От подавления к приручению 6 глава

Тем не менее, взаимоотношения российских мужчин и женщин отличаются большой гендерной рассогласованностью. По выражению Марины Арутюнян, происходит даже "гендерная борьба" за власть и влияние в семье и обществе: "женщины претендуют на значительно большую долю "общественного пирога", чем мужчины склонны были бы им уступить".²⁷

Это усугубляет традиционные коммуникативные трудности взаимоотношений между полами. Как показало проведенное в 1991/92 годах сравнительное исследование 6000 немцев, поляков, венгров, россиян и шведов, российское общественное сознание значительно сильнее подвержено влиянию полоролевых стереотипов, чем культура других европейских стран, и это отрицательно сказывается на характере общения и уровне взаимопонимания мужчин и женщин. Отвечая на вопрос, у кого они находят больше всего понимания, эмоциональной близости и практической помощи, представительниц собственного пола назвали соответственно 73,62 и 52 процента женщин; мужчин поставили на первое место лишь 31, 24 и 43 опрошенных. Та же тенденция обнаружилась и у мужчин: в качестве главных источников понимания представителей собственного пола назвали 77 процентов, эмоциональной близости - 57 процентов и практической помощи - 74 процента опрошенных мужчин.²⁸

Хотя психологические барьеры в отношениях между мужчинами и женщинами существуют везде, в России эти барьеры значительно выше, чем в других европейских странах, и это не может не сказываться также на характере сексуальных, любовных и семейных взаимоотношений.

"Бесполый сексизм" - не просто парадоксальная метафора или насмешка над нашим недавним прошлым, а точное описание весьма своеобразного социокультурного стереотипа. Советская власть пыталась разом изменить, сломать, переиначить всю традиционную систему гендерной стратификации, уничтожить все социальные и психологические корреляты и следствия половых различий и полового неравенства. Эта попытка оказалась утопической, неосуществимой. Провал революционной утопии, отрицавшей все старое, в качестве естественной реакции, возродил консервативную утопию, отрицающую все новое. Бесполость обернулась махровым сексизмом.

Но было бы большой ошибкой оценивать провал советского эксперимента только в идеологических терминах, обвиняя во всем большевиков. Речь идет о глобальных проблемах. "Сексуальный большевизм" так же распространен среди американских левых, будь то феминистки или сексуальные меньшинства, как традиционализм - среди правых. Неудача советского эксперимента, как и он сам, имеет не один, а несколько уровней. Что-то объясняется технической и технологической отсталостью страны, что-то - политическими особенностями тоталитарного государства, что-то - национальным культурным наследием, что-то было невозможно и ошибочно по определению, потому что противоречило универсальным законам человеческой природы. Обо всем этом еще предстоит серьезно думать.

Секс, любовь и брак

Любовь - это неведомая страна, и мы все плывем туда каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет корабль своим собственным путем. Михаил Пришвин

"Я слишком устала, чтобы любить", сказала американской журналистке одна ее российская знакомая, и растроганная журналистка сразу же вспомнила, что в Советском Союзе она почти никогда не слышала о любви. "Это подтвердило мое подозрение, что любовь в Советском Союзе - это роскошь, нечто необязательное, а не предпосылка брака или счастья, как в Западной Европе или в Соединенных Штатах".¹

Для русского уха такое утверждение звучит странно. Любовь и дружба всегда считались у нас важнейшими ценностями и предпосылками счастливой жизни.² Много лет назад, когда я впервые познакомился с американской социологией брака и семьи, меня рассмешило распространенное в ней мнение, будто романтическая любовь является исключительным достоянием или изобретением США или, в крайнем случае, Запада. В советской литературе в те годы, напротив, утверждалось, что любви нет именно в Америке: люди там все время спешат, думают только о работе, да и вообще какая может быть любовь в мире чистогана и всеобщего отчуждения?!

Любые общие рассуждения о "русском", "американском" или "китайском" сексе и, тем более, любви, чрезвычайно абстрактны и условны. Всякое определение молчаливо подразумевает какое-то, не всегда осознанное, сравнение, а за каждым обобщением стоит множество возрастных, половых, культурных, социальных и - самое главное! - индивидуальных различий и вариаций, которых никакая наука воспроизвести не может.

1. Существует ли специфически русская, в отличие от западной, идея любви?

2. Каково место любви в иерархии культурных ценностей?

3. Как связаны любовь и сексуальность в социальных установках и повседневном поведении конкретных индивидов из плоти и крови, в зависимости от их пола, возраста, общественного положения, брачного статуса и других обстоятельств?

Хотя общество, культура могут благоприятствовать нежному Вертеру или хищному Дон Жуану или холодному коллекционеру Казанове, страстной Кармен или нежной Наташе Ростовой, поэтизируя одни и осуждая другие типы любви, разные люди всегда и везде будут чувствовать и вести себя по-разному. Нет ничего более обманчивого, чем средние цифры и статистические типы.

Американские антропологи Уильям Джанковяк и Эдуард Фишер, сравнив данные по 166 разным человеческим обществам, нашли, что романтическая любовь или страсть присутствует в 88,5 процента из них и является практически всеобщим явлением.³

Существовала индивидуальная любовь, как мы видели, и в дореволюционной России, хотя, как и в других традиционных обществах, она.не была основой брачно-семейных отношений и чаще описывалась в трагических, чем в счастливых тонах. Страстность, с которой многие русские философы и писатели отрицали наличие в России романтической любви, может доказывать не столько ее фактическое отсутствие, сколько напряженную потребность, тоску по ней. Все высшие человеческие потребности принципиально ненасыщаемы.

Тем не менее, за этими повторяющимися жалобами, тянущимися с дореволюционных времен, стоит нечто реальное. Несовпадение, разобщенность, антагонизм идеальной романтической любви и низменной, телесной сексуальности, составляющий чуть ли не обязательную норму нашей литературы и искусства, не может не влиять на обыденное сознание.

"Что такое секс, чувственная страсть для русской женщины и для русского мужчины? - спрашивает Георгий Гачев. - Это не есть дар божий, благо, ровное тепло, что обогревает жизнь, то сладостное естественное прекрасное отправление человеческого тела, что постоянно сопутствует зрелому бытию, - чем это является во Франции и где любовники благодарны друг Другу за радость, взаимно друг другу приносимую. В России это событие - не будни, но как раз стихийное бедствие, пожар, землетрясение, эпидемия, после которой жить больше нельзя, а остается лишь омут, обрыв, откос, овраг".⁴

У советских интеллигентов 1960-1980-х годов подростковая рассогласованность чувственного и нежного влечения и связанные с ним страхи усугублялись социальным инфантилизмом. Это хорошо показала Людмила Лунина на примере одного из самых популярных советских фильмов о любви - "Ирония судьбы, или С легким паром" Эльдара Рязанова.

В течение двух часов герои друг от друга отказываются. Они ведут себя так, словно заранее уверены в неудаче. Любимая любовь русских - несчастная. В ход идут малейшие зацепки - друзья-подруги, женихи-невесты, летят за окно фотографии и билеты... Но в том и состоит цель их любовной игры, чтобы в секс не ввязаться, избежать его. Оба они боятся осложнить собственную, пусть не совсем счастливую, но стабильную жизнь. В этих поведенческих установках коренится причина их одиночества. Больше всего они страшатся взять на себя ответственность за другого человека...

Милые, симпатичные люди Надя и Женя законсервированы в состоянии детского аутизма. Может ли самостоятельный человек позволить несчастному роману длиться десять лет? - такие подвиги под силу лишь тем, кто из всех чувств предпочитает безграничную эгоистическую жалость к самому себе. Доступные и понятные им отношения - любовь ребенка к родителю, оба героя "живут с мамой". Такая любовь требует не сексуального партнера, но воспитателя, который будет кашей кормить и нос утирать, - не близости, а беседы, наставления.⁵

А как же секс? Рано или поздно он возьмет свое, но при этом рискует остаться примитивно-физиологическим, безлюбовным и бездуховным.

Разумеется, это правило не универсально. Классическое поведение "русского человека на rendez-vous" типично лишь для определенного социально-психологического типа. "Я тебя, дуру, лопатой в шутку огрел по спине" - такая же русская, но совсем другая модель поведения.

Напряжение между "любовью" и "сексом* отражается и в русском языке. Выражения "to make love" или "faire 1'amour", - "заниматься любовью" легко переводимы, но редко используются в разговорном языке. Подзаголовок знаменитой книги Алекса Комфорта "Радость любви* "A Cordon Bleu Guide to Lovemaking",- буквально 'Высшее кулинарное руководство, как заниматься любовью', - у нас перевели 'Книга о премудростях любви'. "Премудрость* - не просто сумма рецептов, куда, что и как совать, чем фактически является и чем хороша книга Комфорта, а нечто философски-возвышенное. "Любовь" по-русски - то, что вы чувствуете, переживаете, а не то, что вы делаете. "Заниматься" можно сексом, а не любовью. "В самом деле - строитель коммунизма, и вдруг - трахаться? Соски, волоски? Какие-то судорожные движения, запахи, какая-то уж совершенно неуместная сперма? И точно также: возможно ли русскому интеллигенту в живого человека х--м тыкать?"⁶

Самое распространенное современное русское слово для обозначения полового акта - "трахаться" или "трахать* - начисто лишено "романтической" нагрузки. Прочие слова являются либо архаическими ("соитие" или совокупление), либо медицинскими (коитус), либо не совсем определенными ("спать", "состоять в интимных отношениях"), либо откровенно ненормативными, нецензурными, причем они звучат грубее, чем аналогичные английские или французские слова. Я уже не говорю об обширной "сексуальной фене" уголовного сленга.⁷

Так же противоречивы и морально-психологические установки россиян.

На поставленный во всесоюзной анкете ВЦИОМ в 1992г. вопрос, допустимо ли заниматься сексом без любви, положительных ответов оказалось мало. С наибольшей готовностью секс без любви принимают узбеки (35 процентов), затем эстонцы (25 процентов), а замыкают таблицу литовцы и таджики (по 9 процентов). В Российской Федерации секс без любви признали нормальным 15, ненормальным - 57 процентов опрошенных. При этом доля положительно ответивших мужчин в славянском регионе втрое превышает долю женщин (в Средней Азии, напротив, женщины оправдывают безлюбовные отношения чаще, чем мужчины -26 процентов против 18).

Но любовь - товар дефицитный. На вопрос "Как вам кажется, была ли у вас в жизни настоящая любовь?" в славянском регионе положительно ответили 53 процента мужчин и 49 процентов женщин, отрицательно - 16 и 18 процентов, затруднились ответом 31 и 33 процента. И далеко не у всех счастливая любовь совпадает со счастливым браком. На вопрос "Счастливы ли вы или нет в любви?" в славянском регионе утвердительно ответили на 11 процентов меньше мужчин и на 7 процентов меньше женщин, чем на вопрос "Счастливы ли вы в семейной жизни?" И это вполне естественно: семейное счастье зависит не только от любви, к нему предъявляются другие требования. Не большие или меньшие, а качественно другие.

При более тонких исследованиях и у более молодых респондентов, взаимосвязь брака, любви и секса выглядит еще более неоднозначной.

При сравнительном обследовании сексуального поведения и установок советских и немецких студентов в 1990 г. (в СССР было опрошено 1509 человек), молодые россияне высказали меньше уверенности в посюстороннем существовании "так называемой большой любви", чем их немецкие сверстники, и только 33 процента российских студентов (по сравнению с 53 процентами восточных и 49 процентами западных немцев) сказали, что они сами ее испытали. Наименее романтичными оказались российские юноши. Секс без любви для них морально вполне приемлем и фактически широко распространен. Они заметно опередили своих немецких сверстников по количеству (4,3) сексуальных партнеров.⁸

О прагматическом отношении российской молодежи к любви, браку и сексу свидетельствует и сравнительное исследование "стилей любви" американских, японских и русских студентов. Ученые спрашивали университетских студентов: "Согласились ли бы вы вступить в брак с человеком, в которого вы не влюблены, если он обладает всеми остальными желаемыми вами качествами?" Ответить можно было только "да" или "нет". Авторы ожидали, что только индивидуалистически воспитанные американцы будут непременно требовать любви, а русские и японцы будут более практичными. Но оказалось, что для японцев любовь почти так же важна, как и для американцев, мало кто из них готов вступить в брак без любви. Российские мужчины оказались лишь слегка более прагматичными, чем остальные; жениться без любви готовы 30 процентов опрошенных. Зато русские женщины преподнесли сюрприз: выйти замуж без любви готовы 41 процент опрошенных!⁹

Исследователи не считают, что отвечая на этот вопрос, русские девушки руководствовались меркантильными соображениями. По шкале прагматизма они практически не отличались от своих сверстников-мужчин. (А по прежним советским исследованиям, включая цитированные выше данные ВЦИОМ, добавлю я, женщины ориентированы на романтические ценности даже больше, чем мужчины). Просто девушки могли думать, что если претендент обладает хорошими человеческими качествами, влюблен, хорошо знаком и т. д., они могут полюбить его позже, в процессе совместной жизни, по старой формуле "стерпится - слюбится".

Между прочим, вопрос о соотношении рациональных и эмоциональных мотивов супружества дебатировался и в советской социологии. 3. И. Файнбург в 1970 г, сопоставив мотивы заключения брака со степенью его успешности (и то и другое оценивали сами респонденты), пришел к выводу, что браки по любви дают наибольший процент - 43,5 процентов- неудавшихся; среди браков по расчету доля неудачных составляла 35,2, а среди браков по "стереотипу", с минимумом романтических ожиданий - только 26,3 процента.10 Методология этого исследования вызвала основательную критику. Тем не менее социологи дружно писали, что одной любви для успешного брака мало. С.И. Голод пришел к выводу "о предпочтительности духовности как базовой ориентации на брак перед страстью", поскольку "мотивация иного рода, в том числе эмоциональная, чаще приводит к негативным последствиям".¹¹ Однако большой разницы между супругами, вступившими в брак "по любви" или "по общности взглядов и интересов" он не обнаружил. В первом случае браком максимально удовлетворены 37,9 процента, удовлетворены - 41,8 процента, неудовлетворены - 20,3 процента; во втором случае соответствующие цифры - 40,4,46,4 и 13,2 процента.¹² Да и может ли человек ретроспективно строго разграничить мотивы столь ответственного решения? Последующий опыт всегда накладывает отпечаток на интерпретацию прошлого.

В последние годы споры о соотношении секса, любви и брака стали особенно ожесточенными и полити-зированными. Идеал романтической любви-страсти исторически формировался как антитеза, с одной стороны, безлюбовному и унылому супружеству, а с другой стороны - бездуховной и изменчивой "похоти". В ходе сексуальной революции на Западе последний водораздел был ослаблен, роковая "страсть" стала безобидным и общедоступным "удовольствием".

Сейчас то же самое происходит в России. Изголодавшиеся по сексуальной информации люди жадно поглощают всевозможные западные и восточные (как правило - в упрощенных и вульгаризованных западных вариантах) рецепты эротической кухни, находящиеся в кричащем противоречии не только с привычной советской сексофобией, но и с романтическими ценностями.

Новая русская порнография так же примитивна и печальна, как порождающая ее российская жизнь. "Глядя на изможденные лица актеров и актрис, на их дистрофичные тела, думаешь о плохом питании, никуда не годной воде, о мраке и ужасе медицинского обслуживания населения. И актеров жалеешь, как самого себя. Они стараются, но все, что делают они, делается через силу".¹³

Значительная часть нашей новой эротики, как российской, так и эмигрантской, является агрессивно-сексистской. Особенно выделяется бывший ленинградец Михаил Армалинский, ныне живущий в США и выпускающий в собственном издательстве книгу за книгой. Женщина как личность и даже как тело для него не существует, его интересует только половое отверстие, которое он воспевает и описывает в стихах и прозе:

Конечно же, ебля для мужчины - это онанизм, но обогащенный контактом с живым отверстием, зрением, запахом, с фантазиями духовных переживаний. Да, дорогие феминистки, женщина и есть прекрасное устройство для онанизма, живая дрочидьня, но не самодельная, подобно вашему вибратору, а "Богодельная". Кто же более человечен: мужчина, которому для максимального удовольствия нужна женщина, или женщина, которой для максимального удовольствия нужен вибратор?¹⁴

Такое видение мира имеет своих поклонников. Некая Ирина Радищева, рецензируя в журнале "Андрей" опубликованные Армалинским откровенно фальшивые, вызвавшие дружное негодование пушкинистов, "Тайные записки 1836-1837 годов" А. С. Пушкина, высказывает предположение, что Армалинский - не иначе как потомок рода Ганнибалов:

Да, мой мир перевернулся. Пушкин теперь проживает в Америке, резвится на ее бездуховных просторах, выпускает книжку за книжкой и плевать хотел на наших "Ганнибалов". Мир перевернулся, но было, есть и будет так: человек ищет, где безопаснее, "хек" ищет, где глубже, а "пепельницы" ищут, где "хек".¹⁵

У большинства интеллигентных россиян подобная философия вызывает протест. При этом, консервативные мыслители, как и сто лет назад, во имя "спасения и сохранения семейных ценностей", отвергают не только порнографию, но любую эротику, сексуальное просвещение и даже любовную страсть.

"Нередко многие беды в вопросах любви и семьи пытаются объяснить тем, что слишком мало и слишком стыдливо мы говорим о сексуальной стороне жизни, - пишет философ Владислав Шердаков. - Появляются призывы сбросить всяческие табу и запреты с этих тем. Забывают, что за этими табу и за стыдливостью скрывается отнюдь не невежество и темнота, а глубокие нравственные чувства, разрушающиеся от вторжений образованного цинизма. Есть сокровенное, что прячется от посторонних глаз, что является и должно оставаться тайной. Семья строится не на рациональных-лишь основах и половом влечении".¹⁶

"Что скрывается за романтическим культом "страсти" - свобода от оков ханжества? - спрашивает известный философ и социолог Юрий Давыдов. - Нет! Здесь уместней говорить об отсутствии нравственной воли. В жизни и литературе страсть ныне чаще именуется "сексом", влюбленные - партнерами. Необязательность в отношениях между мужчиной и женщиной стала делом настолько обычным, что находит даже своих литературных адвокатов. Не свидетельство ли это духовной деградации личности? Несомненно! Мораль не может быть делом моды, а семейные ценности - предметом торга, платой за удовольствия!"¹⁷

От обличения сексуальной разнузданности, во имя стабильности семьи, ученый переходит, таким образом, к развенчанию самой любовной страсти, видя в ней, в соответствии с этимологией слова "страсть", прежде всего "страдание", "болезненное состояние души, связанное с нарушением присущей ей меры".¹⁸ Супружеская любовь, считает Давыдов, основывается не на страсти, а на чувстве долга. Поэтому для супружеского счастья "нужны настоящие, а не "феминизированные* мужчины, застывшие в позе "радикальной необязательности". Причем они должны иметь не только мужской характер, но и мужской склад мышления, которое не уклоняется от ответственности за результаты однажды принятых решений".¹⁹

Я полностью согласен с Шердаковым и Давыдовым в том, что любовь и, тем более, брак, не терпит легкомыслия и не сводится к сексу. Но правомерны ли полемические противопоставления? Всегда ли личная свобода означает моральную необязательность? Верно ли, что не уклоняться от ответственности должен лишь мужчина? Может быть на это способны и женщины? И не вытекает ли из этой философии практически, что однажды сделав ошибку и неудачно женившись, человек уже не может развестись, даже если он глубоко несчастен и заражает своим несчастьем окружающих, включая собственных детей?

Круг замкнулся. Нас опять ставят перед жестким альтернативным идеологическим выбором там, где необходимы понимание и плюрализм.

Но оставим философию любви и брака и вернемся к более прозаическим вопросам. В каком возрасте россияне начинают сексуальную жизнь? Как они относятся к добрачным связям? Как протекает их сексуальная жизнь в браке? Насколько часты и как оцениваются внебрачные связи?

Достоверно ответить на эти и подобные вопросы очень трудно. Научных исследований мало, все они являются выборочными и распределены крайне неравномерно: о студентах мы знаем значительно больше, чем о рабочих, о жителях больших городов - неизмеримо больше, чем о сельчанах. Даже локальные выборки часто сделаны социологически некорректно, а инструментарий (вопросники, тесты и т.п.) не подвергался предварительной строгой проверке на достоверность. Наконец, ни одно советское/российское исследование сексуального поведения и установок из-за дефицита бумаги и средств никогда не было опубликовано полностью и в надлежащей научной форме, со всеми вопросниками, таблицами, статистическими выкладками и т.д. В подавляющем большинстве случаев публикуются краткие итоговые результаты, которым вы можете верить или не верить в зависимости от ваших собственных представлений и профессиональной репутации авторов. Впрочем, многие из перечисленных недостатков характерны и для западных исследований этого типа.

Несмотря на эти трудности, основные тенденции сексуального поведения россиян вырисовываются довольно отчетливо. Первая долгосрочная статистическая тенденция - снижение среднего возраста начала сексуальной жизни.

Среди опрошенных Голодом в 1960-70-х годах ленинградских студентов, сексуальный опыт к моменту опроса имели четверо из пяти мужчин и каждая вторая женщина, а среди рабочих соответственно 88 и 45 процентов. Из числа сексуально активных студентов, в 1965 г. до 16 лет половую жизнь начали 10 процентов мужчин и 2 процента женщин, от 16 до 18 лет-42 и 13 процентов, между 19 и 21 годами - 33 и 50 процентов. В 1972 г. аналогичные цифры составили: до 16 лет - 12 и 4 процента, от 16 до 18 лет - 38 и 21 процент, от 19 до 21 года - 38 и 54 процента.

Когортная динамика возраста сексуального дебюта ленинградских студентов по последним данным С. И. Голода (каждая подвыборка состоит из 500 студентов обоего пола из разных вузов, в возрасте от 18 до 24 лет, как правило - неженатых) представлена в таблице 1.

Таблица 1. Возраст начала сексуальной жизни ленинградскими студентами (% тех, кто уже имеет сексуальный опыт):²⁰

Возраст	Год проведения опроса
		1 1995
Моложе 16	5,3	8,2	12,2
16-18	33,0	30,8	52,8
19-21	39,5	43,8	30.7
22-24	19,5	16,0	3.2
Позже	2,7	1,2	1,1

Среди опрошенных Голодом в 1969г. молодых специалистов, повышавших в Ленинграде свою квалификацию, до 16 лет начали сексуальную жизнь 7 процентов мужчин и 1 процент женщин, между 16 и 18 годами - 22 и 8 процентов, от 19 до 21 года - 30 и 40 процентов. При аналогичном опросе в 1989 г. эти цифры составили соответственно: 11 и 1,32 и 13,42 и 46 процентов.²¹

По данным выборочных эпидемиологических обследований в Москве О. К. Лосевой, которая сравнивала венерологических больных с аналогичными контрольными группами (эти люди обращались в кожно-венерологический диспансер в связи с кожными, а не венерологическими заболеваниями), средний возраст начала половой жизни у контрольных групп в 1983/84 гг. по сравнению с 1975/76 снизился у мужчин с 19,2 до 18,1 года и у женщин - с 21,8 до 20,6 года.²²

По данным упоминавшейся выше германо-советской анкеты, проведенной в июне 1990 г. среди студентов бывшего СССР, средний возраст начала половой жизни у мужчин был 18,4 года, а у женщин - 19,0 лет.²³

Как видим, цифры расходятся не так уж сильно.

Эти сдвиги отражаются и в общественном сознании. По данным репрезентативного опроса ВЦИОМ (июнь 1993),²⁴ средний возраст начала половой жизни ("В каком возрасте вы впервые вступили в половую связь?") был 19,5 года. А на вопрос "С какого возраста, по вашему мнению, допустимо начало половой жизни?" люди, среди которых было значительно больше пожилых, чем юных, назвали 17,9 года (усредненный показатель).

Снижение возраста сексуальной инициации затрагивает оба пола и женщин - больше, чем мужчин. Тем не менее гендерные различия в сексуальном поведении и его мотивации сохраняются: женщины в этом отношении консервативнее и избирательнее мужчин.

В 1960-х годах, на вопрос Голода группе ленинградских рабочих и служащих (126 человек), считают ли они принципиально возможным для себя вступить в сексуальную связь с "любимым* человеком, положительно ответили 91 процент мужчин и 81 процент женщин. С просто "знакомым" человеком это готовы были сделать около 60 процентов мужчин и только 14 процентов женщин. Отвечая на вопрос, почему они не вступили в сексуальную связь, мужчины чаще всего (48,5 процентов) ссылались на "отсутствие случая", тогда как женщины чаще апеллировали к моральным соображениям (34,1 процента) и отсутствию сексуальных потребностей (34,1 процента).²⁵ Даже если это просто дань привычному стереотипу, такой двойной стандарт характерен.

В 1978/79 учебном году в рамках большого опроса студентов 18 вузов страны (3721 человек) Голодом был задан вопрос; "Как вы думаете, с какой целью юноши и девушки вступают сегодня в интимные отношения?" (в опубликованной книге Голода соответствующая таблица, по требованию редакторов, была ханжески названа "Мотивы ухаживания*).²⁶ Ответы распределились следующим образом (таблица 2):

Таблица 2. Мотивы выступления студентов в интимную связь

Ответы	мужчины (%) №1829	женщины (%) № 1892
Взаимная любовь	28,8	46,1
Предполагается вступление в брак	6,6	9,4
Самоутверждение	5,5	3,6
Приятное времяпрепровождение	20,2	11,0
Желание эмоционального контакта	10,6	7,7
Стремление к получению удовольствия	18,1	9,2
Расширение чувства свободы, независимости	1,8	2,2
Престижно, модно	4,1	4,8
Любопытство	4,9	5,6

Из таблицы 2 видно, что в сознании советских студентов ухаживание и сексуальность резко отделены от матримониальных намерений и имели самостоятельную ценность. Решающее значение имели, с одной стороны, эмоционально-коммуникативные (любовь, потребность в эмоциональной близости), а с другой - гедонистически-развлекательные (приятное времяпрепровождение, получение удовольствия) мотивы и ценности. При этом женщины значительно чаще ссылаются на любовь, а мужчины - на развлечение и удовольствие. Вряд ли когда-нибудь было иначе.

Важный аспект либерализации половой морали - рост терпимости к добрачным связям. Несмотря на ханжескую нетерпимость официальной советской морали и педагогики, общественное мнение, особенно молодежное, давно уже стало относиться к добрачным отношениям спокойно и равнодушно.

Из 500 ленинградских студентов, опрошенных Голодом в 1965 г., добрачные связи признали допустимыми 45 процентов, недопустимыми - 22, нейтральную, неопределенную позицию заняли 33 процента опрошенных. Семь лет спустя ответы аналогичной выборки составили 47 процентов "за", 14 процентов "против" и 39 процентов неопределенных ответов. Моральная оценка добрачных отношений зависит, с одной стороны, от их мотивации (по любви или просто так), а с другой - от социальной среды. В большой студенческой выборке Голода 1978/79 гг. добрачные связи оправдывали 58 процентов ленинградцев, 50 процентов жителей областных центров, 47 процентов жителей малых городов, 41 процент жителей поселков городского типа и только 35 процентов сельских жителей.

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: