18. Литература «потерянного поколения» и творчество Э. Хемингуэя

18. Литература «потерянного поколения» и творчество Э. Хемингуэя

19. Философская притча Хемингуэя «Старик и море»

Потерянное поколение (фр. Gé né ration perdue, англ. Lost Generation) — литературное течение, возникшее в период между двумя войнами (Первой и Второй мировой). Это течение объединяло таких писателей, как Джеймс Джойс, Эрнест Хемингуэй, Эрих Мария Ремарк, Анри Барбюс, Ричард Олдингтон, Эзра Паунд, Джон Дос Пассос, Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Потерянное поколение — это молодые люди, призванные на фронт в возрасте 18 лет, часто ещё не окончившие школу, рано начавшие убивать. После войны такие люди часто не могли адаптироваться к мирной жизни, многие кончали с собой, некоторые сходили с ума

Так называют на Западе молодых фронтовиков, которые воевали между 1914 и 1918 годами, независимо от страны, за которую они воевали, и вернулись домой морально или физически искалеченными. Также их называют «неучтенными жертвами войны. » Вернувшись с фронта, эти люди не могли снова жить нормальной жизнью. После пережитых ужасов войны всё остальное казалось им мелочным и не достойным внимания.

В 1930-31 Ремарк пишет роман - " Возвращение" (" Der Weg zurü ck" ), в котором рассказывает о возвращении на родину после Первой мировой молодых солдат, которые уже не могут жить нормально - и остро ощущая всю бессмысленность, жестокость, грязь жизни все-таки пытаются как-то жить. Эпиграфом к роману стали строки:

Солдаты, возвращенные отчизне, Хотят найти дорогу к новой жизни.

— Эрих Мария Ремарк. Возвращение

А в своем замечательном романе «Три товарища» он предрекает печальную судьбу потерянному поколению. Ремарк мастерски описывает положение, в котором оказались эти люди. Возвратившись, многие из них нашли воронки вместо своих прежних домов, большинство потеряло своих родных и друзей. В послевоенной Германии царит разруха, бедность, безработица, нестабильность, нервозная атмосфера. Ремарк так же дает и характеристику самим представителям «потерянного поколения. » Это люди жесткие, решительные, признающие только конкретную помощь, ироничные с женщинами. Чувственность у них стоит впереди чувств.

Творчество всякого истинного художника всегда имеет глубинные связи с эпохой, с нравственными проблемами этой эпохи. У Хемингуэя эта связь проявляется с особой непосредственностью, его творчество невозможно отделить от его биографии, хотя эта биография, естественно, предстает перед читателем художнически осмысленной и художественно преобразованной. Хемингуэй не был простым летописцем своей жизни или бытописателем. Он писал о том, что хорошо знал, сам видел, сам пережил, но личный опыт, на который он опирался, служил лишь фундаментом возводимого пм здания творчества. Сам Хемингуэи сфор­мулировал этот принцип в следующих словах: «Писать романы или рас­сказы — значит, выдумывать на основе того, что знаешь. Когда удается хорошо выдумать, выходит правдивее, чем когда стараешься припом­нить, как бывает на самом деле».

Первой серьезной книгой Хемингуэя, принесшей ему некоторую известность, был сборник рассказов «В наше время» (1925), помещае­мый полностью в данном тоне. В этом сборнике можно ясно разглядеть первое воплощение творческих идей Хемингуэя, ложно также увидеть в зародыше круг тем, волновавших молодого писателя и на многие годы определивших основные направления его литературных интересов. Обращает на себя внимание прежде всего необычное построение сборника — привычные по форме рассказы чередуются в нем с глав­ками-миниатюрами, плавное течение рассказов прерывается короткими ослепительными вспышками. В этом был определенный замысел автора, как он сам объяснял, — «дать общую картину, перемежая ее изучением в деталях. Это подобно тому, как вы смотрите невооруженным глазом на что-то, скажем, проезжая мимо берета, а потом рассматриваете его в пятнадцатикратный бинокль. Или, быть может, скорее так — смотреть на берег издали, а потом поехать и пожить там. а потом уехать и по­смотреть опять издали».

Особое место в сборнике занимает «Очень короткий рассказ». Сам. Хемингуэй во время пребывания в госпитале в Италии пережил подоб­ный роман с медсестрой Агнессой фон Куровски. которая обещала выйти за него замуж, но не сдержала своего обещания. Конец рассказа был им нарочито огрублен. Этот любовный сюжет интересен главным образом тем, что впоследствии он разрастется, обогатится новым опы­том писателя, новыми мыслями и превратится в сюжет романа «Про­щай, оружие! ».

Тема зыбкости человеческого счастья становится центральной темой романа «Прощай, оружие! ». Но на сей раз, эта тема решалась писателем не камерно, а на фоне события огромного исторического масштаба — первой мировой воины.

Идея долга перед людьми пронизывает все произведение. И если в романе «Прощай, оружие! » Хемингуэй устами своего город отрицал «высокие» слова, — «Меня всегда приводят в смущение слова «священ­ный», «славный», «жертва» и выражение «совершилось»... Было много таких слов, которые уже противно было слушать», — то в применении к войне в Испании эти слова вновь обретают свою первородную цен­ность. Вспоминая о штабе Интернациональных бригад и штабе 5-го полка, созданного н руководимого коммунистами, Джордан думает: «В тех обоих штабах ты чувствовал себя участником крестового, исхода. Это единственное подходящее слово, хотя оно до того истаскано и за­трепано, что истинный смысл его уже давно стерся... Это было чувство долга, принятого на себя перед всеми угнетенными мира... Оно опреде­лило свое место в чем-то, во что ты верил безоговорочно и безоглядно и чему ты обязан был ощущением братской близости со всеми теми, кто участвовал в нем так же, как и ты».

Трагическое звучание романа получает свое завершение в эпи­логе — Джордан выполняет задание, мост взорван, но сам он получает тяжелое ранение. И вновь звучит тема долга каждого человека. Джор­дан говорит себе: «Каждый делает, что может. Ты ничего уже не мо­жешь сделать для себя, но, может быть, ты сможешь что-нибудь сде­лать для других». Он остается на верную смерть, решая прикрыть от­ступление своих товарищей. Глядя в глаза смерти, Джордан подводит итог прожитого. II итог этот оказывается жизнеутверждающим; «Почти год я дрался за то, во что верил. Если мы победим здесь, мы победим везде. Мир — хорошее место, и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать. И тебе повезло, сказал он себе, у тебя была очень хорошая жизнь... У тебя была жизнь лучше, чем у всех, потому что в ней были эти последние дни. Не тебе жаловаться». Таким светлым аккордом Хемингуэй заканчивал роман «По ком звонит колокол». Эпи­графом к роману он взял строки английского поэта XVII века Джона Донна, очень точно выражающие гуманистическую направленность ро­мана, строки, говорящие о непреходящей ценности каждой человече­ской жизни, о слитности каждого человека с судьбами всего челове­чества: «Нет человека, который был бы, как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши... смерть каждого Чело­века умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, но ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

Следующая книга Хемингуэя, повесть «Старик и море», оказалась крупным событием лите­ратурной жизни и по уровню художественного мастерства, и до своей проблематике.

Эта небольшая по объему, но чрезвычайно емкая повесть стоит особняком в творчестве Хемингуэя. Ее можно определить как философ­скую притчу, но при этом образы ее, поднимающиеся до символических обобщений, имеют, подчеркнуто конкретный, почти осязаемый характер.

Можно утверждать, что здесь впервые в творчестве Хемингуэя героем стал человек-труженик, видящий в своем труде жизненное при­звание. Гарри Моргана из романа «Иметь и не иметь» вряд ли можно считать предшественником кубинского рыбака Сантьяго, так как он живет не трудом, а преступными авантюрами. Старик Сантьяго говорит о себе, что он рожден на свет для того, чтобы ловить рыбу. Такое отношение к своей профессии было свойственно и самому Хемингуэю, который не раз говорил, что он живет на земле для того, чтобы писать.

Сантьяго все знает о рыбной ловле, как знал о ней все Хемингуэй, многие годы проживший на Кубе и ставший признанным чемпионом в охоте на крупную рыбу. Вся история того, как старику удается пой­мать огромную рыбу, как он ведет с пей долгую, изнурительную борьбу, как он побеждает ее, но, в свою очередь, терпит поражение в борьбе с акулами, которые съедают его добычу, написана с величайшим, до тонкостей, знанием опасной и тяжкой профессии рыбака.

Море выступает в повести почти как живое суще­ство. «Другие рыбаки, помоложе, говорили о море, как о пространстве, как о сопернике, порою даже как о враге. Старик же постоянно думал о море, как о женщине, которая дарит великие милости или отказывает в них, а если и позволяет себе необдуманные пли недобрые поступки, — что поделаешь, такова уж ее природа».

В старике Сантьяго есть подлинное величие — он ощущает себя равным могучим силам природы. Его борьба с рыбой, вырастая, подобно погоне за Белым китом в романе Германа Мелвилла «Моби Дик», до апокалипсических масштабов, приобретает символический смысл, стано­вится символом человеческого труда, человеческих усилий вообще. Ста­рик разговаривает с ней, как с равным существом. «Рыба, — говорит он, — я тебя очень люблю и уважаю. Но я убью тебя прежде, чем настанет вечер». Сантьяго настолько органично слит с природой, что даже звезды кажутся ему живыми существами. «Как хорошо, — говорит он себе, — что нам не приходится убивать звезды! Представь себе: человек, что ни день пытается убить луну? А луна от него убегает».

Мужество старика предельно естественно — в нем нет аффекта­ции матадора, играющего в смертельную игру перед публикой, или пресыщенности богатого человека, ищущего па охоте в Африке острых ощущений (рассказ «Недолгое счастье Френсиса Макомбера»). Старик знает, что свое мужество я стойкость, являющиеся непременным каче­ством людей его профессии, он • доказывал уже тысячи раз. «Ну, так что ж? — говорит он себе. — Теперь приходится доказывать это снова. Каждый раз счет начинается сызнова: поэтому, когда он что-нибудь делал, то никогда не вспоминал о прошлом».

Сюжетная ситуация в повести «Старик и море» складывается тра­гически— Старик, по существу, терпит поражение в неравной схватке с акулами и теряет свою добычу, доставшуюся ему столь дорогой це­ной, —но у читателя не остается никакого ощущения безнадежности и обреченности, тональность повествования в высшей степени оптими­стична. И когда старик говорит слова, воплощающие главную мысль повести, — «Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения. Че­ловека можно уничтожить, по его нельзя победить», — то это отнюдь не повторение идеи давнего рассказа «Непобежденный». Теперь это не вопрос профессиональной чести спортсмена, а проблема достоинства Человека.

Повесть «Старик и море» отмечена высокой и человечной муд­ростью писателя. В ней нашел свое воплощение тот подлинный гума­нистический идеал, который Хемингуэй искал на протяжении всего своего литературного пути. Этот путь был отмечен исканиями, заблуж­дениями, через которые прошли многие представители творческой интеллигенции Запада. Как честный художник, как писатель-реалист, как современник XX века, Хемингуэй искал свои ответы на главные вопросы века — так, как он их понимал, — и пришел к этому выводу — Человека нельзя победить.

На страницах рассказов Хемингуэя встречаются большею частью люди одного круга, они варятся в одном котле, у них общие интересы, вернее, общее для них отсутствие интереса ко всему, поэтому они понимают друг друга с полуслова. Отсюда в их речи столько намеков, недомолвок и просто умолчаний. Каждый из них говорит как бы с самим собой, подает реплики на собственные мысли, ведет своего рода внутренний диалог, на который таким же внутренним диалогом отвечает его собеседник. И все же они понимают друг друга. Так рождается пресловутая поэтика подтекста. Хемингуэй пробует, разрабатывает и позднее преодолевает технику и самую манеру недоговоренного подтекста уже в своих рассказах. Это намечено еще в Кошке под дождем и, может быть, полнее всего выражено в Убийцах. Хемингуэй, чувствуя возможную многозначность или двусмысленность подтекста, прибегает в более крупных вещах к помощи контекста, необходимого для понимания намека, или дает ключ к нему. В вещах этого рода он непрерывно ставит перед читателями вопросы. О чем, например, написаны Кошка под дождем, Кросс по снегу, Белые слоны, Убийцы, Посвящается Швейцарии, Какими вы не будете? Как впоследствии он ставит перед читателем вопрос - о чем, собственно, написан Старик и море?
Во всех этих случаях, в сущности, необходима помощь контекста (а в последнем случае и ответ - целое ли это, или фрагмент, или часть сюиты). Контекст помогает по-разному. Белые слоны, например, сразу понятны на фоне многих других рассказов об экспатриантах и на фоне И восходит солнце. Возможно абстрактное толкование Кошки под дождем - это скука, томление, бездействие вообще. Но, вспомнив контекст рассказов Кросс по снегу, Дома, Посвящается Швейцарии, Снега Килиманджаро, Макомбер, Пятой колонны и даже романа За рекой, в тени деревьев, начинаешь по-иному толковать Кошку под дождем. В таком контексте всего творчества получает более глубокое значение уже и первый рассказ этого ряда. В Кошке под дождем оказывается не только скука, но и первое проявление ностальгии, тоски по своему обжитому гнезду, по дому, который пугает и отталкивает мужчину. На героев Хемингуэя давит сложность жизни, они многого не могут понять, но и принять этого не могут. Они совершенно беспомощны и не верят, что их участие может что-нибудь изменить. Они стремятся не думать вообще ни о чем сложном.

 

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: