 |
Рассказы о детях. (Очень коротенькие)
|
|
|
|
IX
Ты любишь жить вкусно, но поваром своей жизни быть не умеешь.
Он не переваривал лжи, но от правды приходил в бешенство.
Этот человек горд и самолюбив, милостыни никогда не попросит. Предпочитает брать взаймы без отдачи.
Подошла к трамвайной остановке женщина. Лицо совсем раздетое: как ругалась в кухне с соседками из‑ за коптящего примуса, таким лицо и осталось. Нужно же одевать лицо, когда выходишь на люди!
Вдали, на горизонте, грозовые тучи кажутся гораздо чернее и страшнее, чем над головою.
Сколько термометра ни нагревай, в комнате теплее не станет.
Если ты не умеешь вывести у себя клопов, то, по крайней мере, не дави их на обоях.
В тридцатых годах прошлого века один кавказский генерал так отозвался о неудачном укреплении, построенном его предшественником;
«Я узнаю моего умного предместника. Если человек большого ума задумает сделать глупость, то сделает такую, какой все дураки не выдумают» (Воспоминания Г. И. Филипсона – «Русский архив», 1880, № 6, стр. 243).
Он за нею не ухаживал, а так – появлялась в ее присутствии легкость движений.
Постепенно возникла между ними любовь. Она при встречах неудержимо хорошела, он неудержимо потел.
X
Рассказы о детях
(Очень коротенькие)
– Отчего ветер?
– Вот глупая! Не видала? Деревья качаются – оттого и ветер.
– Какое большое дерево? Когда закачается – вот будет ветер! (Подумав. ) А кто деревья качает?
– И этого не понимаешь? Бог!
Тогда все стало ясно.
Образ в церкви: голова Иоанна Крестителя на блюде. Маленький мальчик, благоговейно:
|
|
|
– Весь умер, только голова осталась.
– Соня, у тебя есть папа?
– Есть.
– А зачем у тебя еще крестный папа?
Она подумала и быстро ответила:
– Запасной.
– Ну, Сергунька, не гляди по сторонам, повторяй за мной: «Спаси, боже, папу, маму, братьев, сестер и всех людей. Подай, боже…»
– Что, мама, все «подай» да «подай». Ему, наверно, уж надоело. Дай я ему лучше песенку спою.
И запел, глядя на образ и благоговейно крестясь:
Матчиш – хороший танец,
Кэк‑ уок – вроде,
Его привез голландец
В своем комоде.
Мать, давясь от смеха:
– Сергунька! Где ты такой песне научился?
– Агаша меня научила.
С ним же. Утром проснулся, стал рассказывать матери сон. Путает, плетет – сразу чувствуется, что выдумывает. Старшая сестренка Наташа крикнула из соседней комнаты:
– Сергунька, ты все врешь!
– Ты почем знаешь?
– А я тоже этот самый сон видела.
– А‑ а…
Он сконфуженно прикусил язык.
– Почему в молитве «Отче наш» все слова русские, а одно слово французское?
– Что ты за вздор говоришь! Где французское слово?
– А как же! «Отче наш, иже иси и на небеси».
– Как тебя звать?
– Юра, а по батюшке – Георгий!
Отец с отчаянием:
– Юрка, ну что ты за дурак такой! Как твоего отца звать? Ведь Сергей!
Юра, покраснев:
– А как же, когда меня батюшка в церкви приобщает, он меня называет Георгий?
Идет по улице чиновник с портфелем, синий вицмундир с золотыми пуговицами, голова начисто обрита, круглая, синевато‑ серая. Мальчик, пораженный:
– Это сам государь идет?
– Нет, просто дядя.
– А я думал – сам государь император.
Я тогда жил в Туле. У нас жил маленький племяш Воля, – мать его, революционерка, была за границей, в Швейцарии. С ребенком ей было трудно, и она прислала его нам. Привезли его в августе. Он чудесно говорил по‑ немецки, с характерным швейцарским выговором, и почти не понимал по‑ русски. В середине зимы он говорил только по‑ русски.
|
|
|
Однажды утром ко мне входит в кабинет жена, ведет за руку упирающегося Волю и взволнованно говорит:
– Вот, дядя Витя, послушай‑ ка! У Воли есть хорошая новая синенькая шубка, старая ему теперь совсем не нужна. Пришла к нам бедная, больная прачка Марья Ивановна, с мальчиком Васей. У Васи совсем нет никакой шубки. Одет в какую‑ то рваную кофту, руки синие, весь дрожит. Я ему хотела отдать старую Волину шубку, а Воля разревелся, топает ногами, кричит: «Нельзя отдавать шубку, она моя! »
Я нахмурился.
– Как же это ты, брат, а? Неужели тебе не жалко Васю? На дворе мороз, ветер, а он раздетый. Ведь ему холодно. А у тебя лишняя шубка висит, и совсем тебе не нужна.
Воля стоял насупившись, на пушке розовой щеки висела блестящая слезинка. Он молчал и смотрел упрямыми глазами.
Я с упреком покачал головой.
– Ну, скажи, – а если бы мы с тетей Марусей так поступили с тобой? Выгнали бы на мороз в одной курточке, заперли бы дверь. Воля ходит, ему холодно, руки стали синие. Пришел, позвонился. Дядя Витя ему открыл: «Чего тебе надо? » Воля говорит: «Мне холодно? » – «А вам какое дело? Холодно, так холодно. Пошел вон! » И запер дверь.
Воля, подняв брови, обдумывал создавшееся положение. Вдруг он с вызовом сказал:
– А Воля опять позвонился!
– Ну, дядя Витя опять открыл, спрашивает: «Опять ты? Чего тебе надо? »
Воля топнул ногою и крикнул:
– Отдай мне новенькую синенькую шубку! Это моя шубка!
Пряча улыбку, я ответил сурово:
– Нет, это не твоя шубка, ее тебе сшила тетя Маруся, – думала, что ты хороший мальчик. А злому, жадному мальчику она не стала бы шить. Уходи!
Мы долго усовещивали Волю. Наконец он смирился, печально вздохнул и сказал:
– Ну, хорошо! Ну, отдайте.
После обеда Водя пришел ко мне в кабинет. Он всегда после обеда приходил ко мне в кабинет, – я лежал на диване с газетой, – садился мне на живот и говорил:
– Ну, расскажи сказку.
Я спрашивал:
– Про что же тебе рассказать?
– Ну… Ну… Расскажи… про корову.
И я начинал фантазировать про корову: был маленький мальчик Воля, к нему пришла в гости соседняя девочка Таня. Они играли ва дворе. Тетя Маруся им сказала: «Только, детки, не ходите на улицу». А они не послушались и вышли. Вдруг видят, идет корова. С большими острыми рогами. Мычит, – му‑ у! му‑ у! – и мотает головой. Дети побежали, корова за ними. Бегут, бегут. Устали. А корова все ближе. Танечка споткнулась и упала. Корова налетела на нее и стала бодать рогами. Девочка кричит: «Ай! ай! » – льется кровь, а корова рогами еще, еще! Потом бросила Танечку, побежала дальше за Волей. А у Воли уж нет больше сил, он не может бежать. Оглянулся – корова все ближе, все ближе…
|
|
|
Воля с ужасом слушал, вдруг быстро зажимал мне рот рукою и спешил вывести мораль, пока корова еще не добралась до него:
– И тогда дядя Витя сказал: «Вот видишь, всегда нужно слушаться тетю Маруею. Никогда больше не ходи со двора на улицу».
Он больше любил сказки без морали – вроде, например, про стулья, как они ночью, когда Воля спит, выбегают в сад, играют там в снежки, катаются на салазках, или про башмаки, как они ночью поссорились, как один убежал в столовую и заснул под диваном, – там его утром и нашли. Для Воли это были не выдумки, он все принимал всерьез и смотрел днем на стулья и башмаки как на существа, живущие таинственною, недоступною его глазам ночною жизнью.
Теперь, как всегда, Воля тоже уселся мне на живот и сказал:
– Ну, расскажи сказку!
Я стал рассказывать:
– Жил на свете маленький мальчик Воля. Тетя Маруся сшила ему хорошую новую синюю шубку. Прежняя, старенькая, ему была уже не нужна. Пришла бедная прачка Марья Ивановна с мальчиком Васей. У него совсем не было шубки. Тетя Маруся хотела ему отдать Волину старую шубку, но Воля не дал. Вася пошел домой и заплакал. Было холодно, дул ветер, мальчик весь дрожал. Воля смотрел в окошко, и ему не было стыдно. После завтрака он пошел с Акулей гулять. Воля, как он часто делает, побежал вперед Акуля ему кричала: «Воля! Не убегай так далеко! » Но Воля не слушался. Забежал за угол, побежал дальше, еще повернул за угол. Оглянулся – Акули нет. Улицы незнакомые. Как домой пройти? Он не знает. Стало темнеть…
|
|
|
Воля часто задышал и встревоженно слушал.
– Все темнее становится. Людей на улицах нету. Улицы какие‑ то темные, без фонарей. Только снег кругом белеет. Над заборами гудят голые деревья. Вдруг навстречу идет большой черный мужчина. Увидел Волю (зловещим басом): «А‑ а, какая у этого мальчика хорошая синяя шубка! Она и мне пригодится! » Поймал Волю, снял с него шубку и ушел. Воля остался в одной курточке. Холодно ему, руки озябли, мороз кусает уши и нос. А кругом все темнее и темнее…
– Вольфы кричат! – с плачем подсказал Воля: вдруг у него из памяти вынырнуло немецкое слово.
– Волки воют: уу‑ у! уу‑ у! Все ближе, ближе. Воля бросился бежать. Бежал, бежал… Вдруг видит – огонек. Он подошел, – домик. Воля позвонился. Вышла девочка. «Чего тебе, мальчик? » – «У меня нету шубки, мне очень холодно. Посмотри, какие у меня красные руки; как уши распухли… Мне холодно! Холодно! »
Глаза Воли налились слезами. Он дышал, всхлипывая, робко смотрел и ждал.
– Девочка говорит: «Ну, что ж, тогда зайди к нам, обогрейся. И знаешь, что? У меня всего только одна шубка, но как же быть? Ведь тебе холодно. Надень мою шубку. И я тебе объясню, как пройти домой. Ты где живешь? »
Воля поспешно ответил:
– Гоголевская улица, дом Смидовичев.
– «Ну вот. Обогрейся, отдохни, и пойдем».
Воля просиял и, улыбаясь, поправил на себе штанишки.
– Вдруг входит мальчик Вася. Увидел Волю и спрашивает девочку: «Ты ему шубку даешь? А ты знаешь, какой это мальчик? Это мальчик Воля. У него было целых две шубки, а у меня не было никакой. Мне было очень холодно, а он мне не дал». Девочка посмотрела на Волю…
Я грозно взглянул на него. Воля втянул голову в плечи, прикусил губу и исподлобья уставился на меня.
– «А‑ а! Ты тот самый жадный и злой мальчик Воля? Когда самому холодно, – просишь шубку, а когда другим холодно, – тебе все равно? Ничего тебе не будет. Пошел вон! » И пошел Воля опять на улицу. Еще стало темнее, еще холоднее…
Воля разрыдался.
– Долго еще ходил Воля по улицам. Наконец увидел человека, думал – опять черный жулик, хотел бежать. Смотрит, это дядя Витя. Дядя Витя привел его домой и сказал: «Видишь, Воля! Когда мы помогаем другим, то и другие нам помогают. А когда мы жалеем отдать что‑ нибудь другим, то и другие нам ничего не дадут».
Назавтра после обеда Воля опять, как всегда, пришел ко мне, сел мне на живот и сказал:
– Ну, расскажи сказку! – И поспешно прибавил: – Про стулья!
Но я сказал:
– Нет, про шубку.
И стал рассказывать:
– Был маленький мальчик Воля. Тетя Маруся сшила ему новую синюю шубку, а у бедного мальчика Васи шубки не было…
|
|
|
В глазах Воли мелькнуло страдание. Он насупился и скорбно стал слушать.
– Тетя Маруся сказала Воле: «Отдай ему старую шубку, она тебе теперь не нужна». Воля сказал: «Ну, конечно! Зачем же мне старая, если у меня есть новенькая? Отдадим старую шубку Васе, у него ничего нет, ему холодно»…
Воля облегченно вздохнул, поплотнее уселся на моем животе и с интересом стал слушать.
Я опять рассказал, как Воля пошел с Акулею гулять, как заблудился, как черный мужчина снял с него шубку, как Воля увидел огонек и пришел к девочке.
– Девочка сказала: «Ты озяб? Зайди к нам, обогрейся». Вдруг входит мальчик Вася…
Глаза Воли блеснули хищно и торжествующе. Он обеими руками зажал мне рот и докончил сказку:
– И тогда Воля ему сказал: «Сейчас же давай назад шубку, какую я тебе дал! Ишь какой! Мне теперь самому нужно! »
В комнате было темно. В соседней комнате накрывали ужинать. Я сидел с ребятами на диване и рассказывал сказку. Эту сказку я им уж много раз рассказывал, но они ее очень любят и все просят еще: ребята с дядей Витей пошли в лес, заблудились, остались в лесу ночевать, развели костер; заснули; вдруг вдали завыли волки. Все ближе. Ребята разбудили дядю Витю, и он прогнал волков.
На этот раз я конец изменил:
– Темно. Тихо, Вдруг слышат вдалеке: уу‑ у, уу‑ у! Волки, Все ближе. Ребята стали будить дядю Витю: «Дядя Витя, вставай! Волки! » – «А‑ а? » – «Волки! Поскорей вставай! » – «Ка‑ кие вол‑ ки? » Зевнул, повернулся на другой бок и опять заснул. А волки все ближе, сучки трещат под их лапами, глаза меж кустов горят… «Дядя Витя, дядя Витя! Да проснись же! Смотри, волки совсем близко! » – «А? Не мешайте мне, пожалуйста, спать! »
Маленькая Женя встала с дивана и сказала шепотом:
– А волки‑ то все ближе. А дядя Витя все спит. Я уж лучше пойду.
И на цыпочках ушла.
Таня начала раз такую сказку:
– Были воры. Они ели листья. И еще они ели сливы с косточками…
При чем листья и косточки? Вор – воплощение всего злого и недозволенного. А Тане строго запрещалось жевать листья и есть сливы с косточками.
– Я не люблю спать.
– Почему?
– Очень скучно.
– Как скучно?
– Если б я сны видел.
– Это кто?
– Мама.
– Кому?
– Моя.
– А это кто?
– Муся.
– Кому?
– Муся.
– Кому‑ у?
– Вот дурак! Сама себе. Никому.
– Никому…
Задумался.
– Это кто, сын Акулины?
– Нет, он ей больше уж не сын.
– Почему так?
– С бородой, с усами, – какой же сын.
– Маня, тебя как по батюшке звать, – Яковлевна?
– Нет, теперь уж нет.
– Почему?
– Умер он.
Трехлетний мальчик был болен, мать положила его спать с собой. Доктор стал строго выговаривать матери, что так она портит ребенка. Мальчик внимательно слушал и вдруг враждебно спросил:
– А почему же мама каждый день спит с папой и его не испортила?
Мать гуляла с Борей. С лаем бросилась на них собака. Боря испуганно заплакал.
– Не бойся, Борик, не плачь! Она не укусит… Не бойся!
– Да, говоришь: «Не бойся! » – а сама боишься! Я ведь вижу… Ай, мамочка!
Девочка – с прогулки на Гоголевском бульваре. Отец:
– Памятник Гоголя видела?..
– Видела.
– Что там Гоголь делает?
– Сидит… (Подумала. ) Дожидается.
Я спросил Марину (пяти лет).
– Марина, как ты думаешь, сколько мне лет?
Она внимательно поглядела на меня:
– Двадцать восемь, двадцать девять, может быть, тридцать… А вернее всего – восемьдесят.
Ира (пяти лет). Ей очень интересно увидеть те части тела, которые тщательно скрывают под одеждой. С бесстыдством невинности поджидает подходящего случая. Несколько семей купалось вместе, – в купальных костюмах. Галя (взрослая) вошла в кусты, чтобы снять мокрые трусики и одеться. Ира последовала за нею. И вдруг закричала купавшемуся отцу:
– Папа, иди скорей! Галя голая! Иди скорей, а то опоздаешь!
Все хохотали. Отец, смеясь, отвечал из реки:
– Сейчас бегу!
– Да скорей же! Ну вот… Опоздал! Ведь кричала я тебе! Эх, ты!
Она же:
– Как хорошо кто это придумал: летом цветут цветы, а осенью листья.
– Как Мишку вчера лупили!
– Ну что ж! А я небось не плакал.
В Коктебеле, на своей даче, крашу перила лестницы, ведущей наверх. Вокруг вьется Зинка. Все время в движении – прыгает, вертится, все ощупывает. Худенькая, голые ноги и руки – тонкие, как ниточки, круглая голова и оттопыренные уши, – совсем как дети рисуют девочек. На кончике вздернутого носа большая, смешная веснушка.
И все время одушевленно говорит:
– У нас, знаешь, где? – в Москве есть слон и звери все. Как называется? Зологи… Зологичешний сад! Ты был там? Курочки там, зайчики, хрюшки; еще там гуси. И еще там слон есть, – видишь дом этот? Еще большее.
– Ну, Зинка, врешь!
– О! Правда!.. И у него есть, – знаешь чево! Это не нос, а знаешь чево? – рука! Он отворяет свою, где он живет‑ то, спит? И яблоко может взять – и в рот себе. У него вот этот такой – вот так, а рот вот здесь.
Я отхаркнулся и плюнул за перила. Она замолчала, внимательно посмотрела – подошла к перилам, отхаркнулась и плюнула тоже. Потом заглянула в ведерко с краскою, озабоченно спросила:
– Не хватит краски?
– Хватит! Даже вот в этом соседнем доме можно бы все лестницы покрасить.
– Знаешь чево? Мы туда пойдем, попросим их: «У нас много краски осталось, можно у вас лестницу покрасить? »
– Вот еще! Нам самим краска понадобится! Если они даже сами придут, попросят, скажут: «Покрасьте нам лестницы! » – мы им ответим: «Нет‑ с, уж простите! Пойдите наймите себе маляров, красьте сами. А у нас нет времени этим заниматься. Что придумали, а? »
Зинка враждебно поглядела на дом и сказала:
– Ишь вы какие там!
На террасу соседней дачи вышел старик. Зинка не смогла сдержать негодования. Подбежала к оградке против террасы и крикнула старику:
– Делай сам! А мы тебе не станем! Ишь какой!
А мне стало очень стыдно.
Мы с нею знакомы с месяц. Сначала глядела зверьком, но потом сильно мы с нею подружились, и она от меня не отходила. Худенькая. Легонькая, как кукла. Я перекинул ее себе на плечо, потом спустил себе за спину головой вниз, держу за ноги. Она смеется быстрым, прерывистым смехом. Приседаю на корточки, говорю ей:
– Упирайся руками в землю, я тебя сейчас спущу.
Она не сообразила, как упереться, и ударилась локтем о землю. Вскочила, глаза блеснули испуганно и злобно, как у хищного зверенка, которого было приласкали и вдруг ударили. Я спокойно и уверенно сказал:
– Это ерунда! Подумаешь! Чтоб мы из‑ за этого стали плакать! Вот еще! Это ерунда!
Со слезами на глазах она повторила:
– Это йеренда!
– Конечно, ерунда! Они думают, мы заплачем! Из‑ за такого‑ то пустяка! Как же!
– Это йеренда!
– Ерунда, и больше ничего!
Взглянула на локоть: кожа содрана, на содранном месте, как росинки, выступили капельки крови. Опять глаза блеснули враждебно и чуждо. Я продолжал:
– Что крови‑ то немножко выступило? Эка! Мы этого не боимся! Подумаешь!
Она засмеялась.
– Это йеренда!
Слово было для нее новое, но оно сразу стало на свое место. Вечером, за ужином, она оглядела струп на локте и еще раз сказала сама себе:
– Это йеренда!
– Все комар мне на лицо садится. Я так разозлился. Нацелился – бац его по морде!
– Кого?
– Комара.
– Может быть, себя? Подумал.
– Ну, верно. Себя.
|
|
|
