 |
Последствия троллейбусного разговора
|
|
|
|
Последствия троллейбусного разговора
Нужно думать, что эта история так и не имела бы продолжения, если бы в один прекрасный день, на исходе шестьдесят второго года, едучи в троллейбусе № 4, я не повстречал Бориса.
Раньше я его почти не знал – так, в лицо. Несколько лет назад мы были аспирантами соседних кафедр, но близко сталкиваться не приходилось. Вялый дорожный разговор («Ну, а дети есть? » – «А ты, значит, в Институте биофизики? » – и т. д. ). внезапно приобрел остроту, едва речь зашла о нейронах моллюсков.
В отличие от многих наших коллег, особенно медиков по образованию, Борис не считал зазорным работать на букашках. Он уже несколько лет эксплуатировал дождевого червя, у которого очень толстое нервное волокно, позволяющее с удобством исследовать биофизические закономерности проведения нервного импульса. Клетка, как говорится, и в Африке клетка – резать собаку или кошку, когда продуктивнее обойтись червяком, негуманно и малограмотно.
Результатом стремительного под конец разговора (мне нужно было выходить у Калужской заставы) было решение: 1) в ближайшее воскресенье мы идем на Птичий рынок и пытаемся достать пресноводных улиток – прудовика, а достав, немедленно начинаем тренироваться на установке Бориса, одновременно налаживая микроэлектродную установку в моем институте, и 2) любым способом заполучаем к лету деньги и едем на Дальний Восток.
С деньгами, кстати, было так. Борис, обладая хорошими организационными способностями, получил командировку довольно быстро. Мне же в институте отказали: экспедиция не была заранее запланирована, все деньги успели распределить. Положение складывалось суровое.
Теперь раскрою тайну: деньги дал журнал «Смена». Да, тот самый молодежный, литературно‑ художественный и общественно‑ политический журнал. Я пришел в редакцию, рассказал, что и как. Сказал: очень нужно! Еще сказал: очерк напишу, очень старательный, два очерка! В редакции все же колебались: если экспедиция не липовая, почему академия денег не дает? Клялся, что не липовая!
|
|
|
И вот мы на Японском море, для начала попали в шпионы. Ну, историю со шпионами мы дружными усилиями быстро замяли, но в ней так и осталась невыясненной одна немаловажная деталь: на каком заграничном языке могли мы говорить в столовой?
Я попытался проанализировать этот вопрос научно.
Нас было трое: Борис, Игорь и я. Позвольте представить вам Игоря: рижанин, инженер и вообще золото. Вы сами увидите.
Теоретически мы могли говорить на одном из трех заграничных языков.
Во‑ первых, на языке Игоря. Он у нас латыш, по‑ русски говорит с ошибками, и в разговоре мы с Борисом иногда начинаем невольно подражать ему.
Во‑ вторых, на языке Института биофизики, из которого родом Борис. Человек стоит с подносиком в руках и бормочет себе под нос: «Исключительно примитивная организация сознания, полная неадекватность поведения…» Не всякий догадается, что это значит: «Эх, болван я, забыл взять чеки на компот».
Третья возможность выяснилась через несколько дней. Я помог официантке Раечке убрать посуду со стола, и она протянула лукаво: «Спаасп’аальшой». Арзамасов открыл мне глаза: «Это она тебя передразнивает, московский акцент».
Мать честная, оказывается, по мнению путятинцев, мы, москвичи, говорим по‑ русски с акцентом!
Ромео просит не обращать на него внимания
Поиски угнетали своей безуспешностью.
Все способы исследования прибрежных глубин были исчерпаны, и настала апатия. Нужно было передохнуть, встряхнуться перед новым туром. Мы решили провести денек на сейнерах, которые ходят за камбалой, проникнув на них под предлогом поисков тритонии. Я давно мечтал о такой прогулке по причине, о которой сейчас расскажу.
|
|
|
Мы пришли в шестом часу утра. Сейнеры один за другим бесшумно исчезали в тумане. Игорь с Борисом перепрыгнули на палубу, они махнули мне рукой и тоже исчезли. Я осмотрелся: у пирса остался только один «МРС‑ 291», я кинулся к нему.
Капитан был усат и мрачен. Он долго ворчал, проверял, есть ли у меня разрешение диспетчера на выход в море, и вообще иметь с ним дело было худо. Но иного пути не было, я настаивал. В конце концов сейнер отчалил. Я спустился в кубрик, где спали ловцы, и присел на краешек нары.
Сегодня предстояло исполниться моей застарелой мечте.
Настал день, которого я ждал пятнадцать лет!
Пятнадцать лет назад, на первом курсе биофака, я впервые узнал про осьминога, про его человечьи разумные глаза, про поразительный мозг. И вот теперь предстояло впервые заглянуть в удивительные эти глаза.
По рассказам ловцов, почти всякий раз трал приносил вместе с рыбой осьминогов. С возбуждением ждал я свидания. Все в кубрике спали, а мне хотелось петь и подпрыгивать.
Но это продолжалось недолго.
Когда сейнер вышел за пределы бухты, пылкого Ромео более не существовало. Его заменило нечто окрашенное в бледно‑ зеленый цвет и издающее чавкающий звук при каждом падении сейнера с волны.
Мне неловко признать, что речь идет об авторе этих строк. Не было больше у него мыслей про осминога, тритонию или, скажем, поэзию. Он думал об одном: впереди пятнадцать часов качки.
В кубрике затрещал звонок: капитан приказывал готовиться к приему улова. Ребята проснулись, стали быстро одеваться. Моторист Ваня хорошим голосом запел:
– «Ребята настоящие, нам док что дом родной». – Глянув на меня, он умолк и сказал участливо: – Ложись‑ ка вот тут…
Лежал я недолго, через некоторое время мне понадобилось выползти на палубу. Минут десять я висел на стальном тросике, склонившись над стихией, затем повел темным оком в сторону работающих рыбаков. Они стояли – ноги врастопыр – и ловко расшвыривали добычу по местам: туда крабов, сюда камбалу; кажется, были и осьминоги…
Усатый капитан узрел мои художества и зарычал. Я мигом скатился в кубрик.
Не помню, когда и каким способом попал я на землю, помню только, что было уже темно. Я доплелся до дома, растянулся на своем спальном мешке и попытался тихо помереть.
Через полчаса заявились Игорь и Борис. Они пнули меня ногами и заставили заглянуть в ведро. В нашей экспедиции я считался экспертом по беспозвоночным.
На дне ведра лежала какая‑ то красная зверюга. «Она? » – спросили мои коллеги с угрозой.
|
|
|
