 |
Никуда мы не поедем! . Военный перекрёсток. Вот так мама. .
|
|
|
|
НИКУДА МЫ НЕ ПОЕДЕМ!
— Ты поедешь в эвакуацию к тёте Зое, — сказал папа.
— Никуда он не поедет от меня, — сказала мама.
— И я нахожу, что это ни к чему, — произнёс Иван Фёдорович Блинчик. — Мы, трое взрослых, поднимем этого молодого товарища. Как-нибудь.
— Он поедет в эвакуацию к моей сестре Зое в Ташкент, — сказал папа.
— Не поедет он! — крикнула мама. — Твоя Зоя его и не приглашает. Не хочу я, чтобы мой Михаил был в тягость какой-то тёте Зое.
— В тягость никогда не следует, — начал Иван Фёдорович, но папа не дал ему кончить.
Он очень обиделся, что мама назвала его Зою «какая-то». Папа сказал так:
— Зоя — моя сестра, и я не позволю тебе, Наташа...
В это время я потихоньку вытащил у Ивана Фёдоровича свисток и свистнул.
— Извините, — сказал я, — но мне никак нельзя ехать. И пожалуйста, не ссорьтесь. Я раненый человек, у меня нога болит, ко мне в гости разные люди могут прийти, а я — здрасте, уехал к тёте Зое в Ташкент. Алексей Павлович придёт, военный лётчик, или майор Груздь из танковых войск, или полковник Свиридов, или ефрейтор Мельник. Что вы тогда скажете?
Очень долго все спорили. До тех пор, пока не пришёл Геня Лошадкин.
— Здравствуй, Лошадкин, — сказал я, — вы разве не уехали?
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Геня, — привет вам всем. Никуда мы не уехали. Мама моя работает сестрой в госпитале, папа мой находится на военной службе...
— Это товарищу Лошадкину полезно очень, — заметил Иван Фёдорович. — Наша армия сделает его вполне дисциплинированным товарищем.
— Ну, а мы с сестрой Леночкой сидим дома, — добавил Геня. — И занимаемся. Наша школа теперь переехала в подвал, и я пришёл узнать, будешь ли ты, Мишка, учиться дальше.
|
|
|
Все замолчали, глядя на меня.
Я тоже помолчал. В военном госпитале майор Груздь всегда отвечал не сразу, а подумавши.
— До праздника я ещё посижу дома, — сказал я, — потому что у меня побаливает моё ранение. Ну, а после праздника я пойду учиться.
ВОЕННЫЙ ПЕРЕКРЁСТОК
Не узнать наш перекрёсток теперь.
Витрины магазинов заложены мешками с песком. Много окон забито фанерой. А там, где раньше был цветочный магазин, теперь дзот. Это на тот случай, если какие-нибудь сумасшедшие фашисты попробуют прорваться в город. Дальше нашего перекрёстка им всё равно не пройти.
Совсем изменился наш перекрёсток.
Помните мою школу?
Ну, ту самую, в которой я учился и где я буду учиться, когда мы разобьём фашистов?
Так она вовсе теперь не школа, а госпиталь. Военный госпиталь вроде того, где меня лечили после моего ранения. Туда привозят с передовой раненых командиров и красноармейцев и лечат их. И оттуда они возвращаются обратно в свои военные части.
Всё теперь стало по-новому, по-военному. На нашем доме, например, стоят зенитные пушки. И по нашей лестнице теперь часто ходят зенитчики. Один даже меня спросил:
— Ты почему это, браток, с костылём? Шалил, наверное?
— Нет, — сказал я, — это осколочное ранение.
Зенитчик остановился, и другие зенитчики тоже остановились.
— Видали? — спросил мой молодой зенитчик. — Видали, что делается? Такого молодого товарища ранили фашистские кровопийцы. Ну ладно же!
Трамваев теперь очень мало ходит мимо нас.
И машин тоже мало.
А троллейбусы совсем остановились. Так что Ивану Фёдоровичу почти что нечего регулировать на нашем перекрёстке.
Очень изменился наш перекрёсток нынче.
Ничего не поделаешь: война.
ВОТ ТАК МАМА...
Что только делается на нашем перекрёстке...
Представляете себе? Геня Лошадкин, тот самый, который когда-то катался на трамвайной колбасе и даже поломал троллейбус, этот Геня Лошадкин потушил две бомбы-зажигалки. Но этого ещё мало. Та самая Леночка, которая когда-то потерялась, ну, Леночка Лошадкина, дочка того самого Лошадкина, который когда-то накидал апельсиновые корки на тротуар, — эта Леночка насобирала в своём дворе и по квартирам сто двадцать семь пустых бутылок. Знаете, для чего? Для горючей жидкости, чтобы бросать под танки. Вот так история... Я сижу дома со своим костылём, Геня в это время тушит зажигалки, а Леночка останавливает фашистские танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. То есть она не бросает, а собирает. Ну, одним словом, помогает...
|
|
|
Но это ещё что!
Гораздо интересней — с моей мамой.
Знаете, кто она?
Она командир взвода подрывников.
Помните, она всё училась, писала в тетрадках, ходила на занятия, пенал у неё даже свой был, и я ей бомбы раскрашивал.
Так вот она научилась, оказывается.
Пока я лечился от скарлатины и от ранения, она ещё одни курсы прошла — моя мама.
И хотя она просто в берете ходит и в ватнике, она настоящий командир взвода.
Ну просто невозможно пересказать, какая у нас была история.
Я даже не знаю, с чего начать.
Ну вот с чего. С налёта. Опять они прилетели и опять стали кидать, А я это очень не люблю. Я сразу начинаю дрожать, и не потому, что я трус, а потому, что мне уж очень больно было, когда меня ранили. Возьмут да второй раз ранят. Ну его!
И потом, уж очень мне неудобно с костылём по тёмной лестнице ходить взад и вперёд. Вообще в это время очень темно было, потому что осень и от синих лампочек толку мало.
Завыла сирена воздушную тревогу. Прилетели фашисты. А я никуда и не пошёл, ни в какое бомбоубежище. Лёг на кровать, подушкой ухо закрыл и лежу. И думать про это не хочу. Один я дома — мама в своём взводе, папа в своей пожарной команде, Иван Фёдорович Блинчик стоит на посту.
Вдруг ка-ак ударит!
Даже дом наш весь подскочил и зашатался. А взрыва никакого нет.
Что, думаю, такое?
Полежал я ещё, полежал, вдруг слышу: по всем этажам зашумело, по лестнице люди побежали, двери хлопают. А по радио играют отбой воздушной тревоги.
Стал я свою холодную картошку кушать, вечернюю порцию — три картошки. Покушал — бац! — дверь отворилась, и на пороге с синим фонарём стоит мой знакомый милиционер — Иван Фёдорович.
|
|
|
— Попрошу, — говорит, — без задержки освободить помещение. Две минуты вам на сборы, и отправляйтесь к вашему товарищу Гене Лошадкину.
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что в соседний дом попала бомба замедленного действия и каждую минуту может взорваться. Ясная картина?
— Так ведь в соседний, — говорю я, — а не в наш. Это они могут взорваться, а не мы. Пусть они и освобождают помещение в две минуты.
Тут Иван Фёдорович даже ногой топнул:
— Приказываю выполнять моё приказание. Надевайте вашу куртку. Берите ваш костыль. Опирайтесь на меня. Живо! И хлебные карточки ваши возьмите, потому что без карточек вы тоже можете погибнуть.
Вышли мы и видим картину: возле соседнего дома всё огорожено проволокой и военные стоят. А один большой кистью пишет на доске:
Бомба замедленного действия. Тихий ход!
Я тоже пошёл потише. А Иван Фёдорович говорит:
— Это к вам не относится. Это к машинам относится. Идите быстрым ходом, а мне ещё других жильцов надо выводить — старушек, старичков и детей, у которых отсутствуют военные знания. Привет семье Лошадкиных...
Оставил он меня и вернулся обратно.
А я тут же встретил Геню Лошадкина.
— Слышал? — спрашивает.
— Слышал, — отвечаю.
— Она вот-вот разорвётся, — говорит Геня Лошадкин. — Интересно будет посмотреть. Говорят, в ней внутри часы тикают. Они на секретное время поставлены. Как до этого секретного времени дойдут — так всё и взорвётся. Это — ах, нет, это уж будьте покойны...
— А где она лежит?
— Там, далеко во дворе, в подвале.
Вот пока мы так разговариваем, вдруг подъезжает грузовая полуторка. Совсем возле нас остановилась. К машине сразу подбежал какой-то командир и докладывает, какая это замедленная бомба, и где она лежит, и когда она упала. А из машины выходит моя мама. Можете себе представить? Это ей командир докладывал! Точно она генерал — мама.
Я как крикну:
— Мама!
Она как обернётся:
— Мишка? Ты почему тут? Уходи отсюда!
|
|
|
И — ко мне. А командир ей что-то тихонько шепчет. Она меня обняла, целует, губы у неё холодные, и сама как-то вся вздрагивает. Поцеловала, потом командиру говорит:
— Пожалуйста, товарищ командир, присмотрите за моим сыном, пока я работать буду. А то он за мной пойдёт, я его знаю.
Капитан — цап меня за плечи и держит. И Геню заодно — Лошадкина. А маме в это время инструменты подают в мешке — железные какие-то. И капитан ей говорит:
— Ни пуха вам ни пера, товарищ. — И всем своим скомандовал: — Смирно!
А сам руку под козырёк, и все военные, которые тут были, тоже руку под козырёк. И так мама между ними прошла — тоненькая, в берете, моя мама Наташа. Что, думаю, такое? А сам чего-то боюсь.
|
|
|
