 |
Наисильнейшая звездочка. Пора собираться в путь
|
|
|
|
Наисильнейшая звездочка
Мы завели дружбу с рыбаками.
Постепенно число наших союзников росло. На одном сейнере это был моторист, на другом – повар, и если два корабля приходили без тритоний, то мы получали своих желанных слизняков на третьем. Как ни тяжела морская работа, наши друзья находили время менять этим неженкам воду и доставлять их живыми и целыми.
Но самых аккуратных, самых выхоженных тритоний привозил старик Трофимов. Он собственноручно следил за порядком в бочке. Если во все стороны от «МРС‑ 291» распространялось сияние капитанской улыбки, мы могли себя чувствовать спокойно: капитан везет.
Капитан был любознателен. Он заглядывал в лабораторию и расспрашивал о ходе дел. Однажды мы отправились побродить по острову, а капитан как раз и заявился. По словам хозяйки, он требовал нас и серчал.
Вечером мы начали опыт. Вскоре пришел капитан. Он был слегка на взводе, но разумом ясен и походкой тверд.
– Где шатались?
Мы поняли, что дали маху.
– Бегать мне за вами по всему острову?
Капитан сел на табуретку и вытянул ноги.
– Кончилась ваша красная трепанга, – объявил он торжественно. – Я звездочку поймал – во! Сильнейшая! Толстая!! Клетки у ней сильней, чем у вашей трепанги, это я вам говорю.
Я заметил:
– Обычно у звезд очень мелкие нервные элементы.
– Ты! – сказал капитан. – Молчи!
– В общем, давайте мы посмотрим, – предложил Борис.
Капитан стряхнул слезу.
– Люська ее у меня отняла, – сказал он сокрушенно. – Как сунет в этот формалин, я и пикнуть не успел.
– Очень жалко, – сказал Игорь. Люся была зоолог из ленинградской экспедиции.
Капитан свирепо прорычал:
– Сорок лет плаваю, такой звездочки не видел. Толстая! Как она зашевелилась, я сразу смекнул: у этой звездочки наисильнейшие нервные клетки. Сильнее твоей трепанги!
|
|
|
– Это вполне может быть, – примирительно сказал Борис.
– Я тебе говорю!
Он вздохнул глубоко‑ глубоко, наверно Люську вспомнил, потом отстранил меня и сел за микроскоп. Некоторое время было тихо, капитан приобщался к вращению винтов. Наконец освоился. Сначала он похвально отозвался о нервных клетках, потом стал находить у них тяжелые болезни. Ему было жалко красную трепангу, хозяйку больных клеточек.
Капитан предложил тост за здоровье красной трепанги. Отказаться было бы безумием, мы не могли рисковать работой.
Часа через два мы провожали капитана до дому. Чистенькая улочка, вся в георгинах, была пустынна, лишь одинокая собака, приподняв ухо, прислушивалась к страстной проповеди капитана. Капитан ратовал за толстую звездочку. Ее наисильнейшие клетки, по его последним расчетам, были сильнее клеток тритонии ровно в два раза.
Пора собираться в путь
Третий месяц нашей жизни на Путятине пошел на исход, и пора пришла собираться в обратный путь.
Зеленый карандаш хорошо погулял по листку с программой. Одну за другой вычеркнул он все строчки, кроме последней.
Этот последний опыт не удавался.
В нем не было никаких принципиальных трудностей. Нужно было ввести в клетку микроэлектрод, затем ввести второй и затем спокойно произвести необходимые измерения. Заминка каждый раз происходила на слове «спокойно». Как только удавалось ввести в клетку два электрода, мы приходили в необычайное волнение, начинали орать, отпихивая друг друга, хватались за рукоятки приборов, и, несмотря на все антивибрационные предосторожности, клетка не могла вынести такой концентрации страстей.
Так незаметно подошел день моего отъезда – я должен был улететь раньше, а ребята оставались упаковывать и отправлять оборудование. День отъезда подошел, а последняя строка осталась невычеркнутой. Никто ничего не сказал, но я почувствовал скрытый упрек и отложил отъезд до следующего катера. Следовательно, мы могли работать еще две ночи.
|
|
|
– Это вопрос престижа, – хмуро сказал Борис. – Мы должны!
Вечером мы помчались с ведрами на пирс. Море и берег утонули в сыром тумане. Один за другим выныривали из него сейнеры.
На них было много камбалы. Горой лежал краб‑ стригун, идущий в туковый цех. Ощерились шипами бычки всех сортов и размеров. Не было только тритонии, королевы нервных клеток.
Спокойствие, вон идет 325‑ й, уж капитан Шерстобитов‑ то наверняка с тритониями. Нет, Шерстобитов отрицательно машет головой.
Ничего, ребята, ничего, остался в запасе 291‑ й.
291‑ й приходит в полной тьме, и нет вокруг него сияния. Мы уходим с пустыми ведрами. Остался последний день.
Наутро воскресенье. Солнце – во все небо.
Арзамасов зовет купаться: будет катер, поедем на славные маленькие острова!
– Кстати, ребята, – спрашивает Арзамасов между делом, – я все собираюсь у вас узнать: а почему у вашей тритонии такие большие клетки? Она что – умнее других зверей?
– Так… – отвечаем мы уклончиво. – Для нас это неважно, лишь бы были большие.
– Большие так большие, – соглашается Арзамасов. – В общем, поехали купаться. Девчата будут, учителки!
Мы пытаемся сопротивляться, показываем на неразобранные пленки. Арзамасов жмет. Он гарантирует наше возвращение к приходу сейнеров.
Эх, поехали!
Это был день! Было много солнца, горячая палуба, милые учителки и улыбки с намеками. Было нечто большее – ощущение здоровья и счастья, то состояние, когда легко влюбиться, наломать дров и не каяться.
Потом – назад. Катер‑ жучок резво бежал по морю, все сидели на палубе. Мы с Борисом устроились на самой корме. Совсем рядом, вырываясь из‑ под кормы, дыбилась зеленая пенистая гора‑ бурун и с ревом мчалась за катером, не отставая.
Я крикнул Борису:
– Представляешь? В такую бы нырнуть?
– Так в чем дело? – Быстро отстегнул часы и прыгнул в этот великолепный зеленый вал, и за ним, ликуя, скакнул я.
У катера была хорошая скорость, он проскочил далеко вперед, там забегали, затем повернули к нам.
|
|
|
– Что случилось? – удивлялись на борту.
Хохоча и отплевываясь, Борис крикнул:
– Я тонул, он бросился спасать!
Мы вылезли на палубу, отжали рубахи и брюки.
День был прекрасен.
Вечер тоже был прекрасен. Капитан Трофимов привез прекрасных тритоний. Нам было все нипочем. Я прекрасно сделал препаровку. Клеткам надо было отлежаться после операции. Я тоже прилег на терраске и заснул.
Проснулся я от исступленных криков. Было около трех ночи, и было ясно, что в клетке сидят два электрода. Чтобы окончательно проснуться, я послушал, как Игорь с Борисом орут друг на друга. Договориться они не могли, поэтому я прошел в комнату и влил свой голос в дискуссию.
Впрочем, как оказалось, они уже успели отснять на этой клетке с двумя электродами довольно много пленки. Видимо, отсутствие третьего участника благотворно сказывалось на эксперименте. Клетка работала как машина. Даже Игорь, столь скромный в оценках, был в восторге от повторности, с какой клетка отвечала на воздействия.
Счастье сопутствовало нам в эту ночь. Мы хорошо воткнулись двумя электродами подряд в пять клеток. Пленка сулила много интересного.
Откуда‑ то сверху свалилось утро. Запело радио. Спать не хотелось. «Проявим! » Игорь уединился с пленкой в темном коридорчике, а мы с Борисом сидели просто так. Борис сказал:
– Имеются существенные положительные моменты. Комплементарность. Второе – методический уровень достаточно приличен, лимнэя была на два порядка ниже. Второе: преодолен комплекс неполноценности.
(В столовой Борис мог съесть шесть порций третьего, в речах же он всегда застревал на втором. )
В переводе на общедоступный язык это примерно значило: «А ведь мы проработали не зря. Во‑ первых, сработались, притерлись друг к другу. Во‑ вторых, научились многим трудным вещам, даже таким, которые казались нам невозможными, когда в Москве мы работали на клетках прудовика. Зато теперь верим в свои силы». Приятная леность, расслабление и удовольствие растекались по телу. Приятно было сидеть на полу и думать, что мы вышли на приличный уровень.
|
|
|
Приоткрылась дверь, Игорь проник в комнату. Он был бледен.
– Сейчас повешусь, – объявил он шепотом. – Никогда в жизни такого не было, – говорил он, едва не плача, – первый раз в жизни слепил пленку эмульсией, и именно эта пленка…
Удар был увесист, но мы устояли.
– Ерунда, – сказал Борис, – доделаем будущим летом. Мы слишком азартно провели день, что‑ нибудь должно было случиться.
– Сейчас повешусь, – повторил Игорь.
Но судьба была великодушна. Слепился и пропал лишь небольшой кусочек пленки. Мы сидели и любовались мокрыми осциллограммами.
– А в самом деле, зачем у тритонии такие большие клетки? – спросил Игорь.
– Ну, очень просто, – быстро сказал Борис. – По всей вероятности…
Он замолчал и посмотрел на меня. Я пожал плечами. Мне было даже любопытно, какое он выдвинет объяснение. Но он никакого не выдвинул.
|
|
|
