Глава 14. «для бешеных русских места нет»

«Россия как уличная девка: надень на нее новое нарядное или старое заштопанное платье, она как была потаскухой, так и останется. Америка всегда старалась прогнать ее с центральных улиц на задворки»
Президент США Д.Эйзенхауэр

14.1. Новая Россия в мировом разделении труда:
объект «трофейного освоения»

В параграфе … показано, что современные представления о международном разделении труда связаны с традиционным понятием «технологической пирамиды», «этажи» которой не совпадают не только с национальными, но даже и с корпоративными границами.
Параграф … рассматривает дробление структуры субъектов современной глобальной конкуренции и появление качественно новых ее участников. В частности, крупные негосударственные структуры приобретают важные функции государств (а мелкие, слабые или просто ленивые государства, соответственно, эти функции теряют), сближаясь с ними в том числе и в экономическом плане, включая участие в международном разделении труда.
С одной стороны, это означает неопределенность системы международного разделения труда и, соответственно, невозможность однозначного ответа на вопрос, с кем сопоставлять Россию в его рамках, так как все участники мировой конкуренции конкурируют со всеми, почти независимо от своей организационной формы.
Но с другой стороны - и это важнее - общее размывание субъектности слабых стран распространяется и на Россию. Рассматривая ее место в международном разделении труда, мы должны понимать, что под этим именем могут пониматься совершенно разные сущности, в зависимости от выбора которых (обусловленного в первую очередь социальным положением и системой интересов делающего этот выбор) представления о ней могут изменяться до неузнаваемо.
Если под Россией понимать ориентированные на экспорт сырьевые компании (в том числе мелкие и средние), вывод будет один. Если группу крупнейших «олигархических» корпораций, значительная часть которых включила в свой состав ориентированные на внутренний рынок обрабатывающие производства, - другой. Если совокупность властно-хозяйственных конгломератов, сложившихся на региональном и местном уровнях, - третий. В качестве России можно рассматривать и эффективную инфраструктуру вывода капиталов из страны, их легализации и частичного возвращения обратно, и остатки обрабатывающей промышленности, и, в конце концов, население, 15% которого загнано реформаторами в натуральное хозяйство, - в огородничество и собирательство.
Наиболее разумным с экономической точки зрения подходом является рассмотрение России как совокупности российских предприятий. Однако в этом случае возникает вопрос о критерии отнесения предприятий к числу российских.
Простейший перебор показывает, что однозначного критерия такого рода нет. Место регистрации? - но масса российских предпринимателей, в том числе инвесторов, работает в России через иностранные компании, зарегистрированные иногда даже не в оффшорных зонах. Место уплаты основной части налогов в качестве критерия принадлежности в условиях российского налогового права напоминает отрывок из учебника по логике для сумасшедшего дома: в число «наиболее российских» попадает крупный налогоплательщик McDonald's.
Наиболее надежным, объективным и, как правило, молчаливо подразумеваемым критерием национальной принадлежности предприятия является принадлежность его собственников. Однако в нашей стране «буксует» и этот подход: реальная структура собственности, хотя и начинает постепенно выходить «на свет» из-за стремления к росту капитализации, в целом остается - и еще длительное время будет оставаться - непрозрачной, укрытой от стороннего взгляда запутанными системами оффшорных компаний.
Иностранный бизнес часто действует в России через формально российские компании (классический пример - скупка ГКО в 1996-1998 годах), а российские предприниматели, наоборот, для повышения защищенности и вящего авторитета оформляют свой бизнес на иностранные компании. О недостаточности критерия права собственности свидетельствует вся новейшая история России, пестрящая примерами, когда собственник действовал в ущерб своему предприятию в пользу структуры, контролирующей его финансовые потоки или даже их относительно небольшую часть.
Существенно, что недостаточность права собственности как критерия национальной принадлежности той или иной компании объясняется слабостью права собственности. Для здоровой рыночной экономики главным критерием принадлежности служит основное хозяйственное отношение - собственность. Для неразвитых же стран из-за слабости этого отношения (часто вызванной их неразвитостью, но всегда способствующая ей) он не работает.
При российском уровне защиты права собственности это право на самом деле не является доминирующим, поддается насильственной отмене и, соответственно, не может выступать в качестве объективного критерия национальной принадлежности.
В наших условиях наиболее обобщающим критерием такого рода могло бы быть то, в чьих национальных интересах действует соответствующая компания. Недостатками являются крайняя расплывчатость ключевого понятия «национальные интересы», допускающего самые дикие демагогические изыски, отсутствие сформулированного понятия «национальные интересы России» и, наконец, устарелость самого этого критерия (ибо, помимо национальных государств, появилось множество других, почти равноправных с ними субъектов глобальной конкуренции). Не менее важно то, что в условиях последовательного проведения российским государством недостаточно адекватной экономической политики данный критерий позволит заклеймить часть действующих в стране компаний как «антироссийские», но ничего не скажет об их принадлежности.
Даже если рассматривать не сегодняшнюю России, а простейший абстрактный пример - ориентированную на экспорт сырьевую экономику, - мы и то не можем дать на вопрос о субъектности однозначный ответ.
Понятно, что территория, на которой находится то или иное месторождение, сама по себе не может быть критерием принадлежности, - это не экономическая, а просто географическая характеристика. Месторождение может разрабатываться кем угодно и в чьих угодно интересах. В качестве примера достаточно указать, что даже до известных приобретений корпорации BP лицензии на разработку не менее 25% российских запасов нефти уже принадлежали иностранным компаниям.
Понятно также, что критерием принадлежности производства по добыче сырья является не столько право собственности, сколько присвоение прибыли. Если прибыль достается ТНК или государству - ответ ясен. Но если она достается формально национальной корпорации, дальнейшая судьба этой прибыли, ведущей к подлинному хозяину, может быть любой - и в обычных условиях из-за высокой трудоемкости работы и эффективности механизмов «заметания следов» в международных финансах проследить пути и механизмы ее перераспределения практически невозможно.
Кроме того, при осуществлении крупных инвестиций, например, освоения нового месторождения крупная корпорация концентрирует в нем прибыль, вывозимую из целого ряда стран. В результате в случае использования данного критерия нефтяной гигант мирового уровня сегодня может оказаться казахской, завтра - российской, а послезавтра и вовсе иракской компанией.
В принципе возможна ситуация, когда контроль над предприятием настолько раздроблен, что никто, никакая группа субъектов экономики не может взять на себя ответственность за его развитие. В результате предприятие оказывается фактически бесхозным и постепенно деградирует. Такое порой происходит и с крупными корпорациями с раздробленным акционерным капиталом.
Отсутствие единого общего критерия принадлежности того или иного предприятия к России позволяет использовать такой формальный признак, как соответствие любым нескольким критериям такого рода из достаточно широкого и репрезентативного набора критериев. Однако не с формальной, а с содержательной точки зрения это не исправляет положения: получается, что в экономическом смысле такого места, как Россия, просто не существует (как, впрочем, не существует и многих других слабых и не способных проводить самостоятельную политику государств).
Таким образом, реальное положение России в международном разделении труда оказывается не столько даже плохим, как это принято считать, сколько в определенной степени ненаблюдаемым.
Наиболее разумный подход к оценке места той или иной страны в международном разделении труда ориентирован на технологический аспект и учитывает как уровень доминирующих в этой стране технологий, так и их вписанность в мировые технологические рынки, а также перспективы их развития и усложнения.
С этой точки зрения Россия находится в критическом положении, так как самые высокие технологии (а с ними капитал и интеллект) концентрируются в США, похуже - у Японии и Европы, еще похуже - у стран АСЕАН и Латинской Америки. Россия же, уничтожившая при помощи реформ свои высокие технологии, закрепляется в положении сырьевого придатка (причем не столько развитых стран, сколько глобальных монополий, а также Китая и Индии) с как минимум 100 млн.чел. избыточного с точки зрения этой функции населения. Это кошмар, о котором в начале XXI века писали все подряд, с газеты «Завтра» до газеты «Сегодня», - а затем привыкли и стали воспринимать его как нормальное состояние.
Однако исследователи, оценивающие перспективу, отзываются о России еще жестче. Ведь в рамках развития традиционных технологий в условиях глобализации у нас нет шансов. Из-за плохого климата (а хозяйственная деятельность ведется у нас в самых холодных в мире условиях) и, что значительно более важно, управления (которое нельзя улучшить быстро) издержки нашего производства во всей обозримой перспективе будут отчетливо выше среднемировых. Поэтому концентрация на любом относительно простом производстве не приведет ни к чему, кроме банкротства.
Разрушив свою технологическую пирамиду, отличавшуюся от западной и конкурировавшую с ней, мы не можем вписаться в нижние «этажи» технологической пирамиды-победительницы, как это уже сделали относительно развитые страны Восточной Европы.
Россия может выжить и тем более развиваться только за счет сложных производств, компенсируя положительной интеллектуальной ренты отрицательную интеллектуальную и климатическую. Однако разрушение страны в результате катастрофы 1992 года, страшная деградация образования, здравоохранения и человеческого капитала не позволяют нам воспользоваться этой возможностью.
Эти отвратительные перспективы весьма четко подтверждаются международной экономической статистикой.
Однако все это еще не самое страшное. Полбеды, что у нас плохие позиции в структуре разделения труда. Полбеды, что по мере вырабатывания технологического задела СССР (которого в целом хватит не более чем еще на пять-семь лет) они будут становиться все хуже. Беда в том, что даже нам самим совершенно непонятно, что это такое - «у нас», что это такое - «Россия».
Размывание суверенитета и самого понятия государства в результате процессов глобализации происходит во всем мире, однако для России этот процесс является наиболее болезненным. Ведь Россия - единственная страна, которая всегда, на всем протяжении своей истории самоидентифицировалась именно как государство. И когда растворяется и становится все менее четко определенным понятие «государство», такие понятия, как «Франция», «Германия» и даже «Люксембург» остаются. А вот понятие «Россия» растворяется, так как выясняется, что русские - это не только и столько народ сам по себе, сколько в очень большой степени принадлежность к государству, являющемуся носителем образующей этот народ культуры.
Наш народ едва ли не единственный в мире, самоназвание которого является не существительным, а прилагательным, означая принадлежность составляющих его людей государству.
В результате с разрушением российской государственности возникает ощущение, что России как страны в мире больше нет. Искусственность образования «Российская Федерация» как с экономической, так и с национально-культурной (не говоря уже об исторической) точки зрения только усиливает это ощущение.
В экономическом плане она и по сей день, несмотря на посткризисное восстановление, остается своего рода «трофейным полем», осваиваемым вахтово-колониальным методом. Как в Антарктиду, туда высаживается десант, забиваются киты, отлавливаются пингвины, откалываются айсберги - и все это вывозится. При кризисах или нарушениях коммуникаций фактории колонизаторов частью разбегаются и вымирают, частью съедаются туземцами, но это не способно ни повысить уровень экономического развития самой территории, ни улучшить ее вполне прозрачные перспективы.
Таким образом, беда не в том, что для России нет места в международном разделении труда. В конце концов, приложив руки и голову, его можно создать или завоевать, - примерами тому пестрит вся история человечества. Беда в другом: как обособленной и специфичной совокупности, объединенной общими интересами, ни России как таковой, ни российской экономики в международном разделении труда больше не существует. Получается, что создавать или завоевывать будущее просто некому - и не для кого.
При этом значительная часть экономики России носит ненаблюдаемый и не поддающийся статистической оценке характер. Так, по официальной статистике ВВП России оказывается существенно меньше ВВП такой страны, как, например, Финляндия. На самом деле это неверно; колоссальное занижение масштабов российской экономики возникает даже не столько из-за обширной «теневой сферы», составляющей не менее трети ее, сколько потому, что значительная часть российской экономики никак не участвует не только в мировом, но и внутрироссийском разделении труда.
Соответственно ее нельзя пересчитывать не то что в доллары (чтобы потом сопоставлять с экономиками других стран), - ее нельзя пересчитывать даже на рубли: ведь она не участвует во внутрироссийском разделении труда, не представляется на российский рынок и, таким образом, не имеет и в принципе не может иметь адекватной рыночной оценки. НАТУРАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТО - 15%. ВЫШЕ УБРАТЬ ПОВТОР.
Недооценка национального ВВП из-за невозможности учесть эту продукцию накладывается на его недооценку из-за невозможности учесть продукцию, поставляемую непосредственно в развитые страны в рамках внутрифирменной кооперации - технологических цепочек, полностью включенных в состав транснациональных корпораций. Например, насколько можно понять, около 15% экспортируемых из России алмазов вывозится контрабандой. Около 80% технологических разработок, вывезенных из России при помощи лицензий или просто технической документации, вообще никак, нигде и никогда не учитывались на ее территории (и, соответственно, в составе ее ВВП), хотя бы в качестве простых затрат на исследования и разработки.
В итоге российская экономика существует не как часть мировой, а как некий параллельный мир, откуда, как из «бутылочки Кляйна», появляются высокоэффективные товары и технологии, не имеющие себестоимости. Они созданы запредельными усилиями иной, прошлой, более не существующей советской цивилизации, а в новых условиях оказываются доставшимися новым колонизаторам - как иностранным, так и отечественным - даром. Деньги как бы приходят из ниоткуда - так, как это последний раз было во времена колониальной торговли пряностями и драгоценностями.
В этом отношении Россия является для развитого мира последним, на сей раз технологическим и интеллектуальным Эльдорадо. Поэтому развитые страны не заинтересованы в ее включении в международное разделение труда. В самом деле: какое международное разделение труда может быть у Кортеса и инков? Конкистадоры приходят, забирают все ценное, - в том числе и людей, поскольку речь идет об интеллектуальном отборе, - и уходят, совершенно не заботясь о благополучии разграбленной ими территории.
Благодаря этому развитым странам, опять-таки объективно, совершенно не нужна Россия как субъект международного разделения труда. Им нужны отдельные талантливые индивидуумы, самое большее - отдельные эффективные группы исследователей, которые могут быть легко интегрированы в крупные проекты и так же легко при необходимости выброшены из них.
Конечно, на более низких «этажах» технологической пирамиды многие российские предприятия встраиваются в технологические цепочки ТНК и выполняют в их рамках отдельные операции. Однако понятно, что в этом случае корпорация концентрирует прибыль в головной компании. Если не происходит целенаправленного освоения российского рынка, ТНК заинтересована, как правило, даже не в развитии соответствующего завода, но лишь в его поддержании - потому, что мощность и номенклатура производства диктуется чисто технологическими требованиями и емкостью рынка.
Является ли такое предприятие, которое расположено в России, на котором работают русские и которое принадлежит русским (не только формально, но и реально - ведь корпорации, включившей завод во внутрифирменную кооперацию, не нужно тратиться на его покупку: он и так никуда не денется), российским? Вряд ли.
Даже с традиционной и неприятной для «национальной гордости великороссов» точки зрения на Россию как на сырьевой ресурс перспективы ее участия в международном разделении труда выглядят крайне неблагоприятно. Ведь наибольший интерес в современном сырьевом бизнесе сегодня вызывает не добыча сама по себе, а контроль за ресурсами: контролируя ресурсы, вы контролируете будущее и представления людей об этом будущем, что более прибыльно, чем тривиальная добыча.
Однако установление контроля за российскими ресурсами, в отличие от их добычи, не имеет отношения к участию России в международном разделении труда. Пользуясь избитыми литературными аналогиями, можно сказать, что политика развитых стран в отношении наследства СССР, находящегося на территории России, напоминает дележ шкуры оглушенного медведя, который в ходе этой дискуссии велеречиво и вдумчиво рассуждает о своей роли в мировой истории и организации своего конструктивного и взаимовыгодного взаимодействия с группами охотников и мародеров.
Следует отметить, что в отношении инфраструктуры - энергетики и транспортных систем, которые с технологической точки зрения своей капиталоемкостью и простотой весьма напоминают сырьевой сектор - корпорации развитых стран опять-таки объективно занимают примерно аналогичную позицию. Ведь они стараются захватить ресурсы, которые будут долгосрочно эксплуатироваться.
В борьбе за наследство СССР (а это не только ресурсы производства в виде сырья, инфраструктуры и предприятий, но и рынок сбыта) корпорации развитых стран не заинтересованы в появлении лишних наследничков. Соответственно, не заинтересованы они в появлении самостоятельной и адекватной России, сознающей и отстаивающей свои интересы и являющейся в силу этого субъектом международного разделения труда.
Таким образом, российские лидеры ошибочно принимают за интеграцию России в мировую экономику и занятие ей нового места в международном разделении труда совершенно иной процесс, действительно идущий полным ходом. Этот процесс - раздел и присвоение наследства Советского Союза при помощи институтов и систем международного разделения труда. Когда наследство будет частью поделено, частью исчерпано, а частью разрушено, Россия перестанет представлять интерес для мировой экономики и выпадет из системы международного разделения труда как никому не нужная и не способная ничего производить территория.

14.2. Глобальное отторжение,
или пикник на обочине трансъевразийской магистрали.

«Мы не гангстеры, мы русские»
(из кинофильма «Брат-2»)

Помимо того, что Россия, как показано в предыдущем параграфе, по объективным и не связанным ни с чьим злым умыслом причинам не может найти приемлемого места в международном разделении труда, ее проблемы усугубляет настороженное, доходящее до инстинктивной враждебности отношение к ней как руководства, так и общественного мнения ряда ведущих развитых стран.
Эта настороженная враждебность сохраняется, несмотря на совершаемые уступки, взаимную поддержку и действительную общность интересов по ряду важнейших проблем. Она тем более удивительна, что Россия уже совершенно явно не представляет собой никакой угрозы для развитых стран. Многочисленные попытки воссоздать ее образ как «империи зла», предпринимаемые в самых различных целях, носили в целом локальный характер и не могли привести к заметному результату, если бы не опирались на прочный фундамент глубоких, неосознаваемых и при этом широко распространенных устойчивых представлений.
Первая причина глобального отторжения лежит на поверхности. В самом деле: не далее как в предыдущем параграфе мы увидели неопределенность самого понятия «Россия». Для внешнего наблюдателя под этим названием скрывается то ли вообще ничего (а пустота, которую природа, как известно, не терпит, всегда пугает), то ли нечто неизвестное, совершенно не соответствующее традиционным представлениям (а неизвестность пугает еще больше пустоты), то ли воспоминания о временах, когда развитый мир испытывал ужас перед одной мыслью о потенциальных возможностях и скрытых желаниях Советского Союза.
Страх же, чем бы он ни был вызван, естественно проявляется через инстинктивное отторжение.
Страх перед неизвестностью и непонятностью как причину отторжения России многократно усиливает наличие русских, безусловная реальность которых для жителей развитых стран парадоксально оттеняет ненаблюдаемость самой России как субъекта мирового хозяйства и международных отношений и усиливает непонимание ситуации: России нет, но благополучные, энергичные и нимало не напоминающие беженцев люди из нее заполонили весь мир.
Общение с этими людьми вызывает у представителей развитых стран новый, на сей раз культурно-цивилизационный шок.
Действительно, России, может быть, уже и нет, - но русский народ, выкованный советским периодом в качественно новую «историческую общность», безусловно, остался. Главным, если можно так выразиться, «народообразующим» фактором является не национальность или религия, но культура, - почти единственная собственно российская реальность сегодняшней России, причем распространившаяся далеко за ее пределы.
То, что во всем мире эмигрантов из республик бывшего СССР зовут «русскими», - далеко не только признак хозяйской лени и барского нежелания вдаваться в чужие этно-географические нюансы. Это еще и четкое, хотя и инстинктивное выражение осознания культурной общности, проявившееся через советскую культуру, которая выросла из русской и имела с ней больше всего общего.
Естественно, что культура понимается в наиболее широком смысле - как устоявшаяся система ценностей, особый способ мироощущения, мировоззрения, совокупность определенных технологий взаимодействия с миром.
И в этом смысле русские действительно кардинально отличаются от всего развитого мира, от всей западной цивилизации.
Если рассмотреть основные пары устойчиво противостоящих друг другу и при этом бесспорных самих по себе ценностей - например, свободу и ответственность, эффективность и справедливость, закон и порядок, - представители российской и западной культур сделают противоположный выбор. В российском типе ментальности справедливость или равенство всегда превалирует над свободой, с одной стороны, и эффективностью - с другой. Коллективизм доминирует над индивидуализмом, а правда над законом.
В то же время в отличие от представителей азиатских, латиноамериканских или африканских культур, которые спокойно живут в западном мире, будучи включенными в него через систему общин, русские за рубежом пугающе для всех остальных сторонятся друг друга и не создают замкнутых сообществ.
Это единственный народ мира, эмигрировавшие представители которого так и не создали в США ни одного землячества! Современный русский старается жить и действовать в одиночку (классическое пожелание клиентов, которое уже давно перестало шокировать турагентства: «Хочу туда, где нет русских»), но при этом он глубоко отчужден и от западного мира, казалось бы, культивирующего индивидуализм.
Хотя в России коллективизм в целом всегда превалирует над индивидуализмом, в мире нет - и это подтверждено социологическими исследованиями - больших индивидуалистов, чем современные русские (в этом отношении мы превосходим даже американцев, по инерции все еще считающихся эталоном индивидуализма).
Поэтому самой глубокой, фундаментальной причиной отторжения России Западом является ее культурная чужеродность, ощущаемая на подсознательном уровне.
Эти ощущения дополнительно усугубляются вызванной глобализацией тенденцией ко всеобщей, в том числе культурной универсализации. Так как эта универсализация осуществляется на основе американской массовой культуры, а глобализация как проект (а не как естественный процесс) направлена на повышение конкурентоспособности США, в первую очередь национальной, любая особость инстинктивно воспринимается ими как бунт против их национальных интересов, как противодействие, которое надо подавить.
Именно отсюда (наряду, конечно, с детски инфантильным мессианством американцев) и проистекает американское неприятие любой особости и ее восприятие как потенциальной угрозы, плавно перерастающее в понимание обеспечения национальной безопасности США как обеспечения всеобщего единообразия, по крайней мере на мировоззренческом, то есть культурном (в широком смысле слова «культура») уровне.
Но даже и такое, заведомо гипертрофированное восприятие культурных различий между Россией и США как потенциальной угрозы национальной безопасности последних многократно усиливается некоторыми особенностями русской национальной культуры.
Наиболее значимо среди них то, что Россия - единственная в мире страна, которая почти никогда за всю свою историю не обладала национальным в полном смысле этого слова государством. Правящий слой практически всегда если и не этнически (что тоже бывало часто), но культурно был чужд своему народу, он почти всегда был носителем совершенно иной культуры, чем основная часть населения страны, а в отдельные периоды даже говорил на языке, непонятном для этого населения, и сам не понимал по-русски.
Это было внешним проявлением раскрытого в параграфе … фундаментального противоречия российского общества между вынужденно европейскими по своей сути индивидуальными хозяйствами и столь же вынужденно азиатским государством, объединяющим и защищающим эти хозяйства при помощи самого грубого насилия, какое только можно представить.
В этом отношении слова Зюганова об «оккупационном правительстве» реформаторов являются не тонким наблюдением и не лихой метафорой сильно затянувшегося политического момента, но полноправным наследием многовековой исконно русской традиции отношения населения России к своему государству. Конечно, сегодня выражение «оккупационный режим Александра Невского» или Ивана Грозного не может вызвать ничего, кроме улыбки, - но не стоит забывать, что во времена Золотой Орды все русские князья, включая и Александра Невского, утверждались на этой должности именно татаро-монголами, а основной их управленческой функцией был сбор дани - ясака. Иван Грозный же объединял Россию и вовсе методом прямой оккупации, не останавливаясь перед вполне языческими зверствами. Даже Октябрьская революция во многом была попыткой угнетенных народов, культурно отличающихся от русского, прийти к власти в преимущественно русской тогда стране.
Однако главной проблемой и трагедией России - повторим - были все же не методы отдельных царей, но культурная пропасть между государством и населением. Общество, и особенно его образованная часть, воспринимало государство как врага, и в любой момент, как только ему давалось малейшее послабление, старалось одолеть или хотя бы обезвредить его, совершив тем самым национальное самоубийство. Именно поэтому не только все ослабления власти, но и все поползновения к демократии вызывали у лучшей, наиболее развитой части общества не созидательные устремления, но не более чем яростное испытание государства «на прочность», фатально выталкивающее его к реакции.
В этом смысле отношение русских людей к своему государству оказывается недоступным для понимания представителям не только европейской, но и восточных цивилизаций. И для немца, и для китайца национальное государство, при всех своих недостатках, является своим, родным, выстраданным, когда-то кого-то от чего-то охранявшим и кому-то в чем-то помогающим, до сих пор старающимся, успешно или не очень, поддерживать определенный и в целом полезный для всех баланс социально-политических сил.
В России же государство практически всегда в той или иной степени было «врагом народа», причем врагом, абсолютно, на самом глубинном культурном уровне чуждым этому народу.
Прекрасно если и не сознавая, то ощущая это, российское государство держало свой народ «на коротком поводке», при необходимости искусно направляя его не находившую утоления ярость на своих противников (как внешних, так и внутренних). Когда же это государство ослабло, изумленный мир увидел, что русские точно так же, как они до этого рвали внешних врагов, разорвали свое собственное государство, а с ним - и свою собственную страну.
Несмотря на бахвальство отставных ЦРУшников и крепких задним умом экспертов, мир убежден - и совершенно правильно - что СССР, вторую, а по многим показателям и первую сверхдержаву мира уничтожили сами русские. И, сделав из этого вполне естественные выводы, представители Запада подсознательно воспринимают их как «ходячую катастрофу», чудовищных терминаторов, органически не способных ни на что, кроме разрушения, способных при сосредоточении в достаточном количестве уничтожить любую цивилизацию, - в том числе и современных развитых стран.
Так непонимание из-за культурных различий и страх перед неизвестным дополняется страхом перед вполне понятной угрозой насилия и разрушения, являющимся наследником впечатанного на генетическом уровне испуга перед СССР. Этот страх усиливается даже не анализом, а простым восприятием катастрофических событий, произошедших в России после распада Советского Союза.
Помимо прямой враждебности к государству, агрессивная реакция общества на его ослабление была вызвана еще и четким ощущением, что экономика СССР лишается скрепляющих ее элементов и вот-вот рухнет, превратившись в описанное в предыдущем параграфе трофейное пространство.
С этого момента всякие усилия по развитию народного хозяйства потеряли смысл. Единственным экономически оправданным видом деятельности стал захват трофея и его вывоз в безопасное место (в роли которого выступали развитые страны). И в этом отношении самыми большими иностранцами в России показали себя сами русские - в силу как более четкого понимания ситуации, так и, безусловно, меньшей цивилизованности. Таким образом, как и во время Великой Октябрьской революции, русские не только сами разрушили, но еще и сами разграбили свою страну.
Если вернуться к приведенному в прошлом параграфе примеру с медведем, иностранцы занимались (и занимаются до сих пор) относительно рутинным и цивилизованным дележом его шкуры, в то время как «новые русские» вырезали у живого еще зверя почку и понеслись с ней в парижские рестораны, совершенно не интересуясь последствиями своей деятельности.
В самом деле: раз России, традиционно осознаваемой через лютое государство, больше нет, надо вывезти из образовавшегося трофейного пространства все, что только можно. Как провидчески говорил кот Бегемот у Булгакова по поводу своего мародерства на пожаре: «Бросился в огонь - спас селедку. Потом бросился еще раз - спас халат». (И вывез он, обратите внимание, все это спасенное имущество в конце концов не куда-нибудь под Калугу, а именно в развитые страны!)
Таким образом, русские не просто угробили исторически враждебное им их же собственное государство - вместе с этим государством они разорвали и свою собственную страну.
И проблема отношения к русским со стороны цивилизованного мира весьма схожа с проблемой отношения к отцеубийце. Даже если папа был плохой, сильно пил и бил маму, и даже если ясно, что убившего его сына по тем или иным причинам не посадят в тюрьму, - с ним можно общаться, его даже можно пожалеть, но никто и никогда не захочет выдать замуж за отцеубийцу свою дочку. Не только из брезгливости, но и из простого чувства самосохранения: свекру довольно странно рассчитывать, что его в случае чего пожалеет человек, только что убивший своего собственного отца.
Отношение представителей развитых стран к русским во многом определяется тем простым фактом, что все мы, жители бывшего СССР, только что (в историческом аспекте 12 лет - это «только что») совершили на глазах всего мира чудовищное злодеяние. Мы с небывалой яростью и остервенением разорвали на части и уничтожили если и не процветавшую к тому времени, то все же вполне благополучную страну - вдобавок ко всему еще и свою собственную.
И поэтому сегодня мы можем сколь угодно долго и энергично порицать американцев, в течение трех месяцев абсолютно неспровоцированно уничтожавших цветущую европейскую Югославию, а затем обрушившихся на Ирак. После того, что мы сами сделали со своей собственной Родиной, наше праведное негодование выглядит несколько странным. Американцев, в конце концов, можно понять - в отличие от нас, они стирали с лица земли все-таки чужие страны.
Когда же демократические пропагандисты пытаются объяснять Западу, что уничтожали-де мы не Родину-мать, а коммунистическую заразу, они загоняют себя в простейший логический тупик. Ведь когда кто-то побеждает врага, то после победы и освобождения занимается восстановлением нормальной жизни, нормального хозяйства. И если допустить, что смысл разрушения СССР заключался в победе россиян над коммунистами (хотя те не свалились с Марса или из ЦРУ, а были теми же самыми россиянами), то после освобождения своего дома в нем было бы логично провести генеральную уборку, а затем начать понемногу, по словам романтика Солженицына, «обустраивать» свою землю.
Так делали прибалты, так поступали восточноевропейцы и многие бывшие социалистические страны Азии. Однако не нужно было жить в России последние 12 лет, чтобы понять, что эта идиллическая картинка и близко не лежала к реалиям проведенных реформ. Как реформаторы всех мастей, так и широкие массы брошенных в рынок граждан относились к доставшейся им стране примерно с той же заботой и конструктивностью, что и герои романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» - к произведениям мастера Гамбса.
Изложенное сформировало простое и по-человечески понятное восприятие русских на Западе: это люди, которые ни с того ни с сего убили своих родителей (действительно, не слишком симпатичных и даже порой опасных, но все же…), разграбили собственный дом, своими руками запалили его и, все в крови и копоти, заявились с только что украденными узлами в гости к своим соседям, заявив, что последние тысячу лет мечтали исключительно об интеграции и взаимовыгодном сотрудничестве.
Надо оценить западную политкорректность - за редкими исключениями нас не спускают с лестницы. С нами не поступают так, как поступило бы в аналогичной ситуации большинство русских читателей этой книги. Но, черт возьми, это не значит, что нам стоит обижаться на подозрения, что мы стучимся в благополучный дом только для того, чтобы еще раз убить хозяев, украсть что можно и спалить остальное, после чего снова пойти дальше!
И не надо, оправдываясь, кивать на Горбачева с Ельциным - свою историю последних 15 лет мы делали сами, по глупости или корысти, точно так же, как наши предки сами делали Октябрьскую революцию, коллективизацию и сталинский террор. Ну, правда, и доведшего страну до ручки «святого» царя свергали, и Гитлера побеждали, и запускали Гагарина в космос, и отпускали полмира на волю (шаг неэффективный и невыгодный, но честный и благородный) тоже, понятно, не «засланн