11. Моральный менеджмент[72]Джона Хаслама

Итак, Джон Хаслам – один из первых представителей и сторонников использования моральной машины влияния. Это, впрочем, не означает, что он категорически отказывается от любых других способов воздействия. В восьмой главе «Наблюдений за безумием и меланхолией», которая называется «Лекарства от безумия», Хаслам весьма подробно описывает средства физического воздействия: кровопускание, очистка желудка, вызывание рвоты, применение камфары, опиума, холодных и теплых ванн, подчеркивая, что при определенных условиях они оказывают благоприятное воздействие.

В 1795 году Джон Хаслам получил назначение в Бетлемскую больницу. Он выполнял обязанности психиатра, хотя официально являлся аптекарем. Хаслам работал в «команде» из трех человек: вместе с врачом Томасом Монро, который появлялся в больнице не чаще раза в месяц, и хирургом Брайаном Кроутером, безумным алкоголиком, закончившим жизнь пациентом Бедлама.

Будучи формально аптекарем, Хаслам на деле выполняет функции психиатра, но при этом не верит ни в медицину, ни в психиатрию, ни в какие теории, ни в какие нозологические категории. Все свои силы он направляет на то, что называет «моральным управлением (moral management)». Этому он посвящает отдельную книгу – «Размышления о моральном управлении безумными субъектами» (1817).

Только не нужно думать, что сторонник морального влияния – это благо, что Хаслам – нежный, заботливый, добрый доктор. Отнюдь. Его описывают как циничного, жестокого, высокомерного, враждебно настроенного ко всем окружающим человека. Его надменное отношение к психиатрам, его амбиции «практически доходили до профессионального бреда величия»[73].

Хаслам пропитан неприязнью к теориям и любого рода абстрактным размышлениям. Он враждебно настроен в отношении нозологии, любая таксономия для него лишена какого бы то ни было смысла. При этом он написал множество книг – впрочем, как он полагал, строго практической направленности, без каких‑ либо теорий, которые, как известно, всегда можно заподозрить в близости бреду. Кстати, его книга «Здравый ум» (1819) стала первой работой по судебной психиатрии на английском языке. Любая теория для Хаслама – уже бред. С одной стороны, вслед за Фрейдом и Лаканом можно действительно сказать, что утверждение Хаслама не лишено здравого смысла. Любое систематическое связное построение едва ли может избежать привлечения фантазматических деталей, и Фрейд не случайно сторонился слова «система». Лакан же попросту связывает научную систематизацию с воображаемым заблуждением (mé connaissance). Нельзя сказать, понимает Хаслам или нет, что само деление умов и идей на здравые и больные уже предполагает теорию, но то, что такое деление сомнительно, ему понятно. Выступая однажды в качестве судебного психиатра, на вопрос, находится ли подсудимый в здравом уме, он сказал: «Я никогда не видел ни одного человека, который был бы в здравом уме»[74].

Мэтьюз для Хаслама – особый случай. Ему, как мы поняли, посвящена отдельная книга – «Иллюстрации безумия». Из этой книги следует, что цель Хаслама отнюдь не заключалась в том, чтобы лечить Мэтьюза. Цель – доказать, что Джеймс Тилли Мэтьюз – безумен. Во всяком случае, вся первая часть книги – это история психиатрических комиссий, которые созывались по требованию родственников, и каждый раз вывод был один: пациент – неизлечим. Не кто иной, как Хаслам, изо всех сил противился неоднократным попыткам вызволить Мэтьюза из Бедлама. Мы еще остановимся на этом вопросе подробнее, а пока скажем лишь, что стремление самого Мэтьюза, его семьи, его друзей доказать, что он здоров, приводили лишь к тому, что Хаслам с еще большим усердием утверждал обратное и добивался того, чтобы Джеймс Тилли Мэтьюз не покидал стен Бедлама. Следующие слова Фуко вполне можно отнести на счет Хаслама: «терапевтическая операция заключается вовсе не в нахождении врачом причин болезни. Чтобы эта операция увенчалась успехом, врач не нуждается ни в какой‑ либо диагностической или нозографической работе, ни в каком‑ либо дискурсе истины»[75]. Речь и в данном случае идет о борьбе, о столкновении двух сил, о соперничестве между Хасламом и Мэтьюзом. Исцеление заключается в признании больным правоты, истины доктора, то есть в признании больным своей болезни как заблуждения, ошибки, или, говоря языком Хаслама, Мэтьюз должен принять мысль врача, сделать ее своей: он одержим больными идеями, и, стало быть, его место – Бедлам. Впрочем, в случае Мэтьюза не стоит исключать истинность и паранойяльного сценария политического заговора. По меньшей мере, об этом свидетельствует письмо лорда Ливерпуля, отправленное 7 сентября 1809 года управляющему Бетлемской больницы, в котором он «рекомендует продолжать удерживать некоего субъекта, лунатика по имени Джеймс Тилли Мэтьюз» до самой смерти[76].

Парадокс скорее в том, что при всей своей моральной нацеленности на излечение пациента (но не Мэтьюза) Хаслам остается верным – впрочем, неоднозначно и непримитивно – научной традиции органицизма[77]. Он убежден в телесном, органическом происхождении заболевания, и потому лечением его должны заниматься врачи. Одной из вершин органицизма, напомним, станет прославленный доктор Даниэля Пауля Шребера – Пауль Флексиг. Пауль Флексиг, автор книги «Локализация умственных процессов» (1896), как известно, пришел в психиатрию, будучи патологоанатомом. Джон Хаслам в течение нескольких лет работал в Бетлемской королевской больнице аптекарем, фармацевтом; он не был патологоанатомом, но мозг тоже любил вскрывать. Благодаря своим глубоким практическим познаниям в области препарирования этого органа управления пациентом – уже после увольнения из Бетлемской больницы – он получил степень доктора медицины в Университете Абердина в 1816 году.

Для Хаслама безумие противоположно разуму и здравому смыслу, как тьма свету, а само безумие – оппозиция мании и меланхолии, о чем он сообщает на одной из первых страниц своего труда «Наблюдения за безумием и меланхолией» (отметим, что Хасламу все же не удается избежать категоризации, не получается совсем отказаться от теории: есть здоровые и больные, есть безумные и меланхолики, есть меланхолики и маньяки). Если первая глава посвящена определению безумия, а вторая – его симптомам, в которой, в частности, сообщается об особом органе чувств, через который пробирается безумие, – об ухе, то вся пространная третья глава повествует о вскрытии мозга безумных. В этой главе описано тридцать семь клинических случаев, и каждый случай завершается описанием вскрытия. Похоже, никакой строгой корреляции между поражением головного мозга и безумием Хаслам не обнаруживает, хотя у маньяков увеличены боковые желудочки головного мозга. Вскрытие показывает, что при меланхолии вообще нет никакой зависимости между состоянием мозга и психикой.

Согласно органицистской традиции, причина душевных расстройств лежит в органе, в мозге. Но не для Хаслама. Он прямо задается вопросом, что является причиной, а что следствием: является ли безумие причиной поражения мозга, или мозг оказывается поврежденным в результате расстройства психики. Так что органицизм его, в отличие от такового Пауля Флексига и множества его сегодняшних последователей, действительно весьма ограниченный. В том, что касается этиологии безумия, текст Хаслама оказывается гетерогенным. В этом мы убеждаемся и дальше.

В отношениях мозга с идеями не все так однозначно, но дело и не, как можно было бы предположить, в расстройстве органов восприятия. Хаслам полемизирует с сенсуализмом Джона Локка, говоря, что причина безумия не лежит в области обмана восприятия – скорее, сам обман восприятия объясняется болезнью мозга. Впрочем, еще раз скажем: Хаслам – далеко не Флексиг. В пятой главе «Наблюдений за безумием и меланхолией» он пишет: «Причины, которые мне удалось с уверенностью определить, можно разделить на физические и моральные»[78]. К первым относятся интоксикации, удары по голове, горячка, ртуть и т. д., а ко вторым – длительное переживание горя, страстное неудовлетворенное желание, религиозный ужас, внезапный страх… В качестве отдельной причины Хаслам называет зависимость психических процессов от небесных тел, в первую очередь, конечно, от Луны, откуда и закрепившееся за безумными название – лунатики.

В этой же главе Хаслам затрагивает и вопрос наследственной предрасположенности. И на сей раз стоит сказать, что, в отличие от многих сегодняшних ученых, он не дает однозначного ответа. Причем, если Хаслам и говорит, что в том случае, когда «один из родителей безумен, более чем вероятно затронуты безумием окажутся и его потомки»[79], то ответ этот отнюдь не отличается биологизмом наследования. Уж скорее, это вопрос наследования культурного, или, попросту говоря, воспитания:

Из причин, называемых моральными, величайшее число может скорее быть возведено к ошибкам воспитания, которые зачастую насадили юному разуму те семена безумия, которые при самых незначительных обстоятельствах готовы взрасти[80].

Одна из важнейших мыслей Хаслама: нельзя вдаваться в содержание того, что говорит пациент. В этом нет ни малейшего смысла. Разве есть смысл в том, чтобы вдаваться в содержание бредовых мыслей? Но в то же время ничего, кроме убеждения, у доктора не остается. «Представьте себе болезнь идей. Каким образом нам осуществлять лечение? »[81] Ответ очевиден: «если безумие – это болезнь идей, то мы не можем предложить никакого телесного лечения (no corporeal remedies for it)»[82]. Итак, лечить идеи можно только идеями.

Лечить и сохранять. Пациент клиники – талисман клиники. Джеймс Тилли Мэтьюз, описывая банду, управляющую машиной влияния, писал, что она «относится к нему как к „талисману“, как к ключу от плана мирового господства, однако Мэтьюз также был талисманом Хаслама, тайным оружием доктора в его собственных грандиозных схемах»[83]. Пока Хаслам вел записи о Мэтьюзе, Мэтьюз делал заметки о Хасламе. В общем, вполне правомерной оказывается следующая мысль: «Дуэль между Джоном Хасламом и Джеймсом Тилли Мэтьюзом образует комплексный и интригующий пример folie à deux»[84].

В 1816 году Джон Хаслам, сторонник не физического, но морального воздействия на пациентов, был уволен из психбольницы за жестокое обращение со своими подопечными – странно, если учесть, что сам он считал телесные наказания и жестокое обращение не только бесчеловечными, но и бесполезными в деле лечения. Главное ведь для него было добиться от пациента уважения, подчинения, признания авторитета. Видимо, иногда других способов заставить себя уважать ему порой не оставалось.

В 1815 году Джеймс Тилли Мэтьюз скончался. После его смерти Палата общин предприняла расследование, вероятно по заявлению племянника Мэтьюза, который утверждал, что Хаслам, дабы утвердить свой авторитет, приковал пациента к стене палаты. В результате расследования был обнаружен далеко не один обнаженный прикованный пациент. Джон Хаслам был уволен.