13. Параноидная шизофрения или частная собственность?

Полное название труда Джона Хаслама – «Иллюстрации безумия: представление одного случая безумия и не менее примечательных различий в медицинских мнениях о развитии природы приступов и манере рабочих событий; с описанием мучений, переживаемых от разрыва бомб, разламывания лобстера и удлинения мозга». В этой книге Хаслам рассуждает об уме и безумии Мэтьюза, он приводит буквальный отчет о том, во что верит Мэтьюз, его бредовые переживания. Из предисловия следует, что книга – «акт справедливости» и «вопрос любознательности». Хаслам не ставит в ней никаких диагнозов, он буквально иллюстрирует безумие. Впервые у так называемых разумных читателей появилась возможность заглянуть в столь привлекательный безумный ум и увидеть фантастический мир, можно сказать, своими глазами – по крайней мере, силой своего воображения. Более того, он заранее предупреждает «умного читателя», что слова самого Мэтьюза взяты в кавычки и представляют собой точную копию им сказанного. Тем самым мы действительно имеем дело, как сказал бы Лакан, с означающими самого пациента. Книга, как следует из предисловия, ориентируется тремя главными героями, которых Хаслам называет с большой буквы: Писателем, Читателем, Безумным.

Писатель, включая Читателя в воображаемый паноптикум, иллюстрирует, наглядно изображает на письме Безумие.

Еще раз: в случае Мэтьюза у Хаслама не было цели его лечить. Об этом свидетельствует не только и не столько книга, сколько показание Хаслама перед Судом королевской скамьи в ноябре 1809 года[92], в котором он утверждает, что с момента появления в Бетлемской больнице в 1797 году Мэтьюз был и оставался безумным. После годичного испытательного срока пациент был признан неизлечимым больным. Причем Хаслам уделяет особое внимание политическому контексту, утверждая, что пациент убежден в том, что его лишили свободы из‑ за заговора, предпринятого против него предателями и врагами Англии. В заговор вовлечены первые лица чуть ли не всех стран мира – от Америки и Франции до России и Пруссии. Сам пациент, по словам доктора, представляет себя Императором всего мира и утверждает, что царствующие в мире особы – самозванцы и узурпаторы. Пациент также убежден, что в самую сердцевину его мозга был установлен магнит, позволяющий химикам, работающим на политиков, извлекать из его головы мысли. Магнит действует как прослушивающее устройство. Разумеется, упоминает в своем отчете Хаслам и гигантскую машину влияния, обслуживаемую могущественными агентами. В общем, со слов доктора, можно сказать, что у пациента два симптома: иногда он ощущает себя автоматом (automaton), которым управляют агенты, а иногда – Императором всего света. Как сказали бы сто лет спустя, у него бред преследования и бред величия.

Чтобы убедить королевский суд в безумии Мэтьюза, Хаслам, по крайней мере предположительно, к своему «Показанию» приложил фрагмент текста пациента, начинающийся со слов «Джеймс, Абсолютный, Единственный и Наивысший Священный Всеобщий, Всевластный Архивеликий Архисуверен, Всеимперский Архивеликий Архивластелин, Всеимперский Архивеликий Архиимператор Всевышний и т. д. Двадцатое Марта Тысяча Восемьсот Четвертого»[93].

Примерно на таком же синтаксисе выстроен весь этот текст. В содержательном отношении в нем можно выделить следующие «фигуры»:

• бред величия Мэтьюза, о котором свидетельствует начало, но на котором беспредельное самовозвышение не останавливается, и вся эта эскалация самопрославления может настолько же восприниматься серьезно, насколько и как не лишенная самопародии барочная аллегория;

• заговор, в который втянуты чуть ли не все страны и города мира, а также в связи с ними – долги и необходимые выплаты;

• заговору и бреду преследования содействуют машины, в том числе машины влияния, обслуживаемые бандами злодеев, вооруженных магнитами, ядами, флюидами и испарениями.

Благодаря книге «Иллюстрации безумия» случай Джеймса Тилли Мэтьюза стал первым задокументированным случаем того расстройства, которое получило в ХХ веке название параноидной шизофрении. Историки психиатрии зачастую прямо говорят о том, что это первый случай описания шизофрении, хотя, как известно, в качестве отдельной нозологической единицы ее ввел Эмиль Крепелин под латинским названием dementia praecox в 1893 году, а слово «шизофрения» появилось в 1908 году благодаря Эйгену Блейлеру.

Впрочем, в случае Джеймса Тилли Мэтьюза речь если и идет, то не столько о диссоциациях и шизофрении, сколько о паранойе. Паранойяльный бред включает в себя, как известно, бред преследования, бред отношения (все вокруг имеет отношение к субъекту), бред контроля. Все это мы находим на страницах «Иллюстраций» Хаслама. Особенное внимание мы обращаем на бред тотального контроля, ведь пневматический станок– «первый прибор, специально созданный, чтобы контролировать разум, тело и волю»[94]. Паранойя, можно сказать, – это сверхбдительность, сверхподозрительность, понимание того, что вокруг – враги, шпионы и, говоря языком Лакана, похитители наслаждения. Так страх социальных, экономических, технологических перемен будет в дальнейшем, во времена неконкретизируемой третьей машины влияния, обеспечиваться расстройством нарциссизма. Об этом мы подробно поговорим в заключение нашей истории, а сейчас вернемся к мысли о паранойяльной шизофрении у Джеймса Тилли Мэтьюза.

Кто‑ то скажет, конечно, что феномен шизофрении был, но имени у него не было. Кто‑ то скажет, что феномен был, но называли его по‑ другому. Кто‑ то – что не было ни имени, ни феномена. Шизофрения распространяется вместе с Современностью. Трудно не согласиться с мыслью, что в психиатрических описаниях, предшествующих случаю Мэтьюза, с трудом можно найти симптоматику, которая соответствовала бы столь распространенной сегодня паранойяльной шизофрении, и действительно возникает искушение сказать: «шизофрения – должно быть расстройство, распространившееся в современный индустриальный век»[95]. Все это вполне убедительно, если принять во внимание то, что мир изменился. Что это значит? Радикально изменился мир машин, с которыми неразрывно связан человек, изменился мир человека, претерпевшего в связи с этими машинами совершенно новое для себя отчуждение, и, наконец, изменились сами отношения между людьми.

В случае, который последует в нашем повествовании за Джеймсом Тилли Мэтьюзом, в случае Наталии А. параноидная шизофрения уже не будет вызывать – в рамках психиатрического дискурса, разумеется, – ни малейшего сомнения. Даже психоаналитик Виктор Тауск называет свой труд «О возникновении „аппарата влияния“ при шизофрении». Майк Джей пишет, что примерно в 1800 году произошло нечто драматичное если не с самим безумием, то с его пониманием, и мы можем «подогнать Джеймса Тилли Мэтьюза под первый случай шизофрении, и случай этот говорит не столько об этом человеке, сколько о мире вокруг него»[96].

Мир вокруг – Бедлам. Мир вокруг – Хаслам. Хаслам пишет. В нем отчуждено знание Мэтьюза. Не зря доктор говорит об «устойчивой антипатии» со стороны пациента. У него скорее взаимная симпатия с убийцами, обслуживающими машину влияния. К доктору никакой симпатии, ведь он хранит его в Бедламе как талисман. Неудивительно, что Мэтьюз однажды использует слово «талисман» вместе со словом «собственность». Мэтьюз принадлежит Хасламу. Он – его частная собственность.

Как уже говорилось, первая часть книги посвящена описанию бесконечных комиссий, доказывающих, что Мэтьюз – неизлечимый лунатик. Хаслам говорит о самых высоких инстанциях и показаниях самых уважаемых экспертов. Он убежден в том, что двух мнений здесь быть не может: либо Мэтьюз, как свидетельствуют авторитеты, безумен, либо он, как утверждает противоположная сторона (судя по всему, друзья, родственники и сам пациент), разумен, ведь «не может быть так, чтобы человек был в своем уме и вне себя одновременно»[97]. И далее следует удивительный пассаж. На чем основан авторитет? – задается вопросом Хаслам и дает ответ: на степени доктора, на том, что, получив такую степень, человек становится ученым, и называть его невеждой язык уже не поворачивается. Впрочем, продолжает он, правда и то, что «доктор может быть слеп, глух и нем, глуп и безумен, но все же его диплом защищает его от обвинений в невежестве»[98]. Такой вот парадокс: доктор может быть безумен, но его показания все равно разумны, ведь он защищен степенью доктора наук.

В такой ситуации еще более понятно такое положение дел, при котором Мэтьюз должен приговорить себя сам, и в книге нужно просто дать ему слово. В этом нет ничего удивительного. Во‑ первых, у Хаслама на момент написания книги научной степени нет, он не доктор. Во‑ вторых, как мы помним, он вообще противник каких бы то ни было теорий, нозологий, интерпретаций.

Интересно, что Хаслам идет наперекор времени. В XIX веке психиатрическая практика действовала на перекрестке двух дискурсов – нозологического и патологоанатомического. Первый вырабатывал позитивистскую сетку типов психических заболеваний, а второй установил органическую корреляцию. Хаслам лишь отчасти признает второй, связанный с его практикой, но никак не первый – на его взгляд, с практикой не связанный никак. Интересно, что психиатрия

развивалась под эгидой двух этих дискурсов, но никогда не пользовалась ими или пользовалась только как референтом, как системой отсылок, в некотором роде ярлыков. Никогда психиатрия XIX века не применяла непосредственно то знание или квазизнание, которое постепенно накапливалось либо в рамках большой психиатрической нозологии, либо в области патологоанатомических изысканий[99].

Эти два дискурса, по словам Фуко, не задавали никакого направления развитию самой психиатрии, а скорее выполняли роля гарантов истинности ее практики. Сама практика «оставалась безмолвной»[100].