 |
При дворе короля Бахвала или королева Дотти 3 глава
|
|
|
|
Гроддил швырнул в пламя своего факела щепотку порошка. Факел тут же вспыхнул ослепительным синим сиянием. Это послужило сигналом. Каждый солдат войска дикого кота, каждый матрос на палубе каждого судна одновременно зажгли свои специально приготовленные факелы. Впечатление было такое, будто море и суша, насколько хватало глаз, вспыхнули одновременно. Медунка Жесткий уставился в небо. Из‑за яркого света на земле ни одной звезды не было видно, лишь сплошная черная пустота.
Зайцы Саламандастрона ошеломленно молчали. Пылали море и берег, как будто на земле был день, а вверху — ночь. Беззвездная ночь.
Гроддил шептал что‑то Унгатт‑Транну. Тот кивнул и снова заговорил:
— Что‑то я больше не слышу презрительных замечаний. Все видели, какова мощь Унгатт‑Транна. Мои Синие Орды останутся на ночь у подножия горы. На заре вы почувствуете, как затрясется земля. Вы не покинули гору, как я приказывал, и будете за это наказаны. — Отвернувшись, дикий кот зашагал к кораблю.
Лорд барсук следил, как факелы превращаются в лагерные костры. Брамвил, старейший из зайцев, собравшихся в горе, нетвердой походкой подошел к лорду и схватил его лапу. Голос его дрожал, как тростник на ветру.
— Лорд, я бы не поверил, если бы не увидел своими старыми глазами. Что мы сможем сделать против колдовства?
Каменная Лапа осторожно похлопал старика по спине:
— Это не колдовство, друг мой. Это просто очень хитрый фокус. Но реальность устрашает не меньше фокусов. Хлопотун, у тебя глаза посильнее, можешь сосчитать, сколько там факелов?
Хлопотун затряс головой:
— Да вы шутите, сэр. Никто не сможет.
Каменная Лапа, глядя на огни, заметил:
— Вы все слышали, что дикий кот сказал об отступлении: нам нет ходу отсюда.
|
|
|
Зайцы молча обдумывали слова своего вождя. Молчание нарушил Жесткий:
— Ну и что же нам делать? Стоять и ждать, пока перережут глотки? Вот уж нет. Вверх голову, грудь вперед, сжать губы и драться! Может, эта шушера заставляет звезды падать и землю трястись. Но посмотрим, как они возьмут гору, если ее будем держать мы.
Глаза лорда загорелись боевым огнем.
— Жесткий, организуй всех зайцев к окнам и выступам. Покажем этой нечисти, что мы о них думаем.
Унгатт‑Транн выскочил из своей обширной каюты, когда вызывающий рев зайцев разорвал ночную тишину:
— Еула‑ли‑а! Еула‑ли‑а‑а‑а!
Гроддил проковылял за хозяином и презрительно плюнул в море.
— Дураки! Они что, думают нас испугать своим боевым кличем?
Унгатт‑Транн не удостоил его взглядом.
— Нет, они не пугают нас, а показывают, что не боятся. Это называется храбрость, Гроддил. Ты этого слова не знаешь. Если бы этих зайцев было столько же, сколько у меня крыс, я бы сам испугался.
Заря была бледной и робкой, но уже через час расцвела в прекрасный день поздней весны, обещающий хорошее лето. Лорд Каменная Лапа в эту ночь почти не спал. Сейчас он погрузился в дремоту, сидя на краю своей кровати.
Повариха Блинч осторожно прикоснулась к его плечу:
— Проснитесь, сэр, эти невежды ждут на берегу. Я вам завтрак принесла.
Каменная Лапа медленно открыл глаза и заморгал.
— Ох‑х! Никогда не спи в доспехах, Блинч. Просыпаясь, чувствуешь себя как в одном из твоих горшков на плите. Этот грубиян, дикий кот, конечно, выставил напоказ всю свою армию, да?
Блинч поставила поднос около лорда.
— Ох, там столько этих синих паразитов шляется по пляжу, обвешаны оружием, глаз не видно. Ну и странные же типы… Как вы думаете, милорд, они хотят начать войну?
Каменная Лапа выбрал теплый пирожок со сливами и налил чаю из цветков шиповника и одуванчиков.
|
|
|
— Скорее всего, Блинч, скорее всего… Что‑то я проголодался. Пусть подождут, пока я позавтракаю. И позаботься, чтобы все были накормлены.
Уходя, Блинч хмыкнула:
— Слыханное ли дело, чтобы какой‑нибудь заяц Саламандастрона пошел в бой голодным?
Унгатт‑Транн стоял на скале, рядом жались Гроддил и Гранд‑Фрагорль. Они обозревали побережье.
— Ну что, песок виден?
Фрагорль покачала головой:
— Нет, ваше могущество, только Синие Орды. Их столь ко, что не видно песка на берегу. Они стоят плечом к плечу даже на мелководье.
Унгатт мрачно посмотрел на сморщенного лиса:
— Гроддил, вот еще фокус, который ты проморгал. Маг удивленно вздернул голову:
— Господин?
Унгатт‑Транн махнул лапой в сторону берега:
— Я могу заставить не только звезды упасть, но и землю исчезнуть. Головой работай, дурачина.
Чтобы отвлечь неблагосклонное внимание хозяина, Гроддил указал на гору:
— Полосатая собака не озаботился появиться, чтобы увидеть вашу мощь, о возвышенный.
— Обычная уловка командиров, — презрительно ответил Унгатт‑Транн. — Он думает истощить мое терпение, заставив дожидаться. Этого тоже не понимаешь? Надо было прикончить тебя вместе со всей твоей семейкой, а, Гроддил.
Опустив голову, лис кротко пробормотал:
— Я каждый день благодарю вас за то, что вы сохранили мне жизнь.
Унгатт бесстрастно ухмыльнулся, глядя в сторону склоненного лиса.
— Наверное, я тебе повредил мозги, когда изуродовал спину. Ха! Вон он, появился в своем окне.
Повернувшись к горе, дикий кот не мог видеть ненавидящего взгляда, который бросил на него лис.
Лорд Каменная Лапа и дюжина лучников смотрели вниз, на войско противника.
— Неплохой денек, чтобы умереть? — крикнул Унгатт‑Транн.
Барсук покровительственно улыбнулся:
— Уже здесь, кот? Я думал, ты землю трясешь. Подожди еще немножко, чтобы мы смогли насладиться твоим следующим фокусом.
По кивку Унгатт‑Транна Фрагорль подняла красное знамя.
— Пусть под врагами Унгатт‑Транна задрожит земля! Тут вся армия принялась прыгать, скандируя:
— Унгатт‑Транн! Унгатт‑Транн! Унгатт‑Транн!
Фрагорль размахивала знаменем, войско прыгало, крик превратился в рев, шум становился все громче. Плескалась вода, вздымались тучи песка.
|
|
|
Хотя в этом шуме вряд ли что можно было разобрать, заяц Колотушка сложил лапы воронкой и крикнул Каменной Лапе:
— Смотрите, милорд! Земля трясется! Волны бегут к морю. Там, где они прыгают, земля дрожит! Великие Сезоны, она дрожит! Дрожит!
Демонстрация силы закончилась так же внезапно, как и началась. Унгатт‑Транн стоял, мрачно улыбаясь Каменной Лапе; песок осел, и волны исчезли.
— Ну, полосатая собака, почувствовал, как тряслась земля? Теперь понял, что я говорил правду? Бросай оружие и выходи. — Уверенный в убедительности своих слов, Унгатт слез с камня и вышел вперед.
Лорд Каменная Лапа только хмыкнул:
— Ну, может, ты и заставил землю трястись, кот, но Саламандастрон стоит, как стоял, а мы ничего не почувствовали. Давай теперь я покажу тебе фокус.
Каменная Лапа метнул свой тяжелый дротик во врага. Перед диким котом сразу же сомкнулись ряды его бойцов. Один крысиный труп, пробитый насквозь, осел наземь, оказавшийся за ним еще один синий боец был тяжело ранен. Свирепость барсуков‑лордов в бою была общеизвестна и не зависела от того, насколько многочисленным был противник. И не зависела от возраста. Лорд Каменная Лапа не составлял исключения. Он начал войну.
Резвый был близок к полному истощению. Старый заяц ни разу не остановился с тех пор, как покинул гору. Пустившись на восток, затем повернув обратно к западу, он обшаривал холмы, равнины, долины и утесы, выйдя наконец снова к берегу севернее Саламандастрона. Опустившись на песок, он ждал, пока успокоится дыхание, чтобы достать провизию и глотнуть холодного мятного чаю.
Как сердитая оса, оперенная стрела вжикнула сквозь заячье ухо и воткнулась в песок. Небольшая патрульная группа из десяти крыс Унгатт‑Транна появилась из дюн позади Резвого.
— Ни с места или смерть! — крикнул их командир.
Из уха сочилась кровь, но заяц рванул так, как только заяц и может. Как будто помолодев, он несся, стараясь оторваться от преследователей. Но крысы не отставали. Он повел их зигзагами обратно в дюны. Лапы увязали в песке, заяц тяжело дышал, карабкаясь вверх и скатываясь вниз по склонам. Мимо свистели и втыкались в песок стрелы, один раз брошенное вдогонку копье чуть не воткнулось в его пятку. Только не останавливаться. В бегущую цель труднее попасть. Дальше от берега дюны сменились кочками и холмиками, покрытыми высокой колючей травой. Он несся, не обращая внимания на царапины, оставляя клочья шерсти на шипах кустарника. Тяжелое дыхание крыс приближалось.
|
|
|
— Рассредоточиться и окружить его! — услышал Резвый команду старшего.
Легкие, казалось, сейчас разорвутся. Заяц старался уйти от окружения, устремившись к сосновому леску, в котором он надеялся найти убежище. Но один из преследователей, более быстрый, чем остальные, уже догонял. Краем глаза Резвый заметил, что преследователь поднял копье. Он оттолкнулся обеими лапами и нырнул в тень деревьев. Копье вонзилось в ствол чуть в стороне. Тут же Резвый услышал сдавленный крик крысы, камнем свалившейся наземь одновременно с глухим звуком удара камня из пращи.
— Задери лапы, старый, живо!
Не раздумывая, Резвый исполнил приказ. На него свалилась толстая сеть, в которую он вцепился, и сразу же взлетел вверх.
Крупная белка махнула ему лапой:
— Теперь помолчи, длинноухий. Отдыхай! — Она быстро окинула взглядом четыре с лишним десятка белок, засевших в кронах сосен. — Пленных не брать! В Темные Леса их всех!
Шмяк! Бряк! Звяк! Стук!
Крысий патруль был перебит в мгновение ока. Оставив зайца висеть в сети, белки спрыгнули вниз и сняли с крыс все оружие и снаряжение. Мгновенно вспыхнули перебранки из‑за трофеев, хищно оскалились зубы.
— Я первым увидел этот меч! Отдай!
— Дожидайся! Я угробила этого длиннохвостого!
Резвый барахтался, пытаясь выпутаться из сети.
— Как бы мне, э‑э, отсюда выбраться, ребята, во? Помог бы кто, а?
Белка‑вожак с двумя товарищами уверенными движениями опустили сеть наземь, другие белки помогли зайцу выбраться. Предводительница уверенными прыжками спустилась с дерева и остановилась рядом.
— Спасибо, вы спасли мне жизнь, во! — поклонился заяц.
Белка посмотрела на трофейный лук.
— Ну, ухлопали‑то мы их не ради спасения твоей драгоценной жизни, а ради грабежа. Оружие, снаряжение…
Меня зовут Юкка Праща, это мое племя. Ты с горы, с юга?
Заяц кивнул:
— Да. Мое имя Резвый, во.
Юкка села, опершись пушистым хвостом о ствол сосны.
— У вас там большие неприятности, Резвый. Мы видели столько этой нечисти, и все они маршировали по берегу на юг, к горе.
Резвый потупился:
— И это только треть их всех, Юкка. Столько же пришло с юга и столько же высадилось с кораблей.
Юкка наблюдала за своими белками, волокущими крыс к месту захоронения.
|
|
|
— У старого барсука будет много хлопот. Они всех перебьют. Зайцы горы такие же старики, как и ты, молодежь вся разбежалась.
Заяц удивился осведомленности Юкки:
— Вы тут много знаете о Саламандастроне!
Белка накинула свою пращу на конец хвоста.
— Я должна знать, что творится на свете. Только дурак не обращает внимания на то, что происходит вокруг.
Ты, значит, сумел выбраться из Саламандастрона?
Старый заяц печально покачал головой:
— Нет. Лорд Каменная Лапа послал меня на поиски подкреплений, но я никого не нашел. Вы нам не поможете?
Белка перекинула пращу из одной лапы в другую:
— Нет, ни в коем случае, хотя мне и жаль вас, друг.
Каждый заботится о себе. Но это не значит, что мы не гостеприимны. Отдохни у нас, подкрепись. Все равно ты не перенесешь долгого пути в таком состоянии.
Резвый тяжело вздохнул:
— Спасибо, но сейчас не время для отдыха. Я просто обязан продолжить путь.
Он пожал протянутую Юккой лапу, и она скупо улыбнулась:
— Доброго тебе пути, старый. Пусть удача сопутствует тебе.
— И тебе удачи, Юкка Праща. Может, передумаешь… хорошие у тебя воины, лихое племя!
Юкка посмотрела вслед зайцу, мелькавшему между деревьями.
— Храбрый и дурной, как все зайцы. Что скажешь, Груд? — Молодой воин тихо проворчал что‑то, и Юкка хлопнула его по ушам. — Рот с песком отдраю за такие слова! Сколько можно тебя учить?
Постепенно рассветало, на цветках болиголова, клюквы и дягиля сверкали капли росы. Где‑то в верховьях надрывалась кукушка. Она‑то и разбудила Дотти. Зайчиха немножко понежилась, ожидая, что ноздри ее защекочет запах костра и стряпни. Но тут же озадачилась. Лагерь подозрительно тих и неподвижен, лишь голос кукушки доносился издали. Дотти высунула голову и повертела ею, оглядываясь. Ствол вяза был наполовину вытащен на берег, но друзья ее куда‑то подевались. Не поднимая лишнего шума, Дотти вполголоса позвала: — Броктри, Груб, где вы?
Из зарослей донесся шорох, и она улыбнулась:
— Ну вылезайте, ребята. Я знаю, вы… Ой!
Большой дрозд вспорхнул из‑за куста, задев ее щеку крылом. Тогда Дотти решила переменить тактику.
— Ну хватит, пошутили, и будет, всему есть предел.
Вылезайте немедленно, кому сказано!
Но в ответ доносилось лишь все то же «ку‑ку». Дотти махнула в сторону кукушки прутом:
— Заткнись, зануда, сколько можно!
Она решила, что Броктри и Груб отправились собрать в лесу чего‑нибудь съедобного на завтрак. Ворча под нос, Дотти уселась на берегу, грызя жесткую ячменную лепешку и яблоко, которые она нашла в своем мешке. Теплые лучи восходящего солнца ничуть не улучшили ее настроения. Она чувствовала себя одинокой, всеми забытой и покинутой.
— У‑у… противные хитрюги… смылись только потому, что красавице необходим сон. Небось нашли ягодную поляну и сидят, округляют свои толстые морды.
Утешая себя таким образом, она заметила что‑то на плоской поверхности лодки‑бревна.
Это был грубый рисунок угольком из вчерашнего костра. Вниз по течению указывала стрела, Дотти была изображена сидящей в лодке. У резкого поворота реки были запечатлены Груб и Броктри, похоже, они поджидали Дотти. И слово, нацарапанное, очевидно, Грубом: «УВИДЕМ‑СЯФПОЛДИНЬ».
Зайчиха изучала эти художества, все еще ворча под нос:
— Увидимся в полдень у излучины… Очень мило они мне сообщили, дезертиры несчастные… Ха! Это, стало быть, я! С такими жалкими ушами? Да у меня ушки прелестные!
Фу! Неудивительно, что выдры выкинули его вон… А правописание!
Она подобрала обгоревший сучок и исправила рисунок, пририсовав Грубу громадное брюхо, а Броктри — кривой висячий нос. Подправив свое изображение, она вывела жирную двойку под каракулями Груба.
— Ну, милочка, пришло время вам принять командование собственным судном!
Чуть не свалившись за борт два или три раза, она освоилась и легко управлялась с бревном. Смышленая Дотти очень скоро приноровилась удерживать свое судно в середине фарватера.
Без приключений она неслась вниз по реке, разговаривая сама с собой и слагая ужасающие «капитанские» стихи.
В стихах говорилось о том, что Дотти хоть и красива до невозможности, но не раздумывая врежет тому, кто сомневается в ее капитанских возможностях.
Вдруг она тормознула веслом, потому что на берегу появилось живое существо: необычайно жирная и неряшливая ласка, с половиною завтрака на засаленной рубахе. Она стояла, держась за свисающую сверху, из кроны дерева, толстую лозу дикого винограда. Плюнув в воду, она сумрачно глянула на Дотти и сказала лишь одно слово:
— Ну!
Зайчиха вежливо улыбнулась ей:
— Извините, что вы сказали?
Ласка вызывающе вскинула морду:
— Ну. Я сказал — ну. Ты, стало быть, собираешься мне врезать, кролик?
Зайчиха вздохнула, закатила глаза, как бы ожидая помощи от небес.
— Если вы сегодня умывались, то, конечно, не промыли глаза, сэр. Я не кролик, а заяц, видите ли… А врезать вам я вовсе не собиралась, это просто песенка такая.
Грязнуля опять сплюнул в воду.
— Ты сказала, что если я еще хоть словечко… то ты мне врежешь. Вот я выдал словечко. И не одно уже. Ну давай, врежь!
Дотти с неудовольствием смотрела на него. Мать всегда предостерегала ее от общения с задиристыми типами, которые много плюются. Их можно отшить только презрением, которого она постаралась вложить в свой взгляд как можно больше.
— Мерзкая привычка — плеваться. И позвольте вам заметить, что уровень реки нисколько не поднимется от ваших плевков. Всего наилучшего.
Она пустилась дальше, но тут «тип» завопил изо всей мочи:
— Эй, лодка!
Дотти двинула в его сторону ушами — знак презрения, обычный для благовоспитанных молодых зайчих.
— Разумеется, лодка, помраченный шут гороховый.
А ты думал, сервировочный столик?
Ласка делала какие‑то знаки появившемуся на противоположном берегу такому же жирному и неопрятному типу, тоже висевшему на побеге дикого винограда и плевавшему в воду. Проплывающей мимо Дотти он сквозь зубы пробормотал:
— Значит, не боишься, да? Ну ладно!
Обе ласки разом отпустили свои «веревки», и сверху рухнуло в воду бревно, перегородив поток позади лодки.
Зайчиха поняла, что ничего хорошего ее здесь не ждет, и принялась грести изо всех сил. К несчастью, она не успела продвинуться и на дюжину корпусов лодки, как второе бревно рухнуло перед нею ниже по течению. Теперь — ни вперед, ни назад. Дотти выправила свое суденышко, когда волна, поднятая передним бревном, дошла до него. Появились еще две ласки. Дотти чопорно выпрямилась. Понимая, что с такой публикой разговаривать бесполезно, она все же решила попробовать:
— Доброе утро. Надеюсь, вы в добром здравии, а?
События развивались в неприятном направлении. Вторая ласка вытащила ржавую ножовку по дереву и направилась к Дотти.
— Во как, гляди‑ка ты. Ну, сейчас она у меня получит зарубку на память.
Дотти схватила весло покрепче.
— Не подходите близко. Я не только прекрасна, но и опасна.
Ласка сделала выпад к ее ноге.
— Ну, так ты больше не будешь прекрасна, как я т‑тебя отмаркирую!
Бумс!
Весло резко опустилось промеж ушей противницы. Со страшным воплем пораженная ласка рванулась обратно на берег.
— А‑а‑а‑а‑а! Убивают! Меня убили, мой бедный череп пробит в двадцати местах! Ай‑йа‑а‑а‑а‑а‑а‑а! Я вся в крови! Убита, уничтожена, й‑й‑й‑и‑и‑и‑и!
Другая ласка фыркнула и прижала лапу к глазам, вытирая отсутствующие слезы.
— Да как ты смела так треснуть Эрми по башке! Вот выйдешь на берег, мы тебе покажем, мы тебя накажем.
Дотти подняла весло.
— Как бы не так, пока у меня это весло. Ну‑ка уберите бревно из русла!
Эрми с новыми силами подняла вой:
— Йу‑гу‑гу‑уууууу! Надо было придушить ее сразу, как только эти двое смылись, говорила я вам! А теперь… Оюшки, нет меня больше‑е‑е‑е‑е!
Из чащи неспешно появились Броктри и Груб, с трудом удерживаясь от смеха. Барсук строго обратился к Эрми:
— Кончай причитать, не то я влеплю тебе так, что будешь вопить по‑настоящему.
Затем Броктри указал на бревна в русле:
— Быстро уберите это безобразие из речки! — Он вы тащил меч.
Дотти не ожидала, что четыре тяжеловесные ласки могут двигаться с такой скоростью. И успевать к тому же еще ныть и недовольно фыркать.
— А теперь быстро к своему винограду и задрать левые задние. Живо! — приказал им Груб.
— Ой‑ой‑ой! Не рубите нам лапы, сэр, мы никогда больше не будем!
Груб связал лозой лапы одной пары, переплыл на другой берег и проделал то же самое с Эрми и ее другом.
— Это ж счастье, что мы ей ничего не сделали… левую, левую он велел, это правая…
Когда Груб закончил, Броктри гаркнул:
— А теперь отцепились!
Разжав лапы и лишившись опоры, ласки взвились вверх, увлекаемые бревном, но замедлили свой взлет и повисли в воздухе, достигнув равновесия. Вопя, они висели как раз над головой Дотти, и Эрми орала прямо ей в ухо:
— Ой‑ой‑ой! Не оставляйте меня тут вверх ногами и с шишкой на башке! А‑а‑а‑а!
Прижав прохладное, мокрое весло к шишке, Дотти уменьшила страдания несчастной ласки.
— Тихо, дорогуша, воплем боли не уймешь. Я вот тебе сейчас шишку разглажу. Замри! Спокойно!
И Дотти двинула по веслу лапой, вдавив шишку в голову. Оглушенная Эрми, ко всеобщему облегчению, замолчала.
Броктри и Груб влезли в лодку и продолжили путь. Дотти без устали пилила их:
— Я удивляюсь тебе, Груберт. Так меня бросить на произвол судьбы. Ну, вы, сэр, — совсем другое дело. Чего от вас еще ожидать. Вы однажды уже отсиживались за деревом, когда меня убивали жестокие разбойники. Вот и сейчас то же самое. Нехорошо, сэр, очень нехорошо. Я думала, что лорды Броктри серьезнее. Шаль, что я ошиблась.
Броктри болтал лапами в речном потоке.
— Могу понять твои чувства, Дотти. Но у нас свои резоны. Мы хотели быть уверенными и устроили небольшую проверку. И ты ее чудесно выдержала. Правда, Груб?
Выдра отсалютовал Дотти хвостом.
— Горжусь такой боевой подругой. Ни капли страха. А какая выдержка! Целое ведро выдержки. Только так с ними и надо… Честно говоря, мы все время следили, так что никакой опасности… Но ты ж не знала этого и могла испугаться и задрать лапки кверху. А ты молодец, Дотти, здорово их проучила.
Броктри кратко подтвердил:
— Совершенно верно. Лихой ты заяц, Дотти.
Дотти собиралась ввернуть еще что‑нибудь едкое, но тут Груб заметил рисунок и каракули на бревне.
— Э‑э, вроде я не так рисовал… Дотти льстиво улыбнулась ему:
— Ну, грубоватый был рисунок. Я чуть‑чуть подправила. Теперь Груб вспылил:
— Да ты что, хвост щекастый, издеваешься, да? Это у меня такое жирное брюхо? Я здесь как набитое чучело горностая!
Броктри развеселился:
— Хо‑хо‑хо! Чучело горностая! Вот здорово! Брось, Груб, где твое чувство юмора?
Выдра раздраженно уставился на него:
— Там же, где и вашей милости, когда вы изволите узреть, как она вас отделала.
Барсук посерьезнел и вытянул голову в сторону художества Дотти, которая, наоборот, втянула голову в плечи и прикрыла уши лапами.
— Ах ты прожорливый кусок шерсти! — взорвался Броктри. — Это у меня такой висячий кривой носище? Да как ты посмела!
В ответ Дотти вскочила, размахивая веслом:
— Назад, назад, кривонос и толстопуз! Вы сейчас узнаете, какой я лихой заяц, не знающий страха!
Груб, искусно подражая Эрми, захныкал:
— Ой‑ой‑ой! Пжалста, мисс Лопоух, не бейте нас! Пощады!
Тут все трое прыснули и смеялись, пока слезы не выступили на глазах.
Глубокий грубый бас окликнул их с южного берега:
— Ого‑го‑о! Хорошо‑о весно‑ой весе‑елой! Что смешного, Груб?
Протерев глаза, Дотти увидела коренастого подтянутого крота в зеленой блузе, расшитой ромашками и лютиками. На голове его плотно сидела похожая на гриб высокая шляпа, украшенная ярким оранжевым пером зимородка. В лапе он держал длинный, почти как посох, черпак. Крот широко улыбался, выставляя напоказ множество сияющих белизной зубов.
Груб приветственно замахал хвостом и направил бревно к берегу.
— Чтоб мне руль потерять, да это ж Рогг Длинная Ложка! Как на белом свете дышится, приятель? Уж сезона четыре я тебя не видал. Ну, вот и снова свиделись! — Причалив, Груб сердечно обнял крота.
Крот, не переставая улыбаться, запротестовал:
— Прочь, прочь, черт здоровенный, замараешь!…
Груб пригласил на берег друзей:
— Брок, Дотти, сюда, ребята! Вот мой приятель Рогг. Лучший повар на этой и любой другой реке и лучший крот на земле и под землей.
Рогг галантно приподнял шляпу и склонил бархатистую голову:
— Хурр‑хурр. Здорово, сэр и мисс, о‑очень приятно, о‑очень.
Дотти легко выпрыгнула на берег и присела в изящном реверансе:
— Хурр‑хурр. Добрый день, сэр Рогг. О‑отличная пого‑ода! Прекрасно выглядите, про‑осто здо‑орово!
Рогг удивленно развел свои роющие когти:
— Наш разгово‑ор! О‑отлично, мисс, где о‑обучались?
— У моей мамочки подруга‑кротиха, Блосом Бонн, она со мной с малых лет возилась, хурр‑хурр‑хурр.
Груб только развел лапами, обратившись к Броктри:
— Во шпарят! Понимать‑то я всегда кротов понимал, но чтобы так легко говорить… Куда там!
— Да, здорово у нее получается, — согласился барсук, следуя вместе с Грубом за непринужденно болтающими кротом и зайчихой.
Рогг Длинная Ложка жил в роскошной пещере под корнями большого бука. Задумчиво осматривался в пещере лорд Броктри.
Свисающие с потолка пещеры корни делили помещение на множество уютных закутков. Дотти уселась в удобное кресло в одной из таких ниш, а кротовый народ, взбудораженный вестью о зайчихе, которая говорит на их языке, спешил посмотреть на нее.
— Хуррр… Я — дед Клобб, мисс, во‑от моя дорогая бабушка Домбрел. Мы вас приглашаем пообедать с нами, надеюсь, согласитесь, мисс?
— Спасибо, дед Клобб, сэр, хурр‑хурр, о‑очень, о‑очень рада.
Груб и Броктри уселись на поросший мхом выступ у стены, и вокруг тотчас столпились кротята. Голос самого маленького гудел, как судовая сирена.
— Здорово, сэр. Здорово, другой сэр. Я — Неуема.
— Заметно, заметно.
— Хо‑о, хо‑о, мама то‑оже так думает, хурр‑хурр. А вы какой крот, сэр? Я никогда не видел такого, с полосатой головой.
— Я — барсуковый крот. А мой друг — выдровый крот.
— Ого‑гоо, мно‑ого, мно‑ого вам надо было лопать, чтобы в ро‑ост пойти. Большо‑ой, большо‑ой.
Груб подмигнул барсуку и объяснил:
— Так дело не в еде. Надо просто мыться чаще, вот и все. Мы пять раз в день моемся чисто‑чисто, поэтому такие большие выросли.
Неуема сморщил мордочку:
— Брррр! Хррр! Лучше останусь маленьким…
Появился Рогг и, размахивая листом щавеля, прогнал кротят:
— Во‑он, во‑он, Неуема, Затычка, Подкрадушка! Дайте гостям поко‑ой, поко‑ой! О‑отдых, о‑отдых! Хурр! Бегите на кухню, поможете там, но сначала лапы вымойте чисто‑чисто!
Оставленные публикой, путешественники расслабились. Броктри и Груб растянулись на моховой подстилке, Дотти развалилась в кресле, наслаждаясь ароматами, доносящимися из кухни. Она неторопливо рассматривала уютную пещеру. Разных цветов фонари висели между корней, в стенах устроены полки, на полу расстелены тростниковые циновки. Возле тлеющих углей очага дремали два черно‑оранжевых жука‑могильщика, которых держали в качестве домашних животных. Они подбирали крошки, рассыпаемые повсюду детьми. Закрывая глаза, Дотти вздохнула. Какое уютное местечко! Настоящий дом.
Уже вечерело, когда Резвый свалился без сил. Он жутко устал, его мучила жажда, за день напекло солнце, и к тому же старый заяц бежал без передышки уже почти двое суток. С повисшей головой, он плелся, еле волоча лапы по равнине. Ковыляя полубессознательно, он сначала даже не понял, что свалился. Сухой язык высунулся изо рта, задние лапы еще подергивались в ритме бега, поднимая облачка пыли. Полубезумными глазами он уставился на камень, воображая, что видит перед собой своего сурового вождя.
— Честное слово, сэр, — прохрипел заяц, еле шевеля языком, — ни одного зайца… нигде. Я пытался, как мог, во, но, увы, все молодые зайцы покинули страну…
Глаза его закатились, и Резвый потерял сознание.
С камня неподалеку за ним внимательно следила ворона. Она осторожно подлетела и опустилась совсем рядом. Подкравшись к зайцу, птица слегка клюнула его в ухо. Никакой реакции. Птица осмелела и обошла неподвижное тело, оценивая свою добычу. Она уже собиралась клюнуть зайца в глаз, когда камень, запущенный из пращи, сшиб ее с ног. Сердито каркая, ворона взлетела и поспешила прочь: второй камень просвистел мимо, чуть не задев крыло.
К Резвому спешили Беддл и еще пять молодых белок.
— Капельку воды на язык ему, не больше…
— Бедный старый дурак, Юкка сразу поняла, что он далеко не уйдет. Глянь на лапы!
— Да, сбил в кровь. У тебя с собой твои травки, Руро?
— Сейчас посмотрим… Подлесник, щавель, мох… — Добавив воды, она сделала компресс. — Его счастье, что Юкка направила нас вдогонку. Беддл, можешь сделать носилки?
Беддл не спеша стащил с себя рубаху, продел в рукава два копья. Потом он обратился к младшему спутнику:
— Груд, давай и свою.
Груд нехотя стащил с себя требуемую одежду. Беддл сурово напомнил:
— И следи за языком, или получишь по ушам дважды, сейчас — от меня, потом — от Юкки.
Бледный лунный свет пробивался сквозь кроны сосен. Небольшой костер, спрятанный между камнями, излучал приятное тепло. Резвый осознал, что над ним маячат силуэты белок. Он услышал тихий голос:
— Юкка права, жить он будет.
Выплыли из тьмы грубоватые черты самой Юкки Пращи.
— Любой другой старик твоего возраста погиб бы после таких упражнений.
|
|
|
