 |
О судьбе и доблести Александра 1 глава
|
|
|
|
Речь вторая
1. Во вчерашней речи я, кажется, упустил сказать, что веку Александра счастливая судьба послала и много приобретений в искусствах, и много выдающихся дарований, или, может быть, в этом счастливая судьба не Александра, а тех, кому довелось иметь своим современником человека, способного и наилучшим образом оценить сделанное ими, и достойно вознаградить за это. Недаром в более позднее время, как передают, кто-то сказал Архестрату, хорошему поэту, но жившему в нужде и безвестности: «Если бы ты родился при Александре, то он за каждый стих дарил бы тебе Кипр или Финикию». Но я думаю, что лучшие из тогдашних мастеров были не только современниками, но и созданием Александра. Ведь как прекрасное плодоношение бывает следствием благорастворения и тонкости окружающего воздуха, так возрастание искусств и счастливых дарований вызывает благосклонность уважительностью и широтой интересов царя; и напротив, все это угашается и подавляется завистливостью, мелочностью и недоброжелательством властителей. Говорят, что тиран Дионисий, слушая знаменитого кифареда, пообещал ему в награду талант серебра. Когда на следующий день тот попросил обещанного, он ответил: «Вчера ты порадовал меня своим пением, а я тебя — поданной тебе надеждой; так что ты уже получил награду за доставленное удовольствие». Александр, ферейский тиран — лучше было бы только так и называть его, чтобы не осквернять имя Александра, — присутствуя на представлении трагедии, разжалобился. Вскочив с места, он поспешно удалился из театра, говоря, что нельзя допустить, чтобы его, убийцу стольких граждан, увидели проливающим слезы над бедствиями Гекубы и Поликсены.925 Мало того, он чуть не подверг судебному преследованию актера, который лишил его душу присущей ей железной твердости. Архелаю, который был известен своей скупостью на подарки, поэт Тимофей926 часто намекал на это, повторяя в своем пении стих
|
|
|
У тебя земнородный в почете металл,
на что Архелай не без остроумия откликнулся: «У тебя ж на примете все тот же металл». Скифский царь Антей927 велел пленному флейтисту Исмению играть во время пирушки. Все остальные восхищались и рукоплескали, сам же он поклялся, что ему приятнее слушать ржание коня. Так далеко обитали его уши от Муз: его душевный склад больше подходил к тому, чтобы слушать в стойлах не лошадей, а ослов. Какого же приращения искусств и какого почета для них можно ожидать при таких царях и под покровительством такой Музы? Но нет места для искусств и при царях, бездарных любителях, преследующих истинных художников своей завистью и недоброжелательством. Таким был тот же Дионисий, сославший поэта Филоксена в каменоломни за то, что он, получив приказание выправить написанную Дионисием трагедию, перечеркнул ее всю от начала до конца. Да и Филипп был таков же: поздно обратившись к учению, он остался ниже своих природных способностей и был склонен к юношескому самомнению. Передают, что он, заспорив с одним музыкантом о некоторых вопросах гармонии, думал, что убедил его. Однако тот, слегка улыбнувшись, сказал: «Да не постигнет тебя, царь, такая беда, чтобы ты лучше меня понимал это».
2. Но Александр, понимая, в чем ему надо быть только зрителем и слушателем, а в чем участником и исполнителем, всегда старался в совершенстве владеть оружием, как
мощный доспехом гоплит, в битве гроза для врагов,928
по слову Эсхила. Это искусство он унаследовал от предков Эакидов и Геракла, а остальным искусствам уделял уважение, сообразное с их достоинством и привлекательностью, но без соревнования: доставляемое ими удовольствие не вызывало у него желания подражать. Современниками Александра были трагические актеры Фессал и Афинодор с товарищами, состязавшиеся между собой. Хорегами были кипрские цари, а судьями наиболее выдающиеся из стратегов. Когда победа была присуждена Афинодору, Александр сказал: «Я предпочел бы потерять часть царства, чем видеть Фессала побежденным». Однако он не искал встречи с судьями и не возражал против вынесенного ими решения, считая, что должен быть выше всего остального, но подчиняться справедливости. Комическими актерами были скарфиец Ликон с товарищами. Когда Ликон вставил в одну комедию просительный стих, Александр, рассмеявшись, подарил ему десять талантов. Среди кифаредов был Аристоник, который, придя на помощь своим в битве, пал, доблестно сражаясь. Александр приказал воздвигнуть ему медную статую в Дельфах, изобразив его с кифарой и с копьем: этим он воздал почесть не только музыканту, но и музыке как искусству, вселяющему воинскую доблесть и воодушевляющему тех, кто в нем должным образом воспитан. Сам Александр однажды, слушая военный напев в исполнении флейтиста Антигенида, так воспламенился духом под впечатлением музыки, что, схватив лежавшее рядом оружие, явил пример того, о чем поют спартанцы:
|
|
|
Звон кифары благозвучной множит силы у бойцов.929
Веку Александра принадлежат также живописец Апеллес и ваятель Лисипп. Первый написал Александра с перуном в руке так выразительно и соразмерно, что, как говорилось, из двух Александров рожденный Филиппом был непобедим, а созданный Апеллесом неподражаем. Лисипп же изваял Александра смотрящим ввысь, с лицом, обращенным к небу (как и в действительности Александр имел обыкновение держать голову, слегка закинув ее), так что под статуей была сделана меткая надпись:
Речь на устах у кумира, вперившего на небо взоры:
Я господин на земле; Зевс, на Олимпе цари.
Поэтому Александр только Лисиппу предоставил изготовлять его изображение: только он один показывал в меди характер и вместе с внешностью выявлял и доблесть; тогда как другие, стараясь подражать наклону шеи и переливчатой мягкости взора, не могли сохранить мужественного и львиного выражения в облике Александра. В числе прочих мастеров был и архитектор Стасикрат, который задумал произведение, не пленяющее зрителя приятностью красок и очертаний, но величественное и рассчитанное на щедрую царскую поддержку в его осуществлении. Явившись к Александру, он резко осудил существующие изображения его в живописи и скульптуре как произведения робких и слабых мастеров. «Я же решил, — сказал он, — сложить подобие твоего тела, царь, в живую и неистребимую материю, имеющую вечные корни и недвижимую, неколебимую тяжесть. Фракийский Афон в том месте, где он выше всего и где вокруг него открывается самый широкий кругозор, имеет соразмерные долины, вершины, члены, сочленения, близкие к человеческому образу, и может, при подобающей обработке, стать и называться изображением Александра; стопами касающегося моря, одной рукой объемлющего и поддерживающего город с десятитысячным населением, а правой возлиющего из чаши вечную реку, впадающую в море. Золото, медь, слоновую кость, дерево, краски, всякую рыночную мелочь, подверженную и уничтожению, и кражам, мы отвергнем». Выслушав его, Александр воздал полную хвалу богатству и смелости такого замысла, но добавил: «Все же оставь Афон спокойно пребывать на месте: довольно ему и одного царя,930 воздвигшего на нем памятник своего нечестивого высокомерия; а меня покажут Кавказ, Эмодские горы,931 Танаис и Каспийское море — это образы моих деяний».
|
|
|
3. Но, ради богов, предположим, что такое сооружение могло бы быть завершено и явлено свету. Допустил ли бы кто-нибудь, что оно возникло случайно, само собой — в таком виде, расположении, состоянии? Никто, думаю я. А перуноносная статуя? А носящая название по копью? Что же, изваяние, какой бы величины оно ни было, не могло быть создано без участия искусства, силою судьбы, собравшей и обратившей на это золото, медь, слоновую кость и много других драгоценных материалов; а это мы сочтем возможным, чтобы великий муж, лучше сказать — величайший из всех когда-либо бывших, возник без собственной доблести, силою судьбы, предоставившей оружие, деньги, войска, лошадей? Все это для не умеющего воспользоваться — не сила, а опасность, не украшение, а изобличение его бессилия и ничтожества. Правильно сказал Антисфен:932 «Всех благ надо желать неприятелям, кроме мужества: ведь так они обратятся в блага не для обладателей, а для победителей». По этой причине, полагают, и природа вырастила у трусливейшего животного оленя удивительные по величине и крепости рога, поучая нас, что сила и оружие не принесут никакой пользы тем, кто не обладает стойкостью и смелостью. Так и судьба, часто предоставляя робким и неразумным командные и начальственные обязанности, в которых обнаруживается их несостоятельность, тем самым возвышает и утверждает значение доблести как единственного, что придает человеку величие и достоинство. Если, как говорит Эпихарм,933
|
|
|
Ум и видит, ум и слышит, неразумный глух и слеп, —
то все в человеке опирается на разум. Конечно, чувства имеют свои отправные начала, но что ум их поддерживает и упорядочивает, что ум составляет преобладающее, направляющее и господствующее начало, а все остальное, что в человеке слепо, глухо и бездушно, увлекает в сторону, и отягчает, и приносит посрамление, если нет доблести, — это легко усмотреть в самой действительности. Располагая одной и той же воинской силой и командованием, Семирамида, будучи женщиной, снаряжала походы, вооружала войска, строила Вавилон, покоряла эфиопов и арабов, переплывала Красное море, а Сарданапал, родившись мужчиной, ткал порфиру, восседая дома среди наложниц; а по смерти ему поставили каменный памятник, который изображал его пляшущим на варварский лад и прищелкивающим пальцами у себя над головой, с такой надписью: «Ешь, пей, служи Афродите: все остальное ничто». Кратет, увидев в Дельфах золотое изображение гетеры Фрины, воскликнул: «Это трофей, воздвигнутый распущенности эллинов». Так и при виде могилы (или жизни — разницы, я думаю, никакой нет) Сарданапала можно было бы сказать, что это трофей даров Судьбы. Что же, мы предоставим Судьбе после Сарданапала коснуться и Александра, присваивая себе его величие и могущество? Чего дала она ему больше, чем получили от нее другие цари? Оружия, коней, стрел, телохранителей? Пусть же она, если может, сделает при помощи всего этого великим Арридея, или Оха, или Оарса,934 или арменийского Тиграна, или вифинского Никомеда, из которых Тигран, бросив венец под ноги Помпею, постыдно воспринял новое царство, превратившееся в римский удел, а Никомед, обрив голову и надев колпак, объявил себя вольноотпущенником римского народа.935
|
|
|
4. Итак, скажем, что Судьба создает людей мелких, боязливых и малодушных? Нет, одинаково несправедливо и трусость относить к несчастливой судьбе, и мужественную рассудительность — к счастливой. Скорее сама Судьба велика тем, что поставила Александра во главе царства: в нем она обрела славу, непобедимость, великодушие, сдержанность, человеколюбие. Поэтому сразу после смерти Александра Леосфен имел основание сказать, что его войско, блуждая, натыкается само на себя, подобно циклопу, который после ослепления протягивал руки во все стороны, нигде не находя цели: так, не находя дороги и оступаясь, блуждало это огромное войско, лишенное начальника. Или скорее как мертвое тело, лишенное души, теряет свой состав и связь, распадается, истлевает, исчезает, уходит, так, утратив Александра, воинство содрогалось, трепетало, воспалялось Пердикками, Мелеаграми,936 Селевками, Антигонами, как горячими вихрями и волнениями, сталкивающимися и спорящими между собой; и наконец, увядая и разлагаясь, оно, как могильными червями, вскипело множеством ничтожных царей и готовых испустить последнее дыхание военачальников. Сам Александр, когда Гефестион поссорился с Кратером, сказал ему с упреком: «Что останется от твоей силы и твоих деяний, если у тебя отнять Александра?» А я не поколеблюсь обратиться с такими же словами к тогдашней Судьбе: «Что твое величие, что твоя слава, где твоя сила, где непобедимость, если у тебя отнять Александра?» То есть «если отнять от твоего оружия опытность, от богатства — честолюбие, от роскоши — умеренность, от воинственности — смелость, от властности — сдержанность? Сделай, если можешь, другого великим — в богатстве не благодетельного, в сражениях не идущего первым навстречу опасности, друзей не почитающего, к пленным не милосердного, в наслаждениях не здравомыслящего, в трудных обстоятельствах не бодрствующего, в победах не знающего примиримости, в подвигах не помнящего человеколюбия. Может ли быть назван великим человек, занимающий высокое положение, но неразумный и порочный? Отними доблесть у преуспевающего, и он везде обнаружит свое ничтожество: в проявлениях благодарности — мелочность, в трудах — слабость, перед богами — суеверие, к добрым — завистливость, с мужчинами — робость, с женщинами — любострастие». Ибо подобно тому как слабые мастера, возводя слишком большие подножия для малых посвящений, тем самым выказывают их малость, так и Судьба, вознося низменный характер делами большой важности, раскрывает его несостоятельность, приводящую к постыдным неудачам.
5. Итак, главное состоит не в обладании благами, а в их использовании: ведь иногда и бессловесные младенцы наследуют от отцов царское достоинство и власть, например Харилл, которого Ликург937 в пеленках принес в фидитий и объявил вместо себя царем Спарты: велик был не младенец, а тот, кто отдал ему отцовское достоинство, а не присвоил его себе, отняв у законного наследника. А кто мог бы придать величие ничем не отличающемуся от младенца Арридею, которого Мелеагр, только что не завернув в порфиру вместо пеленок, посадил на трон Александра — да и хорошо сделал, показав в течение нескольких дней разницу между царем по доблести и царем по произволу Судьбы. Ведь он на место подлинного вождя привел актера; или, лучше сказать, на сцене вселенной роль вождя досталась лицу без речей. Сказано:
груз понесет и жена, если муж поудобней возложит.938
Можно было бы сказать и иначе — что принять и возложить на себя груз власти, богатства и начальствования может быть делом и женщины, и ребенка: евнух Багой захватил и отдал Оарсу и Дарию Персидское царство; но, приняв великую власть, не уронить ее и понести, не изнемогая под бременем царских обязанностей, может только человек выдающейся доблести, ума и дарований, и таков был Александр. Ему некоторые ставят в упрек чрезмерную склонность к вину, но в своей деятельности он оставался трезвым, и его не опьяняла власть, вкусив которой другие не могут совладать с собой самими:
Кто, низкий, возвеличен выше должного
Богатством ли, гражданскою ли почестью,
Тот наглостью докучен всем согражданам.939
Клит, опрокинув под Аморгосом три или четыре греческие триеры,940 стал именоваться Посейдоном и носить трезубец. А Деметрий, которому Судьба уделила малую частицу воинской мощи Александра, охотно воспринял данное ему прозвание Громовержца; города отправляли к нему не послов, а феоров,941 и его ответы назывались оракулами. Лисимах, достигнув во Фракии как бы последних окраин державы Александра, дошел до такого высокомерия и дерзости, что сказал: «Теперь византийцы пришли ко мне, когда я копьем касаюсь неба». На это отозвался присутствовавший в числе византийцев Пасиад: «Уйдем отсюда, чтобы он не проткнул небо своим копьем». Да и что говорить об этих, которым давало повод возноситься наследие Александра, когда Клеарх, сделавшись тираном Гераклеи, носил перун и одного из своих сыновей назвал Керавном?942 А Дионисий943 назвал себя сыном Аполлона в такой надписи:
Мать мне Дорида, отец — Аполлон, ее посетивший.
А его отец, который истребил десять тысяч, если не более, граждан, предал врагам собственного брата из зависти к нему, задушив старуху мать, не желая хотя бы немного дней дожидаться ее смерти, сам написал в трагедии:
Ведь тирания — мать несправедливости,
тем не менее назвал своих дочерей одну Добродетелью, другую — Мудростью, третью — Справедливостью.944 А иные сами себя прозвали Благодетелями,945 Спасителями, Великими, Победителями. Перечислить же все следующие один за другим, как в конском табуне, бракосочетания с непрестанно толпящимися женщинами, развращения мальчиков, пляски с бубнами среди скопцов, целодневные игры в кости, флейты, оглашающие театры, обеды, для которых не хватает ночи, и завтраки, для которых не хватает дня, — ни у кого нет возможности.
6. Александр же завтракал на рассвете, сидя, а обедал поздно вечером, пил вино, принося жертву богам, в кости играл с Мидием, когда был болен лихорадкой, забавлялся во время походов упражнениями в стрельбе и в соскакивании с колесницы. Женился он один раз по любви — на Роксане, а на дочери Дария Статире — ради государственных дел, ибо важно было достигнуть слияния обоих народов. По отношению же к остальным персиянкам он проявил столько же сдержанности, сколько мужества в войне с персами: ни на одну из них он даже не посмотрел против ее желания, а на кого и посмотрел, тех обходил еще старательнее, чем остальных. И, будучи со всеми приветлив, он только с теми, кто выделялся красотой, держал себя надменно. А о жене Дария, прославленной красавице, он не хотел и слушать тех, кто восхвалял ее красоту. Но когда она умерла, то он так по-царски ее почтил и так искренно оплакивал, что поколебал доверие к скромности его чувств, и выраженное им уважение к памяти скончавшейся навлекло на него несправедливые упреки: сам Дарий поддался таким подозрениям, зная возраст и властность Александра (ведь он принадлежал к числу тех, кто объяснял могущество Александра своеволием Судьбы). Но, поняв правду из всесторонних расследований, он сказал: «Не так уж, значит, унижены персы, и никто не скажет, что мы показали себя слабосильными и трусливыми, понеся поражение от такого противника. Прошу богов послать мне благополучие и силу, чтобы превзойти Александра в добре, и полагаю свою честь в том, чтобы оказаться миролюбивее его. Если же мой жизненный путь окончен, о Зевс наших отцов и боги — покровители Персидской державы, то да не воссядет на трон Кира кто-либо иной, кроме Александра». Такое завещание он оставил Александру, призвав богов в свидетели. Так побеждают доблестью.
7. Приписывай же, кто хочет, Судьбе и Арбелы, и Киликию, и все прочее, что было делом военных подвигов: Судьба ниспровергла Тир, и Судьба раскрыла перед Александром Египет, волею Судьбы пал Галикарнасс, пленен Милет, Мазей оставил без обороны Евфрат, и равнины Вавилона покрылись телами убитых; но ведь не Судьба же послала Александру здравомыслие, воздержность, недоступность страстям, не она оградила его душу от низменных увлечений. А именно этим он и победил Дария. Были потери вооружения, лошадей, битвы, в которых падали убитыми и обращались в бегство люди; но великое и бесспорное поражение потерпел сам Дарий, который преклонился перед великодушием, справедливостью и мужеством Александра, пораженный его пренебрежением к страстям, стойкостью в воинских трудах и величием в щедротах. Ведь во владении щитом и копьем, в грозном кличе и вооруженных схватках был превосходен и Атаррий, сын Диномена, и Антиген из Пеллены, и Филот, сын Пармениона, но в страсти к наслаждениям, в женолюбии и сребролюбии они были не лучше любого из пленных: когда Александр освобождал македонян от задолженности, расплачиваясь за всех с их заимодавцами, то Атаррий ложно объявил себя должником946 и привел кого-то к расчетному столу под видом заимодавца. Изобличенный в обмане, он был близок к тому, чтобы покончить с собой, но Александр, узнав об этом, простил его и оставил ему полученные деньги, в память того, что он, при осаде Филиппом Перинта раненный в глаз, не дал извлечь стрелу из раны, пока вылазка противника не была отбита. А Антигена по его заявлению включили в список возвращаемых в Македонию больных и увечных, но обнаружилось, что он ссылается на нездоровье, не имея для этого никаких оснований. Александра огорчило, что так поступил воинственный муж, тело которого было покрыто рубцами от многих ранений, и он спросил Антигена, что побудило его к обману. Тот признался, что влюблен в Телесиппу947 и хотел проводить ее до моря, так как она уезжает, а он не в силах с ней расстаться. «Кому же принадлежит эта женщина, — спросил Александр, — и с кем надо говорить о ней? — и, получив ответ, что она свободная, сказал: — В таком случае подарками и обещаниями убедим ее остаться». Настолько легче прощал он любовное увлечение другим, чем себе. У Филота, сына Пармениона, несдержанность проявилась и в другом. Среди дамасских пленных была одна женщина по имени Антигона, происходившая из Пеллы, но переселившаяся в Самофракию и там попавшая в плен к Автофрадату.948 Она была красива и крепко привязала к себе влюбившегося в нее Филота. И вот этот железный человек так размягчился среди наслаждений, что утратил здравый рассудок и меру дозволенного в речах. «Чем был бы прославленный Филипп, не будь Пармениона? И чем этот Александр, не будь Филота? И что останется от Аммона и драконов, если мы их не признаем?» Эти речи Антигона доверила одной своей приятельнице, а та Кратеру; Кратер же тайно привел Антигону к Александру, который воздержался от телесного сближения с ней, но благодаря ей стал обладателем всех тайных помыслов Филота. И вот он на протяжении более чем семи лет ничем не обнаружил какого-либо подозрения, ни за вином — этот пьяница! — ни в гневе — этот гневливец! — ни перед кем из друзей — этот человек, во всем доверявшийся Гефестиону и всем с ним делившийся! Ведь передают, что однажды, когда он, распечатав доверительное письмо матери, читал его про себя, Гефестион, слегка наклонив голову, стал читать одновременно, Александр же не решился ему препятствовать и только, сняв свой перстень с печатью, приложил ее к губам Гефестиона.
8. Но было бы утомительно перечислять все, что показывает, как прекрасно, подлинно по-царски он применял свою власть. Ведь если даже согласиться, что великим его сделала Судьба, то еще большее величие — так прекрасно ею воспользоваться, и чем больше кто станет восхвалять его Судьбу, тем выше вознесет доблесть, которая сделала его достойным такой Судьбы. Поэтому я обращаюсь к первоисточнику его возрастания, к самым началам его могущества, и рассмотрю, каково было участие Судьбы в тех обстоятельствах, которые послужили поводом для утверждений, будто Александра сделала великим Судьба. Как же! Без единой раны, Зевс свидетель, без пролития своей крови, без воинских трудов он был возведен на трон Кира ржанием коня, как некогда Дарий, сын Гистаспа,949 или женскими происками, как позднее Ксеркс,950 который унаследовал этот трон от Дария, уступившего настояниям Атоссы? Царский венец Азии постучался в дверь Александра — как в дверь Оарса, принесенный Багоем, — и он сменил убор царского гонца на царскую тиару? Или нежданно-негаданно воцарился над вселенной по жребию, как в Афинах жребий назначает законодателей и архонтов? Хочешь знать, как делает людей царями Судьба? Когда-то у аргивян угас род Гераклидов, которые царствовали у них по дедовскому укладу. Они обратились к оракулу, и бог вещал, что орел укажет им царя. А через несколько дней появившийся в выси орел опустился и сел на дом Эгона, Эгон и был избран царем. На Пафосе,951 где правивший там царь оказался дурным и несправедливым, Александр низложил его и подыскивал другого, полагая, что род Кинирадов уже иссякает. Но ему сказали, что остался еще один человек, принадлежащий к этому роду, бедняк, живущий в безвестности и добывающий себе пропитание работой на огороде. Посланные к нему застали его поливающим свои грядки, и он встревожился, когда воины предложили ему идти с ними. Но, приведенный к Александру в дешевом рубище, он был провозглашен царем, надел порфиру и стал одним из носивших звание «товарищей».952 Имя его было Абдалоним. Так судьбы делают царей, переодевая и переименовывая тех, кто этого и не ожидал.
9. Александру же такое величие выпало не по заслугам, без пота и крови, даром? Он пил воду из рек, окрашенных кровью, переходил реки по телам павших, голодая, ел первую попавшуюся траву, проникал к племенам, скрытым глубокими снегами, и к городам, погруженным под землю, плыл по бушующим морям, проходя по безводным пескам Гедрозии и Арахосии, раньше увидел растительность в море, чем на земле. Если бы могла, получив человеческий образ, возвысить голос за Александра Свободоречивость против Судьбы, то она сказала бы: «Где и когда ты открыла дорогу деяниям Александра? Какую скалу он при твоей помощи взял без крови? Какой город ты оставила для него незащищенным и какой воинский отряд безоружным? Какой царь оказался легкомысленным, или военачальник беспечным, или стража спящей? Не было ни реки легко переходимой, ни зимы умеренной, ни лета бестягостного. Иди к Антиоху, сыну Селевка, к Артаксерксу, брату Кира; ступай к Птолемею Филадельфу:953 отцы еще при жизни провозгласили их царями, они одерживали победы в бесслезных битвах, они проводили жизнь в празднествах и театральных зрелищах, каждый из них состарился в благополучном царствовании. А у Александра, не говоря уже о другом, взгляни, как изранено все тело: с головы до ног оно изрублено и изломано ударами врагов,
и копьем, и мечом, и огромными камнями бьющих:954
при Гранике его шлем был разрублен мечом, проникшим до волос; под Газой он был ранен дротиком в плечо, под Маракандой — стрелой в голень, так что расколотая кость выступила из раны; в Гиркании — камнем в затылок, после чего ухудшилось зрение и в течение нескольких дней он оставался под угрозой слепоты; в области ассаканов — индийским копьем в лодыжку; именно тогда он с улыбкой сказал, обращаясь к своим льстецам: «А ведь это кровь, а не
Влага, какая струится у жителей неба счастливых»;
под Иссом — мечом в бедро; как сообщает Харет, эту рану нанес Александру Дарий, встретившийся с ним в рукопашной схватке; сам же Александр пишет об этом Антипатру просто и со всей справедливостью: «Пришлось мне и самому получить кинжальную рану в бедро; но ничего тяжелого от этой раны не последовало». В области маллов стрела длиною в два локтя, пробив панцирь, ранила его в грудь; там же, как сообщает Аристобул, ему нанесли удар булавой по шее. Перейдя Дон и обратившись против скифов, он преследовал их конницей на протяжении ста пятидесяти стадиев, хотя и страдал от поноса.
10. Превосходно же ты, Судьба, помогаешь Александру и делаешь его великим, отовсюду подкапываясь, давая подножку, открывая для ударов все его тело: не то что Афина, которая, отклонив направленную в Менелая стрелу на самые крепкие части вооружения — панцирь, митру и пояс, отняла силу удара, так что рана была лишь поводом к тому, чтобы показалось немного крови;955 нет, ты оставляла обнаженными самые уязвимые места на теле Александра; направляла удары в кости; высматривая отовсюду, нападала то на глаза, то на стопы; затрудняла преследование неприятеля, оттягивала победы, опрокидывала надежды.
Мне, по крайней мере, представляется, что ни у одного из царей не было столь тяжелой судьбы; хотя для многих она была неблагоприятна, но других она поражала и губила, как громовой удар, Александра же постоянно преследовала неистребимым и неотвратимым недоброжелательством, как она преследовала и Геракла. Каких только Тифонов, каких чудовищных Гигантов она не поднимала против него? Кого из противников Александра она не поддерживала изобилием оружия, глубиной рек, неприступностью гор, свирепостью невиданных зверей? Если бы величие духа, движимого великой доблестью, не побудило Александра переносить все невзгоды, противоборствуя Судьбе, то неужели он не утомился бы и не отказался снова и снова вступать в сражения, вооружать войско, осаждать города, идти войной на Бактры, Мараканду, Согдиану, встречая препятствия в тысячах отпадений, мятежах покоренных народностей, неповиновении побежденных царей, среди коварных и враждебных племен, обезглавливая гидру, возрождающуюся в новых войнах?
11. Странным покажется то, что я скажу, но я скажу правду: Судьба почти подорвала доверие к происхождению Александра от Аммона. Действительно, кто, рожденный богом, вынес такие опасные, многотрудные и тягостные испытания, кто, кроме Геракла, Зевсова сына? Но Геракла какой-то наглый царь понуждал охотиться на львов, преследовать вепрей, отпугивать птиц, чтобы не оставить ему времени для более важных дел — в своих странствиях наказывать Антеев, усмирять запятнанных убийствами Бусирисов;956 Александру же сама Доблесть поручила царственное и божественное испытание, целью которого было не золото, навьюченное на десять тысяч верблюдов, не мидийская роскошь, пиршества и женщины, не халибонское вино и не гирканские рыбы,957 а решение великой задачи — дать всем людям единый государственный строй, подчинить их единому начальствованию, приучить к единому жизненному укладу. Эта страсть была у Александра прирожденной и возрастала вместе с ним. Когда к Филиппу пришли послы от персидского царя, а он был в отъезде, то Александр, оказывая гостям дружественный прием, не задавал им детских вопросов, подобно другим мальчикам, — о золотой виноградной лозе, о висячих садах, об одеянии персидского царя, — а был весь погружен в важнейшие вопросы управления: какова численность персидских воинских сил, где находится персидский царь, участвуя в сражениях (подобно гомеровскому Одиссею:
Где у него боевые доспехи, быстрые кони?),958
какие кратчайшие пути ведут от моря в глубь материка, так что пораженные послы говорили: «Этот мальчик великий царь, а наш царь только богач». Когда же, по смерти Филиппа, он был охвачен мыслью о походе и все посвятил подготовке ко вторжению в Азию, тогда-то и стала на его пути Судьба, отвращая и отвлекая его назад и усердно опутывая всевозможными препятствиями и задержками: прежде всего, она возмутила соседние варварские племена, навязывая Александру войны с иллирийцами и трибаллами, отвлекшие его вплоть до придунайской Скифии, в сторону от азиатских деяний. Пройдя этот путь и закончив дело, в котором пришлось встретить большие опасности и трудности, он снова устремился к азиатскому походу, но и тут Судьба обрушила на него Фивы и войну в Греции — страшную необходимость кровью, железом и огнем вести оборону против единоплеменников, имевшую горестный исход. Только после этого он перешел в Азию, имея запас средств на содержание войска, по сообщению Филарха,959 на тридцать дней; а по сообщению Аристобула — семьдесят талантов. Большую часть своего имущества на родине и царских доходов он роздал своим товарищам. Только один Пердикка не принял подарка и спросил: «А что ты, Александр, оставляешь себе?» — и на ответ его: «Надежды», — сказал: «В таком случае и мы будем в них участвовать: ведь несправедливо было бы, приняв твои подарки, ждать их еще и от Дария».
|
|
|
