Функция общих законов в истории

1. Достаточно широко распространено мнение, что история в отличие от так называемых физических наук занимается скорее описанием конкретных явле­ний прошлого, чем поиском общих законов, которые могут управлять этими событиями. Вероятно, эту точку зрения нельзя от­рицать в качестве характеристики того типа проблем, которыми в основ­ном интересуются некоторые историки. Но она, конечно, неприемлема в качестве утверждения о теоретической функции общих законов в научном историческом исследовании. В настоящей статье мы попытаемся обосно­вать эту точку зрения, подробно показав, что общие законы имеют доста­точно аналогичные функции в истории и в естественных науках, что они образуют неотъемлемый инструмент исторического исследования и что они даже составляют общее основание различных процедур, которые часто рассматриваются как специфические для социальных наук в отличие от естественных.

Под общим законом мы будем понимать утверждение универсальной ус­ловной формы, способное быть подтвержденным или опровергнутым с помо­щью соответствующих эмпирических данных. Термин «закон» предполагает, что данное утверждение действительно хорошо подтверждено имеющимися свидетельствами. Поскольку это уточнение во многих случаях несуществен­но для наших целей, мы будем часто использовать термин «гипотеза универ­сальной формы» или, коротко, «универсальная гипотеза» вместо термина «об­щий закон» и определять условие достаточного подтверждения отдельно, по мере необходимости. В контексте настоящей статьи можно допустить, что универсальная гипотеза утверждает регулярность следующего типа: в каждом случае, когда событие определенного вида П имеет место в определенном месте и в определенный момент времени, событие определенного вида С будет иметь место в том месте и в тот момент времени, которое определенным образом связано с местом и временем появления первого события. (Символы «П» и «С» выбраны потому, что они намекают на термины «причина» и «следствие» {«cause» and «effect»), которые часто, хотя и не всегда, применяются к событи­ям, связанным законом вышеописанного типа.)

2.1. Основной функцией общих законов в естественных науках является

связь событий и структуры, обычно называемые объяснением и предсказанием.

Объяснение появления события определенного рода С в определенном

месте и в определенный момент состоит, как это обычно представляется, в

указании причин или детерминирующих факторов С. Так, утверждение о том,

что множество событий — скажем, вида Ш, П2,..., Пл — является причи­ной объясняемого события, равнозначно утверждению, что согласно опре­деленным общим законам множество событий упомянутого вида регулярно сопровождается событием вида С. Таким образом, научное объяснение рас­сматриваемого события состоит из:

(1) множества утверждений, говорящих о появлении определенных собы­тий Ш,..., Пи в определенном месте и определенный момент времени;

(2) множества универсальных гипотез, таких что:

(а) утверждения обоих множеств достаточно хорошо подтверждаютсяэмпирическими данными;

(б) из обоих множество утверждений можно логически вывести предло­жение, утверждающее появление события С.

В физическом объяснении множество (1) описывает исходные и погра­ничные условия для появления заключительного события; и целом, мы дол­жны сказать, что множество (1) утверждает определяющие условия для объяс­няемого события, в то время как множество (2) содержит общие законы, на которых основывается объяснение; из них следует утверждение, что всегда, когда события описанного в первом множестве вида имеют место, будет иметь место событие объясняемого вида.

Пример: пусть объясняемое событие представляет собой появление холод­ной ночью трещины в автомобильном радиаторе. Предложения множества (1) будут утверждать следующие исходные и пограничные условия: автомо­биль был оставлен на улице на всю ночь. Его железный радиатор был запол­нен водой, а крышка плотно закрыта. Температура упала в течение ночи с 39°F вечером до 25°F утром; давление воздуха было нормальным. Взрывное давление для материала радиатора такое-то. Пусть множество (2) составля­ют эмпирические законы такие, как: Ниже 32°F, при нормальном атмосфер­ном давлении, вода замерзает. Ниже 39,2°F давление массы воды возрастает с понижением температуры, если объем остается постоянным или понижа­ется; когда вода замерзает, давление опять увеличивается. И наконец, это множество должно включать количественный закон, описывающий измене­ние давления воды как функцию его температуры и объема.

Из утверждений этих двух типов с помощью логического рассуждения можно вывести заключение, что радиатор ночью даст трещину; объяснение рассматриваемого события получено.

2.2. Важно иметь в виду, что символы «С», «П», «Ш», П2 и т.п., исполь­зованные выше, обозначают виды или свойства событий, а не то, что иногда называют индивидуальными событиями. Поскольку объектом описания и объяснения каждой области эмпирической науки всегда является появление события определенного вида (такого, как понижение температуры на 14° F, затмение Луны, деление клетки, землетрясение, увеличение безработицы, политическое убийство) в данном месте и данный момент времени или в дан­ном эмпирическом объекте (таком, как радиатор конкретного автомобиля, планетарной системе, конкретной исторической личности и т.п.) в опреде­ленный момент времени.

То, что иногда называют полным описанием индивидуального события (такого, как землетрясение в Сан-Франциско в 1906 году или убийство Юлия Цезаря), требует утверждений обо всех свойствах, характеризующих про­странственную область или индивидуальный объект в течение всего перио-

да времени, в который происходит рассматриваемое событие. Эта задач; никогда не может быть выполнена полностью.

Трещина в радиаторе как пример всевозможных причинно-следственных связей (явных и неявных)

А/огИогч(тем более), невозможно объяснить индивидуальное событие в смыс ле учета всех характеристик с помощью универсальных гипотез, хотя объясне ние того, что произошло в определенном месте и в определенный момент вре мени, может постепенно становиться все более и более точным и полным.

Но в этом плане нет различия между историей и естественными науками: i история, и естественные науки могут дать отчет о предметах своего изучения толь ко в терминах общих понятий, и история может «схватить уникальную индиви дуальность» объектов своего изучения не больше, чем физика или химия.

3. Нижеследующие рассуждения представляют собой более или мене< прямой результат проделанного анализа научного объяснения и являюто особенно важными для обсуждаемого здесь вопроса.

3.1.Можно сказать, что множество событий является причиной объясни емого события только в том случае, если можно указать общие законы, свя зывающие «причины» и «следствия» охарактеризованным выше способом.

3.2.Независимо от того, используется или нет причинно-следственна; терминология, научное объяснение достигается только в том случае, есл! применяются эмпирические законы упомянутого в (2) в пункте 2.1 типа.

3.3.Использование универсальных эмпирических гипотез в качеств* объяснительных принципов отличает подлинное объяснение от псевдо объяснения, такого, как, скажем, попытка дать объяснение некоторых харак теристик поведения живого организма с помощью ссылки на энтелехию, дл5 функционирования которой нет законов, или объяснение достижений оп редеденного человека посредством его «исторической миссии», «предопре деленной судьбы» или сходных понятий. Объяснения подобного рода осно вываются скорее на метафорах, чем на законах, они выражают образные i

эмоциональные впечатления вместо проникновения в фактуальные связи; они подставляют смутные аналогии и интуитивную «приемлемость» на мес­то дедукции из проверяемых утверждений и являются, следовательно, непри­емлемыми в качестве научных объяснений.

Любое объяснение научного характера можно подвергнуть объективным проверкам, которые включают в себя:

(а) эмпирическую проверку предложений, говорящих об определяющихусловиях;

(б) эмпирическую проверку универсальных гипотез, на которых основы­вается объяснение;

(в) исследование того, является ли объяснение логически убедительнымв том смысле, что предложение, описывающее объясняемое явление, следу­ет из утверждений множеств (1) и (2).

4. Теперь можно коротко описать функционирование общих законов в на­учном предсказании. В целом, предсказание в эмпирических науках состоит в выведении утверждения о некотором будущем событии (например, о рас­положении планет относительно Солнца в будущем) из: (1) утверждений, описывающих определенные известные (прошлые или настоящие) условия (например, положения и импульсов планет в прошлый или настоящий мо­мент времени), и (2) соответствующих общих законов (например, законов небесной механики). Итак, логическая структура научного, предсказания является той же, что и структура научного объяснения, описанная в 2.1. В частности, во всей эмпирической науке предсказание в не меньшей сте­пени, чем объяснение, включает ссылку на универсальные эмпирические ги­потезы.

Обычное различение объяснения и предсказания основывается, в целом, на прагматическом различии между ними: если в случае объяснения извест­но, что заключительное событие имело место и должны быть найдены опре­деляющие его условия, ситуация переворачивается в случае предсказания: здесь даны исходные условия и их «следствие», которое в обычном случае еще не имеет места и должно быть установлено.

Ввиду структурного равенства объяснения и предсказания можно сказать, что характеристика, данная объяснению в 2.1, неполна, поскольку она так­же может охарактеризовать и предсказание: если заключительное событие выводимо из исходных условий и универсальных гипотез, сформулирован­ных в объяснении, то оно также может быть предсказано до того, как оно на самом деле будет иметь место, на основании знания об исходных условиях и общих законах. Так, например, те исходные условия и общие законы, кото­рые астроном приведет в качестве объяснения определенного затмения Сол­нца, могут также служить достаточным основанием для предсказания затме­ния до того, как оно будет иметь место.

Однако очень редко объяснения формулируются настолько полно, что могут проявить свой предсказательный характер (о чем говорит проверка в пункте (в) в 3.3). Чаще представляемые объяснения неполны. Например, мы можем услышать объяснение, что амбар сгорел, «потому что» в сено была брошена непотушенная сигарета, или что определенное политическое дви­жение имеет массовый успех, «потому что» оно выступает против распро­страненных расовых предрассудков. Сходным образом, в случае треснув­шего радиатора обычный способ формулировки объяснения будет ограни-

чен до указания, что автомобиль был оставлен на холоде и что радиатор был наполнен водой. В объяснительных утверждениях, похожих на эти, общие законы, придающие сформулированным условиям характер «причин» или «определяющих факторов», полностью опущены (иногда, возможно, «как само собой разумеющееся») и, более того, перечисление определяющих условий множества (1) неполно; это проиллюстрировано предыдущими примерами и рассмотрением первого случая треснувшего радиатора: оно показало, что даже такое, гораздо более подробное описание определяющих условий и универсальных гипотез требует расширения для того, чтобы слу­жить достаточным основанием для вывода заключения, что радиатор трес­нул ночью.

В некоторых случаях неполнота объяснения может рассматриваться как несущественная. Так, например, мы видим, что объяснение в последнем случае может быть дополнено, если мы того пожелаем, поскольку есть ос­нование для предположения о том, что мы знаем соответствующий этому контексту тип определяющих условий и общих законов.

Однако достаточно часто мы встречаем «объяснения», неполнота которых не может быть оценена как несущественная. Методологические следствия этой ситуации будут обсуждаться ниже (в частности, в 5.3 и 5.4).

5.1. Предыдущие рассуждения применимы к объяснению как в истории,так и в любой другой области эмпирических наук. Историческое объяснениетакже имеет целью показать, что рассматриваемое событие было не просто«делом случая», но ожидалось в силу определенных предшествующих илиодновременных условий. Ожидание, на которое ссылаются, не является про­рочеством или божественным предсказанием; это — рациональное научноепредчувствие, основывающееся на предположении об общих законах.

Если эта точка зрения правильна, то представляется странным, что в то время, как большинство историков предлагают объяснения исторических событий, многие из них отрицают возможность обращения к каким-либо об­щим законам в истории. Однако это становится более понятным благодаря более внимательному изучению объяснений в истории, что станет ясным в ходе следующего анализа.

5.2. В некоторых случаях универсальные гипотезы, лежащие в основе ис­торического объяснения, достаточно явно сформулированы, что иллюстри­руется выделенными цитатами в следующей попытке объяснить тенденции:правительственных организаций увековечить самих себя и расшириться.

По мере расширения деятельности правительства все больше людей про­являет обоснованный интерес к продолжению и расширению функций пра­вительства. Люди, имеющие работу, не хотят ее потерять; те, кто обладаеп определенными трудовыми навыками, не хотели бы переквалифицироваться; те кто привык к осуществлению каких-либо властных функций, не хотели бы по­терять контроль, они хотели бы получить большую власть и соответственш больший престиж... Так, однажды созданные правительственные офисы \ бюро, в силу институализации, не только защищают себя от нападений, не стремятся расширить сферу своей деятельности.

Однако большинству объяснений, предлагаемых в истории или социоло гии, не удается включить явные утверждения о предполагаемых ими общи: закономерностях. Думается, что для этого существует по крайней мере дв< причины.

Во-первых, рассматриваемые универсальные гипотезы часто относятся к индивидуальной или социальной психологии, которая, как отчасти предпо­лагается, знакома каждому благодаря его ежедневному опыту, т.е. косвенным образом они рассматриваются как само собой разумеющееся. Эта ситуация достаточно похожа на ситуацию, охарактеризованную в пункте 4.

Во-вторых, часто бывает очень трудно сформулировать лежащие в ос­нове предположения явным образом с достаточной точностью и в то же время так, чтобы они согласовывались со всеми имеющимися соответству­ющими эмпирическими данными. Было бы поучительным, исследуя адек­ватность какого-либо предлагаемого объяснения, попытаться реконстру­ировать лежащие в его основе универсальные гипотезы. В частности, такие термины, как «следовательно», «поэтому», «таким образом», «потому что», «естественно», «очевидно» и т.п., часто являются указателями скрытых предположений некоторых общих законов: они используются для связи исходных условий с объясняемым событием; но утверждение о том, что последнее «естественно» ожидалось как «следствие» определенных условий, выводимо только в том случае, если предполагаются соответствующие об­щие законы. Рассмотрим, например, утверждение, что фермеры Даст и Боул переехали в Калифорнию «потому, что» постоянные засухи и песчаные бури делали их жизнь очень опасной, и потому что им казалось, что в Калифор­нии гораздо лучшие условия жизни. Это объяснение основывается на той универсальной гипотезе, что люди стремятся переехать в регионы с лучши­ми условиями жизни. Но очевидно, что трудно точно сформулировать эту гипотезу в форме общего закона, который был бы разумным образом хоро­шо подтвержден всеми имеющимися соответствующими эмпирическими данными. Сходным образом, если конкретная революция объясняется с помощью ссылки на возрастающее недовольство со стороны большей час­ти населения определенными доминирующими условиями жизни, ясно, что в этом объяснении предполагается общая регулярность, но мы с трудом можем сформулировать то, какая степень и какая форма недовольства пред­полагается и какими должны быть условия жизни, чтобы произошла рево­люция. Аналогичные замечания применимы ко всем историческим объяс­нениям в терминах классовой борьбы, экономических или географических условий, интересов определенных групп населения, тенденций к росту по­требления и т.п. Все они основываются на предположении универсальных гипотез, связывающих определенные характеристики индивидуальной жизни или жизни группы людей с другими, но в большинстве случаев со­держание гипотез, скрыто предполагаемых в конкретных объяснениях, можно реконструировать только весьма приблизительно.

5.3. Можно было бы сказать, что явления, подпадающие под только что описанный тип объяснения, носят статистический характер и что, следова­тельно, в основе объяснений должны лежать только вероятностные гипоте­зы, поэтому вопрос о «лежащих в основе общих законах» основан на ложной предпосылке. Действительно, представляется возможным и оправданным рассматривать некоторые объяснения, предлагаемые в истории, как основан­ные на предположении скорее вероятностных гипотез, чем на общих «детер­министических» законах, т.е. законах в форме универсальных условий. Это утверждение можно распространить также и на многие объяснения, предла­гаемые в различных областях эмпирических наук. Так, например, если Томми

заболел корью на две недели позже своего брата и если он за это время не контактировал с другими людьми, болеющими корью, то мы можем принять объяснение, что он заразился от своего брата. В основе этого объяснения лежит общая гипотеза; однако трудно назвать общим законом утверждение, что любой человек, не болевший корью, заразится ею, если будет находить­ся в компании кого-либо, болеющего корью; то, что он может заразиться можно утверждать только с высокой вероятностью.

Думается, что многие объяснения, предлагаемые в истории, подпадают по; такого рода анализ: полностью и явным образом сформулированные, ohf утверждают определенные исходные условия и некоторые вероятностные ги­потезы [4], такие, что появление объясняемого события становится высоко ве­роятным при исходных условиях в свете вероятностных гипотез. Независимс от того, рассматриваются объяснения в истории как «причинные» или «веро­ятностные» по своему характеру, остается истинным, что в общем используе­мые исходные условия и универсальные гипотезы не указаны ясно и не могу: быть точно дополнены. (В случае вероятностных гипотез, например, значенш вероятности в лучшем случае будут известны весьма приблизительно.)

5.4. Таким образом, объяснительный анализ исторических событий в боль шинстве случаев предлагает не объяснение в одном из вышеуказанных смыс лов, а нечто, что может быть названо наброском объяснения. Этот набросо! состоит из более или менее смутного указания законов и исходных условий рассматриваемых как важные, и должен быть «дополнен» для того, чтобь стать законченным объяснением. Это дополнение требует дальнейшего эм лирического исследования, для которого набросок указывает направление (Наброски объяснения широко используются также вне истории; многи! объяснения в психоанализе, например, иллюстрируют это утверждение.)

Очевидно, что набросок объяснения не поддается эмпирической провер ке в той же мере, что и полное объяснение; и к тому же существует различи между научно приемлемым наброском объяснения и псевдообъяснение]* (или наброском псевдообъяснения). Научно приемлемый набросок объяс нения должен быть дополнен более конкретными утверждениями; но oi указывает направление, в котором эти утверждения должны быть найдены и конкретные исследования могут подтвердить или опровергнуть эти указа ния, т.е. можно показать, что предполагаемый тип исходный условий дей ствительно важен, или что для того, чтобы получить удовлетворительно объяснение, в расчет должны быть приняты факторы иной природы. Про цесс дополнения, требуемый наброском объяснения, в целом предполагае форму постепенно растущего уточнения используемых формулировок; но н любом этапе этого процесса такие формулировки должны иметь некоторо эмпирическое значение: должна существовать возможность указать, по край ней мере приблизительно, какого типа эмпирические данные подходят дл их проверки и какого типа эмпирические данные могут их подтвердит! С другой стороны, в случае неэмпирических объяснений или наброско объяснений, скажем, с помощью ссылок на историческое предназначение оп ределенной нации или на принцип исторической справедливости, исполь зование терминов, не имеющих эмпирического значения, делает невозмож ным указать, даже приблизительно, тип исследования, имеющего отноше ние к этим формулировкам и могущего привести к эмпирическим даннь^ подтверждающим или опровергающим предлагаемое объяснение.

5.5. Пытаясь оценить правильность данного объяснения, нужно сначала попытаться реконструировать так полно, насколько это возможно, рассуж­дение, представляющее объяснение или набросок объяснения. Особенно важно осознать, каковы лежащие в его основе объяснительные гипотезы, и оценить их область и эмпирическую базу. Воскрешение допущений, похо­роненных под надгробными плитами «следовательно», «потому что», «поэто­му» и т.п., часто показывает, что предлагаемые объяснения слабо обоснован­ны или вовсе не приемлемы. Во многих случаях эта процедура выявляет ошибку утверждения, что объяснено большое количество деталей события, в то время как даже в весьма свободной интерпретации ему была дана толь­ко некоторая общая характеристика. Так, например, географические или эко­номические условия жизни группы людей можно принять в расчет при объяс­нении некоторых общих черт, скажем, их искусства или моральных кодек­сов; но это не означает, что таким образом мы подробно объяснили художественные достижения этой группы людей или систему их морально­го кодекса; поскольку это означало бы, что только из описания широко рас­пространенных географических или экономических условий с помощью спе­цифических общих законов можно вывести подробное объяснение опреде­ленных аспектов культурной жизни группы людей.

Сходная ошибка состоит в обособлении одной из нескольких важных групп факторов, которые должны быть указаны в исходных условиях, и ут­верждении того, что рассматриваемое событие «детерминируется» и, следо­вательно, должно объясняться в терминах только этой группы факторов.

Иногда сторонники отдельных школ объяснения или интерпретации в истории указывают в качестве аргумента в пользу их подхода на успешное историческое предсказание, сделанное представителем их школы. Но хотя успех теории в предсказании безусловно подтверждает ее правильность, важ­но удостовериться в том, что успешное предсказание на самом деле было по­лучено с помощью рассматриваемой теории. Иногда случается, что предска­зание на самом деле является гениальной догадкой, сделанной под влиянием теоретической эрудиции автора, но которую невозможно осуществить с помо­щью одной только теории. Так, сторонник достаточно метафизической «тео­рии» истории может иметь правильное представление об историческом раз­витии и способен высказать правильные предсказания, даже выраженные в терминологии его теории, несмотря на то что их нельзя получить с помощью этой теории. Принятие мер предосторожности против таких псевдоподтвер-ждающих случаев является одной из функций проверки (в) в пункте 3.3.

6. Мы попытались показать, что в истории в не меньшей степени, чем в любой другой области эмпирического исследования, научное объяснение может быть получено только с помощью соответствующих общих гипотез или теорий, представляющих собой совокупности систематически связан­ных гипотез. Этот тезис очевидным образом контрастирует с известной точкой зрения, что настоящее объяснение в истории достигается с помо­щью метода, специфически отличающего социальные науки от естествен­ных, а именно метода эмпатического понимания. Историк, как говорят, представляет себя на месте людей, включенных в события, которые он хо­чет объяснить; он пытается как можно более полно осознать обстоятельства, в которых они действовали, и мотивы, руководившие их действиями; и с помощью воображаемого самоотождествления с его героями он приходит

к пониманию, а следовательно, и к адекватному объяснению интересую­щих его событий.

Несомненно, что этот метод эмпатии часто применяется и профессио­налами и непрофессионалами в истории. Но сам по себе он не составляет объяснения. Скорее, это, по сути, эвристический метод. Его функция со­стоит в предложении некоторых психологических гипотез, которые могут служить в качестве объяснительных принципов в рассматриваемом случае. Грубо говоря, идея, лежащая в основе этой функции, такова: историк пы­тается осознать, каким образом он сам действовал бы в данных условиях и под влиянием определенных мотивов своего героя; он на время обобщает свои чувства в общее правило и использует последнее в качестве объясни­тельного принципа для истолкования действий рассматриваемых людей. Эта процедура в некоторых случаях может оказаться эвристически полез­ной, но ее использование не гарантирует правильность полученного таким образом исторического объяснения. Последнее, скорее, зависит от факти­ческой правильности эмпирических обобщений, которые может предло­жить метод понимания.

Использование этого метода не является необходимым для историческо­го объяснения. Историк может, например, быть неспособным почувствовать себя в роли исторической личности, которая больна паранойей, но, тем не менее, быть вполне способным четко объяснить ее действия; в частности, с помощью ссылки на принципы психологии девиантного поведения. Таким образом, находится или нет историк в позиции отождествления себя со сво­им историческим героем не имеет отношения к правильности его объясне­ния. В расчет принимается только правильность используемых общих гипо­тез, независимо от того, были они предложены с помощью эмпатии или с помощью строго бихевиористского подхода. Многое в обращении к «методу понимания» представляется обусловленным тем фактом, что он стремится представить изучаемое явление как нечто «правдоподобное» или «естествен­ное» для нас; часто это делается с помощью красивых метафор. Но достига­емый таким образом вид «понимания» должен быть четко отличен от науч­ного понимания. В истории, как и везде в эмпирических науках, объясне­ние явления состоит в подведении его под общие эмпирические законы. И критерием его правильности является не то, обращается ли оно к нашему воображению, представлено ли оно в наводящих на мысль аналогиях или каким-то иным образом сделано правдоподобным — все это может прояв­ляться также и в псевдообъяснениях, а исключительно то, основывается ли оно на эмпирически хорошо подтверждаемых допущениях, касающихся ис­ходных условий и общих законов.

7.1. До сих пор мы обсуждали важность общих законов для объяснения и предсказания и для так называемого понимания в истории. Теперь кратко рассмотрим некоторые другие процедуры исторического исследования, включающие допущение универсальных гипотез.

Тесно связана с объяснением и пониманием процедура так называемой интерпретации исторических событий в терминах какого-то определенного подхода или теории. Интерпретации, реально предлагаемые в истории, пред­ставляют собой или подведение изучаемых явлений под научное объяснение, или набросок объяснения, или попытку подвести их под некоторую обшую идею, недоступную эмпирической проверке. Ясно, что в первом случае ин-

терпретация является объяснением посредством универсальных гипотез; во втором случае она является псевдообъяснением, обращенным к эмоциям и вызывающим живые зрительные ассоциации, но не углубляющим наше те­оретическое понимание рассматриваемого события.

7.2.Аналогичные замечания применимы к процедуре приписывания «зна­чения» конкретным историческим событиям; их научный смысл состоит в определении того, какие другие события существенно связаны — в качестве «причин» или «следствий» — с изучаемым событием; а утверждение соответ­ствующих связей опять-таки предполагает форму объяснения или наброска объяснения, включающего универсальные гипотезы; это будет видно более четко в последующих разделах.

7.3.В историческом объяснении определенных социальных учреждений большое внимание уделяется анализу развития института до изучаемого со­стояния. Критики этого подхода говорят, что простое описание такого рода не является подлинным объяснением. Это рассуждение указывает на некото­рый иной аспект предыдущих размышлений: очевидным образом, описание развития учреждения не является простым описанием всех событий, предше­ствовавших ему во времени, включаются только те события, которые «важ­ны» для формирования этого учреждения. Имеет событие или нет отношение к этому развитию — это не вопрос мировоззрения историка, а объективный вопрос, зависящий оттого, что иногда называется причинным анализом воз­никновения данного учреждения. Причинный анализ события состоит к ус­тановлении объяснения этого события, а поскольку для этого необходима ссылка на общие гипотезы, то на них и ссылаются допущения о важности тех или иных событий, следовательно, и адекватный анализ исторического раз­вития учреждения.

7.4. Сходным образом, использование понятий «детерминация» и «зави­симость» в эмпирических науках, в том числе и в истории, включает ссылкуна общие законы. Так, например, мы можем сказать, что давление газа за­висит от его температуры и объема или что, согласно закону Бойля, темпе­ратура и объем определяют давление. Но несмотря на то, что лежащие в ос­нове законы четко сформулированы, утверждение отношения зависимостиили детерминации между определенными величинами или характеристика­ми, в лучшем случае, говорит о том, что они связаны некоторым неопреде­ленным эмпирическим законом. Это на самом деле очень скудное утверж­дение: если, например, мы знаем только, что существует эмпирический за­кон, связывающий две метрические величины (такие, как длина и температураметаллического бруска), мы не можем быть уверены даже в том, что изме­нение одной из двух величин будет сопровождаться изменением другой (по­скольку закон может связывать одно и то же значение «зависимой» или «де­терминированной» величины с различными величинами другой), мы можемлишь сказать, что с любым определенным значением одной из переменныхвсегда будет связано одно и то же значение другой. Это, конечно, гораздоменьше того, что имеет в виду большинство авторов, рассуждающих о детер­минации или зависимости в историческом анализе.

Итак, расплывчатое утверждение о том, что экономические (географичес­кие или любые другие) условия «детерминируют» развитие и изменение всех других аспектов человеческого общества, имеет объяснительное значение только постольку, поскольку его можно обосновать с помощью явных зако-

нов, четко говорящих о том, какого рода изменения в человеческой культу­ре регулярно следуют за определенными изменениями в экономических (гео­графических и т.п.) условиях. Только установление конкретных законов может наполнить общий тезис научным содержанием, сделать его доступ­ным эмпирической проверке и обеспечить его объяснительной функцией. В выработке с наибольшей точностью таких законов видится необходимое направление развития научного объяснения и понимания.

Утверждение зависимости или детерминации между определенными величинами или характеристиками лишь говорит об их связи с некоторым эмпирическим законом

8. Размышления, представленные в настоящей статье, не имеют никако­го отношения к проблеме «специфических законов истории»: они не пред­полагают ни конкретного способа отличения законов истории от социоло­гических и других законов, не влекут и не отрицают допущения, что могут быть найдены эмпирические законы, являющиеся в определенном смысле историческими и хорошо подтвержденные эмпирическими данными.

Но было бы лучше упомянуть здесь, что те универсальные гипотезы, на ко­торые явно или неявно ссылаются историки при выработке объяснений, пред­сказаний, интерпретаций, оценок значимости и т.п., взяты из различных об­ластей научного исследования, поскольку они не являются донаучными обоб-

щениями повседневного опыта. Многие из универсальных гипотез, лежащие в основе исторического объяснения, например, могут в целом быть класси­фицированы как психологические, экономические, социологические и, мо­жет быть частично, как Исторические законы. Кроме того, историческое ис­следование часто использует общие законы, установленные в физике, химии и биологии. Так, например, объяснение поражения армии с помощью ссыл­ки на отсутствие пищи, изменение погоды, болезни и т.п., основано на обыч­но неявном предположении о таких законах. Использование годичных колец деревьев для определения дат в истории основывается на применении опре­деленных биологических закономерностей. Различные методы эмпирической проверки подлинности документов, картин, монет и т.п. используют физичес­кие и химические теории.

Последние два примера иллюстрируют еще один важный момент: даже если историк стремится ограничить свое исследование до «чистого описания» прошлого, не пытаясь дать объяснений, утверждений о значимости или де­терминации и т.п., он постоянно будет использовать общие законы, посколь­ку объектом его исследований будет прошлое, никогда недоступное прямо­му изучению. Он должен вырабатывать свое знание косвенными методами: посредством использования универсальных гипотез, связывающих его насто­ящие данные с событиями прошлого. Этот факт трудно заметить отчасти потому, что некоторые из используемых закономерностей настолько знако­мы, что вообще не считается нужным упоминать о них; отчасти потому, что в истории существует привычка ссылаться на различные гипотезы и теории, используемые для выработки знания о событиях прошлого, как на «вспомо­гательные науки». Вполне вероятно, что некоторые из историков, стремящих­ся, если не отрицать, то преуменьшить важность общих законов для исто­рии, движимы чувством, что историю должны интересовать только «подлин­но исторические законы». Но если мы осознали, что открытие исторических законов (в некотором специфическом смысле этого весьма расплывчатого понятия) не сделает историю методологически автономной и независимой от других областей научного исследования, то проблема существования ис­торических законов отчасти теряет свою значимость.

Замечания, высказанные в этом разделе, представляют собой конкретные иллюстрации двух важных принципов теории науки: во-первых, неоправдан­ность разграничения в эмпирической науке «чистого описания» и «гипоте­тического обобщения и построения теории»; они нераздельно связаны в про­цессе построения научного знания. Во-вторых, точно так же неоправданна попытка установления четких границ между различными областями науч­ного исследования и автономного развития каждой из областей. Необходи­мость в историческом исследовании широкого использования универсаль­ных гипотез, подавляющее большинство которых принадлежит областям ис­следования, традиционно отличающихся от истории, представляет собой только один из аспектов того, что можно назвать методологическим един­ством эмпирической науки.

Дается с сокращениями по источнику: Гемпель Карл Г. Функция общих законов в истории // Гемпель К.Г. Логика объяснения. М., 1998. С. 16—31.

Аюркгейм

Что такое социальный факт

Прежде чем искать метод, пригодный для изучения социальных фактов, важно узнать, что представляют со­бой факты, носящие данное название.

Вопрос этот тем более важен, что данный термин обыкновенно приме­няют не совсем точно.

Им зачастую обозначают почти все происходящие в обществе явления, если только последние представляют какой-либо общий социальный инте­рес. Но при таком понимании не существует, так сказать, человеческих со­бытий, которые не могли бы быть названы социальными. Каждый индивид пьет, спит, ест, рассуждает, и общество очень заинтересовано в том, чтобы все эти функции отправлялись регулярно.

Если бы все эти факты были социальными, то у социологии не было бы своего собственного предмета и ее область слилась бы с областью биологии и психологии.

Но в действительности во всяком обществе существует определенная груп­па явлений, отличающихся резко очерченными свойствами от явлений, изу­чаемых другими естественными науками.

Когда я действую как брат, супруг или гражданин, когда я выполняю зак­люченные мною обязательства, я исполняю обязанности, установленные вне меня и моих действий правом и обычаями. Даже когда они согласны с мои­ми собственными чувствами и когда я признаю в душе их реальность, пос­ледняя остается все-таки объективной, так как я не сам создал их, а усвоил их благодаря воспитанию.

Как часто при этом случается, что нам неизвестны детали налагаемых на нас обязанностей, и, для того чтобы узнать их, мы вынуждены справляться с кодексом и советоваться с его уполномоченными истолкователями! Точно так же верующий при рождении своем находит уже готовыми верования и обряды своей религии; если они существовали до него, то, значит, они су­ществуют вне его. Система знаков, которыми я пользуюсь для выражения моих мыслей, денежная система, употребляемая мною для уплаты долгов, орудия кредита, служащие мне в моих коммерческих сношениях, обычаи, со­блюдаемые в моей профессии, и т.д. — все это функционирует независимо оттого употребления, которое я из них делаю. Пусть возьмут одного задру­гам всех членов, составляющих общество, и все сказанное может быть по­вторено по поводу каждого из них. Следовательно, эти способы мышления, деятельности и чувствования обладают тем примечательным свойством, что существуют вне индивидуальных сознаний.

Эти типы поведения или мышления не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которой они навязываются ему независимо от его желания. Конечно, когда я добровольно сообразуюсь с ними, это принуждение, будучи бесполезным, мало или совсем не ощуща­ется. Тем не менее, оно является характерным свойством этих фактов, дока­зательством чего может служить то обстоятельство, что оно проявляется тот-

час же, как только я пытаюсь сопротивляться. Если я пытаюсь нарушить нормы права, они реагируют против меня, препятствуя моему действию, если еще есть время; или уничтожая и восстанавливая его в его нормальной фор­ме, если оно совершено и может быть исправлено; или же, наконец, застав­ляя меня искупить его, если иначе его исправить нельзя. Относится ли ска­занное к чисто нравственным правилам?

Нормы поведения в обществе накладывают на его членов ограничения вплоть до наказания

Общественная совесть удерживает от всякого действия, оскорбляющего их, посредством надзора за поведением граждан и особых наказаний, кото­рыми она располагает. В других случаях принуждение менее сильно, но все-таки существует. Если я не подчиняюсь условиям света, если я, одеваясь, не принимаю в расчет обычаев моей страны и моего класса, то смех, мною вы­зываемый, и то отдаление, в котором меня держат, производят, хотя и в бо­лее слабой степени, то же действие, что и наказание в собственном смысле этого слова. В других случаях имеет место принуждение хотя и косвенное, но не менее действенное. Я не обязан говорить по-французски с моими со­отечественниками или использовать установленную валюту, но я не могу поступить иначе. Если бы я попытался ускользнуть от этой необходимости, моя попытка оказалась бы неудачной.

Если я промышленник, то никто не запрещает мне работать, употребляя приемы и методы прошлого столетия, но если я сделаю это, я наверняка ра­зорюсь. Даже если фактически я смогу освободиться от этих правил и успеш­но нарушить их, то я могу сделать это лишь после борьбы с ними. Если даже, в конце концов, они и будут побеждены, то все же они достаточно дают по­чувствовать свою принудительную силу оказываемым ими сопротивлением. Нет такого новатора, даже удачливого, предприятия которого не сталкива­лись бы с оппозицией этого рода.

Такова, стало быть, категория фактов, отличающихся весьма специфичес­кими свойствами; ее составляют способы мышления, деятельности и чувство­вания, находящиеся вне индивида и наделенные принудительной силой, вследствие которой они ему навязываются. Поэтому их нельзя смешивать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и дей­ствий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивиду­альном сознании и через его посредство. Они составляют, следовательно, новый вид, и им-то и должно быть присвоено название социальных. Оно им вполне подходит, так как ясно, что, не имея своим субстратом индивида, они не могут иметь другого субстрата, кроме общества, будь то политическое общество в целом или какие-либо отдельные группы, в нем заключающие­ся: религиозные группы, политические и литературные школы, профессио­нальные корпорации и т.д. С другой стороны, оно применимо только к ним, так как слово «социальный» имеет определенный смысл лишь тогда, когда обозначает исключительно явления, не входящие ни в одну из установлен­ных и названных уже категорий фактов. Они составляют, следовательно, собственную область социологии. Правда, слово «принуждение», при помо­щи которого мы их определяем, рискует встревожить ревностных сторонни­ков абсолютного индивидуализма. Поскольку они признают индивида вполне автономным, то им кажется, что его унижают всякий раз, как дают ему по­чувствовать, что он зависит не только от самого себя. Но так как теперь не­сомненно, что большинство наших идей и стремлений не выработаны нами, а приходят к нам извне, то они могут проникнуть в нас, лишь заставив при­знать себя; вот все, что выражает наше определение. Кроме того, известно, что социальное принуждение не исключает непременно индивидуальность.

Но так как приведенные нами примеры (юридические и нравственные правила, религиозные догматы, финансовые системы и т.п.) все состоят из уже установленных верований и обычаев, то на основании сказанного мож­но было бы подумать, что социальный факт может быть лишь там, где есть определенная организация. Однако существуют другие факты, которые, не представляя собой таких кристаллизованных форм, обладают той же объек­тивностью и тем же влиянием на индивида. Это так называемые социальные течения.

Так, возникающие в многолюдных собраниях великие движения энтузи­азма, негодования, сострадания не зарождаются ни в каком отдельном со­знании. Они приходят к каждому из нас извне и способны увлечь нас, воп­реки нам самим. Конечно, может случиться, что, отдаваясь им вполне, я не буду чувствовать того давления, которое они оказывают на меня. Но оно проявится тотчас, как только я попытаюсь бороться с ними. Пусть какой-нибудь индивид попробует противиться одной из этих коллективных мани­фестаций, и тогда отрицаемые им чувства обратятся против него. Если эта сила внешнего принуждения обнаруживается с такой ясностью в случаях сопротивления, то, значит, она существует, хотя не осознается, и в случаях противоположных. Таким образом, мы являемся жертвами иллюзии, застав­ляющей нас верить в то, что мы сами создали то, что навязано нам извне. Но если готовность, с какой мы впадаем в эту иллюзию, и маскирует испытан­ное давление, то она его не уничтожает. Так, воздух все-таки обладает весом, хотя мы и не чувствуем его. Даже если мы со своей стороны содействовали возникновению общего чувства, то впечатление, полученное нами, будет

совсем другим, чем то, которое мы испытали бы, если бы были одни. Поэтому когда собрание разойдется, когда эти социальные влияния перестанут дей­ствовать на нас и мы останемся наедине с собой, то чувства, пережитые нами, покажутся нам чем-то чуждым, в чем мы сами себя не узнаем. Мы замечаем тогда, что мы их гораздо более испытали, чем создали. Случается даже, что они вызывают в нас ужас, настолько они были противны нашей природе. Так, индивиды, в обыкновенных условиях совершенно безобидные, соединяясь в толпу, могут вовлекаться в акты жестокости. То, что мы говорим об этих мимолетных вспышках, применимо также и к тем более длительным движе­ниям общественного мнения, которые постоянно возникают вокруг нас или во всем обществе или в более ограниченных кругах по поводу религиозных, политических, литературных, художественных и других вопросов.

Данное определение социального факта можно подтвердить еще одним характерным наблюдением, стоит только обратить внимание на то, как вос­питывается ребенок. Если рассматривать факты такими, каковы они есть и всегда были, то нам бросится в глаза, что все воспитание заключается в по­стоянном усилии приучить ребенка видеть, чувствовать и действовать так, как он не привык бы самостоятельно. С самых первых дней его жизни мы принуждаем его есть, пить и спать в определенные часы, мы принуждаем его к чистоте, к спокойствию и к послушанию; позднее мы принуждаем его счи­таться с другими, уважать обычаи, приличия, мы принуждаем его к работе и т.д. Если с течением времени это принуждение и перестает ощущаться, то только потому, что оно постепенно рождает привычки, внутренние склон­ности, которые делают его бесполезным, но заменяют его лишь вследствие того, что сами из него вытекают. Правда, согласно Спенсеру, рациональное воспитание должно было бы отвергать такие приемы и предоставлять ребенку полную свободу; но так как эта педагогическая теория никогда не практи­ковалась ни одним из известных народов, то она составляет лишь desideratum автора, а не факт, который можно было бы противопоставить изложенным фактам. Последние же особенно поучительны потому, что воспитание име­ет целью создать социальное существо; на нем, следовательно, можно уви­деть в общих чертах, как образовалось это существо в истории. Это давление, ежеминутно испытываемое ребенком, есть не что иное, как давление соци­альной среды, стремящейся сформировать его по своему образу и имеющей своими представителями и посредниками родителей и учителей.

Таким образом, характерным признаком социальных явлений служит не их распространенность. Какая-нибудь мысль, присущая сознанию каждого индивида, какое-нибудь движение, повторяемое всеми, не становятся от этого социальными фактами. Если этим признаком и довольствовались для их определения, то это потому, что их ошибочно смешивали с тем, что мо­жет быть названо их индивидуальными воплощениями. К социальным фак­там принадлежат верования, стремления, обычаи группы, взятой коллектив­но; что же касается тех форм, в которые облекаются коллективные состоя­ния, передаваясь индивидам, то это явления иного порядка. Двойственность их природы наглядно доказывается тем, что обе эти категории фактов часто встречаются в разъединенном состоянии. Действительно, некоторые из этих образов мыслей или действий приобретают вследствие повторения извест­ную устойчивость, которая, так сказать, создает из них осадок и изолирует от отдельных событий, их отражающих. Они как бы приобретают, таким

образом, особое тело, особые свойственные им осязательные формы и состав­ляют реальность sui generis, очень отличную от воплощающих ее индивиду­альных фактов. Коллективная привычка существует не только как нечто имманентное ряду определяемых ею действий, но по привилегии, не встре­чаемой нами в области биологической, она выражается раз и навсегда в ка­кой-нибудь формуле, повторяющейся из уст в уста, передающейся воспита­нием, закрепляющейся даже письменно. Таковы происхождение и природа юридических и нравственных правил, народных афоризмов и преданий, догматов веры, в которых религиозные или политические секты кратко вы­ражают свои убеждения, кодексов вкуса, устанавливаемых литературными школами, и пр. Существование всех их не исчерпывается целиком приме­нениями их в жизни отдельных лиц, так как они могут существовать и не будучи применяемы в настоящее время.

Конечно, эта диссоциация не всегда одинаково четко проявляется. Но достаточно ее неоспоримого существования в поименованных нами важ­ных и многочисленных случаях, для того чтобы доказать, что социальный факт отличен от своих индивидуальных воплощений. Кроме того, даже тогда, когда она не дана непосредственно наблюдению, ее можно часто об­наружить с помощью некоторых искусственных приемов; эту операцию даже необходимо произвести, если желают освободить социальный факт от всякой примеси и наблюдать его в чистом виде. Так, существуют извест­ные течения общественного мнения, вынуждающие нас с различной сте­пенью интенсивности, в зависимости от времени и страны, одного, напри­мер, к браку, другого к самоубийству или к более или менее высокой дет-ности и т.п. Это, очевидно, социальные факты. С первого взгляда они кажутся неотделимыми от форм, принимаемых ими в отдельных случаях. Но статистика дает нам средство изолировать их. Они в действительности изображаются довольно точно цифрой рождаемости, браков и самоубийств, т.е. числом, получающимся от разделения среднего годового итога браков, рождений, добровольных смертей на число лиц, по возрасту способных жениться, производить, убивать себя. Так как каждая из этих цифр охва­тывает без различия все отдельные случаи, то индивидуальные условия, способные сказываться на возникновении явления, взаимно нейтрализу­ются и вследствие этого не определяют этой цифры. Она выражает лишь из­вестное состояние коллективной души.

Вот что такое социальные явления, освобожденные от всякого посторон­него элемента. Что же касается их частных проявлений, то и в них есть не­что социальное, так как они частично воспроизводят коллективный образец. Но каждое из них в большой мере зависит также и от психоорганической конституции индивида, и от особых условий, в которых он находится. Они, следовательно, не относятся к собственно социологическим явлениям. Они принадлежат одновременно двум областям, и их можно было бы назвать социопсихическими. Они интересуют социолога, не составляя непосред­ственного предмета социологии. Точно так же и в организме встречаются явления смешанного характера, которые изучаются смешанными науками, как, например, биологической химией.

Но, скажут нам, явление может быть общественным лишь тогда, когда оно свойственно всем членам общества или, по крайней мере, большинству из них, следовательно, при условии всеобщности. Без сомнения, однако, оно

всеобще лишь потому, что социально (т.е. более или менее обязательно), а отнюдь не социально потому, что всеобще. Это такое состояние группы, которое повторяется у индивидов, потому что оно навязывается им. Оно находится в каждой части, потому что находится в целом, а вовсе не потому оно находится в целом, что находится в частях. Это особенно очевидно от­носительно верований и обычаев, передающихся нам уже вполне сложивши­мися от предшествующих поколений. Мы принимаем и усваиваем их, пото­му что они, как творение коллективное и вековое, облечены особым авто­ритетом, который мы вследствие воспитания привыкли уважать и признавать. А надо заметить, что огромное большинство социальных явлений приходит к нам этим путем. Но даже тогда, когда социальный факт возникает отчасти при нашем прямом содействии, природа его все та же. Коллективное чувство, вспыхивающее в собрании, выражает не только то, что было общего между всеми индивидуальными чувствами. Как мы показали, оно есть нечто совсем другое. Оно есть результирующая совместной жизни, продукт действий и противодействий, возникающих между индивидуальными сознаниями. И если оно отражается в каждом из них, то это в силу той особой энергии, которой оно обязано своему коллективному происхождению. Если все сер­дца бьются в унисон, то это не вследствие самопроизвольного и предуста­новленного согласия, а потому, что их движет одна и та же сила и в одном и том же направлении. Каждого увлекают все.

Итак, мы можем точно представить себе область социологии. Она охва­тывает лишь определенную группу явлений. Социальный факт узнается лишь по той внешней принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами. А присутствие этой власти узнается, в свою очередь, или по существованию какой-нибудь определенной санкции, или по сопро­тивлению, оказываемому этим фактом каждой попытке индивида выступить против него. Его можно определить также и по распространению его внутри группы, если только, в соответствии с предыдущими замечаниями, будет прибавлено в качестве второго основного признака, что он существует неза­висимо от индивидуальных форм, принимаемых им при распространении. В иных случаях последний критерий даже легче применять, чем первый. Действительно, принуждение легко констатировать, когда оно выражается вовне какой-нибудь прямой реакцией общества, как это бывает в праве, в морали, в верованиях, в обычаях, даже в модах. Но, когда оно лишь косвен­ное, что имеет место, например, в экономической организации, оно не так легко заметно. Тогда бывает легче установить всеобщность вместе с объек­тивностью. К тому же это второе определение есть лишь другая форма пер­вого, так как если способ поведения, существующий вне индивидуальных сознаний, становится общим, то он может стать таким лишь с помощью принуждения.

Однако можно было бы спросить, полно ли это определение. Действитель­но, все факты, послужившие нам основанием для него, являются различны­ми способами действия; они относятся к физиологической категории. Однако существуют еще формы коллективного бытия, т.е. социальные факты анато­мического или морфологического порядка. Социология не может не интере­соваться тем, что образует субстрат коллективной жизни. Однако число и ха­рактер основных элементов, из которых слагается общество, способы их со­четания, степень достигнутой ими сплоченности, распределение населения по

территории, число и характер путей сообщения, форма жилищ и т.д. на пер­вый взгляд не могут быть сведены к способам действия, чувствования и мыш­ления.

Но прежде всего эти разнообразные явления содержат те же характерные признаки, которые послужили нам для определения других явлений. Этг формы бытия навязываются индивиду так же, как и те способы действия, с которых мы говорили выше. Действительно, если хотят узнать политичес­кое деление общества, состав его отдельных частей, более или менее теснук связь между ними, то этого можно достигнуть не при помощи материально­го осмотра или географического обзора, так как деления идеальны даже тог­да, когда некоторые их основания заложены в физической природе. Лицп посредством изучения публичного права можно узнать эту организацию, та» как именно это право определяет наши семейные и гражданские отношения Она, следовательно, не менее обязательна. Если наше население теснится i городах, вместо того чтобы рассеяться по деревням, то это потому, что су­ществует коллективное мнение, принуждающее индивидов к этой концент­рации. Мы так же не можем выбирать форму наших жилищ, как и фасонь нашей одежды первая обязательна в такой же мере, как и последние. Путр сообщения настоятельным образом определяют направление, в котором со­вершаются внутренние миграции и обмен, и даже интенсивность этих миг­раций и обмена и т.д. Следовательно, к перечисленному нами ряду явлений имеющих отличительный признак социальных фактов, можно было бы при бавить еще одну категорию; но так как это перечисление не было исчерпы вающим, то такое прибавление необязательно.

Оно даже неполезно, так как эти формы бытия суть лишь устоявшиеся спо собы действий. Политическая структура общества есть лишь тот способ, ко торым привыкли жить друг с другом различные сегменты, составляющие этс общество. Если их отношения традиционно тесны, то сегменты стремято слиться, в противоположном случае они стремятся к разъединению. Тип на шего жилища представляет собой лишь тот способ, которым привыкли стро ить дома все вокруг нас и отчасти предшествующие поколения. Пути сообще ния являются лишь тем руслом, которое прорыло себе регулярно совершаю щееся в одном и том же направлении течение обмена и миграций и т.д.

Конечно, если бы только явления морфологического порядка представ ляли такую устойчивость, то можно бы подумать, что они представляют со бой особый вид. Но юридическое правило — устройство не менее устойчи вое и постоянное, чем архитектурный тип, а между тем это факт физиологи ческий.

Простая нравственная максима, конечно, более изменчива, но ее формь бывают более устойчивыми, нежели профессиональный обычай или мода Притом существует целый ряд переходных ступеней, которыми наиболе' характерные по своей структуре социальные факты соединяются с теми сво бодными течениями социальной жизни, которые еще не вылились в опре деленную форму. Следовательно, между ними есть различия лишь в степе ни их прочности. И те и другие представляют лишь более или менее крис таллизованную форму. Конечно, может быть, полезно сохранить дл: социальных фактов, составляющих социальный субстрат, название морфо логических, но при этом не надо терять из виду, что по природе своей ohi одинаковы с другими фактами.

Наше определение будет, следовательно, полно, если мы скажем: социальным фактом является всякий способ действий, устоявшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принуждение; или иначе: распространенный на всем протяжении данного общества, имеющий в то же время свое собствен­ное существование, независимое от его индивидуальных проявлений.

Источник: Дюркгейм Э. Социология. М.: Канон, 1995. С. 29—39.

В.А. Ядов

⇐ Предыдущая41424344454647484950Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: