогами тяжелых времен и трудных обстоятельств. Служа у мирового судьи, мальчик поступает учиться в школу, так как хозяину нравится, что его работник читает книгу за книгой. Сидя в сторожке, юноша попутно кончает институт, который он и сторожит… И так далее. А дальше в конце концов – наука.
…Автор исследований, всегда интересных и определенно своих («он ничей не ученик и не продолжатель»), известный уже специалист, полиглот, отец семейства, Федор Васильевич все еще отказывается понимать, зачем защищают диссертации.
– Зачем? – пресекает он добрые советы. – Писать бумагу, чтобы получить бумагу?
Его логика бестактна, но никого не обижает. Такова привилегия людей цельных. А что Турчин не позер и не чудак, что он видная и самостоятельная фигура, будучи просто Турчиным, что мнение его выше мнений иных академиков, – кто ж из советчиков этого не знал.
Ответ на его «зачем» пришел в 1941 году, Турчин получил другие продовольственные карточки, нежели люди с докторскими степенями. Семья, двое детей плюс шефство – с двенадцати лет он всегда кому‑ нибудь помогал – и теперь эти карточки… Федор Васильевич садится за диссертацию. Через два месяца она готова.
Но кто‑ то заботится, чтобы обстоятельства не диктовали Турчину, как поступать. Судьба не намерена портить одну из своих красивых партий и в самый последний момент делает насмешливый ход. События разворачиваются таким образом, что Федор Васильевич не успевает подать диссертацию, как получает литер без степени, а степень без защиты. Властная рука судьбы тут несомненна, ибо в ВАКе вершил Бушинский, вильямсовец больше, чем сам Вильямс, а значит – непримиримый идейный противник Турчина.
|
|
|
– Целый месяц пропал. Целый месяц… – мрачно отмахивался от поздравлений странный доктор наук.
Коренастость, лицо запорожского казака, негромкий сипловатый голос заставляют подозревать в нем кое‑ какие скрытые черты. И вы узнаете со стороны, каковы они.
Федор Васильевич упрям в неповиновении, примеры чего украшают всю его жизнь. Они не только в области воспоминаний, когда агробиологические «генералы» выслушивали от него все (но обижались меньше, чем на других, в силу отмеченного выше обстоятельства). Профессор Турчин непокладист и в свои шестьдесят три года.
Вот что произошло сравнительно недавно.
Рассматривался крупный народнохозяйственный вопрос: какую избрать технологическую схему для промышленного изготовления нитрофоски. Нитрофоска – это комплексное минеральное удобрение, куда одновременно входят нитраты (азотные удобрения), фосфор, калий; отсюда и название. Комплексное минеральное удобрение широко применяют во всем мире и выпускают в колоссальных количествах. По одной из схем получают карбонатную нитрофоску, по другой – азотнокислотную. Химики‑ технологи в один голос выступают за карбонатную схему, более технологичную и экономически выгодную. А их голос в большинстве обсуждений оказывается решающим. В данном же случае на стороне наших химиков стоял еще и авторитет зарубежной практики: весь Запад производит нитрофоску именно карбонатную.
Для полного единогласия в этом вопросе не хватало только одного голоса – голоса профессора Турчина. Он был категорически против карбонатной нитрофоски и за азотнокислотную. Турчин ссылался на результаты своих опытов, из которых следовало, что растения предпочитают азотнокислотную нитрофоску и, значит, разговоры об экономичности другой схемы – просто результат некомпетентности, незнания.
Он вообще не стеснялся в выражениях. В присутствии высокого собрания – и преимущественно высокого – он мог, чтоб избавиться от разжевывания деталей, понятных специалисту, но известных не всем присутствующим, просто сказать: «Это ясно. Только идиот может думать иначе». Идиотов, естественно, не оказывалось.
|
|
|
Но тут было другое дело.
– Чьей, простите, некомпетентности? Ученых, специалистов, обеспечивающих высокую культуру сельского хозяйства Запада?
На каждой следующей стадии рассмотрения, то есть по мере приближения к кабинету министра, Турчин выслушивал этот вопрос из все более и более ответственных уст. На заседании соответствующей комиссии СЭВ Турчин отказался принять к сведению, что в странах‑ участниках также производят и применяют карбонатную нитрофоску. Он продолжал выступать один против всех, мало заботясь о том, как это выглядит со стороны.
Однако его упрямство приобретало особую окраску в кабинете министра, где произнесенные слова имеют государственные последствия.
Турчин сказал «нет».
Когда делаешь очень дорогую покупку, то даже один скептический голос в хоре советчиков может испортить настроение.
Последующие дни были не лучшими в жизни Турчина. Прав ты или не прав, портить министру настроение – мало радости.
Прошло, однако, сколько‑ то времени, и стали поступать сведения о том, что зарубежные фирмы одна за другой сокращают или вовсе прикрывают производство карбонатной нитрофоски. Вняли они Турчину или кому‑ то другому, но карбонатную нитрофоску заменяли азотнокислотной.
«Можно ведь опираться только на то, что противостоит» – эта старая мысль, освеженная Стендалем, наверно, крутилась в голове министра, когда события обернулись столь неожиданным образом. Во всяком случае, с тех пор интересы страны в области удобрений стал представлять за рубежом профессор Турчин.
Таких историй о Федоре Васильевиче можно рассказать немало.
…А кроме того, он постоянно насвистывает веселые украинские песни и арии из оперы «Кармен» и держит дома трех собак, не каких‑ то там особенных, а дворняжек, и имена их – Бебс, Снаб и Тим, и дом его – с элементом легкой благородной безалаберности, без научной организации труда и отдыха, то есть без домработницы и неприемных часов, дом, между прочим, с дорическими колоннами, одноэтажный и старый, как сама Москва, но стоит на Садово‑ Кудринской, чуть не впритык к чопорному министерству, и с тремя беспородными псами профессор ходит гулять по утрам.
А еще он не терпит откладывать на завтра интересное и, загоревшись, не дает передышки ни себе, ни людям, «может замотать, стоит над душой, смотрит на руки», неделями, месяцами работает по семнадцать – девятнадцать часов в сутки, работает с неизменной «Солохой» на устах, в прекрасном настроении…
Поверьте, было бы страшно интересно представить себе Турчина в тот момент, когда он расшифровывал сенсационное сообщение масс‑ спектрометра.
|
|
|
