 |
О судьбе и доблести Александра 2 глава
|
|
|
|
12. Каковы же были те надежды, которые побудили Александра предпринять поход в Азию? Не мощь, измеряемая стенами городов с многотысячным населением, не войска, плывущие сквозь горы, не бичи и оковы — варварское и безумное наказание моря, но вне самого Александра — большое воодушевление и соревнование между сверстниками в небольшом войске, соперничество в славе и доблести между сподвижниками Александра; в самом же себе ему внушало великие надежды почитание богов, доверие к друзьям, скромность, воздержность, самообладание, бесстрашие, пренебрежение к смерти, приветливость, обходительность, уважительность, правдивость, обдуманность в решениях и быстрота в действиях, славолюбие, неуклонность в достижении прекрасной цели. Ведь Гомер неподобающе и неубедительно показал красоту Агамемнона в трех сравнениях:
Зевсу, метателю грома, главой и очами подобный,
Станом — Арею великому, персями — Энносигею.960
А говоря об Александре, не будет ли справедливо признать, что родивший его бог вложил в него сочетание многих доблестей, и он обладал самоуважением Кира, скромностью Агесилая, мудростью Фемистокла, опытностью Филиппа, отвагой Брасида, красноречием и государственным умом Перикла? Если же сравнить его с героями древности, то мы увидим, что он сдержаннее Агамемнона: тот предпочел пленницу законной супруге, а он и до женитьбы не сближался с пленницами; великодушнее Ахилла: тот взял какие-то деньги за выдачу непогребенного тела Гектора — он же устроил Дарию торжественные похороны; и тот принял от друзей богатые дары в уплату за прекращение своего гнева, а он обогащал побежденных врагов; благочестивее Диомеда: тот был готов сражаться с богами, а он считал себя всеми своими свершениями обязанным богам; своим близким желаннее Одиссея: от скорби по Одиссею умерла его мать, а смерти Александра не смогла перенести умершая вслед за ним мать Дария.
|
|
|
13. Подводя итог, я скажу: если и Солон в своей государственной деятельности, и Мильтиад961 как военачальник, и Аристид во всех проявлениях своей справедливости были руководимы Судьбой, то не остается никакого места для Доблести, и это прославленное имя и понятие всуе шествует по жизни, разукрашиваемое софистами и законодателями. Если же каждый из названных или подобных им людей определением Судьбы беден, или богат, или слаб, или силен, или безобразен, или красив, или благостаростен, или кратковечен, а великим военачальником, или великим законодателем, или великим в государственных делах каждый показал себя своей доблестью и разумением, то что же, посмотрим и на Александра, сравнивая его с ними всеми. Солон произвел в Афинах отмену задолженности, назвав ее сейсахфией.962@ Александр же сам заплатил заимодавцам за их должников. Перикл, обложив афинян податями, на собранные деньги украсил храмами акрополь; Александр же, добыв деньги у варваров, послал их в Грецию с повелением построить храмы богам на десять тысяч талантов. Брасида сделал знаменитым в Греции прорыв сквозь вражеское войско под приморской Метоной,963@ но с чем можно сравнить этот невероятный для слушателей и страшный для зрителей прыжок Александра в Оксидраках,964@ когда он бросился со стены на врагов, встречающих его копьями, стрелами и обнаженными мечами, с чем, как не с пламенным перуном, в буре низвергающимся на землю, подобно призраку Феба, сверкающего огненным доспехом? И враги, пораженные, сначала затрепетали и отступили, но когда увидели, что на них несется только один человек, обратились против него. Вот где, значит, Судьба показала великий и блистательный образец своей благосклонности к Александру: приведя его в глухое и безвестное варварское селение, замкнула его в стенах, а тем, кто усердно пытался прийти на помощь и поднимался на стену, подставила ножку, сломав лестницу. А из тех единственных трех воинов, которые успели ухватиться за стену и, соскочив, стать рядом с царем, одного она сразу же похитила и уничтожила, а другой, пронзенный множеством стрел, остался в живых лишь настолько, чтобы видеть и сострадать; тщетными были возгласы и натиски находившихся за стеной македонян, которым приходилось, не имея ни лестниц, ни необходимых орудий, прорубать стену мечами, разламывать голыми руками и чуть ли не прогрызать зубами. А этот благополучный царь, всегда охраняемый и споспешествуемый Судьбой, как зверь, пойманный в тенета, оставался одиноким и беспомощным, сражаясь не за Сузы или Вавилон, не за взятие Бактр или покорение могучего Пора — ведь в многославных и великих состязаниях даже и неудача не бывает постыдной; нет, такой враждебной и злокозненной была Судьба, такой покровительницей варваров и ненавистницей Александра, что ополчилась не только против его тела и жизни, но устремилась, насколько это от нее зависело, повредить его чести и доброй славе. Ведь не так ужасно было бы Александру пасть у Евфрата или Гидаспа и не было бы недостойно его умереть в схватке с Дарием, или быть сраженным конницей и оружием персов, защищающих своего царя; или, попирая стены Вавилона, пасть вместе со всей великой надеждой. Так пали Пелопид и Эпаминонд: их смерть среди таких же деяний обсуждаемой нами Судьбы была подвигом, а не бедствием. Но каково же деяние обсуждаемой нами Судьбы — заключить царя и властелина вселенной в стены бесславного городишка в далеком варварском междуречье, чтобы он там погиб под ударами первого попавшего под руку врагам низменного оружия: топором ранили его в голову, разрубив шлем; стрела из лука пробила ему панцирь и вонзилась в грудь, так что стержень стрелы остался висеть снаружи, а железный наконечник в четыре пальца шириной засел между ребрами. И вот самое ужасное: в то время как Александр продолжал обороняться лицом к лицу и, упреждая пустившего стрелу, который отважился наступать с мечом, убил его ударом кинжала, кто-то, подбежав с мельницы, нанес ему сзади удар дубиной по шее, помутивший у него сознание. Но на стороне Александра была Доблесть, которая вселила в него отвагу, в окружающих его македонян — силу и рвение. Ибо Лимней, Птолемей, Леоннат и другие преодолевшие стену создали стену доблести, из любви и уважения к царю пренебрегая собственной жизнью. Ведь не Судьба заставляет товарищей доброго царя принимать на себя его опасности и умирать за него, а влечение к Доблести; подобное тем чарам, которые заставляют пчел жертвовать собой, защищая главу семьи. Кто, присутствующий в Оксидраках как свободный от опасности созерцатель, не сказал бы, что видит великое состязание Судьбы и Доблести и что варвары одолевают сверх своих заслуг, ведомые Судьбой, а эллины сопротивляются сверх своих сил, ведомые Доблестью, и что если победят варвары, то это будет делом Судьбы и злого демона, взывающим о возмездии; если же верх одержат эллины, то победный венок будет принадлежать доблести, отваге, дружбе и верности? Только эти помощники были у Александра, остальной же военной силе и снаряжению, флотам, коннице поставила преграду Судьба. И все же разбили македоняне варваров и павших погребли под развалинами города. Но Александру это не помогло. Его унесли со стрелой, проникшей до внутренностей и как гвоздь связавшей панцирь с телом. И стараниям извлечь ее из раны противилось железо, засевшее за костями грудной клетки. Отпилить же выступающую часть стрелы не решались, опасаясь, что это повредит кость и вызовет чрезмерную боль и сильное кровотечение. Сам Александр, видя общее замешательство, хотел кинжалом отсечь стрелу у поверхности панциря, но ослабевшая от воспаления рука оцепенела и не повиновалась. Тогда он велел другим сделать это без боязни и ободрял здоровых: одних он бранил за слезы и излишнее волнение, других называл трусами, не решающимися ему помочь. Громко взывал он к товарищам: «Пусть никто из вас не будет трусом, даже боясь за меня. Не могу верить, что вы не страшитесь своей смерти, если вы страшитесь моей»…
|
|
|
|
|
|
……….965
|
|
|
О ПОДАВЛЕНИИ ГНЕВА
Участники беседы: Сулла966 и Фундан.967
1. Сулла. Правильно, Фундан, поступают, думается мне, живописцы, оставляя на некоторое время свои произведения, прежде чем завершить их: такие перерывы, возобновляя остроту зрительной оценки, позволяют уловить мелкие черты различия, которые делает незаметными привычка, создаваемая непрерывным восприятием. И вот, так как никто не может на время отойти от себя, чтобы отрешиться от непрерывности самовосприятия, что более всего и делает каждого худшим судьей самого себя, чем других, то ближайшая замена этого — посещая время от времени друзей и вглядываясь в них, предоставлять им такую же возможность судить и о тебе самом — не о том, не постарел ли ты более должного, лучше или хуже выглядишь внешне, а о твоем нраве и характере, принесло ли время в этом что-либо хорошее и унесло ли что-либо дурное. Так я, вернувшись в Рим после годичного отсутствия и общаясь с тобой уже пятый месяц, не удивляюсь такому развитию присущих тебе от природы добрых качеств; но когда я вижу, что твоя пылкость и гневливая резкость сменилась кротостью и умением обуздать гнев разумным суждением, мне приходит на ум стих
О! несравненно теперь к осязанию мягче сей Гектор…968
И эта мягкость не означает бездеятельную вялость, нет, вместо прежней несдержанной горячности она, подобно хорошо возделанной почве, создает глубинную проницаемость, необходимую для произрастания добрых дел. Поэтому для меня ясно, что твоя гневливость — она не сама собой утихает вследствие свойственной возрасту убыли сил, а поддаваясь воздействию некоего здравого рассуждения. А ведь, откровенно говоря, когда наш товарищ Эрот рассказывал мне это о тебе, то у меня возникло подозрение, не приписывает ли он тебе по доброжелательности те подобающие хорошему человеку качества, которых нет в действительности, хотя он и не склонен, как ты знаешь, из любезности поступаться своим подлинным мнением. Но вот теперь с него снято подозрение в лжесвидетельстве; поведай же нам, раз путешествие предоставляет для этого досуг, каким врачеванием ты сделал свой дух столь мягким и податливым, столь доступным и послушным голосу разума.
2. Фундан. Смотри, любезный мой Сулла, как бы не оказалось, что дружеское расположение побудило тебя оставить без внимания кое-что в моем характере. А Эроту, который, в своей нетерпимости ко всему злому, сам не всегда сдерживает дух, подобно гомеровскому Одиссею, я легко мог показаться более кротким, чем в действительности, подобно тому как в музыкальной гамме высокий тон по отношению к более высокому получает значение низкого.
|
|
|
Сулла. И то и другое не так, дорогой Фундан. Сделай же нам милость, исполни мою просьбу.
Фундан. Ну вот, Сулла. Одно из запомнившихся мне прекрасных наставлений Мусония969 таково: кто хочет пребывать в благополучии, тот должен всю жизнь проводить как нуждающийся во врачевании. Ведь здравый рассудок не должен, полагаю я, покидать человека вместе с болезнью, подобно чемерице, а должен, оставаясь в душе, соблюдать и охранять здравость суждений; ибо его силу, приводящую к доброму состоянию тех, кому она стала привычной, можно уподобить не лекарствам, а здоровой пище; а уговоры и нравоучения, в применении против разбушевавшихся страстей, лишь с большим трудом и в малой мере достигают своей цели, ничем не превосходя те ароматические средства, которые возвращают эпилептика к сознанию после припадка, но не излечивают его от болезни. И если другие страсти, даже и в разгаре, допускают в душу разумное убеждение извне и в известной мере поддаются ему, то гнев не то что
Ум в сторону уводит и беды творит,
по слову Меланфия, но, полностью изгнав и выключив ум и уподобляясь сжигающим себя в собственном доме, наполняет внутренний мир смятением, дымом и шумом, так что человек не видит и не слышит того, кто хотел бы ему помочь. Поэтому скорее одинокий корабль в бушующем море найдет где-нибудь кормчего, чем человек, носимый волнами гнева, воспримет чужие речи, если его собственный разум не будет к этому подготовлен. И как защитники города, которому угрожает осада, не надеясь на помощь извне, накопляют все жизненно необходимое, так надлежит, воспринимая от философии наставления против гневливости, откладывать их в душе, помня, что, когда придет надобность ими воспользоваться, нелегко будет ввести их в душу извне. Ибо когда она исполнена смятения, то глуха ко всему внешнему, если ее собственный рассудок не вступит как командир гребли, чутко воспринимая и передавая ей каждое из этих наставлений: тем, что говорят ей другие кротко и дружелюбно, она пренебрегает, а более суровые настояния встречает с раздражением. Но не поддаваясь в своем высокомерии и упорстве никакому внешнему воздействию, гневный дух, как мощная тирания, в себе самом должен заключать нечто ему прирожденное, с ним растущее и его разлагающее.
3. И вот частота приступов гнева создает дурное душевное расположение, называемое гневливостью, и приводит к желчной раздражительности, резкости и неуживчивости: человек становится мелочно обидчивым, придирчивым, по малейшему поводу утрачивает душевное равновесие, подобно тому как на тонкой пластинке мягкого железа всякая мелочь оставляет царапину. Но если своевременно вступает в силу противодействующее и подавляющее суждение, то оно не только излечивает наличный приступ гнева, но делает душу и на будущее время благонастроенной и не подверженной таким приступам. Мне, по крайней мере, довелось, два или три раза оказав сопротивление гневной вспышке, испытать нечто подобное тому, что произошло с фиванцами, которые, отразив в первый раз лакедемонян, считавшихся ранее непобедимыми, не проиграли им после этого ни одного сражения: я пришел к гордому сознанию, что здравый рассудок может побеждать. Я видел, что не только холодные обливания прекращают гнев, как нашел Аристотель, но он угасает и под воздействием страха; и, видит Зевс, у многих, при внезапной радости, по слову Гомера,970 согрелся и утешился гневный дух.
Не всегда и причина гнева бывает значительной. Многих приводит в раздражение шуточная насмешка, улыбка, кивок и тому подобное. Так Электра на дружеское обращение своей тетки Елены:
Электра, в долгом детстве мне любезная, —
раздраженно отвечает:
Ты поздно спохватилась для любезности;971
так и Александра разгневала шутка Каллисфена, который, когда до него дошла очередь выпить большой кубок, сказал: «Как бы мне не пришлось, выпив за здоровье Александра, искать помощи у Асклепия».
4. И вот, подобно тому как огонь, разгорающийся в заячьем мехе, пакле или тряпке, легко сдержать, но когда он охватит объемистые и плотные предметы, то быстро,
Взъярившись, рушит все труды строителей,972
как говорит Эсхил, — так человек, желающий побороть в себе гнев, не встречает трудности, пока имеет дело только с дымом от тления, порожденного шуточной болтовней: часто бывает достаточно промолчать, оставив без внимания неудачно сказанное. Кто оставляет огонь без пищи, гасит его: так и тот, кто лишает пищи гневную вспышку в самом начале, не раздувая ее в себе, подавляет и устраняет ее. Поэтому я не согласен с тем, что говорит о гневе Иероним,973 хотя и дающий в остальном много полезных наставлений: по его словам, человек ощущает гнев не тогда, когда он только возникает, а когда он уже возник, — такова скорость его развития. Напротив того, ни одна другая страсть не обнаруживает столь явно свое накопление и рост. Так и Гомер с большой точностью говорит о внезапно охватившей Ахилла скорби при получении горестной вести:
Рек, — и Пелида покрыло мрачное облако скорби;974
тогда как его гнев против Агамемнона разгорается медленно, на протяжении долгих речей: если бы кто-нибудь воспрепятствовал им, пресекши их в самом начале, то ссора не получила бы такого развития. По этой-то причине Сократ, когда ему случалось почувствовать раздражение против кого-либо из друзей, стараясь
до бури к спасительной гавани выплыть,975
снижал голос, с кроткой улыбкой смотрел собеседнику в глаза и таким образом, настроив себя в противоположном направлении, оставался победителем в борьбе с гневом.
5. Первый шаг к низвержению тирании гнева, дорогой друг, состоит в том, чтобы не выполнять его требование — громко кричать, грозно глядеть, ударять себя в грудь, — а хранить спокойствие и не разжигать эту болезненную страсть судорожными метаниями и выкриками. Вот поведение влюбленного — устроить шествие к дому предмета любви, пропеть серенаду, украсить дверь венком — все это приносит ему некоторое удовлетворение и не лишено изящества:
Кто и откуда ты, я не спросил, и только на двери
Запечатлел поцелуй; грешен я, если то грех.976
Так же и у погруженных в траур, если они уступают стремлению оплакать свою утрату, слезы уносят с собой большую часть горя. А проявления гнева в речах и поведении тех, кто им охвачен, только раздувают его. Поэтому, ощущая в себе возникновение гнева — как будто бы приближение эпилептического припадка, — лучше всего хранить спокойствие — надежное убежище, которое не даст нам упасть, вернее напасть: нападаем же мы чаще всего на близких и друзей; ведь любовь, ненависть, страх вызывают у нас не все люди, а для гнева нет ничего неприкосновенного и непосягаемого: гневаемся мы и на врагов, и на друзей, и на детей, и на родителей, и — видит Зевс — на богов, и на животных, и на неодушевленные предметы. Так Фамир977
лиры звонкопоющей
рог разбил золоченый;978
так Пандар клятвенно призывает на себя бедствие,979 если он не сожжет свой лук, изломав его собственными руками; Ксеркс подверг море клеймению и бичеванию, а к горе Афону обратился с таким посланием: «Божественный Афон, возвышающийся главой до неба, не ставь больших и труднопреодолимых камней на пути моих дел, иначе я тебя самого разрою и сброшу в море». Да, много в гневе страшного, но много и смешного: поэтому он заслуживает и наибольшей ненависти, и наибольшего презрения среди всех страстей. Полезно внимательно рассмотреть то и другое.
6. Начал я свое самоврачевание от гневливости — не знаю, правильно или нет, — наблюдая гнев на других, наподобие того как лаконяне на примере илотов показывали, что такое опьянение. Гиппократ980 говорит, что самая тяжелая болезнь та, при которой человек более всего изменяется в лице. Вот и я прежде всего, заметив, что гнев особенно изменяет и искажает черты и цвет лица, походку, голос, приобрел отчетливый образ этой страсти, и мне внушала отвращение мысль, что я могу показаться друзьям, жене и дочерям таким страшным и обезображенным — не только диким на вид, утратившим свой обычный облик, но и приобретшим грубый, отталкивающий голос; именно такими я видел своих знакомых, охваченных гневом: они не могли в этом состоянии сохранить ни свой обычный нрав, ни благопристойную внешность, ни изящество и убедительность речи, ни подобающую манеру общения. У оратора Гая Гракха,981 сурового по своему душевному складу и слишком пылкого в речи, была свирель, подобная тем, которыми пользуются музыканты для задания нужного тона. Во время его выступлений стоявший за трибуной раб подавал на этой свирели тихие мелодичные сигналы, предупреждавшие крик и призывавшие устранить в произношении все чрезмерно резкое и возбужденное: подобно тому как у пастухов
воском связанный шлет тростник
стаду песнь усыпленья,982
Звуки этой свирели зачаровывали и умеряли гневное волнение оратора. Я же не тяготился бы, если бы рядом со мной во время приступов гнева находился внимательный и умный спутник, который подносил бы мне зеркало, как его иной раз подносят в бане безо всякой надобности.
Говорят, что Афина, играя на свирели, не обратила внимания на предостережение сатира:
Тебе свистать на дудке не к лицу совсем.
Надень доспехи, щеки пощади свои,983 —
но когда увидела в реке отражение своих надутых щек, то огорчилась и отбросила свирель прочь. А ведь свирель за искажение черт лица вознаграждает гармонией звуков; к тому же Марсий, по преданию, связал посредством своего рода недоуздка избыток дыхания и устранил искажение лица музыканта,
Золотом мягким сокрыв раздуваемых щек неприглядность
И на уста наложив ремешок, укрепляемый сзади.984
А гнев, наоборот, надувая и безобразно искажая лицо, еще более того обезображивает голос,
расстроив резко струн душевных лад.985
Когда море, разбушевавшись от ветров, выбрасывает на берег морской латук и другие водоросли, то говорят, что оно очищается; но когда гнев исторгает из взбудораженной души бесчинные, площадные слова, то это пятнает прежде всего самого говорящего и покрывает его бесславием как всегда переполненного такими речами, которые гнев лишь частично приоткрыл. Так люди за единое слово — «легковеснейшую вещь», по выражению Платона,986 — несут тяжелое наказание, показав себя злоречивыми и злонравными. (7.) Размышляя об этом на основании собственных наблюдений, я нахожу полезным запомнить, что во время приступов гнева еще важнее, чем при лихорадке, хранить язык мягким и гладким. Если у лихорадящего язык оказывается в болезненном состоянии, то это дурной признак, но не причина болезни, если же у гневающегося язык становится грубым и нечистым, обратившись к неподобающим речам, то это проявление нечестия, порождающее непримиримую вражду и изобличающее скрытое зложелательство. Даже опьянение не ведет к такой злостной необузданности, как гнев: там выходки приправлены, словно медом, смехом и шутками, здесь — желчью. В попойке молчаливый тягостен для собутыльников, в гневе нет ничего пристойнее спокойного молчания, о чем говорит и Сапфо:
Если в груди твоей гнев разгорится,
Ты воздержись от несносного лая.
8. Но не только к этим выводам мы приходим, пристально наблюдая поведение людей, оказавшихся в плену гнева: мы начинаем понимать с различных сторон самую его природу. Нет в нем ни благородства, ни мужества, ни достоинства, ни величия. Между тем большинству его буйство кажется деловитостью, угрозы — смелостью, упорство — твердостью; а иные в своем заблуждении принимают его свирепость за геройство, неумолимость — за настойчивость, сварливость — за нетерпимость к порокам. В действительности же все поведение гневливца говорит о мелочности и душевной слабости, и не только когда он дерет малых ребят, ожесточается против жены, вымещает свою злобу на собаках, лошадях и мулах, как поступал многоборец Ктесифон, который считал уместным ответить лягающемуся мулу тем же; не иначе обстоит дело и с кровавыми избиениями, которые производят тираны: в их действиях сказывается то же малодушное и болезненное озлобление, которое делает их сходными с укусом змеи, изливающей яд в того, кто причинил ей боль, наступив на нее. Подобно тому как сильный удар вызывает опухоль на теле, так в слабых душах возможность причинить боль ведет к тем более жестокому приступу гнева, чем тягостнее сознание собственной слабости. Поэтому женщины гневливее мужчин, больные — здоровых, старые — молодых, бедствующие — благополучных. Скряга гневлив прежде всего по отношению к своему домоправителю, лакомка — к своему повару, ревнивец — к жене, тщеславный — к злословящему. Но хуже всего тот, кто, по слову Пиндара,
домогается почестей в городе —
явная он для всех докука.
Так в слабой душе прежде всего из ущербных переживаний возникает гневливость, которую кто-то уподобил987 сухожилиям души, но которая скорее вызывает образ судорожных усилий души в своей самозащите.
9. Только необходимость заставила меня показать столь неприглядное зрелище, как эти дурные примеры. Но прежде чем перейти к услаждающим и зрение и слух примерам людей, спокойно сдерживающих приступы гнева, я должен осудить тех, кто говорит:
Задел ты мужа: мужу ль безответным быть?988 —
или:
Наступи ему на выю, пригнети его к земле.989
Такие низменные подстрекательские речи переносят гнев от женского общения к мужскому. Ибо мужество, во всем прочем согласуясь со справедливостью, в том только, по-моему, с ней расходится, что ему в большей мере присуща сдержанность. Возобладать над людьми случалось и худшим над лучшими, а вот в душевной борьбе одержать верх над гневной страстью — против которой, как говорит Гераклит, трудно бороться, «ибо чего она хочет, за то готова отдать душу», — свидетельство большой внутренней силы, поистине располагающей в своих суждениях как бы мышцами и жилами, приносящими победу над страстями. Поэтому я стараюсь находить примеры не только у философов, у которых, говорят, нет желчи, но предпочтительно у царей и властителей. Таков пример царя Антигона; когда воины, находясь близ его палатки, бранили его, думая, что он этого не слышит, он выбросил свой посох со словами: «Да не уберетесь ли вы подальше, чтобы поносить меня?» Ахеянин Аркадион постоянно злословил Филиппа и давал каждому совет
Лучше страну поискать, где еще не знают Филиппа.990
Когда он как-то появился в Македонии, друзья Филиппа говорили, что нельзя оставить такое его поведение безнаказанным. Но он дружественно встретился с Аркадионом и послал ему гостеприимственные подарки. Когда он впоследствии спрашивал, как теперь отзывается о нем Аркадион среди эллинов, от всех получая ответ, что тот стал его самым преданным поклонником и хвалителем, то сказал: «Значит, я лучший врач, чем вы». Когда на Олимпийских играх раздались недружелюбные речи о Филиппе и окружающие говорили ему, что греки заслуживают наказания за то, что бранят его, несмотря на его дружелюбное обращение, он ответил: «Что же они сделают, если я стану обращаться с ними недружелюбно?» Превосходно обошелся Писистрат с Фрасибулом и Порсена с Муцием.991 Заслуживает одобрение и поступок киренского царя Маги с поэтом Филемоном,992 который так подшутил над ним в одной из своих комедий:
— Вот, Мага, грамоту Египта царь тебе
Прислал. — Да Мага, на беду, неграмотен.
Позднее Мага захватил Филемона в свои руки, когда тот был занесен морской бурей к Паретонию.993 Он приказал одному из своих воинов коснуться шеи Филемона обнаженным мечом, а затем спокойно отойти. После этого он отпустил Филемона, подарив ему бабки и мяч как неразумному ребенку. Птолемей, насмехаясь над невежеством какого-то грамматика, спросил у него, кто был отец Пелея; тот ответил: «Сначала ты скажи, кто был отец Лага». Этот намек на незнатное происхождение Птолемея задел его. Окружающие нашли такую насмешку дерзкой и неуместной, но Птолемей сказал: «Если не подобает царю выносить насмешки, то не подобает и самому насмехаться над другими». Александр же только в расправе с Каллисфеном и Клитом был более жесток, чем обычно. Поэтому Пор, попав к нему в плен, просил «обращаться с ним по-царски»; и на вопрос Александра: «И ничего более?» — ответил: «В словах «по-царски» заключено все». И действительно, именно по этой причине одно из именований царя богов — Ласковый.994 Наказание же — дело Эриний и демонов, но не олимпийских богов.
10. Когда Филипп разрушил дотла Олинф, кто-то сказал: «Но вновь выстроить такой город он бы не мог». Точно так же можно было бы сказать, и обращаясь к гневу: «Разрушить, погубить, опрокинуть ты можешь, но восстановить, сохранить, пощадить, выстоять — это дело кротости, прощения, умеренности; это доступно Камиллу, Метеллу, Аристиду, Сократу; а ужалить и впиться в рану — слепням и клещам». Впрочем, обращаясь к свойственным гневу способам самозащиты, я нахожу их малодействительными. Часто он растрачивает себя на закусывание губ, скрипение зубами, пустые наскоки и ругательства, сочетающиеся с неразумными угрозами, и смехотворно падает, не достигнув цели, подобно неопытным бегунам, которые на состязании не сумели рассчитать свои силы. Не без остроумия ответил один родосец на похвальбу и грозные выкрики римского солдата: «Для меня важно не то, что ты говоришь, а то, о чем твой командир молчит». Так и Софокл, вооружив Неоптолема и Еврипила, говорит:
Без похвальбы, без брани
К кругам прорвались медных лат они.995
Некоторые варварские племена отравляют свое оружие, но мужество в желчи не нуждается, ибо закалено разумом. Гневное же наступление есть нечто гнилое и хрупкое. Недаром лакедемоняне успокаивают гнев бойцов звуками флейт и перед сражением приносят жертвы Музам, молясь о твердости разума, и, опрокинув неприятелей, не преследуют их, а с легкостью отзывают свое воинственное воодушевление, словно вкладывая в ножны короткий кинжал. Гнев многим принес гибель прежде, чем они успели защитить себя, — так были убиты Кир и фиванец Пелопид.996 Агафокл997 же спокойно выслушивал насмешки, раздававшиеся из осажденного им города, и когда один из них сказал: «Горшечник, откуда ты возьмешь плату своим наемникам?», усмехнувшись, ответил: «Вот только возьму этот город». А Антигон, когда в подобной же обстановке со стен насмехались над его безобразием, ответил: «А я-то считал себя красавцем». И, захватив этот город, продал насмешников в рабство, пригрозив, что обратится к их господам, если они его еще раз заденут.
По моим наблюдениям, и ораторов гнев часто приводит к серьезным ошибкам. Аристотель сообщает о самосце Сатире, что он перед выступлением в суде замазывал себе уши воском, чтобы не испортить дело, увлекшись раздражением, которое вызывают бранные нападки противников. И разве мы сами не лишаем себя часто возможности наказать рабов, которые убегают, устрашенные нашими гневными угрозами? Слова, с которыми нянюшки обращаются к детям: «Перестань плакать, и ты это получишь», — можно не без пользы применить и по отношению к гневу: «Не торопись, не кричи, не суетись, и ты скорее и легче достигнешь того, чего желаешь». Когда отец видит, что ребенок пытается что-то разрезать или расколоть ножом, он отбирает нож и сам делает это; так и разум должен, отняв у гнева возможность возмездия и не поступаясь безопасностью и пользой, наказать того, кто это заслужил, а не самого себя, как это часто производит гнев.
|
|
|
