Социология познания и массовых коммуникаций 2 глава

Это систематическое пренебрежение проблемой надежности, воз­можно, было унаследовано представителем социологии познания от историков, входящих в число его интеллектуальных предшественни­ков. Ибо в работах историков разнообразие интерпретаций обычно считается не проблемой, которую нужно разрешить, а роком. Оно признается (если признается вообще) с покорностью судьбе, смешан­ной с некоторой гордостью за артистическое и, следовательно, ин­дивидуализированное многообразие наблюдений и интерпретаций. Так, в своем введении к первому, основополагающему тому заду­манного им четырехтомника, посвященного Томасу Джефферсону, Дюма Мэлон делает следующее заявление, довольно точно характе­ризующее также позиции других историков относительно их соб­ственной работы: «Другие исследователи будут интерпретировать того же самого человека и те же самые события по-другому: это практи­чески неизбежно, так как он был центральной фигурой исторических дискуссий, эхо которых все еще доносится до нас»*.

Эта доктрина различных интерпретаций одних и тех же событий настолько широко распространилась среди историков, что в той или иной форме она почти наверняка присутствует в предисловиях к боль­шинству исторических трудов. Если история укладывается в тради­ции гуманитарных дисциплин, литературы и искусства, эта концеп­ция сразу же становится понятной. В контексте искусства это про­возглашение возможности любой конечной интерпретации (хотя бы и чисто условное) в одно и то же время служит и выражением професси-

* Слова выделены Р. Мертоном. — Примеч. пер.

ональной скромности, и описанием постоянно повторяющегося опыта: историки обычно многократно пересматривают интерпретации людей, событий и социальных движений. Именно по этой причине ученые тоже не ожидают «конечной» интерпретации, хотя их отношение к много­образию интерпретаций совсем другое.

Чтобы понять эту подспудную установку по отношению к надеж­ности, выраженную историками и представителями социологии по­знания, нам не требуется порывать с доктриной неизбежного много­образия интерпретаций. Но мы лучше поймем эту доктрину, если со­поставим ее с точкой зрения, обычно встречающейся в трудах ученых, особенно физиков, и в меньшей степени — в трудах социологов. Там, где историк спокойно и даже с какой-то веселой покорностью судьбе ожидает появления различных интерпретаций одних и тех же данных, его коллеги-ученые считают это признаком временной неустойчиво­сти, порождающей сомнения как в надежности наблюдения, так и в адекватности интерпретации. Как странно звучало бы предисловие в работе по химии, где утверждалось бы (как это делают историки), что «другие будут по-другому интерпретировать те же самые данные, ка­сающиеся окисления; это практически неизбежно...». Действитель­но, в науке могут существовать и часто существуют различные теоре­тические интерпретации; это не является предметом спора. Однако эти различия рассматриваются как свидетельство неадекватности кон­цептуальной схемы, а возможно, и исходных наблюдений, и исследо­вание предназначено именно для того, чтобы устранить эти разли­чия. Действительно, именно потому, что все усилия концентрируют­ся на успешном устранении из науки различных интерпретаций, а консенсус призван заменить многообразие мнений, мы справедливо можем говорить о кумулятивной природе науки. Кумулятивность тре­бует, помимо всего прочего, исходных наблюдений. К тому же искус­ство — именно потому,- что оно концентрирует свое внимание на раз­личиях, которые служат выражением индивидуальности и личности художника, если не на его частных восприятиях, — в этом смысле не является кумулятивным. Труды по искусству кумулятивны в некото­ром ограниченном смысле — в том смысле, что они делают доступ­ными для людей все больше произведений искусства; все они могут быть рядоположены. Тогда как научные труды как бы надстраивают­ся один над другим, образуя при этом структуру, состоящую из взаи­мосвязанных, подтверждающих друг друга теорий, и обеспечивающую понимание многочисленных наблюдений. Если иметь в виду эту цель, то, разумеется, надежность наблюдения совершенно необходима.

Это краткое отступление по поводу возможного источника без­различного отношения европейского варианта к надежности как ме-

тодологическои проблеме может пролить свет на основания его бо­лее общего безразличия к методам исследования. В социологии по­знания сохраняется в качестве самой основной ориентация познания на гуманитарные науки, а вместе с ней — антипатия к стандартиза­ции данных наблюдения и их интерпретаций.

Напротив, в американском варианте интерес к методологии уси­ливает систематическое обращение к таким проблемам, как пробле­ма достоверности. Как только этим проблемам начинают уделять си­стематическое внимание, их природа становится все более понятной. Например, такие открытия, как открытие американского исследова­теля массовых коммуникаций, который утверждает, что с точки зре­ния контент-анализа высказывание «чем сложнее категория, тем ниже надежность» относится к такому типу, который просто не встреча­ется в европейской социологии познания. Этот пример показывает также, какова цена, заплаченная за методологическую точность на этой ранней стадии развития социологии. Ибо с тех пор как было установлено (без всяких исключений), что надежность уменьшает­ся по мере того, как возрастает сложность системы категорий, про­изводилось заметное давление в пользу работы с самыми простыми, одномерными категориями, чтобы достичь высокой надежности. В своем крайнем пределе контент-анализ будет иметь дело с такими абстрактными категориями, как «благоприятный, нейтральный, не­благоприятный», «положительный, нейтральный, отрицательный». Это часто сводит на нетту самую проблему, которая вызвала кжизни данное исследование, причем ее необходимой замены релеватными в теоретическом отношении фактами не происходит. С точки зрения европейского исследователя, это пиррова победа. Она означает, что надежность была достигнута за счет отказа от теоретической релеват-ности.

Может показаться, что мы слишком серьезно воспринимаем чис­то риторические фигуры и тем самым допускаем, что европейский и американский подвиды в действительности представляют собой от­дельные интеллектуальные виды, не способные к скрещиванию и не имеющие общего потомства. Конечно же, это не так. Приведем кон­кретный пример: в последней главе этой книги говорится о возмож­ном использовании метода контент-анализа в социологии познания; этот метод предназначен для того, чтобы исследователь мог систе­матически (а отнюдь не импрессионистски) концентрировать свое внимание на работе английских ученых семнадцатого века и уста­новить — не окончательно, но объективно, — в какой мере потреб­ности экономики связаны с направлением научных исследований этого периода.

Как можно было предположить (это предположение уже выска­зывалось выше, причем имеются указания на то, что оно ни в коей мере не является просто социологическим), признание достоинств каждого варианта следует совместить с отказом от их недостатков. В некоторых случаях так и было сделано. Такое взаимное оплодотворе­ние создает здоровый гибрид, обладающий интересными теоретичес­кими категориями одного из родителей и методами эмпирического исследования другого. Контент-анализ популярных биографий в по­пулярных журналах, выполненный Лео Лоуенталем, представляет собой многообещающий образец того, чего можно ожидать, когда та­кой союз станет более частым². Прослеживая изменения в содержа­нии этих популярных биографий — переход от «идолов производства» к «идолам потребления», — Лоуенталь пользуется категориями, за­имствованными из важной европейской традиции в социальной тео­рии. А чтобы определить, является ли это изменение действительным или мнимым, он заменяет импрессионизм европейского варианта си­стематическим контент-анализом американского. Гибрид явно пре­восходит каждую из двух чисть1х пород.

Другой областью исследований, в которой интерес к методикам у представителей европейского варианта полностью отсутствует, а у представителей американского варианта чрезвычайно высок, явля­ется проблема аудитории, то есть проблема потребителей культуры. Европейский вариант отнюдь не игнорирует то обстоятельство, что доктринам, если они хотят быть эффективными, требуется аудито­рия; однако он не занимается этим сколько-нибудь систематически и серьезно. Он пользуется случайными, неполными и непроверенны­ми данными. Если книга имела громкий успех, если число изда­ний можно установить, если в некоторых случаях можно опреде­лить также число распространенных экземпляров, то по условиям европейской традиции можно предположить, что все это говорит об аудитории нечто значимое. Рецензии, выдержки из случайных дневниковых записей отдельных читателей, импрессионистские до­гадки и предположения современников также считаются впечатляю­щими и значительными свидетельствами о размере, природе и соста­ве аудитории и о ее реакциях.

В американском варианте, разумеется, многое обстоит по-друго-^МУ- То, что является большим пробелом в исследовательской страте­гии европейской социологии познания, становится основным пред­метом интереса в американских исследованиях массовых коммуни-

Lowcnthal L., «Biographies in popular magazines». — Lazarsfeld P. Fand Stanton F. (editors), Radio Research, 1942-1943 (New York: Duel), Sloan and Pearce, 1944). - При-^МеЧ- автора.

^ертон «Социальи. теория»

каций. Были разработаны продуманные и точные методики измере­ния не только размера аудитории некоторых массмедиа, но также ее состава, предпочтений и, до некоторой степени, даже ее реакции.

Одной из причин того, что изучению аудитории уделяется не оди­наковое внимание, является различие центральных проблем в двух областях социологии. Представитель социологии познания прежде всего ищет социальные детерминанты, определяющие перспективы интеллектуала, то, как он пришел к своим идеям. Следовательно, ауди­тория обычно интересует его только в том случае, когда она оказыва­ет воздействие на интеллектуала; для него достаточно принимать ее во внимание только тогда, когда ее принимает во внимание интел­лектуал. С другой стороны, исследователь массовых коммуникаций почти с самого начала интересуется прежде всего воздействием mass media на аудиторию. Европейский вариант обращает внимание глав­ным образом на структурные детерминанты мышления; американ­ский — на социально-психологические последствия распростране­ния того или иного мнения. Один сосредоточивается на источнике, другой — на результате. Европейский вариант задается вопросом, каким образом вообще появились именно эти идеи; американский вариант — вопросом о том, каким образом эти идеи, возникнув, воз­действуют на поведение.

Поняв эти различия интеллектуальной ориентации, легко понять, почему европейский вариант пренебрегал исследованием аудитории и почему американский вариант был так привержен этому. Можно также задаться вопросом, не определяются ли эти центры интеллек­туальной сосредоточенности, в свою очередь, структурным контек­стом, в котором они возникают. Существуют указания на то, что дело обстоит именно таким образом. Как отмечали Лазарсфельд и другие авторы, исследования в области массовой коммуникации получили широкое распространение в ответ на требования рынка. Жесткая кон­куренция между некоторыми mass media и некоторыми агентствами в каждом из mass media вызвала экономический спрос на объективное измерение размера, состава и реакций аудитории (тех или иных га­зет, журналов, радио и телевидения). В своей погоне за максималь­ной отдачей от каждого доллара, вложенного в рекламу, каждое сред­ство массовой коммуникации, каждое агентство начинает очень хо­рошо улавливать возможные изъяны в критериях оценки аудитории, применяемых их конкурентами, оказывая тем самым большое влия­ние на развитие точных и объективных методов измерения, нелегко уязвимых для критики. В добавление к подобному рыночному давле­нию, большое внимание количественным методам оценки аудитории стали уделять современные военные в связи с их заинтересованнос-

тью в пропаганде, так как спонсоры хотят знать, достигает ли пропа­ганда (также как и реклама) той аудитории, для которой она предназ­начена, и приносит ли она ожидаемые результаты. В академическом сообществе, где широкомасштабное развитие получила социология познания, не было ни такого же сильного и интенсивного экономи­ческого давления на методики объективного измерения аудитории, ни (что случалось довольно часто) соответствующего исследовательского персонала, необходимого для того, чтобы проверить эти измерения, как только они (в предварительном порядке) были проведены. Это разли­чие социальных контекстов двух областей привело к тому, что в них сложились различные (и хорошо различимые) центры проявления ис­следовательского интереса.

Эти рыночные и военные требования не только содействовали возникновению большого интереса к методам измерения аудитории утех, кто изучает массовые коммуникации; они также помогли сфор­мулировать категории, с помощью которых аудиторию описывают и измеряют. Но больше всего помогает определить категории и идеи исследования его цель. Соответственно, первоначально категориями измерения аудитории были категории стратификации дохода (такого рода данные, очевидно, важны для тех, кто в конечном итоге заин­тересован в продаже и маркетинге своих товаров), пола, возраста и образования (это, очевидно, очень важно для тех, кто хочет нала­дить выпуск рекламы, лучше всего подходящий для того, чтобы до­стичь конкретных групп). Однако поскольку такие категории, как пол, возраст, образование и доход, обычно соответствуют некото­рым из основных статусов социальной структуры, то процедуры, со­зданные для измерения аудитории исследователями массовых ком­муникаций, представляют большой интерес также и для социолога.

Здесь мы снова заметим, что социально обусловленное выделе­ние определенных интеллектуальных проблем может отвлечь внима­ние исследователей от других проблем, представляющих такой же или еще больший интерес, но считающихся менее ценными для непос­редственных рыночных или военных целей. Непосредственная зада­ча прикладного исследования иногда затеняет долгосрочные задачи Фундаментальных исследований. Динамические категории, не име­ющие прямого отношения к коммерческим интересам, например, категория «ложного сознания» (операционально определяемая, напри­мер, явным расхождением между объективно низким экономическим статусом и идеологической идентификацией с высшими экономичес­кими стратами), или различные типологии экономически мобильных индивидов пока еще играют незначительную роль в описании ауди­тории.

В то время как европейский вариант (социология познания) для получения различных интеллектуальных и культурных результатов редко обращался к исследованию аудитории, американский вариант (исследование массовых коммуникаций) делал это очень часто, и ка­тегории этого исследования до недавнего прошлого формировались не столько потребностями социологической или психологической теории, сколько практическими потребностями тех групп и агентств, которым требовалось исследовать аудиторию. Под прямым давлением рынка и в силу военных надобностей были созданы точные методики иссле­дования, которые первоначально несли на себе отпечаток своего про­исхождения; в большой мере они обусловлены практическими целя­ми, для которых они первоначально были предназначены.

Вопрос о том, становится ли впоследствии эта процедура иссле­дования независимой от своего социального происхождения, сам по себе представляет интерес для социологии познания. При каких ус­ловиях исследования, вызванные к жизни рыночными и военными интересами, добиваются функциональной автономии, которая позво­ляет включить их методики и открытия в общую сферу социологии? Возможно, здесь имеется параллель (настолько самоочевидная, что мы вообще ее не замечаем) с тем, что происходило в физике в семнад­цатом столетии. Вспомним, что в это время не старые университеты, а новые научные общества стимулировали экспериментальный про­гресс науки, и сам этот импульс был связан с практическими потреб­ностями, обусловившими развитие физических дисциплин. Точнотак же в настоящее время индустрия и правительство вкладывают в ис­следование массовых коммуникаций большие капиталы, чтобы под­держать социологические исследования, необходимые для их соб­ственных целей, — поддержать там и тогда, где и когда университеты не хотят или не могут оказать такую поддержку. Со временем были созданы методики, обучен персонал, получены результаты. По-види­мому, в наши дни этот процесс продолжается, и по мере того как про­явления действительной и потенциальной ценности исследования привлекают внимание университетов, те обеспечивают необходимые для исследований (фундаментальных и прикладных) ресурсы — как в этой, так и в других отраслях социологии. В дальнейшем было бы интересно проследить: не слишком ли исследования, ориентирован­ные на потребности правительства и индустрии, подвержены давле­нию проблем, требующих немедленного решения и почти не дающих повода обратиться к более фундаментальным проблемам социологии? Не находим ли мы, что социология еще недостаточно продвинута, а индустрия и правительство еще недостаточно созрели, чтобы оказать такую же широкомасштабную поддержку социологии, какую они ока-

зывают физике? Эти вопросы вытекают непосредственно из социаль­ной истории исследований в области массовых коммуникаций, но они имеют прямой интерес для представителей социологии познания.

Социальная организация исследования

Как в отношении предмета исследования, определения проблем, понимания эмпирических данных и методологических установок, так и в отношении организации исследовательских кадров европейский и американский варианты также занимают разные позиции. Европей­цы обычно работают как ученые-одиночки, изучая публикации, кото­рые можно получить в библиотеках, и, может быть, пользуясь помо­щью одного-двух сотрудников, постоянно работающих под их прямым наблюдением. Американцы же все больше работают как исследователь­ские команды или как большие исследовательские организации, вклю­чающие несколько команд.

Эти различия в социальной организации исследования подпиты­вают остальные различия, о которых мы говорили выше. Например, они усиливают различие установок относительно процедур исследо­вания и относительно таких методологических проблем, как та, ко­торую мы вкратце рассматривали, — проблема надежности.

Несомненно, европейские ученые-одиночки, работающие в об­ласти социологии познания, абстрактно осознают необходимость надежной категоризации своих эмпирических данных, поскольку их исследования вообще включают в себя систематические эмпиричес­кие данные. Не вызывает сомнений также и то, что обычно они стре­мятся создать, а может быть, и создают логически непротиворечи­вые, последовательные классификации на основе собранных ими материалов, придерживаясь определенных критериев классифика­ции в тех, очевидно, редких случаях, когда они ярко выражены. Но ученый-одиночка не должен именно в силу самой структуры своей рабочей ситуации систематически иметь дело с надежностью как с методологической проблемой. Маловероятно, чтобы какой-нибудь другой ученый, занимающий совсем другое место в академическом сообществе, независимо от него случайно собрал бы точно такой же эмпирический материал, пользуясь точно такими же категориями и критериями их определения, осуществляя те же самые интеллекту­альные операции. Маловероятен и другой, противоположный вари­ант — намеренное точное воспроизведение одного и того же иссле­дования. Следовательно, при организации работы европейского уче­ного вряд ли возникнет ситуация, требующая то него систематичес-

ки заниматься трудной проблемой надежности наблюдений или на­дежности анализа.

С другой стороны, совсем другая социальная организация амери­канских исследований в области массовых коммуникаций явочным порядком привлекает внимание ктаким методологическим проблемам, как надежность. Эмпирические исследования в области массовых ком­муникаций обычно требуют систематического охвата большого коли­чества данных. Данных так много, что обычно ученый, работающий в одиночку, не в состоянии их систематизировать, и рутинные операции оборачиваются такой тратой времени, что он не в силах этого возмес­тить. Если эти исследования вообще должны быть выполнены, они требуют совместной работы нескольких исследователей, объединен­ных в команды. Свежие примеры тому дают Лассуеловский проект ис­следования военных коммуникаций в библиотеке Конгресса, Ховлан-довская секция массовых коммуникаций в исследовательском отделе­нии отдела информации и образования армии США и отдел исследо­вания коммуникаций в Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета.

При такой организации исследований проблема надежности на­чинает играть столь важную роль, что ею уже нельзя пренебречь или не заниматься. Потребность в надежности наблюдений и анализа, которая, разумеется, существует во всей области исследований в це­лом, становится более различимой и более настоятельной в миниатюр­ных пределах исследовательской команды. Разные исследователи, работая с одним и тем же эмпирическим материалом и выполняя одни и те же операции, вероятно, должны получить одинаковые результа­ты (в приемлемых границах разброса). Таким образом, сама структу­ра непосредственной рабочей группы, включающей несколько раз­ных сотрудников, усиливает постоянную заботу науки (в том числе и социологии) об ее объективности, то есть межличностной и межгруп­повой надежности данных. Прежде всего, если содержание массовых коммуникаций классифицируется или кодифицируется нескольки­ми кодификаторами, это неизбежно поднимает вопрос, действитель­но ли различными кодификаторами (наблюдателями) получены оди­наковые результаты. Тем самым не только вопрос становится ясным и настоятельным, но и ответ на него можно получить без больших затруднений — путем сравнения нескольких независимых кодифика­ций одного и того же материала. В этом смысле, следовательно, «не случайно» такие исследовательские группы, как Лассуеловский иссле­довательский проект военных коммуникаций, уделяли большое вни­мание надежности контент-анализа, тогда как исследование Маннгей-мом германского консерватизма, тоже основывавшееся на докумен-

тальном содержании, но проведенное ученым-одиночкой в чисто ев­ропейской манере, вообще не дает систематической разработки на­дежности как проблемы.

Таким образом, дивергентные тенденции усиливались благодаря различию социальной структуры двух типов исследования: в европей­ской традиции — это исследование, проводимое ученым-одиночкой, чье одиночество смягчается немногочисленными ассистентами; в американской традиции изучения массовых коммуникаций — это команда исследователей, где благодаря общей цели разнообразие пре­вращается в единство.

Дальнейшие вопросы и проблемы

Вероятно, было бы очень поучительно продолжить сравнение между двумя этими различными формами исследования коммуникаций. Ка­ково, например, социальное происхождение персонала, проводящего исследование в двух сопоставляемых областях? Различаются ли они в соответствии с различными социальными функциями двух типов ис­следования? Действительно ли представители социологии познания, как предполагает Маннгейм, чаще всего оказываются людьми, мар­гинальными по отношению к различным социальным системам, спо­собными поэтому уловить, если не совместить, различные интеллек­туальные перспективы различных групп, тогда как исследователи массовых коммуникаций чаще всего оказываются людьми, мобиль­ными в рамках экономической или социальной системы, выявляю­щими данные, необходимые для тех, кто управляет организациями, отыскиваетрынки и контролирует множество людей? Связано ли воз­никновение социологии познания в Европе с глубоким расколом принципиально противоположных социальных систем, так что для многих, казалось, не существовало таких сложившихся систем, в ко­торых они могли бы серьезно применить свои навыки и умение, и они прежде всего начали с поисков значимой социальной системы?

Но такие крупномасштабные вопросы лучше рассматривать за пределами этого введения. Наш обзор двух вариантов исследования коммуникаций — европейского (социологии познания) и американ­ского (социологии общественного мнения и массовых коммуника­ций) — может обеспечить контекст для трех последующих глав.

Глава XIV задумана как систематический обзор и оценка некото­рых фундаментальных вкладов в социологию познания. Сразу же за­метим, что эти вклады в основном внесены европейцами и что они по большей части почти ничего не говорят о процедурах анализа и лишь

немногим больше — о способе получения систематических эмпи­рических данных. Зато в их интеллектуальных системах можно об­наружить генезис многих важных вопросов социологического иссле­дования.

В следующей главе рассматривается более или менее подробно тот вклад, который внес в социологию познания Карл Маннгейм, и дает­ся более полное исследование некоторых проблем, которые были только упомянуты в более общих дискуссиях, освещенных в главе XIV.

В последней главе части III, посвященной радио- и кинопропа­ганде, обзор текущих исследований почти полностью дается с точки зрения исследовательских процедур. Таким образом, она концентри­рует внимание именно на исследовательских процедурах, необходи­мых для изучения пропаганды, а не на связанных с этим вопросах функциональной роли пропаганды в различных типах общества. Ос­тается еще понять, подходят ли исследовательские методики, рассмот­ренные в этой главе, только для ограниченного круга проблем, выз­ванных к жизни в настоящее время безотлагательными рыночными и военными потребностями, или они подходят также для решения про­блем, неизбежно возникающих в любой крупной социальной струк­туре. Например, действительно ли социалистическое общество в меньшей степени сталкивается с проблемой социальных стимулов и мотиваций, информирования и убеждения большого числа людей относительно целей, к достижению которых нужно стремиться, и необходимости выбрать наиболее быстрый способ достижения этих целей, чем капиталистическое? Можно далее задаться вопросом, дол­жны ли те, кто считает неприемлемым то применение, которое иногда находит социально-методологическое знание, забыть о необходимос­ти такого знания? Кроме того, можно задать вопрос, не означает ли исключительный интерес только к мельчайшим деталям процедуры преждевременного и не слишком продуктивного ограничения социо­логической проблемы, которое приводит к тому, что исследование явно перестает иметь какое-либо отношение к социологии или обществу. Перечисленные вопросы гораздо легче поставить, чем получить на них ответ, хотя содержание главы XVI может по крайней мере обеспечить исходное сырье для тех, кто захочет сформулировать эти ответы.

XIV. СОЦИОЛОГИЯ ПОЗНАНИЯ

Нынешнее поколение стало очевидцем возникновения особой области социологического исследования — социологии познания (Wissenssociologie). В действительности термин «познание» следует интерпретировать очень широко, так как в этой области исследова­ния, по существу, охватывают всю гамму продуктов культуры (идеи, идеологии, юридические и этические убеждения, философию, науку, технологию). Но какова бы ни была концепция познания, ориента­ция этой дисциплины в основном остается одной и той же: она в пер­вую очередь интересуется связями между познанием и другими экзи­стенциальными факторами общества или культуры. Несмотря на то что эта формулировка основной цели, может быть, является чересчур общей и даже неясной, более конкретное высказывание не сможет охватить различные подходы, которые в ней развивались.

⇐ Предыдущая35363738394041424344Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: