15. Мифологизм и символика поэмы Т.С. Элиота «Бесплодная земля»

Использование мифов – крайне популярное в литературе 20 в. – давало Элиоту, как и другим писателям, возможность увидеть вечные проблемы и ценности в сегодняшнем дне, взглянуть на весь путь развития, пройденный человечеством. Для Элиота древние верования были крайне важны еще и из-за его сильной религиозности и сосредоточенности на философских проблемах. С каждым годом он все больше приходил к убеждению, что поэзия не должна выражать чувства одного-единственного человека. Ее задача, по его мнению, в описании некоторых всеобщих, вечных структур и явлений. Завораживающая, гипнотическая музыкальность загадочного финала Бесплодной земли, носящего многозначительное название Что сказал гром (перевод С. Степанова), восходит к древним заклинаниям или индийским песнопениям. Здесь, как и во всей поэме, есть образы умирающей, разрушающейся цивилизации (Падают башни / Иерусалим, Афины, Александрия / Вена Лондон / Фантом), высохшей, лишившейся жизненной силы культуры (Хоть бы голос воды / не цикады / Не посвист иссохшей травы / Журчанье воды по камням / В коих дрозд-отшельник средь сосен выводит / кап-кап кап-кап кап-кап-кап / Но нет здесь воды). В то же время даже эти образы постепенно уступают место просто музыкальным словосочетаниям, таким, как передача звука капающей воды или звуков грома, превращающихся в санскритские заклинания: Da. Datta. Dayadhvam. damyata. или shantih shantih shantih.

Проанализируем небольшой отрывок из первой главы («Похороны мертвого»), где Элиот воссоздает в библейской символике все составляющие мотива:

Стиснуты что тут за корни, что тут за стебли
Взрастают из битого камня? Сын человеческий,
Не изречешь, не представишь, ибо ты внемлешь лишь
Груде обломков былых изваяний, где солнце отвесно,
Где не дает мертвое дерево тени, сверчок утешенья,
Камень иссохший журчания. Тут лишь
Тень этой багровой скалы
(Встань в тень этой багровой скалы! )
Я покажу тебе нечто иное,
Нежели тень твоя утром, что за тобою шагает.
Или тень твоя вечером, что встает пред тобою;
Я покажу тебе страх в горсти праха¹¹.

Эпизод развертывает бытие героя через его сознание. «Корни» и «стебли» ассоциируют повествователя с растительным богом. Повествователь не способен «изречь» (say) и «представить (guess), т. е. рассудочное и интуитивное познание себя и мира ему недоступно и его существование бессознательно. Обращение «сын человеческий» разделяет героя и повествователя. Внутренний мир героя становится объектом анализа повествователя, который, приняв на себя роль дантевского Вергилия, ведет человека по лабиринтам его собственного сознания и судит его, исходя из высшей истины. В своих комментариях к поэме сам Элиот указывает на источник, откуда заимствовано обращение. Это обращение Бога к пророку из Книги Пророка Иезекииля (II, 2). Повествователь говори о мучениях человека, помнящего лишь «обломки былых изваяний». Здесь мы вновь сталкиваемся с цитатой из Книги Пророка Иезекииля: «Во всех местах вашего жительства города будут опустошены и разрушены были жертвенники ваши, чтоб сокрушены и уничтожены были идолы ваши…» (IV, 6). Для героя поэмы, в изолированном сознании которого не происходит взаимопроникновения времен, прошлое становится «грудой обломков». Прежние ценности перестают быть духовным убежищем человека, они превращаются в пустые идолы.

Шестая строка данного отрывка вводит два христианских символа, проясняющих отношения Бога и человека в современном мире. «Вода», переведенная как «журчание», в данном контексте относит нас к обряду крещения. Скала (камень) представляет собой традиционный символ христианской церкви. У Элиота она окрашена в красный цвет, цвет крови умерщвляемого (возрождающегося бога растительности Адониса. В Евангелии вода и скала не могут друг друга исключать, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1 Коринф., Х, 4). Дихотомия символов возникает в тексте Элиота потому, что представление о Боге не является больше непосредственным переживанием человека: оно разорвано в сознании обитателя бесплодной земли. В У части поэмы это противопоставление двух символов станет еще более явственным, перерастая в навязчивый рефрен: «Здесь нет воды // лишь камни // камни и нет воды и в песках дорога // Дорога ведущая в горы? В горы камней в коих нет воды»¹². Условием спасения человека становится преодоление дихотомии: «Пусть камни // Но и вода. »¹³. В анализируемом эпизоде Бог не приносит утешения, тень от сказы не облегчает человеческие муки, а напротив — усиливает их, ибо соприкосновение с Богом (в образе скалы) проявляет греховную сущность человека, который по сравнению с Ним — всего-навсего «страх в горсти праха». Герой утратил то, что связывало его с Богом, свою божественную сущность, и превратился в распавщуюся бренную плоть. Барочный образ «страха в горсти праха» напоминает читателю о том, что сбылись мрачные предвидения Экклезиаста: «прах возвратился в землю», и человек наказан за богоотступничество.

Причину опустошения этических императивов в современной жизни Элиот видит в том, что европейский мир унаследовал романтическую культуру, утверждавшую неосознанность переживания, невозможность воссоздать эмоцию в конкретном умопостигаемом образе. Мысль в романтическом искусстве не была тождественна переживанию и, следовательно, не была витальной, связанной с реальностью. В результате бытие человека, перестав быть осмысленным, свелось к автоматизму и рефлексам.

Смерть, изолирующая людей от первоосновы жизни, тем самым отчуждает их друг от друга. Современный социум предполагает не подлинную общность живых существ, а механический контакт предметов. Мотив некоммуникабельности возникает в главе «Игра в Шахматы», где великосветская дама разговаривает с повествователем «Бесплодной Земли», пытаясь вызвать у него сочувствие, и не встречает ответной реакции:

Поговори. Отчего ты все молчишь?
О чем ты думаешь? О чем? Что — что?
Не знаю, что думаешь ты. Думай!
Я думаю, что мы в крысином ходе,
Где мертвецы порастеряли кости.
Что там за шум в дверях?
Наверное сквозняк¹⁷.

Единение в экстазе любовного чувства оказывается мнимым и недолговечным. Эротизм, неопосредованный духом, лишает возлюбленных общей божественной природы. Сферы их внутреннего мира не пересекаются и становятся средоточием личностного чувства, которое героиня неспособна вербализовать, а повествователь сопережить, так как оно не осмысленно. Возможный контакт между людьми осуществляется лишь посредством пустых абстракций. В сущности диалога не происходит. Синтаксически не выделяя реплики повествователя, Элиот дает читателю понять, что повествователь не произносит их вслух.

С мотивом смерти-в-жизни в поэме переплетается мотив возрождения. В поэме он имеет два плана: реальный и идеальный. Идеальный связан непосредственно с источником заимствования цитаты, которая вводит этот мотив. Он ориентирует читателя на норму, показывая, что должно происходить с героем (возрождение-в-жизнь). Реальный план представляет собой трансформацию идеального в событийном контексте «Бесплодной Земли», демонстрируя читателю то, что происходит на самом деле, то есть «возрождение-в-смерть». Роль идеальной модели в поэме выполняет фрэзеровская ритуалема умерщвляемого/возрождающегося бога растительности. В древнем ритуале человек празднует смерть бога и разорванного хтоническими силами одряхлевшего мира для того, чтобы возродить и вернуть им первоначальную витальность и восстановить утраченные связи между элементами мира, человеком и миром, миром и связанными силами. Человек в ритуале преодолевает замкнутость и становится частью природного существования.

Сделаем еще одно предварительное замечание. «Бесплодная Земля» являет собой сложную многоуровневую систему. Ее уровни составляют культурные блоки, представленные принадлежащими им произведениями. Здесь Элиот шифрует все стадии формирования современного ему менталитета, точнее их художественные эквиваленты. Таким образом выстраивается следующая цепочка: первобытный ритуал — литературный миф — средневековый рыцарский роман — искусство Возрождения — барокко — сентиментализм — романтизм — символизм. Архаический ритуал, как мы видим, является самым низшим уровнем структуры. Его осуществление призвано вернуть земле и человеку силы плодородия. Действо всегда происходит неосознанно, следовательно, с точки зрения Элиота, ритуал этически неоправдан. Субъект, бессознательно восстанавливающий силу своей плотской страсти, возрождает не витальный мир, а мир чувственный. Именно это и происходит с героем-повествователем «Бесплодной земли».