 |
ИВАН КОСЕНКО 4 страница
|
|
|
|
– Пошли встречать шурави, – сказал Хамид, обращаясь к Гасану.
– Шурави? – переспросил тот. – Значит, они уже в курсе?
– Конечно. Махмуд был тут с самого начала пожара. Только раздались взрывы – сразу послал за помощью. Ведь никто не знает, сколько еще мин осталось…
Гасан хотел спросить еще что‑ то, но тут его внимание привлек выбежавший из ближайшего проулка человек.
– Мой! – кричал он истошно, прижимая что‑ то к своей груди. – Мой!
Через несколько секунд незнакомец был уже возле царандоевцев.
– Мой! – выкрикнул он и бросил к их ногам пустой хурджин.
– Ну и что? – удивленно поглядев на Гасана, спросил Хамид.
– А то, что еще несколько дней назад в нем я хранил половину своего состояния, – не скрывая слез, всхлипнул незнакомец.
– Это же тот, из караван‑ сарая, – шепнул Гасан.
– Понял, – кивнул Хамид и поднял кожаный мешок. С любопытством осмотрел его, заглянул внутрь.
– Он пустой, как мой карман, – зло выдохнул стоявший рядом незнакомец.
– Не совсем, – произнес Хамид и, сунув руку в хурджин, достал из него прозрачный полиэтиленовый мешочек.
– Твой? – внимательно рассматривая находку, спросил несостоявшегося богача.
– Зачем мне это? Я вез деньги. Я их столько лет зарабатывал вот этими руками.
– Интересно, – пробормотал Хамид, все не отрывая взгляда от пакета. – Посмотри, Гасан.
Гасан посмотрел и все понял. Ему приходилось видеть такие мешочки с чуть заметными на стенках пятнами от масла. Еще под Кундузом встречал. В них душманы получали пластиковые мины от тех, кто осел в Пакистане.
– Так, говоришь, не твой мешочек? – бросая цепкий взгляд на незнакомца, строго спросил Хамид.
Почувствовав недоброе в голосе, тот сник.
|
|
|
– Что ж, выясним. – Хамид спрятал находку в карман. – Кстати, а где другой хурджин?
– О, если бы я знал, то не стоял здесь, перед вами, – с горечью вздохнул незнакомец. – Давно бы с ним покинул этот проклятый кишлак.
– А это не так трудно узнать, – невесело усмехнулся Хамид. – Если один здесь, то и второй тоже где‑ то рядом, в кишлаке.
– Найдите его, и, клянусь кораном, половина хурджина будет ваша! – воскликнул ограбленный.
– Нашел чем благодарить, – усмехнулся Гасан. – Нужна нам твоя половина.
За их спинами послышались возбужденные людские голоса. Все трое разом оглянулись. На площади появилась боевая машина пехоты, за ней другая…
– Шурави! – радостно воскликнул Гасан.
– Вижу, – откликнулся Хамид, и Гасан увидел, как потеплели его глаза, как посветлел старший товарищ лицом при появлении советских воинов.
* * *
Кадыр не сдержал своего слова. Он не появился на третью ночь, как обещал. Не пришел и на следующую. Поджидая его, Ахмед не находил себе места. Завалившись на кучу тряпья, он часами лежал неподвижно, уставившись в грязный потолок, думая о своей жизни. Ахмеда не пугало, что Кадыр задерживается. Знал, тот хитрая лиса, не пропадет, выкрутится из любого положения. Он верил, что Кадыр обязательно придет. Не пугало Ахмеда и то, что на исходе вода, сухие лепешки. Больше всего страшило другое – он находился в кишлаке, среди тех, кого он знал, ненавидел всей душой и кто так же люто ненавидел его, Ахмеда. Сколько раз, ворочаясь на дырявом тюфяке, Ахмед мысленно покидал некогда родной, а теперь ставший проклятым кишлак только ему одному известной тропой, уходил в далекие горы, пробирался к спасительному ущелью, где можно, не опасаясь, говорить в полный голос, спать, не вздрагивая от каждого шороха. Но, представив себе злое, с рыбьими глазами лицо Башира, тут же старался забыть о своем желании. Страшен Башир в гневе.
|
|
|
Хотя, если разобраться, то и гневаться ему не на что. За те две недели, которые Ахмед провел в кишлаке, им сделано немало. Даже беглый подсчет говорит о том, что ему причитается солидное вознаграждение. Одна лишь подбитая боевая машина чего стоит. А если добавить к ней убитого царандоевца, взрыв автобуса, обстрел автоколонны, поджог школы…
Вспомнив о школе, Ахмед протяжно, с подвыванием, вздохнул. Это ж надо до чего дойти – свой дом поджечь, считай, последнюю ниточку с прошлым оборвать. И его еще упрекают в нерешительности, ставят в пример старшего брата. Да, тот был действительно герой. Железное сердце, стальной характер. В родного сына наверняка вонзил бы кинжал, стань тот на его пути. Но брат всю жизнь был военным, Ахмед же знал лишь один дукан. Откуда у него боевой опыт, решительность? Никто не знает, каких трудов ему стоило пойти на поджог. Хорошо, рядом Бурхан находился, поддержал крепко. И не только поддержал – сам вызвался устроить пожар. Хотя Ахмед понимал, что Бурханом двигали не те, самые настоящие и святые товарищеские чувства, которых теперь не встретить. Просто Бурхан хотел заработать больше денег. За последние месяцы поджоги намного возросли в цене, как тут не рискнуть. Бурхан в этом деле мастер. Наверное, на поджогах накопил уже целое состояние. Во многих кишлаках оставил после себя пепел на местах бывших школ, домов активистов, партийных работников…
Ахмед лениво постучал локтем в тонкую перегородку.
– Бурхан, – позвал тихим голосом.
В комнату просунулось сморщенное, как печеное яблоко, лицо Абдуллы.
«О, аллах, кто из нечестивых дал этому уроду такое благородное имя», – пробормотал про себя бывший дуканщик.
– Бурхана нет, – хриплым голосом сообщил Абдулла. – Он ведь еще не вернулся.
– Ах да, – кивнул Ахмед, вспомнив, что послал того в кишлак на встречу с верным человеком.
…Бурхан вернулся почти через час. Едва взглянув на него, Ахмед понял: что‑ то случилось.
– Выследили?! – бросился навстречу.
Бурхан в ответ покачал головой, сделал обиженное лицо: мол, его – и выследить? Такого еще никто не помнит.
– Тогда не тяни, рассказывай, – прикрикнул Ахмед. – Видать, пожар много наделал шуму?
– Ваш родственник говорит, что много, – не скрывая волнения, ответил Бурхан.
|
|
|
– Мой родственник, – скривился Ахмед. – Он такой же мой, как и твой. За деньги можно и с самим аллахом породниться. Чем больше платишь, тем больше узнаешь. Что же ты мне скажешь наконец?
– В кишлаке лучше не появляться. Вчера после похорон не только мужчинам, но и подросткам выдали оружие. Всех незнакомых обыскивают…
– Каких похорон? – с удивлением перебил его Ахмед.
– Разве я не сказал? – спохватился Бурхан. – Когда загорелась школа и люди бросились ее тушить, то несколько человек подорвалось на минах. Одного, начальника отряда местной самообороны, удалось спасти, а двоих нет.
– Мины?! – не веря услышанному, переспросил Ахмед. – Откуда они взялись?
– Думаете, я знаю? – растерянно пожал плечами Бурхан. – Главное, кто и когда их устанавливал? Ведь я поджег школу уже на рассвете. И никого не видел.
Бурхан задумался.
– Значит, их установили раньше. Еще до моего прихода, – произнес он тихо. – И я, не зная об этом, был там, ходил вокруг школы. И тоже мог подорваться! – Представив, что могло с ним случиться, Бурхан схватился за голову. – Аллах всемогущий, это ты отвел от меня беду. Только ты…
Не глядя на причитающего Бурхана, Ахмед присел на пол. «Уходить. Как можно быстрее уходить. Сегодня же ночью. Едва стемнеет», – билось в его голове.
Ахмед прекрасно сознавал, что значит появление в кишлаке мин. Если пожар можно еще объяснить чьей‑ то ненавистью, вспышкой злобы, то минирование – след банды, результат спланированной операции. А значит, банда или ее часть находится в кишлаке, ведь подходы к селению тщательно перекрыты. И теперь все будет брошено на ее поиск. От этих мыслей Ахмеда прошиб холодный пот. Он твердо знал, что оставаться в кишлаке – все равно, что подписать себе смертный приговор.
– Сегодня уходим. Как стемнеет – в путь, – жестко приказал он.
– А как же этот? – спросил Абдулла и от волнения забыл имя. – Кадыр?
– Будь он проклят, – зло прошипел Ахмед. – Чувствую, мины – его работа. Только не пойму, зачем он это сделал?
* * *
|
|
|
– Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос?
– Разрешаю, – ответил Акрамов, не поднимая головы. Все его внимание было сосредоточено на сапогах. Усеянные плотной серой пылью, они почти сутки не встречались с сапожной щеткой.
– Я вот о чем хотел вас спросить… – задумчиво произнес солдат.
Наби понимал, что рядовому Белявскому скучно, что ему хочется поговорить. Были бы сослуживцы – совсем другое дело. Но товарищи сейчас далеко, занимаются боевой учебой, а ему приходится мерять шагами землю вдоль палаток, нести службу дневального. Задача тоже боевая, ответственная, но разве она для Белявского. Ему подавай настоящее, горячее дело. А тут… Аккуратные красные дорожки, молчаливые палатки и звонкая тишина над брезентовым городком, от которой как‑ то не по себе. И один на один со своими мыслями. Белявский давно уже все повспоминал: и дом родной, и отца с матерью, Светку с соседней улицы, от которой долго нет писем, тот бой у Черного ущелья, как спасали колонну с горючим. Кажется, и прожил всего‑ то девятнадцать лет, а ведь есть что вспомнить. Хотя одними воспоминаниями сыт не будешь, службу не отгонишь. Главное, живое, непосредственное общение. А где сейчас взять это общение, если из роты осталось несколько человек. И каждый занят своим делом. Хорошо, хоть командир появился в расположении. Срочно к комбату вызвали. Можно парой слов перекинуться. Командир у них отличный. Не зря комбат без него как без рук. Чуть что ответственное, горячее – сразу к себе вызывает. Вот и сейчас – ведь не для простого разговора вызвал, знать, роте предстоит что‑ то серьезное. А с виду в нем нет ничего геройского. Невысокого роста, худощав, вот усы решил отпускать. Наверняка для солидности. А зачем ему эта солидность? Все придет с годами. И без нее в роте командира любят. Позови за собой на самое трудное дело – все пойдут за ним. Потому что верят в командира, знают: с ним не пропадешь. Смелости, отваги ему не занимать. Служба это показала…
– Вопрос у меня такой…
Белявский замолчал, внимательно наблюдая, как командир усердно драит сапоги.
Наби про себя усмехнулся. Уж ему‑ то и не знать Белявского, тянет время, наговориться хочет.
– Поторопитесь, комбат ждет.
– Так вот, я стою и думаю, как нам быть со школой?
– Со школой? – Наби сделал последний взмах щеткой и выпрямился. – Какой школой?
– Ну той, которая сгорела. Школы уже нет, а ребятишки остались. Где им учиться?
Акрамов внимательно оглядел солдата. Такого вопроса он не ожидал.
– Сказать честно, – пожал плечами, – не знаю. Наверное, в кишлаке думают об этом, решают. Обратятся за помощью – поможем.
|
|
|
– Что‑ то долго решают, – недовольно заметил Белявский. – Может, самим инициативу проявить? Жалко ребятню, как много теряют.
– Хорошо, – кивнул Наби, – я сообщу комбату об этом.
– И правильно сделаете, – ответил солдат. – Что нам на полпути останавливаться? С одной не вышло, другую построим. Уроки мужества будем проводить. «Зарницу» организуем…
– Ну до этого еще далеко, – улыбнулся Акрамов.
…Комбат был не один. Наби это понял, едва подошел к штабной палатке.
– Так что за помощь нас благодарить не стоит, – донесся до него голос Царева. – Это наш долг. Самый что ни на есть долг интернационалистов. Надо – вновь поможем. И хлебом, и рабочими руками. А если придется, то и огнем своего оружия. Ведь задача у нас общая. И цель одна…
Увидев вошедшего Акрамова, комбат смолк.
Наби быстро огляделся. Слева от Царева сидел капитан Сомов – начштаба. Рядом с ним что‑ то писал Гарник. Чуть в сторонке расположились три афганца.
– Знакомьтесь, товарищи, – сказал Царев, обращаясь к гостям. – Командир роты старший лейтенант Акрамов. Наверняка вы с ним уже встречались. В поле или у арыка, на строительстве школы.
– Точно, встречались, – сказал, приветливо улыбаясь, один из афганцев, и Акрамов узнал в нем Махмуда Бари. – И не раз. Верно, Наби?
– Вернее и не может быть, – улыбнулся в ответ Акрамов, крепко пожимая жилистую руку партийного вожака.
– Хамид, – протягивая руку, сказал, поднявшись, сосед Бари.
– Наш местный министр обороны кишлачного гарнизона, – пошутил Махмуд.
Наби посмотрел на Хамида. Его лицо тоже было знакомо. Только на этот раз оно было еще желтей, под глазами появились темные разводья. «Ох и достается же тебе, товарищ, – с жалостью подумал Наби. – Которую неделю, наверное, спишь урывками».
Третьим гостем был почти мальчишка. Широкоскулое лицо, густые брови, родимое пятнышко на левой щеке и такая непривычная седина в курчавых волосах. «Тоже хлебнуть пришлось», – отметил про себя Наби.
– Гасан у нас опытный боец, – сказал Махмуд. – Побольше бы таких, как он.
Гасан смутился от неожиданной похвалы, бросил укоризненный взгляд на Бари.
– А мы с вами тоже встречались, – произнес он, обращаясь к Акрамову. – И не раз. А недавно – возле школы.
– Точно, – кивнул Акрамов. – Теперь и я вспомнил. Ну что, так и не нашли тех, кто устроил пожар, кто мин наставил?
– Не нашли, – вздохнул Гасан.
– А того, кто твоего друга убил?
– Нет, – с виноватым видом произнес Гасан.
– Ищем. И обязательно найдем, – сурово бросил Хамид. – Многих надо найти.
– Положение сейчас у товарищей сложное, – заметил Царев.
– Действительно не сладко приходится, – сказал, поднимаясь, Махмуд Бари. – И особенно в последние две‑ три недели. Кишлак практически на военном положении. Нам стало известно, что это происки Башир‑ хана. Одно время хозяйничал в наших краях. Год назад ему крепко досталось от революционных частей, едва унес ноги за перевал, в Пакистан. А теперь вот снова объявился. Решил вновь стать хозяином в провинции.
Поджоги, убийства, минирование – дело рук его головорезов.
– Башир – умелый руководитель, – вступил в разговор Хамид. – Чувствуется, прошел хорошую подготовку за рубежом. По имеющимся у нас данным, он молод, смел, в совершенстве владеет многими видами оружия, отличный стрелок. Уже это играет на его авторитет.
– Добавь еще, чрезмерно самолюбив и жесток, – сказал Бари. – Сколько крови пролито его бандой в провинции. Кстати, у нас есть его фотография. Посмотрите, может, пригодится.
…Наби последним взял в руки небольшой фотоснимок. Взглянул и невольно вздрогнул. В него стреляли неприкрытой злобой глаза караванщика, с которым судьба свела на развилке дорог в стороне от кишлака.
– Так это Башир? – недоверчиво спросил он, обращаясь к афганским товарищам.
– Он самый, – ответил Хамид. – Даже перед объективом не смог спрятать свою злость.
– Подумать только, – усмехнулся Наби, – с кем довелось встретиться.
– Что имеешь в виду? – удивленно глядя на Акрамова, произнес Царев.
– Старый знакомый, – кивнул на фотографию Наби.
– Знакомый?! – В глазах афганцев было удивление. – Какой знакомый? Это ведь Башир.
– Теперь знаю, что Башир, а тогда… Рассказ Акрамова выслушали молча.
– Когда это было? – уточнил Хамид. Наби ответил.
– Точно. Все сходится. Именно тогда, по всем последним данным, Башир и появился вновь в наших краях. Пробирался сам. Часть банды его ждала в горах, остальных головорезов Башир собрал потом. Я уже говорил, что он смелый человек и умелый организатор. И заметьте, не сразу стал действовать, а только тогда, когда собрал силу, когда почувствовал уверенность.
– Скоро его силе придет конец, – резко бросил Бари. – Из Баглана вышли несколько батальонов регулярных частей. Вся территория провинции под их контролем. Опасность сохраняется лишь в таких отдаленных местах, как наши.
– Мы тоже кой‑ чему научились. Знаем, как встречать опасность, – сказал молчавший до этого Гасан.
– Правильно, – положив руку на плечо младшего товарища, молвил Хамид. – Да и люди в кишлаке стали другими. Многому научились, многое поняли.
– И все же в ближайшие дни надо быть особенно начеку, – вздохнул Бари.
– Давайте договоримся так, – сказал Царев, обращаясь к гостям из кишлака. – Вы решаете свои задачи. Их у вас немало. А станет трудно – можете на нас положиться, в беде не оставим. Не на прогулку же к вам прибыли – выполнять интернациональный долг.
– Спасибо, – пожимая руку Цареву, сказал Махмуд Бари.
– Но это еще не все, – раздался голос Гарника. – Как у вас обстоят дела со школой?
– Нет школы, – развел тот руками. – Сами видели, что от нее осталось.
– Видели, – согласился политработник. – Но ведь жизнь продолжается.
– Все это так, но время сейчас… – Не договорив, Бари махнул рукой.
– Зря сетуете на время, – покачал головой Гарник. – А ну, Наби, расскажи, как у тебя в Таджикистане утверждалась Советская власть? С чего она начинала? О ликвидации безграмотности расскажи.
– Я уже об этом рассказывал Махмуду, – ответил Акрамов.
– Верно, рассказывал, – подтвердил партийный секретарь. – Мы подумаем. Вот вернемся в кишлак и поведем разговор о школе. Или старое здание поднимем, или решим новое строить. Школа действительно нужна.
– А Наби со своими подчиненными вам поможет. У них уже есть опыт строительства. – Царев посмотрел на Акрамова. – Верно говорю?
– У них в роте только об этом и говорят, – усмехнулся Гарник. – Как ни приду – разговор о школе. Вот и сегодня с рядовым Белявским на эту тему беседу вели.
«Ну и Белявский, – подумал Наби. – И с замполитом успел встретиться…»
…Заметив командира роты, Белявский заспешил навстречу. Выжидающе посмотрел на офицера.
– Знаю, о чем хотите спросить, – улыбнулся Акрамов, – и сразу отвечаю – скоро развернется стройка. Так что впереди субботники, воскресники.
– Выдержим, товарищ старший лейтенант, – горячо заверил солдат.
– А если вас назначу бригадиром – выдержите?
– А что, – пожав плечами, сказал Белявский. – Предложение заманчивое. Оправдаю доверие. Ведь когда‑ то надо и руководящую должность осваивать.
– Только при условии, что это освоение не повлияет на служебные дела.
– Товарищ старший лейтенант! – Рядовой Белявский сделал обиженное лицо. – Разве я могу плохо служить? Да после низкой оценки я ночи не сплю. Все о службе думаю. Обязанности солдата повторяю.
– И тем самым нарушаете дисциплину, – в тон подчиненному строго заметил Акрамов. – Ночью нужно спать, готовить себя к новому дню.
– Понял, – быстро откликнулся солдат. – Подобное не повторится.
«Ох и балагур, – подумал Наби, бросая веселый взгляд на подчиненного. – С таким не пропадешь».
Впрочем, Акрамов знал, что не пропадешь и с рядовым Борисом Митиным, сержантами Ильюхом, Кичко, Андриевским. Да с каждым его подчиненным. Они и за словом в карман не полезут, знают цену шутке, дружбе. Но знают и цену ратному труду. И с каждым Наби мог смело пойти на любое задание. Потому, что верил в каждого. Потому что каждый являлся его учеником, воспитанником.
Эта вера появилась не сразу. Проходила испытания в разных условиях, ситуациях, зато потом была по‑ особому прочной, отличалась особой крепостью.
– Что это мы о службе да о службе, – сказал Наби. – Из дома‑ то давно письма приходили?
– Да только вчера получил, – оживился Белявский. – Отец прислал. – Курносое лицо при упоминании об отце засветилось радостью. – И вот что интересно, товарищ старший лейтенант, – продолжил солдат. – Отец у меня фронтовик, большую жизнь прожил. Но есть одна схожесть в наших с ним армейских судьбах. Отец в мае сорок пятого спешил на помощь восставшей Праге, а я спустя десятилетия пришел на помощь афганскому народу.
Белявский смолк, словно задумавшись о сказанном, будто пытаясь еще раз глубоко вникнуть в смысл своих слов, увидеть истоки преемственности поколений.
– А ведь действительно интересно, – кивнул Наби.
– И очень мне хочется, товарищ старший лейтенант, – задумчиво произнес Белявский, – чтобы свой интернациональный долг я выполнил с честью. Чтобы своей службой здесь, на афганской земле, помог людям укрепить новую жизнь, чтобы они о нас помнили светло, как о самых дорогих людях.
Акрамов слушал солдата и не мог не порадоваться за своего подчиненного.
– Хорошие слова говорите, Белявский, – сказал он. – Правильные, от сердца идущие. И я верю, что нас обязательно будут помнить. Пусть не конкретно Белявского, Акрамова, Кичко, а советского солдата. Убежден в этом. – Положив руку на плечо подчиненного, добавил: – Мы еще вернемся к нашему разговору. Сегодня вечером. Поговорим всей ротой. Есть о чем сказать, о чем подумать и помечтать.
* * *
Весть о том, что сгорела школа, поразила Кадыра. Он не мог поверить в то, что Ахмед решится на такой шаг. Считал его трусом, привыкшим загребать жар чужими руками. Даже сам Башир‑ хан, напутствуя Кадыра перед дорогой, не скрывал своего отношения к бывшему дуканщику.
– Будь с этим торговцем построже, – говорил он. – В последнее время Ахмед больше думает о своей шкуре, чем о священной войне с врагами.
В правоте слов главаря Кадыр убедился, когда оказался в кишлаке, встретился с Ахмедом. В первый же разговор заметил, что тот все время сетует на трудности, на то, что надоело сутками пропадать в разрушенных лачугах, жить на одних сухарях и в вечном страхе быть обнаруженным. В конце короткой беседы Ахмед прямо заявил, что, мол, пора покидать кишлак. Напоминал об этом и потом. А теперь выходит, что Кадыр ошибся.
Ахмед показал себя настоящим бойцом. Но школа вспыхнула в тот самый день, когда Кадыр обложил подступы к ней минами. Как же Ахмеду и другим удалось не напороться на них? Вот это больше всего и удивляло Кадыра. «Видно, аллах благословлял, освещая им путь в темноте», – подумал Кадыр.
– А все же я ловко придумал с минами, – вслух похвалил он себя. – Школа – что груда самана. Ее можно отстроить заново. Разведи глину с водой, добавь сухостоя, размешай все, и, считай, саман готов. А вот тех трех неверных уже не вернешь. Будет чем Баширу хвалиться. А почему не согласовал свои действия с Ахмедом, так и на то есть объяснения. По разговору с ним понял, что он никогда не решится на подобное, вот и проявил инициативу. А за нее редко когда бранят, чаще всего хвалят и больше платят.
И все же в глубине души Кадыр чувствовал вину перед теми, кто отсиживался в заброшенной лачуге. И не столько за мины, но и за то, что не пришел в назначенный срок. Его успокаивало то, что Ахмед после поджога наверняка, не дождавшись посланца Башира, в следующую ночь спешно покинул кишлак. Хотя в это верилось с трудом. Зная характер Башира, Ахмед будет на месте. Затаится, но будет поджидать его, Кадыра. Конечно, сразу же набросится на него с упреками. Мол, почему заставляешь ждать? Что случилось? Так ему Кадыр и скажет. Да, не пришел в назначенное время. На это была причина. А какая, он и под угрозой смерти не скажет. Чем длиннее язык, тем короче жизнь. Эту истину Кадыр хорошо усвоил.
Два шага – и он в углу узкой комнатушки. Присев на корточки, поднял с глиняного пола тугой хурджин. Дрожащими от волнения пальцами погладил шершавую, огрубевшую от солнца и дождей кожу дорожной сумки.
«Вот и кончилась твоя нищенская жизнь, Кадыр, – самодовольно улыбнулся он. – До самой смерти можно не заглядывать в карман, высматривая афгани. Вот перед тобой целое состояние. Хвала аллаху, что свел меня с этим безмозглым торговцем, который в такое время таскал с собой несметное богатство. Хвала за то, что придал мне мужества совершить этот поступок».
Поступок Кадыра был древний как мир и довольно простой. Приметив в караван‑ сарае человека, который ни на минуту не расставался с двумя хурджинами, Кадыр заинтересовался их содержимым. Хотел за разговорами выведать – не получалось. Караванщик о хурджинах старался не упоминать. Это распалило Кадыра. Случайно возникшее желание теперь не давало покоя. Не остановил, не охладил Кадыра и строгий наказ священного Корана: «Харам! » – «Не бери чужого! » Проклятые хурджины не выходили из головы. В одну из ночей, заметив, как караванщик, проснувшись, пошел к баку с питьевой водой, Кадыр метнулся к его лежаку. Через секунду два легких хурджина уже вылетели в заранее приоткрытое окно.
Спустя минуту‑ другую пронзительный крик поднял со своих постелей постояльцев караван‑ сарая. Кадыр первым бросился на поиски. Он знал, как нужно поступать. Выскочив на улицу, перепрятал под шумок добычу в укромное место, в трех шагах от караван‑ сарая. До утра шли энергичные поиски загадочной пропажи, но так ни к чему и не привели. Караванщик, с потемневшим от горя лицом, больше не искал хурджины, а рухнув на лежак, жалобно постанывал, даже не вытирая катившихся по смуглым щекам слез.
Содержимое хурджинов Кадыру удалось посмотреть спустя трое суток. К этому времени страсти улеглись. Не появлялись больше бойцы отряда самообороны, проводившие обыск. Улучив минутку, Кадыр темной ночью перепрятал украденное подальше от караван‑ сарая. То, что увидел Кадыр в хурджинах, потрясло его сердце. Оба кожаных мешка были набиты деньгами. Лишь в одном, на самом дне, нашел небольшой сверток с драгоценностями. Изумленный Кадыр долго сидел над богатством, не зная, что с ним делать. Затем, когда изумление прошло, когда Кадыр осознал, какое достояние оказалось в его руках, он испугался, как бы с ним не случилось то, что с караванщиком. Первым делом решил утрамбовать содержимое двух хурджинов в один мешок. С одним намного сподручнее, да и не так в глаза бросается. Ему это удалось. А денежные купюры, которые не смог уложить в хурджин, рассовал по карманам. Засыпая, чувствовал, как они его греют. А может, это ему просто казалось. Утром он и пустому хурджину нашел применение – сложил туда оставшиеся пять мин, которые вручил Башир‑ хан.
– Головой отвечаешь за каждую, – приказал он, сверля Кадыра злым взглядом. – Используй по своему усмотрению.
И Кадыр использовал. Одна мина подорвала автобус, другую отдал Ахмеду – позднее на нее налетела бронированная машина шурави. Что делать с остальными, долго не знал. Вернувшись после встречи с Ахмедом, нашел выход: если тот не решается поджечь свою бывшую лавку, он ее подорвет. Но в последний миг подрывать раздумал. Не знал, как это можно сделать, чтоб самому не пострадать. Остановился на том, что достаточно просто поставить мины на подходах к школе. Просторные карманы долгополого чапана были набиты деньгами, и Кадыр сложил мины в пустой хурджин. Остальное было простым и хорошо знакомым делом…
…Дважды пройдя по переулку, Кадыр до боли в глазах всматривался в едва различимые постройки. Третий раз, оглядевшись по сторонам, он нырнул в проем дувала. Подойдя к двери, украдкой простучал условный сигнал. В ответ – тишина. «Странно», – удивился Кадыр и лезвием ножа откинул задвижку. Вздрогнув от легкого скрипа двери, с опаской вошел в помещение.
– Ахмед, – позвал приглушенно, думая, что тот отсыпается. – Ахмед! – бросил уже громче.
Молчание испугало его. Кадыр поспешил на улицу.
– Неужели ушли, покинули кишлак? – зло прошептал, оказавшись возле дувала. – Эх, Ахмед, стоило тебе в такую даль уходить, чтобы вернуться обратно. Ты ведь так и не узнал самого главного.
Сердито поддев ногой камень, Кадыр спрятал ненужный фонарик…
* * *
Темнота навалилась сразу, в считанные мгновения. Словно откуда‑ то сверху обрушилась громадная скала, безжалостно подминая гаснущие, но еще прозрачные сумерки. И тут же отдалилась, растворилась в надвигающемся мраке голубая жилка тихого арыка, стали невидимыми близкие и дальние кусты, роща зеленых чинар, глубокие ущелья‑ морщины Гиндукуша, в складках которого вечной сединой залег снег. Вместе с темнотой пришел и дождь. Он был недолгим. Пробарабанил крупными каплями по изморенной от зноя земле и стих, не решаясь тревожить ночную тишину.
Дождь застал Наби на полпути к палатке. Пока он добежал до заветного полога, куртка изрядно намокла.
– Ну как там «десятка»? – глядя на Акрамова, живо поинтересовался его новый заместитель по политчасти старший лейтенант Антон Куприн, зная, что ротный побывал на отдаленном посту.
Десятый по счету пост по значению был не менее важным, чем остальные. Под его охраной находилась единственная в округе водокачка. Она давала воду жителям кишлака и личному составу гарнизона. Пост появился не так давно, после того как душманы попытались взорвать водокачку. Несколько часов отражали нападение бандитов бойцы отряда самообороны. А едва горы заголубели в утренних лучах солнца, в гарнизон пожаловала группа старейшин кишлака.
– Жажда страшнее душманов, – сказал один из дехкан. – С бандитами можно сражаться, а без воды мы бессильны. Давайте вместе беречь источник.
Через неделю на месте водокачки выросла каменная крепость, сложенная руками подчиненных Акрамова и жителей кишлака. Так появился пост номер десять.
– Нормально, бдит «десятка», – ответил Наби, руками проводя по волглой куртке. – Харченко молодец, дело знает.
– Не рановато ли такую оценку давать? – усомнился Куприн, намекая, что лейтенант Александр Харченко в роте без году неделя.
– Антон, – осуждающе покачал головой Наби, – ты ведь знаешь, что я не люблю устраивать смотрины, растягивать их на долгие месяцы. Привык человека узнавать по первым поступкам.
– Запамятовал, честное слово, запамятовал, – улыбнулся Куприн.
Наби повернулся к подвешенному на телефонном кабеле зеркалу, взглянул на свое отражение. «Замотался ты, брат, сегодня крепко, – вздохнул украдкой. – Одни усы торчат».
|
|
|
