 |
Глава 28. Правда
|
|
|
|
Я больше не сержусь. Ко мне вернулся страх.
— Можешь вернуться на стул и минутку посидеть? — Единственное, что я слышу в его голосе, так это усталость. — Мне нужно закончить.
Он надевает маску, кладет голову на подушку и тяжело вдыхает, хрипя.
Я сажусь на стул у его постели и беру его за руку. Он отодвигает провода и передает мне платочки. Я трачу половину коробки, чтобы вытереть лицо. Потом я кладу щеку на его перевернутую ладонь. Через пару минут он начинает говорить.
— Ты когда-нибудь задумывалась, почему моя кожа такая соленая на вкус?
— Нет. — Я целую его руку и облизываю свои губы. — Но мне нравится. — Скотта я целовала только в губы. Дерек — единственный парень на свете, которого я пробовала на вкус.
— Я всегда был больным ребенком. Всегда простужался или цеплял пневмонию. Я все время кричал и не хотел есть. А затем ел и ел до тех пор, пока не начинал кричать снова.
— Бедный Дерек.
— Бедная мама. Папа даже в те времена работал по ночам. Она не могла меня успокоить, чтобы он мог поспать. Я кричал всю ночь.
— Что с тобой было?
— Никто не знал. Её доктор сказал, что у неё мало молока и посадил меня на искусственное.
Мои глаза поднимаются на капельницу, стоящую сбоку. Так вот что это за штука, это детское питание.
Дерек спускает простынь к талии и поднимает свою больничную одежду. Трубка прикреплена к пластиковому диску, вставленному в живот.
— Теперь ты знаешь, почему я всегда носил широкие толстовки, отступал, когда ты была слишком близко, и взорвался, кода пыталась стянуть с меня рубашку. — Он замечает мой взгляд, прикованный к капельнице. — Это питательная трубка. Людям в моем состоянии требуется намного больше калорий, чтобы жить, чем обычным людям.
|
|
|
— Но ты ешь. Я видела.
— Не достаточно. Я был скелетом, когда, в итоге, меня положили в больницу. Один врач решил проверить свои подозрения и сделал мне потовый тест. — Он кивает. — У меня КФ. Вот почему моя кожа такая соленая на вкус.
Я поднимаю голову. Мое лицо стягивает в узел.
— Но ты не в инвалидном кресле. Не могу поверить, что твой мозг что-то напутал.
— Нет. Церебральный паралич — это ЦП. У меня КФ. Муковисцидоз. Он делает всю слизистую в твоем теле сверхгустой и липкой. Вот почему я кашляю.
— Это могла бы быть аллергия или астма.
— Нет, Бет. Это КФ. Он блокирует мою поджелудочную железу и с печенью тоже проблемы. Мне нужно принимать ферменты, чтобы что-либо переварить. Я был сопливым мальчиком, который не хотел есть, поэтому мама ставила мне трубку. — Он смотрит на колону с капельницей. — Дома я ставлю ночные капельницы, чтобы держать рост и вес в норме, с тех самых пор как был ребенком.
— Тогда почему ты сейчас в больнице?
Он закрывает глаза, собирает все силы и снова их открывает.
— У меня океан экзотических бактерий, растущих в легких.
— Почему они не дают тебе антибиотики?
— Как эти? — Он смотрит на вторую капельницу. — И вдыхаю я тоже их. Я живу на антибиотиках. — На его лице появляется горечь. — Их слишком много.
— У тебя от них зависимость?
Ему удается приподнять бровь.
— И это еще не вершина айсберга.
Я сижу прямо, крутя головой, и чувствуя себя глупо из-за того, что не поняла, что он болен, что не была здесь рядом с ним раньше. Блэйк был прав. Что за фиговая я девушка? Но теперь все будет хорошо. Он в безопасности в больнице и проходит лечение. Антибиотики его вылечат. Я сжимаю его руку.
— Почему ты мне не сказал? Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти.
— Всю жизнь я был мальчиком, который собирался умереть. — Он изо всех сил пытается втянуть воздух в легкие.
|
|
|
Умереть? Он не умрет.
Его скрипящий голос продолжает:
— Все мои друзья знают, что я умру. Моя бывшая из Эмебайла была героем, потому что любила парня, который собирался умереть. Каждая девушка с начала младших классов, которая мне нравилась, знала, что я умру. — Он кашляет, и ложится спиной на подушку.
Я изображаю храбрую улыбку на лице.
— Ты в больнице. Они позаботятся о тебе. Ты не умрешь.
Он сжимает мою руку. У него нет сил.
— Мне нужно было место, где бы я не был болен. Где я мог быть просто парнем, который тебя любит.
— Я все равно бы тебя любила.
— Но не так. Хоть раз в жизни я хотел увидеть сердце без жалости. Думаешь, это неправильно?
— У тебя есть мое сердце. — Я встаю, чтобы к нему прислониться. — Все целиком. — Я откидываю его волосы назад, как делала его мама. — И ты поправишься. Я буду рядом.
— Мой КФ — серьезная штука. Два года назад я был в списке на пересадку легких.
От страха я отступаю.
— Они хотят тебя вскрыть и вынуть легкие?
Он кивает.
— Прошлой весной после Олимпиады хоров мне стало хуже. Я стал кашлять кровью в очень больших количествах.
Я стараюсь не дрогнуть. Думаю, он не заметил.
— Бактерии заполонили все. Я подхватил серьезную инфекцию. Они чуть дважды меня не потеряли.
Мои губы начинают дрожать. Я держусь изо всех сил, чтобы не упасть. Скоро совсем не выдержу.
— Тебе лучше сесть.
Я обезоруженная приземляюсь на стул. За исключением несильного кашля он был в порядке в Швейцарии. И каждый раз, когда я его видела после. Он всегда был усталым. И немного кашлял. Помимо этого, он выглядел хорошо. Но что можно понять из телефонного звонка или общения в интернете?
— Мама смогла включить меня в испытания совершенно нового метода лечения, с дозами нового антибиотика. Я выжил, что как правило, не случается без пересадки. Это, своего рода, чудо, которое я произвел в Лозанне. Мой хор, ожидая поездки, послушали себя и решили, что я должен лететь с ними. Они вытащили меня из больницы и отправили туда на самолете. Бедный Блэйк. — Он с трудом покачивает головой. — Наш номер в отеле был похож на клинику.
Я киваю, начиная понимать.
— Вот почему ты взбесился из-за него и Сары.
Он дотрагивается до трубок в носу.
|
|
|
— Я должен был получать кислород на самолете и все ночи и утра, за исключением, когда мы выступали. — Он вяло поднимает руку и указывает на кевларовый холм на тумбочке. — Я брал свой жилет и ингаляционную маску. Три раза в день я вдыхал антибиотики и препараты, разжижающие слизистую, а затем ходил в жилете в течение двадцати минут.
— Зачем он?
— Жилет резко надувается, сжимая и отпуская грудную клетку, чтобы я избавлялся от слизи.
— Избавлялся?
— Это как кашель без кашля. — Он закрывает глаза. — Прежде чем я получил жилет, ребята клали скамейку от пианино на лестничный пролет и били меня. Блэйк в этом почти так же хорош, как и моя мама.
Он теряет меня.
— Все же ты пел. Твой голос был идеально чистым.
— Перед выступлениями я делал дополнительные процедуры. Из-за антибиотиков я провел несколько ночей в больнице. Современная медицина — отличная штука.
Он никогда не был так слаб. Я все еще обескуражена.
— Как ты это делал, не отставая от графика?
— Я пропускал большинство репетиций. Я только выступал и был с тобой.
— Но после ты был очень активным.
— Возможно, это было неправильно. Я хочу сказать, что физические упражнения — это хорошо. Моя жажда адреналина поддерживала во мне жизнь и силу в течение многих лет. Я был слаб и болен и вдруг снова ожил, стал снова относительно здоровым и наполненным тобой. Ты лучше, чем любое лекарство, Бет.
Я качаю головой.
— После того, как ты уехала, я старался быть наравне с Блэйком. Горы — не самое лучшее место, если у тебя проблемы с дыханием. Я взял свой переносной кислородный бак, когда мы поехали кататься на сноуборде. Я катался и в промежутках между спусками вдыхал кислород. Это был мой последний шанс жить.
В последнюю ночь со мной он тоже ушел.
— Мы слишком долго гуляли. А потом потребовалось спасать Сару.
— Все было не так плохо. Я взял такси. Я постоянно на них разъезжал в Лозанне. Тогда с тобой, это был единственный раз, когда я шел. Ты просто подумала, что я простудился.
— Ты целиком и полностью дурачил меня.
— После того, как я привез Сару, я не вернулся к себе в отель, а сразу пошел в больницу. В Швейцарии хорошие врачи.
|
|
|
Я помню, как он кашлял, когда на следующее утро мы уезжали.
— Значит, никакого коттеджа не было?
— Прости, Бет. — Его голос, практически, исчезает. — Я очень много врал. — Он закрывает глаза без сил от разговора. — Я не жду, что ты меня простишь. — За этими словами град слез. — Передавай привет Скотту. — Он не может скрыть боль, сковывающую лицо.
— И я что, должна просто так уйти?
Я должна быть в ярости. Злиться. Страдать. Бояться. Я смотрю на его бледное, с синим оттенком впалое лицо, с синяками и фиолетовыми губами, наблюдая, как он тяжело дышит и пытается контролировать эмоции. Он выглядит таким юным, когда его волосы зачесаны назад. Ничего не осталось от самоуверенного певца, великолепного композитора и чувствительного парня, который хочет, чтобы я оставалась хорошей. Он просто маленький мальчик и все, что я хочу делать — заботиться о нем. Он больше не прекрасен и я тоже. Но я чувствую кое-что внутри. Я люблю его больше, чем когда-либо.
Я наклоняюсь к нему.
— Все будет хорошо. Я здесь.
Его глаза открыты и дрожат.
— Я приезжал к тебе сразу, как только меня выпускали. Каждый раз как было можно уйти… — его глаза осматривают аппаратуру, — отсюда.
— Как ты собирался держать меня в неведении, если бы я присоединился к Эмебайл?
— Я думаю, я всегда хотел, чтобы ты узнала. Они разрешают мне репетировать, когда я могу. Я планировал поправиться, не…
— Мне так жаль. Я должна была быть здесь, Дерек. Каждый день.
— Я знаю. — Он жестом подзывает меня, чтобы я могла расслышать, что он шепчет. — Средняя продолжительность жизни больных КФ тридцать семь лет.
Я сглатываю.
— И это дает нам много времени. Помнишь, ты сказал, что генетики нынче творят чудеса?
— Тридцать семь — средний возраст. Это значит, что половина из нас умрет намного раньше.
— Но не ты.
Он прикладывает руку к моему лицу.
— Я могу быть отцом ребенка только из пробирки.
— Ты не можешь…
— Нет. Только так. Нельзя получить сперму через мои забитые трубы.
— Выходит, мне не придется беспокоиться о беременности. Ты идеальный парень для такого мутанта как я.
— После того как они спасли меня прошлой весной, я проходил испытания на устойчивость к антибиотикам. Полагаю, они использовали слишком много новых лекарств. Это означает, что я должен был быть в списке на трансплантацию до тех пор, пока они бы меня не починили.
— Значит, ты поправишься и без того, что они тебя разрежут? — Мне нравится, как это звучит.
— Это невозможно.
— Что? — Я не верю ему. — Ты же прошлой весной…
|
|
|
— И это помогло мне… на какое-то время. Мама старается восстановить меня в листе ожидания. Не думаю, что я дотяну.
Я кладу свое лицо на его подушку.
— Дотянешь. Обязательно. — Дерек умирает? Не может быть. Это не реально. Я не позволю. Я целую его в его соленое лицо. — Ты останешься здесь и будешь делать все, что прикажут тебе доктора.
— Истории моей жизни в одном предложении. — Он качает головой.
— И ты никогда больше не сядешь на свой мотоцикл. И я собираюсь быть рядом, чтобы проследить за этим.
Он открывает один глаз.
— В этом платье?
Я смотрю на себя.
— Выгляжу, как дура?
— Ты великолепна. И не должна здесь оставаться. У меня уже есть мама.
Я встаю.
— Ты вел себя очень глупо. Посмотри, сколько времени мы упустили.
— Я полагал, что у тебя школа и хор.
— Если у нас есть время только пока тебе не исполниться тридцать семь…
— Бет, хватит… — Он протягивает трясущуюся руку, и моя холодная встречается с ней.
Я наклоняюсь и прижимаюсь к его сухому, соленому рту.
— Такого твоя мама сделать не может. — Я целую его снова. — Поверь мне, тебе не захочется увидеть сцену, которую я устрою, если меня попытаются отсюда вышвырнуть.
— И ты останешься, чтобы меня искупать?
— Если они позволят мне помочь.
— Сейчас же попрошу медсестру научить тебя этому.
— Ты становишься пошлым, когда беспомощен.
— Это все, что мне остается.
Он усмехается, но боль и горечь возвращаются. Он нажимает белую кнопку у кровати, к которой может дотянуться.
Появляется медсестра.
— Привет, Мэг. Это Бет. Найдешь для неё медсестринскую одежду? Она говорит, что перебирается ко мне в берлогу.
Медсестра Мэг улыбается, смотря на меня.
— Сейчас вернусь.
Я переодеваюсь в ванной Дерека. Штаны короткие и зеленые, что не подходит к моему красному лицу. Я смотрю на свое ужасное отражение и обещаю себе, что Дерек никогда больше не увидит меня плачущей. Я умываюсь и привожу себя в порядок, как могу. Даже близко не красавица.
Я звоню себе на домашний. Просто супер, мама не отвечает. Я только и успела сказать: «Дерек в больнице в Лондоне. Я познакомилась с его мамой. Она разрешила мне остаться. Он поправится» и все это довольно нормальным голосом. Я отключаю телефон — правила больницы.
Я вешаю свое платье в шкаф рядом с его смокингом.
Мэг смотрит, что-то поправляя в капельнице.
— Хотела бы я увидеть вас двоих на балу.
— Мы поем, — говорит Дерек.
— Вместе?
Я сглатываю комок в горле и киваю. Надеюсь, мы сможем вновь вместе спеть. Не важно, где и когда.
Мэг оставляет нас одних.
— Моя мама приходила, пока ты переодевалась. Он рада, что ты меня не придушила.
Я сажусь на стул. Он все еще там, где я его оставила.
— Я сказал ей, что ты не захотела уходить.
— И что она ответила?
— «Спасибо». Она собирается домой, чтобы выспаться в собственной постели.
Мои глаза осматривают палату, ожидая найти его маму, прячущейся.
— Как она может оставить тебя тут одного? Что, если…
— Ты же здесь.
— Я? — Она даже не знает меня.
Дерек кашляет. Могу сказать, что ему больно. Он задыхается на минуту.
Я стою, не зная, что делать.
Он шепчет:
— Если я посреди ночи стану синим, вызывай Мэг.
— Ты уже синий, малыш.
— Еще синее.
— Не смешно. — Я хочу шлепнуть его по руке, но не смею. — Я не останусь, если ты собираешься это сделать.
— Мама рассчитывает на тебя. — Он не шутит. — Ей нужен отдых. Так и знал, что ты струсишь.
Я подхожу к двери и осматриваю коридор. Там пусто. Я оборачиваюсь.
— Они оставили нас одних на всю ночь? А так можно вообще?
— Я вроде как беспомощен. Уверен, они думают, что с тобой все будет хорошо.
— А ты? — Я закрываю дверь и скрепляю руки за спиной. — Ты слишком слаб, чтобы снова от меня убежать.
— Это ты убежала от меня.
Я опускаю глаза в пол.
— Я не виню тебя, Бет. Кто мечтает о таком?
Я подхожу к его кровати.
— На этот раз я не убегу. — Я прислоняюсь губами к его соленой шее.
Он шепчет мне на ухо:
— Думаю, еще немного возбуждения я переживу.
Я отстраняюсь — я делаю ему больно?
Ему удается выдавить слабую улыбку.
— Но это весьма хороший метод. Хочешь вынуть мой катетер или это сделать мне?
Я не знаю, смеяться мне или плакать.
— Ты ужасен.
— Я пытался защитить тебя, как мог.
Я поудобнее сажусь на стул, скрещиваю руки и готовлюсь смотреть на него всю ночь не отрываясь.
— Что ты делаешь?
— Наблюдаю за твоим посинением.
Он ерзает на кровати.
— Я поделюсь.
— Что, если я запутаюсь в катетере?
— Просто оставайся на своей стороне.
Я вскарабкиваюсь на кровать и ложусь рядом с ним, повернувшись в его сторону, чтобы наблюдать.
Он нажимает на кнопку и свет гаснет.
Я целую его в лоб.
— Спокойной ночи.
— Я не могу заснуть. Думаешь ты…
— Я не буду трогать твой катетер.
— Можешь мне спеть? — Он дотрагивается до моего лица.
Я закрываю глаза. И пою.
Я бреду вниз по реке
Милой, милой реке Иордан,
Смотрю сквозь мутную воду
И так далеко до другого берега.
Его пальцы скользят по моим скулам и бровям, дотрагиваются до моих губ, пока я пою.
Забери меня домой, милосердный Иисус.
И спрячь меня за своей грудью…
Я делаю паузу и зарываю глаза. Он кивает, и я пою.
Господи, я плыву к другому берегу.
Он стремиться к освобождению, кик и эта рабыня? Вот почему он любит эту песню? Вот почему он любит мой голос?
Забери меня домой, забери меня домой, забери меня домой…
Нет. Я не позволю. Никуда он не денется. Я меняю мотив, напевая наш дуэт, и пою ему:
Это должно быть, должно быть о тебе, тебе, тебе, тебе…
Я поднимаю калейдоскоп к своим глазам,
Кручу его один раз и смотрю на переливающиеся цвета,
И вся картина так ясна.
Это должен быть ты.
Он спит. Я нет. Я лежу, мечтая никогда больше от него не убегать, мечтая, что он поднимется в мою комнату, мечтая снять его футболку. Мое сердце наполняется желанием чудовищно заботиться о нем. Я зачесываю его волосы назад и лелею как ребенка, пока пою о рабыне.
Но мой ребенок, Господи, мое милое дитя,
Берет своими милыми, милыми пальчиками и сжимает мое сердце.
Я смотрю в потолок, закрываю глаза и шепчу:
— Он не готов переплыть Иордан.
А кто-нибудь, когда-нибудь готов? Буду ли я когда-нибудь готова отпустить его?
Ни за что. Никогда. Он останется здесь со мной.
Верни меня назад, верни меня назад, верни меня назад…
|
|
|
