 |
Глава IX. Реституционные отношения 13 глава
|
|
|
|
<467> См.: выше, сн. 447.
Несмотря на абстрактную возможность построения ответственности за эвикцию как внедоговорной, отечественный законодатель все же, как представляется, определенно исходит из ее договорной природы. Действительно, в отличие от Code civil, российский ГК не содержит нормы о ничтожности продажи чужой вещи, в которой бы давалось дальнейшее решение вопроса об ответственности за убытки. Кроме того, в нем ответственность за эвикцию установлена именно в связи с невыполнением продавцом его обязанности передать вещь в собственность. Об этом свидетельствует, в частности, размещение ст. 461 ("Ответственность продавца в случае изъятия товара у покупателя") сразу же после установления в ст. 460 ГК обязанности продавца передать покупателю товар свободным от любых прав третьих лиц, одним из последствий нарушения которой и является согласно ГК ответственность за эвикцию. Но из чего могла бы возникать такая обязанность, если бы она была внедоговорной?
Следует также обратить внимание и на еще одно обстоятельство. В случае недействительности договора купли-продажи по каким-либо иным основаниям (например, вследствие порока формы или незаконности содержания) неприменимость ответственности за эвикцию не вызывала бы, по-видимому, сомнений и у тех, кто желает рассматривать ее как внедоговорную. Но такая неприменимость лишний раз свидетельствовала бы о том, что эта ответственность установлена за неисполнение именно договорной обязанности и что в ее основании лежит действительный договор.
Наконец, предлагаемая О.Г. Ломидзе квалификация ответственности за эвикцию как внедоговорной шла бы вразрез с установившейся в отечественном праве противоположной традицией основывать такую ответственность именно на договоре <468> - традицией, берущей свое начало еще в римском праве, в котором одной из договорных обязанностей продавца было гарантировать покупателя от эвикции. Но имеет ли смысл перестраивать традиционные цивилистические конструкции ради оправдания предложенного автором решения, самого по себе столь же спорного, как и цель, которой оно призвано служить? <469>
|
|
|
--------------------------------
<468> "Обязанность продавца очищать покупщика и не доводить его до убытков основана на том, что продавец обязан передать вещь в собственность свободной от всяких обременений. Поэтому, если продавец передал чужую вещь или вещь, напр., заложенную, то, очевидно, он не выполнил надлежащим образом своей обязанности и обязан очищать покупщика и не доводить его до убытков", - отмечал В.И. Синайский, рассматривая далее ответственность за эвикцию именно как последствие нарушения указанной обязанности (Синайский В.И. Указ. соч. С. 375 и сл.). См. также: Победоносцев К.П. Курс гражданского права. Ч. I: Вотчинные права. М.: Статут, 2002 [по изд. 1896 г.]. С. 385 и сл.; Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 322: "...такая ответственность вытекает из самого существа договора купли-продажи..." Впрочем, как было показано выше, при обсуждении условий заключения договора, т.е. за пределами темы эвикции, договор о продаже чужой вещи считался в русской дореволюционной цивилистике, по общему правилу, недействительным, что напоминает и сегодняшнее противоречивое состояние отечественной доктрины в рассматриваемом вопросе: с одной стороны, недействительность договора, с другой - договорный характер ответственности за эвикцию. Построение ответственности за эвикцию в качестве ответственности за нарушение договорной обязанности в современной отечественной литературе см., напр.: Гражданское право: Учебник. Ч. II / Под ред. А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. М.: Проспект, 1997. С. 31 и сл. (автор - И.В. Елисеев); Хаскельберг Б.Л., Ровный В.В. Обязанность продавца - обеспечить юридическую чистоту отчуждаемого имущества и последствия ее неисполнения // Цивилистические записки: Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 2. М.: Статут, 2002. С. 98.
|
|
|
<469> Изложенное тем же автором на следующей странице дает основание предположить, что утверждение о внедоговорном характере ответственности за эвикцию является лишь предложением de lege ferenda, а это лишает его силы аргумента в условиях действующего законодательства. "Возможно, - пишет О.Г. Ломидзе, - наиболее удачным... явилось бы решение, абстрагирующее для ситуации отчуждения неуправомоченным субъектом чужого имущества судьбу соглашения об ответственности от судьбы основного договора. | Подобная формулировка может звучать следующим образом: в случае заключения договора, направленного на распоряжение имуществом, которое лицо не имело права отчуждать, соглашение об ответственности за невозможность передачи имущества по причине его отсутствия у отчуждателя, в том числе принадлежности иному лицу, не зависит в отношениях между сторонами от основного обязательства" (Ломидзе О.Г. Указ. соч. С. 18). Нельзя, кроме того, не отметить, что подобное предложение весьма сомнительно само по себе. Во-первых, непонятно, о каком "соглашении об ответственности за невозможность передачи имущества" может идти речь. Условие об ответственности за эвикцию является "обычным" условием договора купли-продажи (так называемой подразумеваемой гарантией) и не требует его согласования сторонами, которого на практике в подавляющем большинстве случаев и не происходит, а тем более согласования в форме отдельного от договора купли-продажи соглашения. Во-вторых же, даже если бы такое отдельное соглашение и имело место, не ясно, каким образом, будучи акцессорным по отношению к договору купли-продажи, оно могло бы сохранять силу при недействительности последнего. Ситуация не изменилась бы и если такое соглашение содержалось бы в самом договоре купли-продажи в качестве его условия, ибо часть договора не может быть действительной при недействительности договора в целом. Поэтому предложенная автором квалификация является явной натяжкой, вызванной исключительно стремлением обосновать ничтожность договора, заключенного неуправомоченным отчуждателем, - стремлением, цель которого так и остается непостижимой.
|
|
|
Вывод о действительности обязательственного договора, совершенного неуправомоченным отчуждателем, является неизбежным логическим следствием разграничения обязательственных и вещных правоотношений, а также выражающих их динамику обязательственных и вещных (распорядительных) сделок. Неудивительно, что попытки его опровергнуть приводят в конечном счете, с одной стороны, к смешению обязательственных элементов с вещными, а с другой - к аргументации, оперирующей неюридическими или метаюридическими критериями.
Это можно проиллюстрировать на примере рассуждений, содержащихся в уже цитированной статье О.Г. Ломидзе. "При сложном составе юридических фактов, лежащих в основе отчуждения, - пишет автор, - распоряжение имуществом, по сути, являет собой процесс, развивающийся в определенной последовательности. <...> | Возможность распоряжаться - это в том числе возможность заключать направленные на отчуждение сделки, которые хотя и не дают окончательного решения юридической судьбы имущества, однако ЗАПУСКАЮТ ПРОЦЕСС РАСПОРЯЖЕНИЯ" <470>. Неуправомоченный отчуждатель, "заключая договор, направленный на отчуждение чужого имущества... ВТОРГАЕТСЯ В СФЕРУ ЧУЖИХ ПРАВОВЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ. Ведь именно собственник вправе по своему усмотрению совершать... любые действия в отношении принадлежащего ему имущества..." <471>. "Таким образом, в основе признания недействительным договора об отчуждении неуправомоченным лицом чужой вещи лежат соображения НЕДОПУЩЕНИЯ ВТОРЖЕНИЯ НЕУПРАВОМОЧЕННОГО ЛИЦА В СФЕРУ РАСПОРЯДИТЕЛЬНЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ИСТИННОГО ПРАВООБЛАДАТЕЛЯ" <472>. "Предъявляя иск о признании судом недействительным договора, направленного на отчуждение неуправомоченным субъектом принадлежащего ему имущества, правообладатель ТРЕБУЕТ ПУБЛИЧНОГО ПРИЗНАНИЯ ВСЕЙ ПОЛНОТЫ СВОИХ ПРАВОВЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ. УВАЖЕНИЕ К ЧУЖОМУ ПРАВУ предполагает удовлетворение этого требования правообладателя" <473> (выделено мной. - Д.Т.).
|
|
|
--------------------------------
<470> Ломидзе О.Г. Указ. соч. С. 9.
<471> Там же.
<472> Там же. С. 13.
<473> Там же. С. 9.
Вряд ли подобное обоснование может считаться состоятельным. Если бы распоряжение начиналось уже в момент заключения обязательственного договора, то это означало бы, что последний имеет вещно-правовые последствия и обременяет право собственности на вещь, а собственник, исчерпав заключением этого договора свою распорядительную свободу ("запустив процесс распоряжения", выражаясь словами О.Г. Ломидзе), уже не может ни заключать других обязательственных сделок об отчуждении той же вещи, ни передавать вещь другому лицу: все такие сделки должны были бы признаваться ничтожными. Однако данное предположение расходится с действующим законодательством, ибо делает необъяснимым существование нормы ст. 398 ГК, признающей среди нескольких кредиторов по действительным обязательственным договорам об отчуждении одной и той же вещи приоритет (а по сути - право собственности или иное вещное право <474>) за тем из них, кому вещь фактически передана. Если исходить из этой и иных позитивных норм, а не из абстрактных представлений о "процессе распоряжения", отчуждение как форма распоряжения происходит лишь в момент совершения распорядительного акта (сделки), в нашем случае традиции. Предшествующий этому акту обязательственный договор лишь подготавливает отчуждение, возлагая на отчуждателя юридическую обязанность его произвести, однако сам по себе не только не составляет элемента распоряжения, но даже не предопределяет последнее с неизбежностью, ибо оно может вовсе не осуществиться или осуществиться в пользу иного лица.
--------------------------------
<474> Это следует из формулировки: "...вещь уже передана третьему лицу, имеющему право собственности, хозяйственного ведения или оперативного управления".
Автор верно отмечает, что "именно собственник вправе по своему усмотрению совершать... любые действия в отношении принадлежащего ему имущества". Забывается, однако, что "действиями в отношении имущества" являются только распорядительные акты (в связи с чем неуправомоченный отчуждатель и не может перенести право собственности), а не обязательственные договоры, которые, как известно, совершаются скорее "в отношении лица", а не имущества, связывают именно лицо, но не обременяют права на конкретные вещи. А поскольку это так, неуправомоченный отчуждатель, заключая обязательственный договор об отчуждении чужой вещи, не может при всем своем желании нарушить право (по-видимому, таким образом следует перевести на юридический язык используемое автором выражение "вторгаться в сферу чужих распорядительных возможностей") собственника этой вещи.
|
|
|
Данное обстоятельство, по-видимому, признает и сам автор <475>, утверждая тем не менее, что при заключении указанного обязательственного договора имеет место "вторжение неуправомоченного лица в сферу распорядительных возможностей истинного правообладателя". Таким образом, чтобы выйти из тупика и примирить свою позицию о ничтожности обязательственного договора, заключенного неуправомоченным отчуждателем, с необходимостью разграничивать обязательственный и вещный эффект сделок, О.Г. Ломидзе вынуждена, по сути, изобрести новую категорию "вторжения в сферу чужих правовых возможностей". Такое "вторжение", насколько можно понять из рассуждений автора, находясь в области неправомерного и являясь основанием ничтожности обязательственного договора, не составляет вместе с тем нарушения права в строго юридическом смысле. Однако обоснованность и полезность этой новой категории вызывает большие сомнения.
--------------------------------
<475> См.: Ломидзе О.Г. Указ. соч. С. 14: "Сам по себе договор, направленный на отчуждение чужого индивидуализированного имущества неуправомоченным лицом, не изменит положения истинного правообладателя относительно этого имущества".
Действительное нарушение права собственности происходит лишь тогда, когда неуправомоченный отчуждатель передает вещь приобретателю и собственник утрачивает контроль над ней. До тех пор, пока этого не происходит, можно говорить - при наличии соответствующих предпосылок, отнюдь не сводящихся к заключению обязательственной сделки, - лишь о ситуации неопределенности в праве, вызывающей охраняемый законом интерес правообладателя в ее устранении путем признания своего права (или, по терминологии О.Г. Ломидзе, путем "публичного признания всей полноты своих правовых возможностей"). Однако для этого служит специальный иск о признании права собственности, удовлетворение которого никоим образом не связано с признанием обязательственной сделки действительной или недействительной - именно потому, что последняя не оказывает влияния на сферу вещных правоотношений.
И уж тем более странно выглядит утверждение автора, согласно которому именно "уважение к чужому праву" является тем, что предполагает удовлетворение иска о признании ничтожным обязательственного договора, совершенного неуправомоченным отчуждателем. Желание во что бы то ни стало доказать ничтожность этого договора при невозможности отыскать в законе ее конкретное правовое основание приводит, таким образом, к введению еще одного метаюридического критерия.
Итак, в интерпретации автора вместо нарушения права собственности мы имеем "вторжение в сферу чужих правовых (распорядительных) возможностей", вместо признания этого права - "признание всей полноты правовых возможностей", вместо конкретного основания ничтожности - необходимость "уважения к чужому праву". Думается, что все эти суррогаты общепринятой юридической терминологии играют в рассуждениях О.Г. Ломидзе роль своего рода ариадниной нити, призванной вывести из лабиринта, в который ее завела собственная попытка обосновать ничтожность обязательственного договора о продаже чужого имущества. Но кто же тот страшный Минотавр, ради "убийства" которого понадобилось заходить в лабиринт? Иными словами, в чем именно видится О.Г. Ломидзе опасность квалификации рассматриваемого договора как действительного, ради устранения которой она готова жертвовать традиционными юридическими конструкциями и представлениями?
"Принятие позиции, отстаивающей действительность сделок по распоряжению неуправомоченным лицом чужим имуществом, - пишет автор, - может привести к следующим последствиям. После того как ответчик добьется отказа в иске о признании рассматриваемой сделки недействительной, им будет предпринята попытка давления на истца, обхода применения норм права. ПРИ ПРАВИЛЬНОМ ИСТОЛКОВАНИИ И ПРИМЕНЕНИИ ЗАКОНА ВСЕМИ СУБЪЕКТАМИ ТОВАРНО-ДЕНЕЖНЫХ И РЕГУЛЯТИВНЫХ ОТНОШЕНИЙ ДАННАЯ ПОПЫТКА УСПЕХОМ НЕ ЗАВЕРШИТСЯ, но не исключена опасность иного развития событий. | Если договор заключен неуправомоченным лицом относительно чужой недвижимой вещи, НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ТАКОЙ ДОГОВОР БУДЕТ ПРЕДСТАВЛЕН НА РЕГИСТРАЦИЮ. В целом следует отметить: в ситуации, когда права управомоченного подлежат внешней фиксации... невозможность добиться признания направленной на отчуждение принадлежащего ему имущества сделки недействительной ПОВЫШАЕТ РИСК УТРАТЫ УПРАВОМОЧЕННЫМ ВИДИМОСТИ ТИТУЛА" <476> (выделено мной. - Д.Т.).
--------------------------------
<476> Ломидзе О.Г. Указ. соч. С. 15. "Для имуществ, права на которые подлежат фиксации в специальных реестрах... - пишет автор в другом месте, - следует... допустить возможность утраты истинным правообладателем видимости титула в результате заключения договора неуправомоченным лицом" (Там же. С. 8).
Таким образом, реальная опасность квалификации обязательственной сделки, совершенной неуправомоченным отчуждателем, как действительной видится автору лишь в сфере оборота имуществ, права на которые подлежат "внешней фиксации", т.е. в основном в сфере оборота недвижимости. Но тогда, чтобы быть последовательным, автору следовало бы допустить, что договоры об отчуждении иных вещей, права на которые подобной фиксации не подлежат, действительны независимо от управомоченности отчуждателя. Однако столь различный подход к вопросу о действительности обязательственных договоров в зависимости от "фиксируемости" вещных прав на составляющее их предмет имущество выглядел бы явно искусственным.
Вряд ли обоснованно, далее, опасение автора, что действительный договор, стороной которого выступает неуправомоченный отчуждатель, будет представлен на государственную регистрацию (очевидно, имеется в виду регистрация права, а не сделки), а это якобы повысит "риск утраты управомоченным видимости титула". К сожалению, автор не прогнозирует, что должно произойти после представления такого договора на регистрацию, а также в чем именно выразится упомянутый риск. И это, как представляется, не случайно.
Дело в том, что обязательственный договор, а точнее, оформляющий его документ, сам по себе недостаточен для регистрации перехода права собственности. Чтобы произвести такую регистрацию, регистрирующий орган обязан выяснить также управомоченность отчуждателя на распоряжение объектом права. Так, Федеральный закон "О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним" в качестве необходимой предпосылки регистрации права предписывает проведение регистрирующим органом правовой экспертизы представленных документов (ст. 13), а выяснившееся в результате такой экспертизы отсутствие у заявителя прав на объект недвижимости является основанием для отказа в государственной регистрации (ст. 20). Таким образом, исход дела в случае представления договора, заключенного неуправомоченным отчуждателем, на регистрацию права ясен: в регистрации будет отказано и "видимость титула" правообладателя нисколько не пострадает <477>. Если же при таких обстоятельствах государственная регистрация все же будет произведена, то акт регистрации должен считаться незаконным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако обсуждение подобных злоупотреблений выходит далеко за рамки дискуссии о действительности обязательственного договора, заключенного неуправомоченным лицом.
--------------------------------
<477> Ситуация не изменится от того, что представление договора в регистрирующий орган произойдет после вынесения судом решения, отказывающего в иске о признании его ничтожным, как гипотезирует ситуацию О.Г. Ломидзе. Ведь в судебном решении должна содержаться мотивация, т.е. в интересующем нас случае - мотивация отказа в иске о ничтожности, которая воспрепятствует тому, чтобы судебный акт был истолкован регистрирующим органом как признающий отчуждателя управомоченным лицом.
Не думаю, наконец, что при выработке правовых решений вообще следует исходить из предположения о юридической неграмотности их адресатов и из допущения, что закон будет неверно ими истолковываться и применяться, на чем, по сути, зиждется аргументация О.Г. Ломидзе. Строительство правовой системы на подобном фундаменте заранее обречено на неудачу. Правильное понимание и применение закона должно обеспечиваться прежде всего ясностью самого закона и его официальных разъяснений. Рекомендации же автора вряд ли смогут этому способствовать, скорее наоборот.
Налицо, таким образом, неверная постановка проблемы и, как следствие, предложение неприемлемых средств ее решения, которое сопровождается введением в научный оборот ранее не известных ему понятий, зачастую не имеющих строгого юридического содержания, что как нельзя более красноречиво свидетельствует о шаткости отстаиваемой автором позиции.
Между тем сделанный вывод о действительности обязательственного договора, совершенного неуправомоченным отчуждателем, будучи свободным от каких-либо внутренних противоречий и иных изъянов теоретического порядка, в то же время имеет важное практическое значение, ибо только при таком подходе в должной мере учитываются интересы добросовестного приобретателя в случае изъятия у него вещи собственником (что возможно, если у него не возникает права собственности в силу ст. 302 ГК, например, если вещь выбыла из владения собственника или титульного владельца помимо их воли). Если же встать на позицию, согласно которой этот договор недействителен, то добросовестный приобретатель окажется незащищенным, так как не сможет предъявить неуправомоченному отчуждателю договорный иск о возмещении убытков, возникших в связи с исполнением договора и последующей эвикцией, а внедоговорная ответственность за заключение недействительного договора российским законодательством, в отличие, например, от французского, не предусмотрена.
Здесь возможно возражение, что приобретатель в этой ситуации вправе воспользоваться реституцией, и квалификация обязательственной сделки, заключенной между ним и неуправомоченным отчуждателем, как недействительной никоим образом не отразилась бы на его интересах. Однако реституция, если следовать общераспространенному буквальному толкованию п. 2 ст. 167 ГК, ограничивается лишь возвратом вещи или компенсацией ее стоимости, но не возмещением иных убытков. Более того, если исходить из расхожего представления о так называемой "двусторонней" реституции - представления, согласно которому реституционные притязания сторон недействительной сделки образуют синаллагму и, следовательно, каждое из них может быть осуществлено только при условии осуществления другого <478>, - то добросовестный приобретатель в случае изъятия у него вещи не получит вообще никакой защиты, так как со своей стороны не сможет вернуть эту вещь неуправомоченному отчуждателю.
--------------------------------
<478> Подробнее см. выше, § 44, 45.
Напротив, отстаиваемый подход <479>, будучи, впрочем, единственно адекватным действующему законодательству, позволяет в должной мере учесть интересы как собственника (разумеется, если он не утрачивает право собственности в силу ст. 302 ГК), так и добросовестного приобретателя: поскольку традиция ничтожна, первый, несмотря на отчуждение вещи, сохраняет свое право собственности и, следовательно, может защищаться виндикационным иском; второй же, будучи стороной действительного, но не исполненного надлежащим образом обязательственного договора, имеет договорный иск к продавцу о возмещении причиненных нарушением обязательства убытков (ст. 461 ГК). Этот подход, таким образом, адекватно решает конкретную практическую проблему и, имея под собой прочное правовое основание, вовсе не навеян "культуртрегерскими устремлениями", в которых его склонны обвинять оппоненты <480>.
--------------------------------
<479> В общих чертах он был намечен ранее (см.: Тузов Д.О. К вопросу об основании приобретения права собственности от неуправомоченного отчуждателя; Он же. Отчуждение имущества неуправомоченным лицом: вопросы юридической квалификации договора). В этом же смысле: Бекленищева И.В. Указ. соч. С. 22.
<480> См.: Скловский К. О действительности продажи чужого имущества. С. 80.
В то же время, если имеются все предусмотренные ст. 302 ГК условия для возникновения у добросовестного приобретателя права собственности, то действительность обязательственного договора, совершенного неуправомоченным лицом, вовсе не будет означать, что именно он и "становится правопорождающим фактом (титулом) для нового собственника" <481>, как иногда думают <482>. Обязательственная сделка служит лишь основанием для перехода права собственности, однако еще не влечет такового; переход собственности может произойти только при условии совершения сторонами действительной распорядительной сделки - традиции, юридическая сила которой зависит, в свою очередь, от наличия у отчуждателя в момент ее совершения необходимой распорядительной власти. Только при этих условиях действительный обязательственный договор, выполняющий роль каузы, в совокупности с действительной распорядительной сделкой могут повлечь переход права собственности. Поэтому, несмотря на действительность обязательственного договора, заключенного неуправомоченным лицом, добросовестный приобретатель при наличии прочих условий становится собственником не на его основании, а вследствие сложного юридического состава, предусмотренного ст. 302 ГК.
--------------------------------
<481> Суханов Е.А. Лекции о праве собственности. М., 1991. С. 226.
<482> Там же; Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая: Научно-практический комментарий / Отв. ред. Т.Е. Абова, А.Ю. Кабалкин, В.П. Мозолин. М.: Бек, 1996. С. 385 (автор комментария к ст. 302 - А.А. Рубанов).
* * *
Итак, обязательственная сделка по отчуждению вещи, совершенная неуправомоченным лицом, является действительной и порождает обязательство <483>. В этом современный российский законодатель определенно следует традиции римского права, в котором действительность купли-продажи также не зависела от управомоченности отчуждателя. Не подлежит никакому сомнению и действие в российском праве римского принципа nemo plus iuris... в соответствии с которым отчуждатель, сам не будучи собственником и не имея соответствующего уполномочия, не в состоянии перенести право собственности на приобретателя, а направленная на это передача ничтожна. Применительно к российскому праву необходимо, однако, добавить, что такая передача не только не влечет перехода права собственности к приобретателю, но и, в отличие от римской traditio, не прекращает обязательство купли-продажи исполнением, поскольку не соответствует его содержанию: согласно п. 1 ст. 454 ГК продавец обязан не просто передать владение вещью, как было в римском праве, но передать вещь в собственность покупателю.
--------------------------------
<483> Если законом предусмотрена консенсуальная модель перехода права собственности, решение вопроса, как уже отмечалось, может быть иным. В российском праве на законодательном уровне такая модель была предусмотрена применительно к договору купли-продажи в ГК РСФСР 1922 г. С этим связано и единодушие советской доктрины периода действия данного кодекса в признании ничтожности договора о продаже чужой вещи неуправомоченным лицом.
Следовательно, как исполнение передача чужой вещи неуправомоченным лицом является ненадлежащим исполнением, а как сделка, направленная на прекращение обязательства и перенос права собственности, - сделкой недействительной, не порождающей тех правовых последствий, на которые она направлена. Ее квалификация не изменится и в том случае, если будут налицо все условия, предусмотренные ст. 302 ГК, ибо, как уже неоднократно подчеркивалось, право собственности у добросовестного приобретателя возникает не в силу распорядительной сделки, а в силу сложного юридического состава, представляющего собой единое и самостоятельное основание приобретения права собственности и служащего в плане защиты такого приобретателя достойной альтернативой пресловутому принципу абстрактности <484>, тенденцию переоценивать который отчетливо демонстрируют некоторые представители нашей современной цивилистической доктрины <485>. И то обстоятельство, что римский правопорядок не знал добросовестного приобретения от несобственника, равно как и ограничений виндикации (что нашло отражение в средневековой максиме ubi rem meam invenio ibi vindico <486>), не опровергает вывода о преемственности между ним и нашим современным законодательством в части тех правовых начал, в соответствии с которыми отсутствие у отчуждателя правомочия распоряжения приводит к ничтожности распорядительной сделки - традиции, но не колеблет действительности сделки обязательственной <487>.
--------------------------------
<484> На это верно указывают О.Г. и Э.Ю. Ломидзе, в то же время почему-то называя конструкцию сложного состава "иным приемом абстрагирования" (см.: Ломидзе О.Г., Ломидзе Э.Ю. Указ. соч. С. 157).
<485> Подробно см. выше, § 39.
<486> "Где мою вещь нахожу, там ее виндицирую" (лат.). Сформулированное таким образом, это правило отсутствует в римских источниках. Речь, видимо, должна идти о послеюстиниановской переделке по типу брокарды (применительно, однако, лишь к движимым вещам и с целью подчеркнуть контраст с германским правом) одного фрагмента Ульпиана, касающегося любых вещей, движимых и недвижимых (Ulp. 16 ad ed., D. 6, 1, 9): ubi enim probavi rem meam esse, necesse habebit possessor restituere - "ведь если я доказал, что вещь является моей, владелец должен [мне ее] вернуть" (см.: Mengoni L. Op. cit. P. 41, nt. 12).
<487> В связи с изложенным не могу принять замечание Д.В. Мурзина о том, что я, обосновывая данные положения, мыслю "антиримскими категориями" (см.: Мурзин Д.В. Указ. соч. С. 113). Разумеется, prudentes не оперировали самими терминами "обязательственная сделка" и "распорядительная сделка", однако имели предельно четкое представление об обязательственном эффекте договора купли-продажи и вещно-правовом (транслятивном) эффекте таких актов, как, например, mancipatio или traditio. Поэтому категории, которыми я мыслю и которые использую для передачи моих мыслей, являются хотя и современными, но никак не антиримскими.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ГРАЖДАНСКИЙ КОДЕКС ИТАЛИИ 1942 Г. (СТ. 1414 - 1452) <*>
--------------------------------
<*> Перевод автора (см.: Тузов Д.О. Недействительность сделок в итальянском гражданском праве (Общий обзор законодательства и доктрины) // ЦивИс. Вып. II (2005). М.: Статут, 2006. С. 622 - 634).
Королевский Указ от 16 марта 1942 г. N 262
Утверждение текста Гражданского кодекса
|
|
|
