 |
ИВАН КОСЕНКО 5 страница
|
|
|
|
– Ты лучше туда посмотри, – подсказал Куприн. – На стол…
Наби перевел взгляд вправо и увидел конверт.
– Везет же человеку, – усмехнулся Куприн, – каждый день по письму. Вчера одно, сегодня другое. Прямо редакция, а не командир роты.
Наби невольно прижал руку к груди. Там, в кармане, лежало свежее письмо от Сусанны. Она прислала его вместе с фотографией дочурки. Уже больше года, как Наби не держал ее на своих руках, не прижимал к сердцу, не слышал сладкий лепет кареглазой Христины. Три месяца было малышке, когда он уехал в Афганистан, а теперь она стала совсем большая, давно сделала свой первый шаг. Но от кого же это письмо? Наби с удивлением повертел в руках конверт. Почерк незнакомый, размашистый. Вчитался в подпись и ахнул. Узнал, кто напомнил о себе, – Виктор Пивоваров. Тот самый Пивоваров, с которым они, окончив трудовой день, вечерами спешили в автомобильную школу ДОСААФ, постигая азы водительского дела, готовясь к службе в армии. Пивоваров был его лучшим другом. Вместе они спорили до хрипоты, кто лучше водит машину, мечтали о будущем. Свое будущее Наби видел в армии. С детства хотел стать офицером. А когда из‑ за медкомиссии не прошел в летное училище, первым поддержал в трудную минуту товарища Пивоваров. Как мог, успокаивал, как мог, настаивал, чтобы друг не изменил своей мечте. Он же посоветовал Наби поступить в общевойсковое…
Письмо было большое. Пивоваров рассказывал о себе. О том, что, отслужив срочную, вновь сел за баранку, работал водителем. Что хоть сегодня он человек гражданский, а считает себя в боевом строю: готовит достойное пополнение для Вооруженных Сил – преподает в школе ДОСААФ автодело. В той самой школе, где когда‑ то они вместе учились.
|
|
|
«Так что меня не забывай, – писал Виктор. – Вполне возможно, что в своей роте встретишь и моего ученика. Как не забывает тебя до сих пор Евгений Терентьевич…»
Евгением Терентьевичем был Квашнин – первый досаафовский наставник Акрамова. В автошколе он вел теорию, но этим не ограничивался. Своих подопечных Квашнин учил жизни. Это Квашнин, узнав, что Наби не прошел медкомиссию, принес ему список других военных училищ, наставлял, убеждал не раскисать, идти работать, готовиться к новой попытке.
– А то, что ты станешь офицером, не сомневаюсь, – сказал он Наби, – по характеру это вижу. И еще вижу, что лежит у тебя душа к технике.
На следующее лето Наби стал курсантом военного училища. И в числе тех, кому он дал радостную телеграмму о своем поступлении, был Квашнин.
Взволновало, растрогало Наби письмо, потянуло на воспоминания. Задумавшись, не сразу расслышал голос Куприна.
– У тебя сегодня вечер сюрпризов, – широко улыбаясь, говорил замполит. – Сначала письмо, а теперь…
– Что теперь? – не понял Наби.
– Для этого нужно повернуться на сто градусов, – хитровато усмехнулся Куприн.
– Не понял, – пожал плечами Наби, заметив на своей кровати небольшой сверток. – Кажется, день рождения уже прошел. Что за подарок?
– Я не в курсе, – смутился командир взвода Ренат Зарифов, уловив испытующий взгляд ротного. – Только что прибыл с маршрута.
Наби с любопытством развернул грубоватую, коричневатого цвета бумагу и присвистнул от изумления. Перед ним лежало семь пахнущих дымком жареных лепешек.
– Откуда такое богатство? – спросил Куприна.
– Не догадываешься? Конечно же из кишлака.
– Старик? – уточнил Акрамов.
– Кто же еще. Час как ушел с КПП. Сокрушался, что тебя не застал.
– Ты хоть объяснил ему, что мы не голодаем? К чему эти лепешки?
– Эх, Наби, кому как не тебе, таджику, знать законы Востока. К тому же, насколько мне известно, лепешки не первый раз у тебя появляются.
|
|
|
– А что я сделаю? – смутился Наби. – Откажи – обидится. От чистого сердца несет.
Наби мысленно увидел перед собой высокую, по‑ юношески стройную фигуру старика, его внимательные, светящиеся мудростью и добротой глаза. Он с ним встретился в то раннее утро, когда из кишлака пришла делегация старейшин. Именно от него услышал просьбу помочь в охране водокачки. А затем была еще одна встреча. Хотя, лучше бы таких встреч никогда не было. Акрамов тогда с подразделением находился в поле. В перерыве между занятиями собрал взводных на короткий разбор. Только произнес несколько слов, как эхо донесло приглушенные расстоянием звуки выстрелов.
– Из кишлака, – с тревогой заметил командир второго взвода лейтенант Саламат Абдулдаев.
– Скорее всего, у развилки, – поправил Зарифов, беспокойно всматриваясь в даль.
…Оставив за себя Абдулдаева, Наби вместе с Зарифовым поспешил в кишлак. Автоматных очередей уже не слышалось. Зато раздавался бьющий по сердцу женский крик. Вскоре Наби знал, что здесь произошло. В кишлак влетел запыленный автобус, не снижая скорости, помчался по узким улочкам. Из окон неслись автоматные очереди. Когда все опомнились, схватились за оружие, автобуса и след простыл. Среди раненых, срочно доставленных Наби в палаточный городок, был единственный внук того самого старика, который от лица жителей кишлака просил сберечь от душманов водокачку. Две недели, пока мальчишка находился на излечении в лазарете, старик не покидал КПП. Лишь ночью уходил на час‑ другой в кишлак, чтобы, перекусив, с рассветом вновь сидеть на привычном месте, с надеждой всматриваясь в каждого солдата.
– Ты, отец, за своего бача не меня благодари, а вот кого, – показывая на лейтенанта медицинской службы Владимира Филиштинского, говорил Акрамов. – Да еще нашего Тотдждина, – кивал в сторону санинструктора ефрейтора Мансурова.
Но старик, видно, по‑ своему понял, кто спас его внука, и с того дня зачастил в городок к Акрамову. То лепешек принесет, то сухофруктов.
– Мне это не нужно, – наотрез отказался в первый раз Наби. – Сами вон впроголодь живете.
– Впроголодь, – послушно кивал старик. – Зато легко дышим. Даже слепой и тот понимает, что жизнь стала лучше. О такой мы и не мечтали. Пустой желудок не беда, его можно и потом набить… – Посмотрев на Акрамова, добавил: – Когда пророка спросили, что ему дороже всего на свете, он ответил: мать. И второй раз ответил то же, и третий. Не зря говорю тебе эти слова. Наша общая мать – Родина. Народная власть, партия сделали все, чтобы она была свободной, вольной, счастливой.
|
|
|
…Наби и сам не заметил, как привык к старику. Ко всему тот оказался таджиком, и Акрамову было о чем с ним поговорить. Гарип, так звали старого дехканина, внимательно слушал его рассказы о Советском Таджикистане, Душанбе. Жадно ловя каждое слово, то и дело покачивал головой.
– Как несправедлив аллах, – воскликнул однажды. – Одним отдал все, а другим ничего.
– При чем здесь аллах, – усмехнулся Наби. – Все от людей зависит. Ведь и в моем краю не сразу такая счастливая жизнь настала. Все пришлось испытать моему народу: голод и жестокую нищету. А потом люди решили – так жить нельзя…
– Нельзя, – соглашался Гарип. – Правильно решили в твоем краю. И в моем тоже. Плохо, что бандиты мешают. Если бы не ваша помощь…
В последнее время старый Гарип навещал реже, видно, дела не пускали. И вот побывал здесь.
– Антон, – позвал Наби Куприна. – Не забыл Баглан?
– Да разве можно забыть то, что осталось в сердце? – удивился политработник. – Зачем зря спрашиваешь?
– Я о Баглане не случайно вспомнил, – произнес Наби. – Ведь там мы впервые увидели детей, у которых контрреволюция отняла родных.
– Верно. – Лицо Куприна построжало. – Их было много. Детский дом находился почти рядом с нами.
– И мы в нем были частыми гостями. Приходили с нехитрыми армейскими подарками, но как им радовались ребятишки!
– А твой любимец Кичко раз притащил почти полрюкзака сахара, который он экономил за завтраком и ужином.
– За это я его и наказал как следует, – улыбнулся Наби. – А ведь и в кишлаке есть дети. И у многих нет отцов, – вдруг задумчиво произнес Акрамов. – И до кишлака рукой подать, а бываем мы там редко. В основном когда опасность к нему подкрадывается.
|
|
|
– Зачем так? – обиделся Куприн. – Взять школу. Да сам сколько раз пропадал в кишлаке.
– Все это не то, – хлопнул Наби ладонью по гладкой крышке стола. – Многое мы упускаем. И в отношении не только детей, но и взрослых. Мало говорим с людьми, рассказываем о своей стране. А ведь они наверняка этого ждут от нас. Возьмите старого Гарипа. Думаете, он к Наби Акрамову тянется? К человеку из Советского Союза.
– В общем, ты прав, – согласился после долгого молчания Куприн. – Служба слишком захватила нас. Надо подумать над тем, как расширить контакт с дехканами.
– И постарайся как можно быстрей, – посоветовал Наби. – А я займусь подготовкой строительной команды. Нельзя кишлак оставить без школы.
– Политработник бы из вас хороший вышел, товарищ старший лейтенант.
– Политработник, говоришь? – повернулся Наби к Зарифову. – Не думал об этом. Знаю одно: здесь, за рубежом, каждый из нас, какую бы должность ни занимал, обязан быть политработником.
В палатке на секунду наступила тишина. Она хозяйничала и за брезентовым пологом. Лишь откуда‑ то издалека доносился чуть слышный перезвон гитары.
– Кстати, – нарушил молчание Куприн, – старый Гарип мне на этот раз не очень понравился.
Акрамов с удивлением посмотрел на заместителя.
– Это как понимать?
– Чем‑ то расстроен дед. Все тебя поджидал. А перед уходом посетовал на то, что в кишлаке стало совсем неспокойно, мол, как бы не было беды.
– Достается людям, – вздохнул Акрамов. – Который год не знают покоя. Сколько вытерпели, пережили…
– И сколько еще придется, – заметил Зарифов.
– Ну нет, – поднялся Куприн. – Самое тяжелое уже позади. Осталось немного терпеть. Почувствовав, что такое новая власть, приняв ее всем сердцем, люди за нее жизней своих не пожалеют. Помните, как они держались дружно, стойко, когда лишились хлеба, воды? И ведь, что скрывать, не все еще четко представляют, что их ждет, а держатся за новую власть.
– Ждет их серьезное испытание, – с озабоченным видом произнес Акрамов. – Афганские части взялись за Башир‑ хана по‑ настоящему, вот тот и лютует, видя свой скорый конец. Не исключено, что душманы попытаются отомстить и нашему соседу. Как же, в кишлаке два кооператива: земледельческий и торгово‑ снабженческий, есть трактора, машины. Разве может Башир простить такое, не покарать от имени аллаха. Он уже пытался захватить кишлак, да не получилось. Так что счеты у него старые. Я беседовал с товарищами из кишлака. Они наготове, понимают: Башир – враг опасный, сильный. Почти две тысячи в его банде. Много беды способна наделать такая свора головорезов. Я уже говорил, что случайно встречался с Баширом. Сколько злобы в этом человеке. Знать бы раньше, кто стоял рядом…
|
|
|
– Мы ведь тоже не должны сидеть сложа руки, – заметил Зарифов. – Надо действовать.
– Верно, Ренат. Правильные слова говоришь, – кивнул Акрамов. – Обязательно надо! И прежде всего надо еще раз поговорить с людьми, подчеркнуть серьезность обстановки, повысить бдительность…
Расходились поздно.
– Жаль, не все офицеры роты оказались в сборе, – посетовал Куприн.
– Служба такая, – произнес Акрамов. – Но завтра нужно поговорить с остальными, побывать во взводах.
Никто из них не знал, что в эту ночь им не придется спать…
* * *
– А сейчас я тебя познакомлю с интересным человеком. – Хамид испытующе посмотрел на Гасана, улыбнулся чему‑ то и добавил: – Только прошу не удивляться и не хвататься за автомат.
Эти слова Хамид произнес после того, как скупо рассказал о недавнем совещании у секретаря партийной организации кишлака Махмуда Бари. На нем обсуждался один вопрос – защита кишлака в случае нападения душманов.
– Сил у нас маловато, – вздохнул Хамид. – Пятнадцать членов партии, отряд самообороны да нас горсточка…
– Помнится, Махмуд говорил, что в кишлаке всего тринадцать членов НДПА, – сказал Гасан, глядя на Хамида.
– Вчера двоих приняли, – пояснил тот. – Кузнеца Гафара и Амира Нуллу. Скоро и твой черед настанет.
– Мне еще рано, – смутился Гасан. – Не заслужил.
– Это тебе так кажется, – улыбнулся Хамид.
– Вот покончим с душманами, тогда и попытаюсь, – сказал Гасан.
– Да, душманы… – Хамид враз посерьезнел. – В кишлаке только и говорят о Башире, мол, вот‑ вот нападет. Махмуд сегодня вновь перед людьми выступал. Умеет же человек слово произнести. Не хитрил, не успокаивал. Правду в глаза резал. Пять раз нападали на кишлак душманы и столько же раз получали отпор. А потому, что все вместе держались. Отобьем и в шестой, если все как один будем. Так сказал Бари.
– Так что же все‑ таки решили с обороной кишлака? – спросил Гасан, удивляясь непривычной разговорчивости Хамида.
– Усилим дежурство на окраинах, с теми, кому выдали оружие, – пояснил Хамид. – Тебе поручаю контролировать дежурство на северной окраине.
– А остальные?
– Я с Махмудом да еще Сайд.
– Сайд… – поморщился Гасан. – Он может контролировать. И еще давать указания дехканам. На большее не способен. Когда автобус в кишлак ворвался, кто на въезде дежурство нес? Сайд! Почему же пропустил его? Почему не проверил, кто едет? Почему не поднял тревоги, не сделал все возможное, чтоб в кишлак не ворвалась беда?
– Он делал, – возразил Хамид. – Он стрелял. Зря наговариваешь.
– Стрелял? И это вы слышали от самого Сайда, разумеется? Нашли кого спрашивать. Он вам много еще наговорить может. И о том, как, рискуя собой, чуть не лег под колеса автобуса с бандитами, как смело вел огонь по ним. Я сразу после того случая смотрел автомат Сайда. Огнем от него и не пахло.
– Ты это брось, – нахмурился Хамид. – Такими словами не шутят. Знай, о ком говоришь, – о боевом, проверенном товарище.
– Лично я его не проверял. Не товарищ он мне вовсе. И вообще, не нравится мне этот Сайд. Не лежит у меня к нему душа. Скользкий он, угодливый до тошноты.
– Сайда я знаю еще по Баглану, – поднявшись из‑ за стола, отчеканил Хамид. – Он там себя неплохо зарекомендовал. Лично я ему верю. И давай больше к этому не возвращаться.
– Я своего мнения так быстро не привык менять, – пожав плечами, ответил Гасан. – Сказал то, что думал, что меня беспокоило.
– Ну и характер, – укоризненно покачал головой Хамид. И вдруг, словно вспомнив что‑ то важное, оживился, хитровато посмотрел на Гасана. – Слушай, оставим этот разговор. Познакомлю тебя сейчас с интересным человеком. – И торопливо пошел к двери. – Мирза, – крикнул дежурному. – Приведи ночного гостя.
Гасан, еще не успокоившись после недавней беседы, даже не посмотрел на дверь. Ему было не до знакомств, пусть даже и с интересным человеком.
Дверь отворилась, и в комнату вошел невысокого роста, плотного сложения афганец в коричневом армейском френче. Скользнув по Гасану равнодушным взглядом, выжидающе посмотрел на Хамида. Молча присел на предложенный стул.
– Знакомься, Гасан, – сказал Хамид. – Перед тобой бывший дуканщик Ахмед.
Гасан недоуменно уставился на Хамида, мол, нашел время для шуток.
– Да, именно Ахмед. Тот самый, – утвердительно кивнул Хамид.
Гасан недоверчиво окинул взглядом сидевшего в двух шагах от него человека.
– Ахмед?! – протянул, все еще не понимая происходящего, не веря в увиденное и медленно поднимаясь, готовый броситься на бандита.
– Гасан! – укоризненно произнес Хамид. – Я ведь тебя просил. Ахмед сегодня ночью сам пришел к нам, добровольно…
* * *
Прикрыв глаза, Ахмед слушал удивленный голос молодого царандоевца. Он знал, что пройдет секунда‑ другая и в нем появятся возмущенные оттенки, а на лице, ставшем багровым, гневом и ненавистью вспыхнут глаза. Ахмед понимал, что именно так все и произойдет. Это не волновало его, не тревожило. Он был готов ко всему. Последние сутки ему пришлось столько переволноваться, передумать, что теперь он ко всему безразличен. Пожалуй, за все свои сорок лет он столько не думал, как в минувшую ночь. Думал о своей жизни: прошлой, настоящей и будущей. Разной виделась она ему. Но больше всего волновала будущая жизнь. Размышляя о ней, Ахмед не раскаивался в своих убеждениях. Да и не было у него других убеждений. «О, аллах, клянусь, что я не хотел ничего плохого, направляя свои стопы к этим неверным. Я не отказываюсь от святой веры, просто я устал, – прошептал Ахмед, словно сквозь сон слыша возбужденные голоса царандоевцев. – Устал от постоянного ожидания опасности, от людской злобы, крови…»
Ему вновь вспомнилась минувшая ночь. Самая тяжелая в его жизни. Не дождавшись Кадыра, он уже был готов покинуть кишлак. В последние минуты перед уходом Абдулла вдруг спохватился, стал упаковывать валявшийся в углу ветхий тюфяк. Заметив насмешливый взгляд Бурхана, зло бросил:
– Посмотрим, как ты посмеешься там, в горах. Лето не вечно, осень коротка, а зима всегда долгая. И не так просто ее пережить среди скал, где не всегда и костер можно развести. Так что любое тряпье пригодится…
Ахмеда будто кольнуло от этих слов. Он пристально посмотрел на Абдуллу, затем перевел взгляд на перетянутый кожаным жгутиком тюфяк. «А ведь Абдулла прав, – подумалось невольно ему. – И еще как прав. В горах действительно несладко. Знаю это по себе. Пришлось одну зиму провести в проклятых ущельях, от которых и сейчас зябко на душе. А теперь предстоит еще одна зимовка. Долгие месяцы на холоде, когда кругом камни и даже во сне мечтаешь о желанном тепле. А сколько этих зимовок впереди? » И вообще, что у него впереди? Вечный страх за свою жизнь, которая может оборваться от пули правительственных войск или от выстрелов Башира: в последнее время они все чаще уносили на тот свет тех, кто чем‑ то не угодил главарю, кто начал задумываться о себе, о своем будущем. В Пакистан ему теперь не вернуться. Да и стоит ли это делать, когда на пути каждого уходящего могут встретиться охранники Башира. Но, даже рискнув, нет смысла мучиться – обрекать себя на убогую, голодную жизнь, которая неизвестно как закончится. Было время, он погулял на славу, почувствовал себя человеком, имел все, что хотел. А теперь Ахмед нищий.
Он даже сам себе не принадлежит. И никто не знает, как сложится его жизнь завтра, через неделю, месяц.
Ахмед стиснул зубы, тяжело вздохнул. Две мысли одновременно забились в его сознании. Одна строго наставляла: Ахмед, ты боец ислама; кто, как не ты, должен отстаивать священную веру, кому, как не тебе, жертвовать собой ради общего дела; ты обязан все вытерпеть, перенести, но изгнать неверных, отомстить за смерть брата, за все то, что ты потерял с приходом новой власти. Другая мысль сначала робко, затем все настойчивее утверждала: Ахмед, подумай о своей жизни, о себе подумай, о своем будущем. Порассуждай, что оно тебе несет. Да, ты много совершил зла. Но можешь совершить еще больше. Остановись, пока не поздно. Покайся перед теми, кого ты ненавидел, и тебя простят. Ты ведь знаешь, что человеческое сердце – не покрытый дорожной пылью камень. Конечно, оно сейчас озлоблено войной, но все ж не настолько, чтобы забыть о доброте. Последнее время ты, Ахмед, только и делал, что рисковал, рискни еще разок. Может, это спасет тебя от неуемного страха перед Баширом, перед возможностью в любой момент получить пулю в лоб, от осточертевших дней и ночей в холодных ущельях. Рискни, Ахмед…
Считанные мгновения колебался перед выбором бывший дуканщик. А затем пришло решение…
– Я еще раз проверю улицу, – хриплым от волнения голосом сказал он своим спутникам. И, стараясь не встречаться с их настороженными взглядами, торопливо вышел.
…Он бежал в кромешной темноте, жадно глотая терпкий горный воздух. Бежал по знакомым еще с детства до каждого дувала проулкам, мимо ветхого, с осевшей крышей караван‑ сарая, мимо еще пахнувших гарью останков своего бывшего дукана – туда, где над серым двухэтажным домом висел трехцветный флаг, который он видел лишь раз, на свой страх и риск решившись на рассвете крадучись пройтись по кишлаку. Очнулся тогда, когда его почти в упор обожгла из мрака команда: «Дрыш! »[5] Он замер, словно с разбега налетев на скальный отвал.
– Это я, Ахмед, – отозвался поспешно, не услышав собственного голоса. – Я иду к вам…
– Что еще можете рассказать о Башире? – прервал его мысли Хамид.
Не поднимая головы, Ахмед пожал плечами и ответил бесцветным голосом:
– Я ведь еще утром все сообщил. О Башире, о банде…
– Верно, рассказал, – согласно кивнул Хамид. – Только прошлой ночью регулярные части нашей армии выкурили Башира из ущельев, потрепали его свору головорезов.
– Хвала аллаху, – вздрогнув, пробормотал Ахмед, не зная, радоваться или огорчаться нежданной вести.
– Банду потрепали, но часть ее увел Башир, – продолжал Хамид. – И для нас сейчас важно знать, где он может находиться, где нанести по нему решающий удар.
Хамид испытующе посмотрел на Ахмеда. Тот, поймав его взгляд, все понял – ему не доверяют.
– Башир никогда не был со мной откровенен, – тихо произнес, не пряча глаз. – И мне нечего вам сообщить.
– Жаль, – вздохнул Хамид. – Очень жаль! Но что поделаешь. За тобой уже выехали из Баглана. Я не знаю, как с тобой поступят. Не буду кривить душой – ты сильно провинился перед народом. Но наша власть прощает тех, кто ее признает. Даже если это признание запоздалое. Но помни, прийти к нам с миром не самое главное. Важнее, чтобы ты был до конца честным с теми, кто поверил тебе…
– Не верю, чтобы этот шакал пришел к нам с миром, раскаялся во всем и был с нами честным до конца! – вскричал с возмущением Гасан, когда увели Ахмеда. – Да и как ему можно верить, если еще вчера он в нас стрелял, разбрасывал мины, чтобы мы на них подрывались…
– И после всего этого он пришел к нам, Гасан. Сам пришел. – Хамид внимательно посмотрел на молодого товарища. – На очень большое решился человек. И, наверное, не так сразу решился. А значит, думал об этом давно. Хорошо, когда люди начинают думать, размышлять, Гасан.
– Выходит, нам теперь с ним обниматься? – возмущенно бросил Гасан. – Да я бы его только за одного Рехтана к дувалу поставил.
– Ошибаешься. – В голосе Хамида послышался металл. – Это пусть они ставят к дувалам, подкладывают мины в школах и мечетях. Для них это дело привычное. Нам сердце приказывает действовать по‑ другому – быть людьми. К тому же Ахмед, как я понял, не такой уж и закоренелый душман. Безвольный человек, простой исполнитель. Не случайно к его группе Башир приставил соглядатая. Некоего Кадыра. Кстати, мины возле школы – его работа. Да и многое другое. Например, смерть твоего друга Рехтана. Конечно, Ахмед тоже не ягненок. Страх перед Баширом гнал его на преступления.
– А откуда взялся здесь Кадыр? – удивился Гасан.
– Откуда все берутся? – ответил Хамид. – С гор спустился. Не просто выступал в роли связника, но и приказывал Ахмеду от имени Башира. Кстати, мне кажется, с ним ты встречался тогда в переулке, за ним охотился возле караван‑ сарая. Ахмед утверждает, что Кадыр ушел из кишлака. Жаль, упустили. Одним шакалом в стае меньше бы стало…
Хамид, не закончив, удивленно посмотрел на приоткрывшуюся дверь. Входил бывший дуканщик.
– Я не все тогда сказал, – произнес он, останавливаясь посредине комнаты. – Хочу быть честным до конца. У нас среди вас был свой человек.
– Что?! – побледнев, еще не веря в услышанное, выдохнул Хамид, вцепившись взглядом в Ахмеда. – Кто он?
И столько было ярости в этих словах, что Гасан невольно вздрогнул. Но Ахмед молчал. Втянув голову в плечи, виновато развел руками:
– Мне это неизвестно. Его знал только Кадыр. Я же с ним виделся всего два раза. И то ночью. Зато хорошо запомнил имя – Сайд…
* * *
Кишлак остался позади. Прислонясь спиной к шершавому стволу одинокой чинары, Кадыр облегченно вздохнул и еще раз посмотрел туда, где еще полчаса назад он шел, прислушиваясь к своим шагам, мечтая лишь о том, как быстрее выбраться из этого опасного лабиринта молчаливых дувалов. И вот все уже позади. Кишлак растворился в ночи, а впереди лежала такая же молчаливая, но теперь совсем не опасная равнина. Впрочем, опасность была. Она могла дать о себе знать в любую минуту. Но после стольких дней и ночей, которые Кадыр провел в кишлаке, простор равнины не так пугал. Наоборот, радовал, как может радовать измученного жаждой кочевника внезапно появившийся желанный источник воды.
Отдохнув, Кадыр поднялся. Закинул за плечи тугой хурджин и зашагал подальше от кишлака. От Сайда он знал, что пост отряда самообороны три дня назад перенесен далеко вперед. Так что встречи с ним не опасался. Сделав сотню шагов, Кадыр остановился. Присмотревшись, заметил впереди валун. Но направился не к нему, а к другому, поменьше. Возле него, присев на корточки, стал руками разгребать волглый от ночной прохлады песок. Кадыр торопился, не морщился и не бранился, когда колол пальцы об острые камни. Лишь раз вскрикнул чуть слышно. И то от радости: это когда в его руках оказался бережно замотанный в тряпье автомат, оставленный им две недели назад, перед тем как войти в кишлак.
Кадыр вновь прислушался, поглядывая в сторону кишлака. Тот мирно спал. Но один звук его насторожил – протяжный, жалобный, едва слышный. Через минуту Кадыр успокоился, поняв, что это воет старый пес, отбившийся от давнего каравана. Посмотрел на часы, стараясь разглядеть тускло мерцающие стрелки.
Часы ему подарил Башир. Точнее, наградил ими. Вручил перед строем отправляющихся на очередное задание бойцов ислама. «Вот с кого вам надо брать пример отваги, доблести и верности нашему священному делу», – прокричал тогда Башир, показывая на Кадыра. Как потом ему завидовали в банде, как лебезили перед ним, надеясь в душе, что он потом замолвит слово о них перед Баширом. Но он молчал, посмеиваясь про себя. И это молчание со временем отдалило его от остальных сподвижников. Кадыр не сильно переживал из‑ за этого. Важнее было отношение к нему Башира. Для него он готов был сделать даже невозможное. Но только не теперь…
Часы показывали за полночь. Кадыр знал, что завтра, в это же самое время кишлак проснется от грохота выстрелов, темноту разорвут всполохи огня – Башир начнет мстить непокорному кишлаку.
– Запомни, – напоследок сказал он Кадыру, когда провожал в путь. – Твоя с Ахмедом задача держать неверных в постоянном напряжении. Пусть сутками не смыкают глаз, ожидая нападения. Так они долго не выдержат. А когда устанут ждать, когда примирятся, тогда мы и придем. И будет это двадцатого числа. Через две недели и два дня. Вы поднимете шум на северной окраине, а мы в кишлак ворвемся с южной. Произойдет это в полночь.
– Врывайся, Башир, – пробормотал Кадыр. – Только уже без меня. Я свое отвоевал. С таким богатством, что у меня за плечами, и без тебя проживу. А показываться тебе на глаза с хурджином, что в пасть тигру голову класть: враз клыками растерзаешь. Уж лучше я сам о себе побеспокоюсь. Да и что мог один сделать? Ахмед с дружками давно ноги унес, Сайд пожелтел от страха – с таким и в мечеть не зайти, дрожит, как верблюжья колючка на ветру, тоже мне помощник.
Нет, самый подходящий момент покинуть навсегда Башира, уйти подальше от этих мест, осесть где‑ нибудь в дальней провинции и зажить новой жизнью, о которой столько мечтал…
Так, успокаивая себя, строя радужные планы, крался по степи Кадыр. Окрыленный счастливой мечтой, не сразу заметил, как впереди появились и тут же растворились во мраке быстрые тени. А когда они вновь выросли из полуночной темени, Кадыр, как это делал уже не раз, находясь в засадах, бесшумно упал на землю. «Неужели выследили? » – обжегся страшной догадкой. Больше ни о чем подумать не успел. Не смог даже приготовить к бою автомат. Не хватило времени: за спиной послышались взволнованные голоса – и сразу утонули в грохоте выстрелов. Прижав к себе бесценный хурджин, Кадыр зажмурился от ярких нитей трассеров, которые огненными стрелами пронеслись над самой головой, обдав холодным дыханием смерти. Но не только это поразило Кадыра. Еще больше его потрясло другое – впереди загремели выстрелы. В их багровых отблесках Кадыр отчетливо разглядел бегущих прямо на него людей. Их было много. Казалось, ожили разбросанные по равнине камни, с грохотом покатились по степи, грозя смять, раздавить Кадыра, кишлак.
– Да что же это такое! – прошептал Кадыр, не в силах унять охватившую его дрожь. Он не увидел, как шальная пуля вспорола тугой бок заветного хурджина, как вторая прошила полу чапана. Все мысли были теперь о том, как выбраться из зоны огня. Бросился вправо, но там пули свистели чаще. Ящерицей скользнул влево, но вмиг замер – прямо перед его лицом автоматная очередь вздыбила колючие песчаные фонтанчики. Страх сковал Кадыра. Он уже не замечал, что происходило вокруг, не слышал диковинную, леденящую сердце яростную музыку ночного боя. Не видел и то, как налетевший ветер нахально выхватывал из вспоротого пулями хурджина бумажные купюры. Сжавшись в ком, Кадыр лежал неподвижно на том самом месте, где его остановила автоматная очередь. Топот бегущих становился все ближе. Из темноты мелькнула одна тень, другая. Тот, кто бежал первым, с разгона наскочил на хурджин, крепко выругавшись, ногой отбросил мешок в сторону, даже не заметив Кадыра, видно, в горячке боя посчитал, что налетел на камень. И тут Кадыр словно очнулся.
– Мои! – закричал что было мочи и рывком бросился на почти опустевший хурджин. Подмяв его под себя, вновь злобно выкрикнул: – Мои!
Но следом за первым из темноты вынырнул другой человек. Приметив Кадыра, отпрянул назад, плеснул в его сторону короткую очередь.
|
|
|
