Критика закона РФ об авторских правах
Закон РФ " Об авторском праве и смежных правах" (N 5151-1 от 09 июля 1993 г. ) вышел в свет почти на девять месяцев позже Патентного закона. Быть может, и поэтому он впитал большую часть типовых системно-логических ошибок последнего. Хотя в нём содержатся и свои собственные, " оригинальные" огрехи. Есть смысл начать анализ закона с постатейного чтения и разбора ошибок " в порядке их поступления" -- оставив их сопоставительную значимость на дальнейшую оценку. Итак, ab ovo. В первой же статье встречается пресловутое словосочетание " литературы и искусства". Это типовая (к несчастью, широко распространённая) системно-логическая ошибка: искажение родо-видовых связей рассматриваемых понятий. Искусство -- родовое понятие по отношению к собственным видовым понятиям. Таким как литература, изобразительное искусство, театр, кинематограф и т. п. Союз " и" недопустим между терминами, один из которых является подсистемой (частью) другого. Если же авторы закона с этим устоявшимся в современной науке подходом не согласны, им следовало бы дать собственные чёткие и однозначные дефиниции всех используемых понятий. В том числе литературы и искусства. Строго говоря, дефиниции всех понятий следует приводить всегда -- при начале любого серьёзного разговора. Тем более -- в законе. Это одно из основных требований формальной логики. Суждения, нарушающие законы формальной логики, по определению являются ложными. В первой же статье содержится и ещё одна " популярная" системно-логическая ошибка: классификация по разным основаниям. " Настоящий Закон регулирует отношения, возникающие в связи с созданием и использованием произведений науки, литературы и искусства (авторское право), фонограмм, исполнений, постановок, передач организаций эфирного или кабельного вещания (смежные права)". Фонограмма -- элемент классификации объектов по способу их фиксации (точнее -- фиксации их параметров) в другой системе. Постановка -- элемент классификации объектов по форме их реализации. (Постановка синоним термина " спектакль". Который, кстати вполне может сопровождаться какой-либо фонограммой). Ну, а " передач организаций вещания" -- это вообще не по-русски. А по сути этого словосочетания: в эфир передаётся вовсе не какая-то " передача организации вещания", а исключительно сам спектакль, исполнение вокального или музыкального произведения, чтение исполнителем текста, реализация танцовщиком представления чего-то балетмейстером (на основе замысла хореографа) и пр.
Во второй статье читаем: " Законодательство Российской Федерации об авторском праве и смежных правах состоит из настоящего закона..., а также принимаемых на основании настоящего Закона законодательных актов республик в составе Российской Федерации". Спрашивается: зачем? Зачем республикам принимать свои " законодательные акты" -- разве что сам Закон недостаточно хорош. И что это за правовая система, которая априори предусматривает разнобой в своих собственных территориальных подсистемах! Но, как справедливо заметил великий Шекспир, всякое безумие должно быть последовательным. В свете этого априори полезного принципа абсолютно непонятно, почему такое " вольнодумство" законодательно разрешается только республикам. Из восьмидесяти девяти субъектов Российской Федерации только 21 -- республики. Как быть с остальными шестьюдесятью восемью? Чем, к примеру, Республика Адыгея в плане правовой защиты интеллектуальной собственности лучше Алтайского края? Непродуманность конституции РФ (хотя и принятой позже закона об авторских правах на несколько месяцев, но обсуждаемой ещё задолго до того) -- это всё же не повод для повторения всё тех же системно-логических ошибок (см. раздел " Замечания к КРФ" ).
Статья 3 вызывает недоумение: " Если международным договором, в котором участвует Российская Федерация, установлены иные правила, чем те, которые содержатся в настоящем Законе, то применяются правила международного договора". О каких договорах речь? Если о тех, что были заключены Россией до принятия её конституции, -- почему правила этих договоров просто впрямую не включены в конституцию? Это было бы логично. Если же подразумеваются договоры, которые могут быть заключены в будущем (неважно, кем -- президентом, ведомством иностранных дел, либо всеми ими совместно) -- так это беззаконное попрание основ правовой теории: как может закон априори постулировать возможность нарушения самого себя! Это тем более забавно, что впрямую противоречит Статье 79 Конституции Российской Федерации, гласящей: " Российская Федерация может участвовать в межгосударственных объединениях и передавать им часть своих полномочий в соответствии с международными договорами, если это не влечёт ограничения прав и свобод человека и гражданина и не противоречит основам конституционного строя Российской Федерации. (Полагаю, никто не будет спорить, что Конституция РФ и есть основа конституционного строя Российской Федерации). Четвёртая статья закона целиком посвящена определениям. Казалось бы -- что здесь плохого? Напротив, мы сами только что призывали к непременному априорному формулированию дефиниций всех используемых понятий. Беда в том, что авторы закона чётко реализовали известную анекдотическую ситуацию: " В этой работе много верного и много нового. ... Только всё верное не ново. А всё новое -- неверно". Статья 4 не содержит никаких потребных дефиниций: искусства, литературы, творчества, формы (помните расхожую фразу: " авторское право защищает только форму произведения" -- как его следует понимать? ), культуры, науки, произведения, духовной ценности. Зато она включает массу определений, потребность в которых, мягко говоря, неочевидна; а также немало псевдоопределений, привычно (для законодателя) " тянущих" на всё тот же circulus vitiosus. Например, вот это: " автор -- физическое лицо, творческим трудом которого создано произведение". Без определения понятий " творчество" и " произведение" такое определение понятия " автор" -- пустое сотрясение. Типично для авторов закона: не дав нужного определения термина " произведение", они тем не менее дают " определение" производного (частного) понятия -- " произведение декоративно-прикладного искусства". Странная логика!
Далее: " аудиовизуальное произведение -- произведение, состоящее из зафиксированной серии связанных между собой кадров (с сопровождением или без сопровождения их звуком)". Хорошенькое аудиопроизведение -- " без сопровождения его звуком"! Далее: " база данных -- объективная форма представления... ". База данных -- никакая не " форма". (Ещё раз -- совершенно необходима чёткая и недвусмысленная дефиниция понятия " форма" ). База данных -- система специализированных сведений (сообщений), подобранных и обработанных согласно определённым критериям, вытекающим из существа задачи, для решения которой создана эта система. (При этом совершенно не важно -- с помощью чего: ЭВМ, иной, разумной системы и т. п. ). Алогичны определения изготовителя аудиовизуального произведения и изготовителя фонограммы: " изготовитель фонограммы -- физическое или юридическое лицо, взявшее на себя инициативу и ответственность за первую звуковую запись исполнения или иных звуков; при отсутствии доказательств иного изготовителем фонограммы признаётся физическое или юридическое лицо, имя или наименование которого обозначено на этой фонограмме и (или) на содержащем её футляре обычным способом". Футляр не имеет никакой доказательной связи с фонограммой: любую " фонограмму" можно поместить в любой футляр -- в том числе и с противоправным умыслом. На фонограмме вообще невозможно " обычным способом обозначить имя или наименование". Ибо фонограмма -- абстрактное понятие. Что-либо обозначить можно исключительно на её материальном носителе (диске, дискете, валике, плёнке и т. п. ). Тот печальный факт, что сегодня большинство называет фонограммой и её материальный носитель ничего не доказывает. Это самое большинство в девяноста девяти случаях из ста говорит " цифра" там, где речь идёт о числе. Из этого печального факта вовсе не вытекает, что надо менять все словари. Надо приучать людей уважать свой язык и выражаться на нём правильно, а не так " как большинство". Тем более -- если речь идёт о юридическом языке.
Не видно логики и в идее признавать изготовителем чего-либо того, кто имеет смелость (а если -- наглость? ) " взять на себя ответственность" за содеянное. Такая формулировка открывает широкий путь для всяческих злоупотреблений. Здесь -- как и везде -- необходимы объективные критерии. Мало логики и в следующем абзаце четвёртой статьи: " исполнение -- представление произведений, фонограмм, исполнений, постановок посредством игры, декламации, пения, танца в живом исполнении или с помощью технических средств (телерадиовещания, кабельного телевидения или иных технических средств)". Во-первых, фонограмма вполне может быть записью произведения. Например, музыкального. Следовательно, использованная законодателем грамматическая конструкция уже содержит явную системно-логическую ошибку. Во-вторых, если кабельное телевидение как-то можно отнести к " техническим средствам", то телерадиовещание -- никоим образом: это гораздо более широкое понятие (вплоть до его социально-политического значения); к техническим средствам здесь относятся передатчики, ретрансляторы, приёмники и тому подобное. Как говорят ещё с древних времён, жена Цезаря должна быть вне тени подозрений. Кроме того, несколько неожиданна содержащаяся в тексте абзаца (быть может, и неосознанно для самого автора этого текста) идея " танца... с помощью технических средств". Законодатель здесь явственно путает две совершенно разные вещи -- сам танец (исполнение танцовщиком замысла хореографа) и передачу этого действа в эфир. Сам же танец не может осуществляться никаким иным образом как только " в живом исполнении". В противном случае это будет не танец, а, скажем, компьютерная графика или нечто иное, столь же искусственное. Вызывает системно-логические нарекания и следующее словосочетание: " в том числе эстрадный, цирковой или кукольный номер". Разве кукольный номер не может быть одновременно и эстрадным (т. е. поставленным специально для исполнения не в кукольном спектакле, а в качестве одного из номеров эстрадного концерта). Иначе говоря, снова всё то же " столы бывают письменные и деревянные" -- классификация по разным основаниям.
Ещё одно замечание: " режиссёр-постановщик -- лицо, осуществившее постановку". Это всё тот же (почему-то любимый законодателем) порочный круг. Тем более, что определение (действительно полезное) понятия " постановка" законодателем проигнорировано. Ещё казус: " фонограмма -- любая исключительно звуковая запись исполнений или иных звуков". Кто посоветовал законодателю причислить понятие " исполнение" к " звукам"? Интересно, слышал ли наш законодатель о семплерах и семплах -- представлении звуков в виде цифрового ряда? Вот это действительно открывает возможности для правовой защиты даже отдельных звуков. Конечно, вопросы по интеллектуальной собственности, возникающие в сфере электронной музыки, -- это лишь один из аспектов более серьёзной проблемы, а именно проблемы оцифровки сообщений в контексте большого разнообразия массовых коммуникаций. Вторгаясь в мир музыки, компьютерная техника позволяет обрабатывать огромное количество данных быстро, эффективно и экономично, что облегчает модификацию, накопление, передачу и воспроизведение звуков. Она предлагает неограниченные возможности по созданию неизвестных ранее звуков, по их эффективному воспроизведению и популяризации в мировом масштабе. Благодаря своим возможностям, компьютерная технология начинает выступать наравне с наукой и искусством, стирая границы между авторами, исполнителями и пользователями " нематериальных" благ, и, соответственно, изменяя сложившийся характер отношений между этими субъектами права. Удивительно, что всё это прошло мимо сознания отечественного законодателя. Сие ещё раз свидетельствует о крайней сырости всех отечественных законов в сфере интеллектуальной собственности. Сделаем следующие частные выводы из последних четырёх абзацев: -- Оцифровка звука и музыки предоставляет композиторам и исполнителям возможность (как и в других сферах) выражать свои произведения и их исполнения в цифровом коде. Упрощение создания и воспроизведения отдельных элементов может оказать благотворное влияние на развитие музыкального искусства. В связи с этим должны быть пересмотрены критерии определения производных произведений и плагиата. (О котором наш законодатель так ни разу и не вспомнил). -- Необходимо установить пределы минимальных единиц музыки, которые могут быть присвоены таким образом, чтобы не ограничивать свободу самовыражения, но гарантировать создание продуктов творчества, отвечающих эстетическим запросам публики. -- Появление новых возможностей за счёт получения промежуточных высот звука между тонами и любых звуковых оттенков ставит вопрос о пересмотре критерия оригинальности в отношении музыкального произведения. -- Целесообразно безотлагательно решить проблему правовой природы созданных компьютером " нематериальных" благ. Наличие различных критериев в позитивном праве, особенно на международном уровне, попустительствует свободному использованию этих благ. С другой стороны, охрана произведений, созданных компьютером (так же, как и охрана фотографий, сделанных из космоса, со спутника), выходит за рамки Бернской конвенции -- всё ещё " столпа" нашей сегодняшней мировой системы охраны авторских прав. -- Совершенно необходимо (как из соображений целесообразности, так и для восстановления справедливости) распространить положения, касающиеся прав, известных в настоящий момент как " исполнительские", на действия и имидж каждого человека. -- Поскольку и зарубежное законодательство, и судебная практика склоняются к более свободному использованию охраняемых элементов творческого выражения (например, коротких звуковых семплов), -- на основе предоставления законных лицензий, -- в интересах соответствующих правообладателей следует незамедлительно разработать систему контроля за использованием подобных элементов. -- Поскольку способы культурного обмена в информационном обществе значительно отличаются от существовавших ранее, необходимо приложить все усилия для распространения и использования содержательных сообщений в мировом масштабе без ущерба для моральных прав авторов и исполнителей. Вернёмся к последовательному постатейному анализу закона. В целом четвёртая глава оставляет неприятное впечатление. Мало того, что она не содержит нужного и содержит массу ненужного. Но она как-то очень уж целеустремлённо ориентирована на представление интересов эстрадников, телевизионщиков, певцов. И совсем не отображает интересы людей пишущих и мыслящих. Если это следствие убеждённости законодателя в наличии полного благополучия в этой области, то это -- досадное заблуждение. Если же такой подход -- следствие качественной оценки законодателем сравнительной важности для Общества различных областей интеллектуальной деятельности, то это уже за рамками казуса: это где-то на грани системно-логического и социально-политического преступления. Как только мы переходим во второй раздел закона, сразу же упираемся в полную неопределённость термина " творческая деятельность". В статье 4 определение этого понятия не дано. А между тем это понятие вовсе не является самоочевидным. Напротив -- оно всегда было (и, быть может, надолго ещё останется) предметом ожесточённых споров. Поэтому в любой дееспособной системе такие ключевые понятия, как творчество, должны быть строго определены. Иначе последующий разговор вообще не имеет смысла. Академик Б. Н. Кедров считал творчеством преодоление ППБ -- познавательно-психологического барьера. Можно согласиться с тем, что подобное преодоление в процессе творчества действительно происходит. Но значительно важнее -- и для практики, и для теории вопроса, -- определить творчество через его результат. Для целей нашего исследования можно считать удовлетворительной дефиницию понятия " творчество", приведённую в настоящей работе. Тем не менее, проблема, ввиду её важности, заслуживает более детального рассмотрения. В 1909 г. американский философ и психолог Джон Дьюи в своей книге " Как мы мыслим" подробно описал пять стадий творческого мышления. Прежде всего человек опознаёт задачу или ставит вопрос. Вслед за этим начинается анализ задачи, более точное её определение и сопоставление с другими задачами. Затем наступает стадия выдвижения гипотез, перебора различных предположений, при помощи которых можно было бы решить поставленную задачу. После этого наступает стадия обсуждения и продумывания возможных выводов и следствий из гипотез и принятие решения. Наконец, имеет место оценка решения путём экспериментальных или других проверок. В книге Грэхема Уоллеса " Искусство мышления" (1926 г. ) выделены следующие стадии творчества. -- Приготовление. На этой стадии человек собирает нужную информацию и разносторонне рассматривает проблему. -- Инкубация. Эта стадия характерна тем, что человек сознательно не занимается решаемой проблемой. -- Просветление, или озарение. На этой стадии появляется " счастливая идея", сопровождаемая соответствующими психическими состояниями (удовлетворением, радостью и т. д. ). -- Проверка. Взвешивается и рассматривается достоверность и ценность новой идеи. Хотя в схеме Уоллеса стадий меньше, чем в схеме Дьюи, она содержит стадию, мимо которой прошли все прежние исследователи, -- стадию инкубации. Схема Уоллеса включает новый и важный психологический факт: решение творческой проблемы предполагает некоторое отвлечение от неё. Роль этой стадии объясняется тем, что в перерывах между сознательными актами мышления происходит бессознательная работа мысли. Кроме того, паузы в умственной деятельности снимают утомление. Но самое важное в следующем: временной интервал создаёт условия для нового подхода, новой установки, для применения новой стратегии. Многие авторы для объяснения творчества привлекали понятие об аналогии. Так, Спирмен полагал, что выявление сходства лежит в основе всех фактов творчества. Создание Коперником гелиоцентрической системы стало возможным благодаря перенесению наблюдавшихся на Земле круговых движений на небесные тела, т. е. на сферу, где эти движения прямо не наблюдались. Уатт построил паровой двигатель, опираясь на наблюдения за крышкой чайника. Архимед заметил сначала уменьшение веса собственного тела в воде, а затем перенёс это наблюдение на все тела, погружённые в жидкость. Тем не менее немало открытий сделано вопреки аналогии. Так, на примере изучения природы тепловых явлений мы видим, что аналогия (тепловых потоков с потоками жидкости) увела исследователей в сторону от молекулярной теории теплоты. Разгадка природы света затруднялась противоборством двух аналогий: волновой и корпускулярной. Однако, несмотря на отсутствие какой-либо " объединительной" аналогии, Эйнштейн сумел дать правильный ответ на вопрос. В последней четверти прошлого века многие учёные полагали, что теория информации способна коренным образом решить проблемы психологии творчества. Однако эти надежды в основном не оправдались. Различия между умственной деятельностью человека и операциями, выполняемыми имитирующим устройством, показывают, что к существенным чертам фантазии (которая есть базис творчества) следует причислить активность, выражающуюся в постановке собственных задач и вопросов; оценочное отношение, выражающееся в предпочтении определённых способов осуществления деятельности, а также непредопределённость, выражающуюся в возможности отступать от заданной последовательности, видоизменять форму и характер полученной информации, менять оценку задания и само задание. Все вышеприведённые рассуждения подтверждают наш вывод о достаточно высокой нетривиальности требования о введении в закон об авторском праве чётких критериев для разделения труда творческого и труда нетворческого. Это, кстати, можно сделать за счет существенного урезания четвёртой главы, вместо системы взаимосвязанных понятий, находящихся в итерационно-иерархическом соотношении, содержащей бессистемный набор терминов, одни из которых практически понятны и без специальных определений (автор, запись, передача в эфир), а другие системно-логически некорректны. Например, уже дав своё понимание термина " передача в эфир", автор закона почему-то избегает итерационных построений и приводит полным текстом разъяснение словосочетания " последующая передача в эфир". Точно так же " сообщать" и " сообщать для всеобщего сведения по кабелю". Это всё выглядит настоящей пародией. И приходят на ум некоторые очевидные аналогии. Например, с некоторыми народами Севера. У которых, как утверждают лингвисты, нет общего абстрактного понятия " снег". Вместо этого у них много специализированных слов: " снег, равномерно падающий с неба", " снег, лежащий на земле в сугробах", " снег, подтаивающий в лучах весеннего солнца", " снег, несущийся под порывами северного ветра". Во многих статьях упрямо повторяется это системно-логически ошибочное словосочетание " произведения науки, литературы и искусства". Уже было показано: литература -- одна из подсистем искусства. Следовательно, союз " и" здесь абсолютно недопустим. Ибо нарушает истинные родо-видовые соотношения. (Искусство -- род, литература -- вид). Это тем более удивительно, что позже сами же авторы закона справедливо пишут: " право доступа к произведениям изобразительного искусства". (ст. 17). Так понимают или всё же не понимают авторы закона, что изобразительное искусство и литература -- равнорядовые, равнозначные подсистемы искусства? Которое само -- подсистема Культуры. Так же часто встречается классификация по разным основаниям. Например, " (рисунок, эскиз, картина, план, чертёж, кино-, теле-, видео- или фотокадр и так далее); " [ст. 6]. Нет на свете объекта " просто план". План может быть представлен либо в виде текста, либо в виде рисунка, либо в виде чертежа. Причём все они вполне могут быть содержанием фотокадра, видео-, теле- " и так далее". Точно так же из "... видеозаписи (механической, магнитной, цифровой, оптической... " следует как минимум неаккуратность законодателя: цифровая запись вполне может быть в то же время именно магнитной. Особенно умиляет, конечно, эта постоянная приписка -- " и в других формах". Ведь других неограниченно много -- так чего стоит твоё предыдущее перечисление? Законодатель никак не желает осознать железное правило логики: перечень должен быть исчерпывающим. Если он не исчерпывающий -- он не перечень. Когда исчерпывающее перечисление невозможно -- и не надо ничего перечислять вообще: в этом случае необходимо напрячься и сформулировать критерии, в соответствии с которыми все возможные объекты (в том числе и на сегодня не известные) относятся к определённым категориям, классам, родам, видам. Разумеется, это много сложнее, чем просто назвать несколько первых объектов, случайно пришедших автору в голову. Тем не менее это необходимо. Статья 7 " блестяще" иллюстрирует приведённое правило: " 1. Объектами авторского права являются: литературные произведения (включая программы для ЭВМ); драматические и музыкально-драматические произведения, сценарные произведения; хореографические произведения и пантомимы; музыкальные произведения с текстом и без текста; аудиовизуальные произведения (кино-, теле- и видеофильмы, слайдфильмы, диафильмы и другие кино- и телепроизведения); произведения живописи, скульптуры, графики, дизайна, графические рассказы, комиксы и другие произведения изобразительного искусства; произведения декоративно-прикладного и сценографического искусства; произведения архитектуры, градостроительства и садово-паркового искусства; фотографические произведения и произведения, полученные способами, аналогичными фотографии; географические, геологические и другие карты, планы, эскизы и пластические произведения, относящиеся к географии, топографии и к другим наукам; другие произведения. ". Этот первый пункт седьмой статьи -- типичный " недоперечень". И " другие" на месте. И тех, кто обязан быть, -- блистательное отсутствие. Вплоть до противоречия с предыдущей (шестой) статьёй. В ней (в ст. 6) сказано: " 1. Авторское право распространяется на произведения науки, литературы и искусства... ". В перечне ст. 7 наука " блистательно" забыта. Быть может, законодатель усматривает какие-то принципиальные различия между формулировками " право распространяется на" и " являются объектами права"? Если это так -- почему же он (законодатель, разумеется) утаивает это от всего остального населения России? Думаю, однако, что причина этого феномена значительно проще: ещё раз мы сталкиваемся всё с той же необязательностью и неаккуратностью законодателя. А также, по-видимому, с его превратным пониманием особенностей " подлинно юридического языка". Это проявляется и в явном нежелании законодателя хоть как-то соотноситься с устоявшимися представлениями современной науки. Посмотрим ещё раз на перечень из п. 1 ст. 7. Чего ради " драматические" произведения выделены из общего вида " литературные произведения". Так ведь недолго договориться до того, что Шекспир и Шоу, будучи признанными драматургами, тем не менее не были литераторами. Ясно, что это вздор. А вот назвать программы для ЭВМ литературными произведениями -- это вряд ли разумно. (Тем более, что существует принятый ещё до закона об авторских правах специальный закон о программах для ЭВМ). Зачем кое о чём повторять многократно, о другом, -- как минимум, не менее важном, -- вообще не вспоминая? И в законах, и в литературе встречается ещё одно недопустимое выражение: " литературные и художественные произведения". В нормальном человеческом понимании, литературное произведение это и есть художественное произведение. Если же вы взялись считать литературой любой текст -- " независимо от назначения и достоинства произведения, а также от способа его выражения", возникают следующие резонные возражения: 1. Почему не сформулировали чёткие собственные дефиниции используемых понятий, коль скоро ваши представления о них расходятся с общепринятыми. 2. Как можно считать " результатом творческой деятельности" подобный текст -- неопределённо как выраженный, с сомнительными достоинствами и неясного назначения. Кроме желания упростить участь чиновника, из этих новаций ничего не просматривается (помимо искаженной логики, разумеется). Если же в словосочетании " литературные и художественные" " зашифровано" желание подразделить литературные произведения и произведенияизобразительногоискусства -- то почему бы именно так, правильно, и не выражаться? Тем более, что местами законодатель использует-таки это правильное выражение. Например, в ст. 17: " Право доступа к произведениям изобразительного искусства". И не нужно ссылаться на Бернскую конвенцию, где можно встретить критикуемое словосочетание: у французского языка свои законы, у русского -- свои. Логика же для всех -- одна. Ведь никто не предложит школьнику считать нормальным для русского языка явлением известные " галлицизмы" Л. Н. Толстого. Например, это знаменитое: " Накурившись, между солдатами завязался разговор", -- написанное по нормам французского языка, и где по-русски следовало сказать: " Когда солдаты накурились, между ними завязался разговор", либо -- " Накурившись, солдаты завязали разговор". К сожалению, эта ошибочная для русского языка форма оказалась неумирающей, и сегодня встречается даже в юридических документах. Не пошло нам на пользу ироничное предостережение Чехова по поводу грамматической " толстовщины": " Сидя в вагоне и глядя в окно, на остановке у меня улетела шляпа". Непонятно стремление законодателя некоторые самоочевидные вещи повторять многократно, в разных статьях закона. К примеру, п. 2 ст. 6 начинает перечисление объектов, на которые распространяется авторское право: " рукопись,... рисунок,... картина,... скульптура". Тем не менее, ст. 7 вновь начинается с почти того же перечисления: " произведения живописи, скульптуры... ". Тот же трюк проделан и с " неохраняемыми" объектами: часть их указана в п. 4 ст. 6: " Авторское право не распространяется на идеи ( что само по себе есть величайшее безобразие, АП), методы... факты", зато другая часть перечисляется в статье 8: " Не являются объектами авторского права: официальные документы, государственные символы и знаки, произведения народного творчества, сообщения о событиях и фактах... ". Видимо, законодатель, имеет всё-таки какие-то тайные резоны (хотя и непонятно, почему он их столь тщательно скрывает) не считать синонимичными обороты " право распространяется на следующие объекты: " и " объектами права являются: ". Думаю, однако, на самом деле никаких осознанных резонов на сей счёт у законодателя не было. Было же всё то же самое: непродуманность до конца используемых конструкций, недостаточные познания в языке и логике, замороченное представление о специфике юридического языка. Несколько слов об излишней (неоправданной) " смелости" законодателя, без каких либо разъяснений и чётких критериев исключившего из числа подлежащих правовой защите объектов " произведения народного творчества". Что тут имелось в виду -- анонимность автора? Невысокий " творческий" уровень? " промышленный" характер воспроизводства? Такие вещи -- изъясняться загадками -- позволять себе в законе недопустимо. Многие " авторские" произведения могут оказаться по всем параметрам ниже " самодеятельных". А за многими " безымянными" произведениями иногда стоят крупные художники (нередко даже -- официально " Заслуженные" ). Так что " народность" как критерий разделения произведений -- никуда не годится. Всё-таки утаивает законодатель свои истинные мотивы и намерения. (Если же он просто не в силах их членораздельно выразить -- какой же он законодатель! ). И разве нет в этой идее -- не защищать анонимное произведение, если оно -- " народное", -- явного противоречия со ст. 9, пункт 3, где как раз толкуется опубликование произведения анонимно или под псевдонимом? Рассмотрим конкретную ситуацию. Существует мстёрская миниатюра, вид русской народной миниатюрной живописи темперными красками на лаковых изделиях, главным образом из папье-маше (коробки, шкатулки, ларцы и др. ). Среди создателей мстёрской миниатюры -- Н. П. Клыков, А. Ф. Котягин, А. И. Брягин, В. Н. Овчинников, И. Н. Морозов, Е. В. Юрин, И. А. Фомичёв и др.; в числе ведущих мастеров -- Н. И. Шишаков, Л. А. Фомичёв, Ю. М. Ваванов, П. И. Сосин и др. Вот перед нами конкретная картина: Н. П. Клыков. " На покосе". 1994. Картина хранится в Музее народного творчества (Москва). Относится ли эта картина к произведениям народного творчества? Вне всякого сомнения -- об этом свидетельствует и её принадлежность ко вполне определённому жанру, и место её экспозиции. Является ли она безымянной? Нет, разумеется. Является ли она при этом объектом правовой охраны согласно рассматриваемому закону? -- Бог весть! Закон и здесь злостно уклоняется от чёткого и однозначного ответа. Трудно согласиться с логикой третьего пункта девятой статьи. " При опубликовании произведения анонимно или под псевдонимом... Это положение действует до тех пор, пока автор такого произведения не раскроет свою личность и не заявит о своём авторстве". Ведь подобное " заявление" может сделать не только подлинный автор, но и кто угодно: как установить, что известный псевдоним -- не его псевдоним? Известно же, что и без всяких анонимностей и псевдонимов, между " открытыми" писателями случаются войны по поводу авторства прославившихся произведений. Вспомните " Тихий Дон". Даже о великом Шекспире не прекращаются споры. Такой формулировкой пункта 3 ст. 9 законодатель не решил никаких проблем и только ещё раз всё запутал -- нужны критерии! А не произвольные, грамматически не вполне корректные словосочетания. В чьих интересах и с какой целью в закон об авторском праве введена статья 25, которая почти дословно повторяет статью 15 закона " О правовой охране программ для электронных вычислительных машин и баз данных", введённом в оборот задолго до закона об авторских правах? Почему нельзя было просто ссылаться на тот специализированный закон? Тем более, если при скрупулёзном детальном сопоставлении двух законов между ними обнаружатся какие-либо принципиальные расхождения (что, вообще говоря, вовсе не исключено -- хотя мы утруждать себя этой работой не считаем необходимым). И наконец, самое важное. Практически во всех статьях, работах, учебниках популярно утверждение, что если патентный закон защищает существо зарегистрированного решения, то закон об авторском праве защищает только форму произведения. На наш взгляд, закон не даёт достаточных оснований для подобных утверждений. Пройдёмся по нему ещё раз. Ст. 1 говорит только о том, какие отношения регулируются данным законом: возникающие в связи с созданием неких объектов, -- здесь ни слова ни о каких формах. Статья 2 говорит исключительно о составе законодательства в данной области, не упоминая при этом никаких форм. Статья 3 приводит только соображения (на наш взгляд, ошибочные) по поводу приоритета " правил международного договора". Статья 4, целиком посвящённая определениям, не даёт однако никакого определения понятия " форма", ограничившись упоминанием вскользь " база данных --объективная форма... " (напомним ещё раз: база данных никоим образом --системно-логически, лингвистически, юридически не может быть никакой " формой", представляя собой систему, то есть совокупность элементов, объединённых прямыми и обратными связями в определённую структуру, которая характеризуется отнюдь не единственной формой, но также и функцией, иерархией, целями, пространственными и временными параметрами). Та же самая ошибка допускается в ст. 4 ещё раз: " программа для ЭВМ -- объективная форма... ". Ещё раз " форма" всплывает в заявлении: " репродуцирование (репрографическое воспроизведение) -- факсимильное воспроизведение в любых размерах и форме... оптической или иной машиночитаемой форме; ". Не говоря уж о том, что союз " или" здесь совершенно недопустим: почему это " оптическая форма" признаётся только " машиночитаемой"? Из приведённых цитат очевидно: слово " форма" законодатель понимает неоднозначно и употребляет его в совершенно разных смыслах. Далее понятие " форма" в законе никак не расшифровывается. (Не считая, разумеется, этого навязчивого, но бессмысленного рефрена, рассыпанного по многим статьям, -- " в других формах" ). Собственно говоря, закон вообще не даёт чёткого определения объекта правовой защиты. Нигде впрямую не сказано, что таким объектом является форма произведения. И как видно из цитаты, законодатель допускает любые формы. Понятно также, что неисчерпывающие (по сути, совершенно случайные) перечисления исправить положение не могут. Если бы даже закон и признал впрямую, без всяческих двусмысленных иносказаний, объектом защиты форму произведения, всё равно н
Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|