 |
"башня" (1928). Плавание в византию. Передо мной проходят образы ненависти, сердечной полноты и грядущего опустошения
|
|
|
|
" БАШНЯ" (1928)
ПЛАВАНИЕ В ВИЗАНТИЮ
I
Нет, не для старых этот край. Юнцы
В объятьях, соловьи в самозабвенье,
Лососи в горлах рек, в морях тунцы -
Бессмертной цепи гибнущие звенья -
Ликуют и возносят, как жрецы,
Хвалу зачатью, смерти и рожденью;
Захлестнутый их пылом слеп и глух
К тем монументам, что воздвигнул дух.
II
Старик в своем нелепом прозябанье
Схож с пугалом вороньим у ворот,
Пока душа, прикрыта смертной рванью,
Не вострепещет и не воспоет -
О чем? Нет знанья выше созерцанья
Искусства не скудеющих высот:
И вот я пересек миры морские
И прибыл в край священный Византии.
III
О мудрецы, явившиеся мне,
Как в золотой мозаике настенной,
В пылающей кругами вышине,
Вы, помнящие музыку вселенной! -
Спалите сердце мне в своем огне,
Исхитьте из дрожащей твари тленной
Усталый дух: да будет он храним
В той вечности, которую творим.
IV
Развоплотясь, я оживу едва ли
В телесной форме, кроме, может быть,
Подобной той, что в кованом металле
Сумел искусный эллин воплотить,
Сплетя узоры скани и эмали, -
Дабы владыку сонного будить
И с древа золотого петь живущим
О прошлом, настоящем и грядущем.
ПЕРЕДО МНОЙ ПРОХОДЯТ ОБРАЗЫ НЕНАВИСТИ, СЕРДЕЧНОЙ ПОЛНОТЫ И ГРЯДУЩЕГО ОПУСТОШЕНИЯ
Я всхожу на башню и вниз гляжу со стены:
Над долиной, над вязами, над рекой, словно снег,
Белые клочья тумана, и свет луны
Кажется не зыбким сиянием, а чем-то вовек
Неизменным — как меч с заговоренным клинком.
Ветер, дунув, сметает туманную шелуху.
Странные грезы завладевают умом,
Страшные образы возникаю в мозгу.
|
|
|
Слышатся крики: " Возмездие палачам!
Смерть убийцам Жака Молэ! " В лохмотьях, в шелках,
Яростно колотя друг друга и скрежеща
Зубами, они проносятся на лошадях
Оскаленных, руки худые воздев к небесам,
Словно стараясь что-то схватить в ускользающей мгле;
И опьяненный их бешенством, я уже сам
Кричу: " Возмездье убийцам Жака Молэ! "
Белые единороги катают прекрасных дам
Под деревьями сада. Глаза волшебных зверей
Прозрачней аквамарина. Дамы предаются местам.
Никакие пророчества вавилонских календарей
Не тревожат сонных ресниц, мысли их — водоем,
Переполненный нежностью и тоской;
Всякое бремя и время земное в нем
Тонут; остаются тишина и покой.
Обрывки снов или кружев, синий ручей
Взглядов, дрёмные веки, бледные лбы,
Или яростные взгляд одержимых карих очей -
Уступают место безразличью толпы,
Бронзовым ястребам, для которых равно далеки
Грезы, страхи, стремление в высоту, в глубину…
Только цепкие очи и ледяные зрачки,
Тени крыльев бесчисленных, погасивших луну.
Я поворачиваюсь и схожу по лестнице вниз,
Размышляя, что мог бы, наверное, преуспеть
В чем-то, больше похожем на правду, а не на каприз.
О честолюбивое сердце мое, ответь,
Разве я не обрел бы соратников, учеников
И душевный покой? Но тайная кабала,
Полупонятная мудрость демонских снов
Влечет и под старость, как в молодости влекла.
ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
I
Погибло много в смене лунных фаз
Прекрасных и возвышенных творений -
Не тех банальностей, что всякий час
Плодятся в этом мире повторений;
Где эллин жмурил восхищенный глаз,
Лишь крошкой мраморной скрипят ступени;
Сад ионических колонн отцвел,
И хор умолк златых цикад и пчел.
Игрушек было много и у нас
В дни нашей молодости: неподкупный
Закон, общественного мненья глас
И идеал святой и целокупный;
Пред ним любой мятеж, как искра, гас
|
|
|
И таял всякий умысел преступный.
Мы верили так чисто и светло,
Что на земле давно издохло зло.
Змей обеззубел, и утих раздор,
Лишь на парадах армия блистала;
Что из того, что пушки до сих пор
Не все перековали на орала?
Ведь пороху понюхать — не в укор
На празднике, одних лишь горнов мало,
Чтобы поднять в бойцах гвардейский дух
И чтоб их кони не ловили мух.
И вдруг — драконы снов средь бела дня
Воскресли; бред Гоморры и Содома
Вернулся. Может спьяну солдатня
Убить чужую мать у двери дома
И запросто уйти, оцепеня
Округу ужасом. Вот до чего мы
Дофилософствовались, вот каков
Наш мир — клубок дерущихся хорьков.
Кто понимает знаменья судьбы
И шарлатанским сказкам верит средне,
Прельщающим неразвитые лбы,
Кто сознает: чем памятник победней,
Тем обреченней слому, сколько бы
Сил и души не вбил ты в эти бредни, -
Тот в мире одиноче ветра; нет
Ему ни поражений, ни побед.
Так в чем же утешения залог?
Мы любим только то, что эфемерно, -
Что к этому добавить? Кто бы мог
Подумать, что в округе суеверной
Найдется демон или дурачок,
Способный в ярости неимоверной
Акрополь запалить, разграбить сад,
Сбыть по дешевке золотых цикад?
II
Когда легкие шарфы, мерцая, взлетали в руках
Китайских плясуний, которых Лой Фуллер вела за собой,
И быстрым вихрем кружился их хоровод,
Казалось: воздушный дракон на мощных крылах,
Спустившись с небес, увлек их в пляс круговой, -
Вот так и Платонов Год
Вышвыривает новое зло и добро за круг
И старое втягивает в свой яростный вихрь;
Все люди — танцоры, и танец их
Идет по кругу под гонга варварский стук.
|
|
|
