 |
Категории Столпера–Самуэльсона
|
|
|
|
Сильные факторы (за свободную торговлю) – Слабые факторы (за протекционизм)
США до 1900 г. …… земля – труд, капитал
США после 1900 г. …… земля, капитал – труд
Англия с 1750 г. по наст, время …… труд, капитал – земля
Германия до 1870 г. …… труд, земля – капитал
Германия 1870‑ 1960 гг. …… труд – капитал, земля
Германия после 1960 г. …… труд, капитал – земля
Теорема Столпера–Самуэльсона позволяет предсказать, что главная выгода от выросшей торговли в каждом государстве достается обладателям фактора, который используется интенсивно – капиталистам и рабочим в Англии и землевладельцам (фермерам) в США. В точности так все и произошло, и не случайно, все три группы стояли за свободную торговлю. Точно так же неудивительно, что обладатели фактора, который использовался меньше – английские землевладельцы, американские рабочие и капиталисты – поддерживали протекционизм.
А как же континентальная Европа? В целом, эти государства имели недостаток в капитале и земле, зато избыток рабочей силы. Теорема Столпера–Самуэльсона предсказывает, что падение транспортных расходов после 1870 года должно вызвать волну протекционизма для континентальных капиталистов и фермеров. И снова теория попадает в точку. Европейские фермеры отреагировали бурно и положили конец эпохе свободной торговли, которая началась с договора Кобдена–Шевалье и отмены «хлебных законов».
Впрочем, французов этот закон никогда не радовал. Демократические силы и фермеры рассматривали его как монархический государственный переворот деспотичного Наполеона III. Когда унизительно проигранная франко‑ прусская война (1870‑ 1871 гг. ) положила конец Второй империи Наполеона III, французская поддержка свободной торговли сошла на нет.
|
|
|
Когда родилось новое французское государство – Третья республика, – почти сразу же из Нового Света хлынул поток пшеницы. С незапамятных времен французских фермеров, особенно тех, кто жил в глубине страны, защищали расстояния и географические особенности. Железные дороги и пароходы разрушили эти удобные барьеры, и к 1881 году импорт зерна превысил отметку в миллион тонн. Дешевое импортное зерно разоряло все больше французских земледельцев. Они жаловались, что на смену старой изоляции, вызванной плохими телегами и разбитыми дорогами, пришла новая напасть. Слишком много было во Франции земледельцев, чтобы правительство могло не обращать на них внимания. Даже в конце XIX века около половины рабочей силы страны все еще трудилось на полях. Протекционистские меры были поддержаны и французскими финансистами в погонах, владельцами другого незначительного фактора – капитала. Местные финансисты, все в долгах после провальной франко‑ прусской войны, также видели спасение в повышении ввозных пошлин. Это сочетание интересов французских капиталистов и фермеров оказалось решающим. В Англии, наоборот, только одна шестая рабочей силы была занята в сельском хозяйстве. А английские финансисты, источником капитала которых была промышленность и торговля, противились протекционизму. {613}
И снова разный доход Англии и Франции согласуются с теоремой Столпера–Самуэльсона. В Британии обладатели сильных факторов труда и капитала (т. е. рабочие и капиталисты) предпочитали свободную торговлю. Они объединились, чтобы одолеть приверженцев протекционизма, представителей слабого фактора, землевладельцев. Во Франции представители слабого фактора (капиталисты и землевладельцы) объединились, чтобы одолеть рабочих, сторонников свободной торговли.
Во второй половине XIX века в каждом крупном государстве имелись свои поборники идей Фридриха Листа, его национальной экономики, как стали называть эту ветвь протекционизма: Генри Кэри в США, Джозеф Чемберлен в Англии и Поль‑ Луи Ковэ во Франции, декан юридического факультета Сорбонны. В 1884 году Франция отменила закон, который около столетия до этого приняло революционное правительство. Закон запрещал земледельцам и другим работникам создавать объединения по экономическим интересам. Почти сразу после отмены этого закона возникли сельскохозяйственные синдикаты и потребовали ввести тарифный барьер. Поднялась законодательная суматоха, постепенно повысились пошлины на импортные зерно и мясо домашних животных. Всеобщие выборы 1889 года привели в Национальное собрание много депутатов‑ протекционистов, особенно из сельскохозяйственных провинций – Нормандии и Бретани.
|
|
|
Последовал ряд парламентских дебатов и манипуляций, высшей точкой накала которых стала словесная дуэль между либеральным экономистом и министром финансов Леоном Сэем и протекционистом Феликсом Жюлем Мелином, последователем Ковэ и будущим премьер‑ министром Франции. Яростно выступая против дальнейшего повышения пошлин, Сэй утверждал, что идет борьба не между протекционизмом и свободной торговлей, но великая битва между личностью и государством. {614} Красноречия Сэя не хватило, чтобы убедить Собрание, которое в начале 1892 года ввело «тариф Мелина». Тариф увеличил пошлины почти вдвое и держался, даже возрастая, до самой Второй мировой войны.
Ввозные пошлины не смогли остановить распад сельского хозяйства во Франции и только послужили лишним бременем для ее граждан, покупавших продукты по более высоким ценам. Хотя многие недооценивали страхи соотечественников перед глобальной экономикой, некоторые видели ее неотвратимость.
Экономист Анри Трюши в комментарии, описывающем (вполне узнаваемый и сегодня) французский национальный характер, как он представлялся в 1904 году, отмечает:
Мы считаем, что для нас лучше безбедно довольствоваться собственным рынком, чем рисковать и рваться на рынок мировой. И мы строим прочную стену из пошлин. В пределах этого ограниченного, но безопасного рынка Франция живет спокойно, достаточно комфортно и оставляет другим великие амбиции. Мы лишь зрители в борьбе за экономическое превосходство. {615}
|
|
|
Однако мало кто из англичан проливал слезы над тем, что земельная аристократия пострадает ради дешевого зерна и мяса из Нового Света. Как писал специалист по истории экономики Чарльз Киндлбергер:
Ничего не сделано, чтобы остановить падение цен на продукты, ни чтобы помочь сообществу земледельцев… Рента упала, молодые люди уезжают из села в город, площадь возделанных земель быстро сокращается. Ответом на снижение мировых цен на пшеницу стала окончательная ликвидация сельского хозяйства – одной из самых мощных экономических прослоек Британии. {616}
После 1890 года некоторые отрасли британской промышленности – особенно сталелитейная, сахаропроизводящая и ювелирная – на себе прочувствовали, каково пришлось землевладельцам, и начали конкуренцию с Америкой с криками о «честной торговле». Англия подхватила инфлюэнцу протекционизма, которую распространял Джозеф Чемберлен, известный политик (первое лицо в либеральной партии, а затем и в либерал‑ юнионистской партии), президент Торговой палаты, отец будущего премьер‑ министра Невилла Чемберлена. Его протекционизм был особого покроя, отличного от принятого на континенте. Он подразумевал высокий тарифный барьер вокруг целой империи и нескольких республик. Внутри этой территории должна царить свободная торговля – так называемая имперская преференция. Но Англия не была готова проститься со свободной торговлей. Предложения Чемберлена стали главным событием всеобщих выборов 1906 года, в которых он и его сторонники проиграли. {617}
Пока континентальная Европа отгораживалась от импорта и даже англичане беспокоились за свою свободную торговлю, одно из государств выбрало другой путь, и рассчитывало оно, прежде всего, на свиней и коров. Лучшее мясо получается из молодых животных, а ранний забой требует интенсивного кормления, чтобы животное успело набрать вес. После 1870 года звезды высокого спроса, недорогой транспортировки на кораблях с холодильниками и дешевых кукурузных кормов сложились в почти идеальный гороскоп для производителей говядины, свинины, сыра, молока и масла. Веками страны Северной Европы держали первенство в высококлассном животноводстве, но интересно, что только Дания открыла свой рынок и воспользовалась моментом.
|
|
|
Великая индустрия обычно рождается из обычных фирм в стесненных условиях. В 1882 году группа владельцев молочных ферм из деревни Йедин, на западе Ютландии (Дания представляет собой большой полуостров), организовала кооператив, чтобы закупить чуть ли не самые дорогие молочные сепараторы и сообща продавать сливки и масло. Они выбрали трех директоров и после долгой ночи переговоров пришли к соглашению, ставшему краеугольным камнем, заложенным в основу датского благополучия в начале XX века.
Этот контракт может служить образцом простоты. Каждое утро молоко собирает кооперативная цистерна и отвозит на завод, где его перерабатывают квалифицированные работники. Обезжиренное молоко возвращается на ферму, масло продают на открытом рынке, а кооперативную прибыль делят между участниками, соответственно количеству и качеству сданного молока. Участники согласны сдавать в кооператив свежий надой, который не используется в хозяйстве сразу же, и собирать его в соответствии со строгими стандартами гигиены. Эта схема оказалась очень действенной, и менее чем за десятилетие фермеры Дании организовали более пятисот таких кооперативов.
Но все это было лишь прелюдией к главному – бекону! В 1887 году группа свиноводов с востока Ютландии, недовольная тем, как их обслуживает железная дорога, объединилась по примеру фермеров из Йедина и построила современнейший завод по упаковке мяса. На этот раз приложило руку и правительство. Качество свинины варьируется сильнее, чем качество молока, поэтому министерство сельского хозяйства Дании построило опытные станции, чтобы поставлять фермерам лучших породистых свиней. В 1871 году в Дании насчитывалось 442 000 свиней. К 1914 году их число достигло 2, 5 миллионов. За это время экспорт свинины вырос с 11 миллионов фунтов до 300 миллионов. К началу 1930‑ х годов в кооперативах было занято более половины взрослого населения Дании, и государство экспортировало 731 миллион фунтов свинины – около половины мирового рынка.
Правительство подбодрило фермеров и навело их на мысль, что их кооперативы могут служить гарантом качества датской продукции за рубежом. Бренд «Лур», который включен в современное название «Лурпак», встречается сегодня в супермаркетах по всему миру. {618}
|
|
|
Производство и сливок, и свинины требовало довольно много заимствованного капитала для приобретения заводов, оборудования, транспортных средств и рабочей силы. Датский опыт по сей день остается ценным, хотя уже почти забытым уроком того, как правительство должно реагировать на глобальную конкуренцию – поддерживать и финансировать, но без протекционизма.
Гораздо худшее действие недорогие сельскохозяйственные продукты из Нового Света и промышленные изделия из Британии оказали на Германию. Веками в немецкой экономике и политической жизни доминировали юнкеры, прусский вариант английской земельной аристократии. [88] Эти свободные помещики доминировали на «Диком Востоке» Германии – на границе с Польшей и Россией, и веками все больше пахотных земель попадало в их руки. Ничто их не останавливало, даже отмена крепостного права в Пруссии в 1807 году позволяла юнкерам использовать связи и приобретать большую часть крестьянской земли. (Ничто их и не остановило, пока в 1945 году советская власть не конфисковала их имения. )
До 1880 года земля – фактор, который юнкеры интенсивно использовали – была в достатке, по сравнению с соседями Германии в то время. Германия экспортировала пшеницу и рожь и была одним из главных поставщиков этих двух важнейших для Европы культур. Естественно, что в те дни юнкеры стояли за свободную торговлю. Специалист по экономической истории Александр Гершенкрон писал, что они
в своей философской системе не всегда, но очень к месту находили место для Адама Смита, и ничего, кроме ненависти и насмешек не вызывали у них протекционистские доктрины земляка Фридриха Листа. {619}
После 1880 года немецкие землевладельцы выглядели детьми, по сравнению с такими сельскохозяйственными китами, как Соединенные Штаты, Канада, Аргентина, Австралия, Новая Зеландия и Россия. Неожиданно юнкеры превратились из богатых землей фритредеров в бедных протекционистов. Как и во Франции, резко поднялись ввозные пошлины, особенно на зерно, к примеру, в 1902 году появился знаменитый «тариф Бюлова».
Этот протекционизм был выгоден только аристократии, которая занималась зерновыми, для всех остальных он был полной катастрофой. Между делом, юнкеры обманули северонемецких крестьян, заявив, что поддерживают этот тариф на импортный скот и мясо, чтобы защитить их свиней и коров. При таких соседях, как умелые хозяева‑ датчане, эти бедные фермеры обнаружили, что лишились дешевого кормового зерна, которое было им необходимо. Еще раз протекционизм – «тихий убийца» – нанес удар, повысив цены на сырье, необходимое для ведения хозяйства.
Худшее было впереди. Взгляните еще раз на табл. 13‑ 1. Обратите внимание, что в каждом государстве, в каждый промежуток времени обладатели фактора очень успешно противостоят друг другу, когда находятся в сочетании двое против одного. [89] В Англии и в Америке до 1900 года труд и капитал оказывались по одну сторону. В первой политику определяли фритредеры, во второй протекционисты. В Германии капитал и земля (так называемая «коалиция железа и ржи», потому что литейная промышленность была важным потребителем слабого капитала) оказались в оппозиции городским рабочим, что повлекло к распространению марксизма.
Немецкие городские рабочие предпочитали свободную торговлю не только потому, что представляли сильный фактор, но потому, что это соответствовало марксистскому мировоззрению. Свободная торговля – существенный ингредиент в рецепте революции, потому что она поддерживала промышленное развитие и полноценный капитализм, который неизбежно рушился, открывая дорогу коммунизму. {620} Конечно, Маркс осуждал тарифы:
Но вообще говоря, покровительственная система в наши дни является консервативной, между тем как система свободной торговли действует разрушительно. Она вызывает распад прежних национальностей и доводит до крайности антагонизм между пролетариатом и буржуазией. Одним словом, система свободной торговли ускоряет социальную революцию. И вот, господа, только в этом революционном смысле и подаю я свой голос за свободу торговли. [90]
Определяя, кто поддерживает свободный рынок, а кто нет, теорема Столпера–Самуэльсона помогает объяснить политические альянсы. В XX веке мир увидит, что германская коалиция землевладельцев – ксенофобов и протекционистов – и капиталистов, направленная против рабочих – социалистов и фритредеров – стала предпосылкой к фашизму. В Англии XIX века, напротив, капиталисты и рабочие объединились за свободную торговлю против старой земельной олигархии, и этот союз получил демократическое развитие. (Американские капиталисты и рабочие сделали то же самое, но ради другой цели – протекционизма. ) Очевидно, эта интерпретация теоремы Столпера–Самуэльсона, разработанная Рональдом Роговски, политологом из Калифорнийского университета в Лос‑ Анджелесе, есть простая модель, которая не учитывает ни расы, ни культуры, ни истории. Сам Роговски неоднократно предупреждал, что его модель – только часть картины. Но возможность взглянуть на мировые политические процессы с ее помощью замечательна. [91]
Быстрое возведение тарифных барьеров в 1880‑ 1914 годах должно было разрушить мировую торговлю. На самом деле ничего подобного не случилось. За это время объем мировой торговли утроился, и двигали ею две силы. Во‑ первых, мощность паровых двигателей успевала расти быстрее, чем таможенные пошлины. Во‑ вторых, планета стала гораздо богаче. Мировой ВВП вырос почти вчетверо за эти 34 года. При всех равных условиях, богатое общество торгует больше, потому что у него есть больше товаров на обмен. Это означает, вообще говоря, что объем торговли растет быстрее, чем благосостояние. С 1720 по 1998 год мировой ВВП рос в среднем на 1, 5% в год, а объем торговли – на 2, 7%. {621}
Даже после Гражданской войны американская тарифная политика вошла в монотонный цикл протекционизма при республиканцах и умеренности при демократах. На выборах 1888 года республиканец Бенджамин Гаррисон едва не проиграл демократу Гроверу Кливленду (который набрал большинство голосов избирателей). Республиканская делегация конгресса под предводительством сенатора Уильяма Маккинли провела тариф, названный его именем, что через восемь лет привело его на кресло президента. С избранием в 1912 году Вудро Вильсона тариф Маккинли был заменен тарифом Андервуда, который постепенно довел пошлину на импорт до исторически низкого уровня в 16% (1920 год).
Тариф Андервуда был недолговечной победой американских фритредеров. Вскоре после нее президентское кресло и Конгресс вновь стали республиканскими. В 1922 году был назначен протекционистский тариф Фордни–Маккамбера, закон подписал президент Гардинг. Вскоре пошлины снова поднялись до 40%.
Республиканские тарифы были не только абсурдно высокими, но еще и «автономными». Так было заявлено в Конгрессе, и президент имел власть наказывать торговых партнеров повышением пошлин, но не обладал правом их снижать. Тарифы демократов, такие как тариф Андервуда, вообще оставляли возможность понижения и переговоров с партнерами, хотя эти возможности использовали редко, боясь нападок со стороны республиканцев. {622}
С 1830 по 1910 год стоимость доставки товара по морям, каналам или рекам и земле упала соответственно на 65, 80 и 87%. К Первой мировой войне большая часть соков из апельсина эффективности транспортировки была выжата. Конечно, главные удобства транспортировки – двигатель внутреннего сгорания, самолет и контейнеровоз – пришли в XX веке. Но на заре Великой войны даже такие насыпные грузы, как руда, гуано и лес запросто перевозили мимо мыса Горн – даже под парусами. Скорость улучшения перевозок падала и уже не могла компенсировать роста тарифов. Мировая экономика двинулась в сторону глубокого упадка. К несчастью, мировая экономическая депрессия и рост тарифов совпали, что и привело к катастрофе, приписанной Герберту Гуверу.
Преуспевающий горный инженер, сменивший эту работу на служение обществу, Гувер сделал многое, чтобы помочь охваченной войной Европе. Когда его спросили, насколько разумно кормить русских, часть из которых большевики, спасая их от последствий революции, он, как говорят, ответил: «Двадцать миллионов человек голодает. Какой бы они не придерживались политики, их нужно накормить! »{623}
Гувер всегда был протекционистом и остался им, когда служил секретарем по вопросам торговли при Гардинге и Кулидже. Хорошо знакомый с трудами по горному делу, он не читал или не понимал трудов Рикардо и считал, что всякое государство должно импортировать только те товары, которые не может производить само. В 1928 году он публично обратился к фермерам, всегда бывшим традиционным электоратом демократов, которые пострадали от снижения цен на продукты:
Мы понимаем, что существуют определенные виды промышленности, которые не могут конкурировать с зарубежными аналогами из‑ за низкой оплаты труда и низкой стоимости жизни за рубежом. Мы ручаемся, что следующий конгресс республиканской партии проверит, а где необходимо и пересмотрит этот список так, чтобы в этих областях на нашем рынке снова правил американский труд, чтобы он устанавливал наш уровень жизни, чтобы обеспечивал постоянную занятость в этих отраслях. {624}
Точнее было бы назвать подписанный закон «тарифом Гувера», но бесчестье назвать его своим именем выпала двум республиканцам: сенатору Риду Смуту из Юты и представителю Уиллису Хоули из Орегона. Подняв ввозную пошлину на импортные товары почти до 60%, тариф Смута–Хоули не произвел эффекта грома с ясного неба. Вернее сказать, запустил уже и так поднятые законом Фордни–Маккамбера тарифы прямиком в стратосферу.
Еще до принятия тарифа Смута–Хоули на него с ужасом отреагировали две группы – европейцы и экономисты. К тому времени как закон попал в Сенат, министры иностранных дел всего мира уже присылали в Государственный департамент протесты, а бойкоты были уже в пути. Почти все американские экономисты всех рангов – всего 1028 человек – подписали петицию к Гуверу, призывая наложить на закон вето. {625}
Безрезультатно. 17 июня 1930 года он подписал закон, запустив механизм воздаяния и торговой войны. Охватывая десятки тысяч товаров, закон, казалось, ущемил всех торговых партнеров до единого. Он наставил еще и множество «нетарифных барьеров». Например, бутылочные пробки, которые составляли около половины испанского экспорта в США. Новый закон не просто поднял пошлины на пробки до неприемлемого уровня, но и потребовал, чтобы на каждой пробке ставилось клеймо страны производителя, а эта операция обходилась дороже, чем сама пробка.
Закон установил высокие пошлины на импортные часы, особенно недорогие, которые конкурировали с американскими «часами за доллар». Это задело каждого десятого швейцарского работника часовой индустрии или смежной с ней, так что миролюбивая и приятная страна разразилась праведным гневом. Эти часы и пробки отлично иллюстрируют бессилие маленьких государств. Если часы для США составляли 10% швейцарского экспорта, то торговля в обратном направлении составляла только 1% американского экспорта. Чувство беспомощности рождало в швейцарцах и испанцах гнев.
Крупные страны континента – Италия, Франция и Германия – оказались в лучшем положении. Они смогли ответить, что и сделали, ударив по гордости американской промышленности – автомобилям и радио, – подняв ввозные пошлины далеко за 50%. Это сыграло не последнюю роль в том, что Бенито Муссолини решил действовать по‑ своему. Страстный любитель автомобилей, пренебрегавший посредственного качества машинами крупнейшего итальянского производителя, концерна «Фиат», дуче долгие годы сопротивлялся протекционистским требованиям ее президента Джованни Аньелли. После введения тарифа Смута–Хоули терпение Муссолини лопнуло, и он ответил стопроцентной ввозной пошлиной на автомобили, почти полностью отрезав импорт американских машин. {626} (Некоторые вещи не меняются. Аньелли по‑ прежнему контролируют «Фиат», производящий безобразные машины, и в XXI веке требуют протекционистских мер. ) В 1932 году отреагировала даже фритредерская Англия, введя десятипроцентную пошлину на большинство импортных товаров и созвав конференцию в Оттаве, которая утвердила вокруг империи протекционистский барьер.
Так и пошло по всему миру. В 1930 году, через три года после принятия тарифа Смута–Хоули, французские кружева, испанские фрукты, канадский лес, аргентинская говядина, швейцарские часы и американские автомобили постепенно исчезли из гаваней мира. К 1933 году, казалось, экономику всего мира охватило то, что экономисты называют автаркией – состояние, в котором государство обходится собственными товарами, какими бы неподходящими для производства они ни были.
Америка привела мир на грань международного торгового коллапса, и американцу этот процесс пришлось поворачивать вспять. Корделл Халл родился в деревянном домишке, среди табачных полей восточной части Теннеси. Он на своем опыте прочувствовал экономику Рикардо и, что еще важнее, моральные ценности торговли. Его понимание этого вопроса лучше всего выражается в этом отрывке из его воспоминаний:
Когда я был мальчишкой и жил в Теннеси, у нас было два соседа – назову их Дженкинс и Джонс, – которые враждовали между собой. Много лет между ними сохранялась враждебность, не знаю из‑ за чего. Когда они встречались на дороге, в городе или в церкви, то лишь молча обменивались холодными взглядами.
Как‑ то по весне один из мулов Дженкинса захромал, как раз в самую пахоту. В это время Джонсу очень понадобилась кукуруза на корм свиньям. И так случилось, что Джонс уже закончил пахать, мул его был свободен, а у Дженкинса были полные закрома кукурузы. Общий приятель свел этих людей вместе, и Джонс позволил Дженкинсу воспользоваться его мулом в обмен на корм для свиней.
В результате, скоро два старых врага стали лучшими друзьями. Принципы общей торговли и простые соседские отношения позволили им выручить друг друга из нужды и помирили. {627}
Пробыв конгрессменом от демократов почти четверть века, Халл сыграл важную роль в борьбе против закона Фордни– Маккамбера и тарифа Смута–Хоули, а в 1930 году он выиграл место в Сенате и оставил его через два года, только потому что Рузвельт взял его на должность государственного секретаря. Прибыв в Фогги‑ Боттом, [92] он сразу же получил от иностранных государств целых 34 официальных протеста против американской тарифной политики.
* * *
Как Кобден столетием раньше, Халл выступил с обращением в своей стране, а затем и за границей. Торговля почти замерла, и мир стоял на пороге депрессии, когда он обратился ко всем, кто слушал его в этих плачевных обстоятельствах: «Всем должно быть очевидно, что высокие тарифы не являются необходимым и неизбежным средством достижения благополучия, как их пытались представить». {628} «Нельзя ожидать, что другие страны, – продолжал он затем, – будут покупать наши товары, если они не могут заработать денег, продавая нам свои».
Его самым несговорчивым слушателем стал новый президент, чей страх перед республиканцами заставил его почти сразу же отступиться от предвыборных обещаний о свободной торговле. Постепенно Халл убедил его, объясняя, что закон Фордни–Маккамбера и тариф Смута–Хоули выхолащивают его попытки завязать международные торговые отношения. Хитрый Халл предложил Рузвельту хотя бы «доработать» закон Фордни–Маккамбера, чтобы президент мог уменьшать или увеличивать пошлины наполовину и чтобы он мог предложить другим государствам ограниченные уступки, такие как список беспошлинных товаров. В результате появился Закон о взаимных торговых соглашениях 1934 года, остановивший почти полувековой путь мира к протекционизму и автаркии. Он действовал три года, потом Конгресс его регулярно возобновлял.
Халл начал скромно и первым делом договорился с Кубой, затем оттащил Канаду от Оттавского соглашения. Затем он договорился почти со всем остальным полушарием, потом с крупными европейскими странами, Австралией и Новой Зеландией. Наконец последовал очень символичный договор с Англией, словно дав Европе зеленый свет, второй раз на памяти этого поколения. Халл дольше всех в истории Америки прослужил государственным секретарем, почти 12 лет. Только в 1944 году он оставил этот пост по состоянию здоровья.
Нашлись, конечно, и те, кто выиграл на катастрофе 1930– 1933 годов: «Фиат», виноградари Калифорнии, часовщики Уолтэма (Массачусетс) и производители радиотехники Германии. Но в целом ущерб был. Насколько большой? Исходя из экономических перспектив, удивительно небольшой. В этом случае, если экономический рост является мощным двигателем торговли, то еще большой вопрос, работает ли этот эффект в обратную сторону – делает ли протекционизм мир беднее (или делает ли свободная торговля мир богаче)? В период с 1929 по 1932 год мировой ВВП упал на 17%, а в США на 26%, но сейчас специалисты по экономической истории считают, что тарифные войны внесли небольшой вклад в это падение, как в США, так и в мире.
Грубые подсчеты это подтверждают. Когда действовал тариф Смута–Хоули, объем торговли составлял только 9% мировой продукции. Если не считать международную торговлю и не считать товары, которые до этого шли на экспорт, мировой ВВП сократится на те же 9%. С 1930 по 1933 год объем мировой торговли сократился на треть или даже наполовину. В зависимости от того, как считать, это составило от 3 до 5% мирового ВВП, причем эти потери отчасти возмещались дорогими товарами отечественного производства. [93] Таким образом, ущерб, вероятно, не превысил 1‑ 2% мирового ВВП, а не 17%, как во время Великой депрессии.
Что еще более удивительно, самые зависимые от торговли страны пострадали не больше всех. Например, Голландия, где торговля давала 17% ВВП, потеряла за эти годы только 8% своей экономики. И наоборот, США, торговля которых составляла только 4% ВВП, во время Великой депрессии потеряли 26% своей экономики. {629} Отсюда неизбежно следует, что вопреки общему мнению тариф Смута–Хоули не явился причиной, а скорее значительно усугубил Великую депрессию. {630}, [94]
Если в 30‑ х годах торговая война не слишком повредила мировой экономике, то международную коммерцию она, несомненно, подорвала. Как уже говорилось, за годы действия тарифа Смута–Хоули мировая торговля сократилась значительно. В период с 1914 по 1944 год ее объем оставался без изменений, причем за эти три десятилетия, из‑ за двух глобальных военных конфликтов, мировой ВВП вырос приблизительно вдвое.
Недавно специалисты по экономической истории подсчитали, что тарифные войны 30‑ х годов послужили причиной меньшей части экономического упадка. Большая его часть приходится на долю самой Великой депрессии, снизившей спрос на товары. Интересно, что сочетание «специальных тарифов» и дефляции приводило к тому, что ненамеренно наносимый ущерб оказывался, по меньшей мере, таким же, каким было преднамеренное повышение пошлин. Специальные тарифы начислялись на фунт веса или на единицу товара. Если цена фунта товара падала, а пошлина за фунт товара нет, то выходило, что адвалорная пошлина повышается. Скажем, специальная пошлина в 20 центов за фунт мяса составляла при цене в 40 центов пошлину в 50%. Если цена мяса падала до 20 центов, значит, эффективная адвалорная пошлина становилась равна 100%. {631}
Настоящий долгосрочный ущерб от тарифных войн понесла не мировая экономика – там он был минимальным, – и даже не мировая коммерция – там он скоро компенсировался. Этот ущерб пришелся на неосязаемую часть торговли – на расширение круга потребляемых товаров с отечественных на иностранные, на проживание среди иностранцев, торговлю с ними, понимание их интересов и образа действий. Фермеры Дженкинс и Джонс в притче Халла в конце концов пришли к пониманию, что живые они полезнее друг другу, чем мертвые. Когда назревала Вторая мировая война, разные государства не смогли этого понять, пока не стало слишком поздно. Политические и моральные преимущества торговли примерно за сотню лет до этих событий красноречиво описаны Джоном Стюартом Миллем:
Экономические преимущества торговли превосходят по своей значимости интеллектуальные и моральные. При нынешнем, низком развитии человечества трудно переоценить значение того, что люди входят в контакт с другими, непохожими на них, со способами мышления и действия, отличными от тех, к которым они привыкли… Торговля первая научила государства по‑ доброму смотреть на богатство и процветание соседей. Раньше патриот (если только он не достиг такой высокой степени сознания, чтобы считать своим домом весь мир) предпочитал видеть все страны, кроме своей, слабыми, бедными и дурно управляемыми. Теперь же он видит в богатстве и развитии других стран источник богатства и развития своей собственной. {632}
За первую половину XX века патриоты во всем мире все меньше и меньше ощущали своим домом весь мир и нисколько этот мир не жалели. Америка выучила трудный урок – протекционизм вызывает ответные меры. Нельзя торговать на экспорт, ничего не импортируя.
Еще Америка осознала, что торговая война может вызвать войну настоящую, и еще до того, как США вступили во Вторую мировую, историки и государственные деятели почувствовали, что в этой катастрофе повинны изоляционизм и протекционизм. Историк Джон Белл Кондлифф в 1940 году написал пророческие строки: «Если восстанавливать международную систему, это должна быть система с Америкой в главной роли, на основе Pax Americana». {633} Альберт Хиршман, участник событий того времени, писал в 1945 году:
Несомненно, торговые войны обострили международное противостояние. К тому же, они предоставили государственным лидерам прекрасную возможность поднять свою популярность… Международные экономические отношения предоставили им прекрасные инструменты для достижения своих целей, например, обещания скорой и полной победы, благодаря превосходству в воздухе, как несомненно определяющему фактору в этой войне. {634}
По мере того, как Соединенные Штаты отходили от ужасов Второй мировой, начиналась долгая и трудная работа по сносу тарифных барьеров, которые возводились почти все предыдущее столетие. Тот, кто ищет истоки сегодняшней, глобализированной, многополярной экономики, найдет их в ныне позабытом докладе Государственного департамента за 1945 год, озаглавленном «Предложения по расширению торговли и занятости» (Proposals for the Expansion of Trade and Employment). Хотя этот замечательный документ был создан американской бюрократией военного времени, он проникнут духом Смита, Рикардо, Кобдена и Халла. [95]
Его приверженцы осознавали себя актерами в уникальной исторической сцене – весь мир вокруг лежал в хаосе, и судьба всего мира зависела от того, как они сыграют пьесу. Впечатляет первая фраза «Предложений»: «Главная награда за победу Соединенных Штатов – ограниченная и временная власть устроить по своему разумению мир, в котором мы хотим жить». {635}
«Предложения» продолжаются списком допущенных ошибок и размышлениями о том, как их избегать вообще и, более конкретно, как разобраться с протекционизмом, связавшим международную торговлю с 1880 года. Это был ни много ни мало план создания нового коммерческого Pax Americana. Специалист по истории экономики Клэр Уилкокс писал в 1948 году, подытоживая преобразование Америки из автаркии в лидера нового международного коммерческого порядка:
После Первой мировой войны мы наделали во всем мире долгов, теперь мы вновь делаем долги. Затем мы решили поправить дела, вернув сумму, уплаченную союзникам на продолжение войны. И в то же время, мы подняли тарифы так быстро и так высоко, что сделали затруднительным, а то и невозможным оплатить эти долги. Однако теперь мы аннулировали баланс военного времени с его расчетами по ленд‑ лизу и начали снижать торговые барьеры. Мы, наконец, пришли к тому, чтобы осознать нашу востребованность как крупнейшего мирового кредитора. Мы показали, что можем извлекать из истории уроки. {636}, [96]
Первым делом требовалось выручить Великобританию. К 1945 году США и Англия поменялись ролями. Погрязшая в долгах Великобритания была вынуждена прекратить импорт, чтобы сохранить остатки валютных резервов, в то время как американский госдепартамент спешил как можно скорее открыть международную торговлю. После бурных переговоров победители пришли к компромиссу. Они решили проводить многосторонние переговоры по вопросам торговли, но каждый из участников имел право отказаться от обязательств, если окажется, что снижение тарифов «неожиданно и масштабно ущемляет интересы производителей».
Новая мировая торговля была, по крайней мере вначале, порождением Америки, окончанием однополярной международной торговли в послевоенных условиях. В тех условиях американцам – ни фермерам, ни рабочим, ни капиталистам – нечего было опасаться иностранных конкурентов. В послевоенные годы среди американцев всех классов не наблюдалось особенного противодействия снижению тарифов. {637}
В начале 1947 года торговые представители 22 крупных государств, используя «Предложения» как заготовку, собрались на переговоры в Женеве и провели более тысячи двусторонних встреч по более 50 000 наименованиям товаров. В результате, появился документ под названием «Генеральное соглашение по тарифам и торговле» (ГАТТ), подписанное 18 ноября 1947 года представителями 23 государств
|
|
|
