 |
ГЛАВА 12. ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД
|
|
|
|
ГЛАВА 12
ДЭШ
Ладно. И что? Я лжец. Большое, бл*дь, дело.
Я принял изрядную долю таблеток. Теперь пью алкоголь, а когда выпью достаточно, то, как известно, накурюсь. Мы с Мэри Джейн[5] лучшие друзья. Меня глючило от кислоты и грибов, и однажды я даже пробовал крэк, просто так, от нечего делать (ноль звезд, НЕ рекомендую). Но употреблял ли я героин? Конечно, нет. Я не настолько глуп.
Тем не менее, я способен принимать собственные решения, и мне, черт возьми, не нужен какой-то благодетель, говорящий мне, какой беспорядок творю в своей жизни. У меня стресс. Каблук отцовских итальянских кожаных туфель одиннадцатого размера на моей шее — постоянный источник давления. А глоток из фляжки перед обедом — идеальный способ снять напряжение. Я не позволю Карине Мендоса отчитывать меня, как маленького ребенка, только потому, что у нее все под контролем и в порядке.
Если бы у меня была хоть капля Молли[6], я бы принял. «Ксанакс» был бы вполне приемлем. Пара таблеток «Валиума». Но у меня нет доступа ни к одному из этих препаратов. Итак, я выпил глоток водки, что по сравнению со всем остальным — детская забава, и все же Кэрри стояла там, глядя на меня так, словно я был самым большим неудачником на планете? Нет, я так не думаю, милая.
И вообще, почему ее это волнует? Ее не должно касаться, что мне хочется получить немного кайфа между уроками. Я имею в виду, кем, черт возьми, она себя возомнила? Карина — никто. И сует свой нос туда, где ему не место. Если девушка не будет осторожна, то в конечном итоге ввяжется во что-то, что строго подпадает под власть Бунт-Хауса, что-то, что на самом деле не ее дело. Тогда помоги ей Бог.
Я обхожу заднюю часть главного здания, сердито бормоча себе под нос, когда приближаюсь ко входу в лабиринт позади Вульф-Холла. Лабиринт был спроектирован и построен ученым-математиком еще в 1903 году. Как известно, его трудно разгадать, из-за чрезвычайно высоких стен живой изгороди и приводящих в бешенство обратных переходов, но мы, парни из Бунт-Хауса, решили эту задачу в течение нашего первого месяца в академии. Еще в 1957 году в самом центре лабиринта была обнаружена отчлененная голова одного из хранителей академии. Студенты Вульф-Холла любят рассказывать истории об этом несчастном служащем, утверждая, что призрак его тела бродит по узким, заросшим дорожкам в поисках своей головы. Все эти истории — чушь собачья. Все знают, что это так, но даже в этом случае никто добровольно не входит в лабиринт в наши дни. Никто, кроме меня, Рэна и Пакса.
|
|
|
Я следую по пути, который выжжен в моем сознании, следуя заученному направлению, даже не обращая внимания, куда иду. И все это время думаю о Кэрри. Злюсь из-за Кэрри. Одержим Кэрри. Сгораю из-за Кэрри.
Девчонке следует держаться от меня подальше. Она должна прислушаться к слухам и сделать все возможное, чтобы избегать меня, как чумы, а не следовать за мной. Теперь та думает, что я гребаный героиновый наркоман. Еще парни собираются превратить ее жизнь в сущий ад, если я не смогу убедить их, что мне на нее наплевать, и…
— Она — яд. Если ты не скажешь ей отвалить, то ласковое слово на ухо от меня сможет убедить ее не приставать к тебе.
Резко останавливаюсь. Я на расстоянии шага от входа на поляну в центре лабиринта. Там есть беседка, где мы с парнями тусуемся, когда у нас есть свободное время между уроками, и неохота возвращаться домой. Небольшой зал с большим количеством окон и открытым камином, удобной затертой мебелью и удобными потрепанными книгами очень напоминает мне гостиную моей старой гувернантки в Ловетт-Хаусе. Проводя там время, я становлюсь неловко сентиментальным, но и непринужденным, вот почему я планировал провести там весь день. Но, похоже, кто-то уже опередил меня.
|
|
|
Тишину нарушает другой голос.
— Она безобидна. Я просто развлекался с ней раньше, — говорит Рэн скучающим тоном. Я бы узнал этот голос где угодно. — Знаешь, ты начинаешь говорить, как маленькая ревнивая сучка. А я думал, что мы просто убиваем время.
Другой голос снова говорит, такой знакомый, но такой неуместный, что мне требуется секунда, чтобы узнать его.
— Преуменьшай наши отношения, сколько хочешь. Тебе это нравится так же, как и мне. Давай. Отрицай. Я провел много времени, наблюдая, как ты разыгрываешь свои маленькие спектакли и теперь научился распознавать их. Если я перестану звонить тебе, — голос становится дразнящим, задыхающимся, заигрывающим, — ты все равно прибежишь.
Я отшатываюсь, как ошпаренный.
Что... это… за… хрень?
Нет, я что-то неправильно расслышал.
По другую сторону живой изгороди я слышу еще что-то, что заставляет меня отступить на шаг — звук расстегиваемой застежки-молнии.
— Видишь, — говорит тот же голос. — Тебе нравится смотреть, не так ли? Это тебя заводит. Тебе нравится смотреть, как я прикасаюсь к себе. Нравится смотреть, как я кончаю.
Я поворачиваюсь и возвращаюсь тем же путем, каким пришел. Когда удаляюсь от центра лабиринта, в замешательстве делая неправильный поворот за неправильным поворотом, ругаюсь себе под нос по совершенно другой причине. Не потому, что мой друг там флиртовал с парнем, когда я всегда предполагал, всегда знал, что он натурал…
... а потому, что мой друг там флиртовал с нашим учителем.
ГЛАВА 13
КЭРРИ
Кто-то находится в обсерватории. С моей кровати трудно не заметить теплое желтое свечение, исходящее из окон куполообразного строения вдалеке, — яркое, как пламя зажженной спички, горящей в море черноты. Кроме профессора Лейдекера, я единственный человек, у которого есть ключ от этого места. Следует ли мне встать и выяснить, что происходит? В астрономическом клубе на сегодняшний вечер ничего не было запланировано. Я отвечаю за график, так что уверена в этом.
Однако, чтобы добраться до обсерватории, придется пройти по крутой, скользкой тропинке, которая ведет вверх по склону холма позади Вульф-Холла, и подъем может быть очень опасным в темноте.
|
|
|
Полагаю, я должна убедиться, что в обсерваторию не вломились.
Ох.
Свет резко гаснет, погружая купол в темноту.
Ну это все решает.
Именно Олдермен рассказал мне о звездах. Меня ничто не интересовало, когда он впервые взял меня к себе. Он пытался учить меня математике, английскому и истории, но все, что меня волновало — это его рассказы о созвездиях. В конце концов ему удалось связать большинство предметов с астрономией, и именно так я узнала, что люблю математику. Не просто люблю, а действительно очень хороша в ней. Достаточно хороша, чтобы получить стипендию в любой частной школе в Северной Америке. Однако Олдермен выбрал академию Вульф-Холл. Сказал, что здесь мне будет безопаснее. Мужчина заплатил за мое полное обучение вперед, и я не стала спорить. Я была просто счастлива, что он вообще позволил мне поехать куда-либо, принимая во внимание, что академия находится в глуши.
В тишине, на другой стороне моей крошечной комнаты тихо тикают часы, отмечая секунды и минуты, которые я должна использовать для сна. Но сон не приходит. Все, о чем могу думать — это воображаемая игла, торчащая из руки Дэша, и я никак не могу переварить это. Весь его талант, так тщательно скрываемый, пропадет даром. Мысль о том, что никогда больше не услышу, как он играет каждую субботнюю ночь, ошеломляет до паники. Я лично видела, на что способен этот наркотик, и это отвратительно.
Многое произошло за долю секунды, когда Дэш рассмеялся и сказал, что попробует все, что угодно, если это сделает его жизнь более сносной. Я словно снова оказалась в той грязной гостиной, мое тело было обнажено, а Кевин готовил для меня шприц. И я была живым пламенем страха, и вонзала иглу ему в глаз.
Я была не я.
Я была Ханной Роуз Эшфорд и боялась за свою жизнь.
Переворачиваюсь на бок, потирая пальцами глаза. Я измождена, но сейчас нет ни малейшего шанса впасть в бессознательное состояние. Потому что слишком взвинчена. Призраки прошлого прячутся в тени моей комнаты, намереваясь преследовать меня до восхода солнца. И в любом случае, если я засну, мне будут сниться сны, а сны имеют неприятную привычку превращаться в кошмары. Я никогда не умела вытаскивать себя из них. Я…
|
|
|
Снаружи доносится звук.
Из коридора.
Тихий шуршащий звук и жуткий скрип.
Мне выделили эту комнату почти на два года. В этом коридоре нет ни одной половицы, с которой я не была бы знакома. И половица, которая скрипнула, находится прямо за дверью моей спальни. Мой пульс учащается, хотя для этого нет оснований. Каждый вечер кто-то встает, чтобы воспользоваться ванными комнатами в конце коридора. Это обычное дело для других девушек на моем этаже, которые передвигаются по ночам. Но... сейчас все по-другому. Это не полусонный глухой стук кого-то, кто слепо пробирается в темноте, чтобы пойти в ванную, или торопливые шаги одного из студентов Вульф-Холла, крадущегося в чью-то комнату, чтобы посмотреть Netflix после комендантского часа.
Это… подкрадывание.
Охота.
Кто-то стоит в коридоре, отбрасывая свою длинную тень под дверью моей спальни…
Тук, тук, тук.
Стук тихий — такой тихий, что я едва слышу его.
«Господи Иисусе, что, черт возьми, со мной не так? Почему мое сердце вдруг учащенно забилось? Здесь я в безопасности. Меня окружают люди. Если закричу, десять других девушек в одно мгновение вылетят из своих комнат».
— Уже три часа ночи, — шиплю в сторону двери. — Поговорим утром, Прес.
Но этот был стук не Пресли. И не Мары. Ни у одной из них стук не такой вкрадчивый, и у нас есть свой собственный фирменный сигнал. Я бы сразу поняла, если бы это был кто-то из них, а это не так.
Тяжелая тишина звенит в моих ушах, пока часы отсчитывают еще несколько секунд. Затем раздается голос по ту сторону двери.
— Не заставляй меня вскрывать замок, Мендоса.
Холодная волна тревоги проносится от кончиков пальцев на ногах вверх, ударяя по внутренней части моей головы, заставляя комнату пошатнуться. Это он. Каким-то образом, без каких-либо обоснований, я поняла это в тот момент, когда услышала этот скрип. Сбрасываю одеяло и крадусь к двери, прислонившись к дереву, словно боясь, что он может попытаться проникнуть сквозь эту чертову штуку.
— Какого хрена ты делаешь? — шиплю я. — Тебя исключат из школы. Ты должен быть у себя дома.
— Открой дверь, Карина.
В его голосе слышится предостережение. Он будет совершенно счастлив выполнить свою угрозу вскрыть замок на моей двери, и что тогда? В любом случае Дэш не только будет в моей комнате, но и разозлится.
Приоткрываю дверь, стреляя взглядом-кинжалом в неясную фигуру, маячащую с другой стороны. Моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к полумраку коридора, но, когда зрение фокусируется, я действительно жалею об этом. Дэш весь мокрый — я даже не знала, что идет дождь — и цвет его волос превратился из блестящего пепла в обожженный мед. Под глазами темные тени, похожие на синяки. Он одет в тонкую футболку, которая прилипла к его груди. Она серого цвета, такого темного и влажного, что кажется почти черной на нем. Низ его джинсов подвернут, но они все равно покрыты грязью и сосновыми иглами, что говорит о том, что парень шел по грунтовой пожарной дороге в академию от Бунт-Хауса, а не по главной асфальтированной подъездной дорожке. Его челюсть двигается, глаза суровые и пронзительные, когда он оглядывает меня с ног до головы.
|
|
|
На мне слишком большая ночная рубашка и никакого чертового лифчика. Фантастически. Мои соски торчат под тканью, очень, очень заметные в холодном воздухе коридора.
— И? — спрашивает он, раздувая ноздри.
Я смеюсь себе под нос, хотя звук далеко не счастливый.
— И? Что «и»? Какого черта ты делаешь? Я спала.
Дэш ухмыляется, глядя на свои грязные кроссовки (где, черт возьми, его туфли? ), склонив голову набок. Разряд электрической энергии бьет меня прямо в грудь. У меня странно перехватывает дыхание, когда я вижу, как в уголках его глаз собираются морщинки.
— Нет, не спала. Ты лежала в своей постели, уставившись в потолок, отказываясь прикасаться к себе, даже если хочешь...
Самоуверенный английский ублюдок. Какая наглость с его стороны.
— О, и, полагаю, я собиралась трогать себя, думая о вас, не так ли, лорд Ловетт?
Его улыбка немного тускнеет, как будто поворачивают выключатель, но только на секунду. Через секунду она возвращается в полную силу. Парень прислоняется к дверному косяку.
— Не кори себя за это. Ты всего лишь человек.
Я могла бы ударить его. Никогда раньше никого не била, но могу представить, как хорошо было бы сжать руку в кулак и двинуть им в четко очерченную линию подбородка этого самодовольного ублюдка. Откуда у него, черт возьми, такое высокое мнение о себе? Просто с ума сойти!
— Иди домой, Дэш. Сейчас не самое подходящее время для светского визита.
— На самом деле я бы сказал, что сейчас идеальное время.
От него пахнет алкоголем. Крепким. Кажется, виски. Парни никогда не осмеливаются подниматься в женское крыло. Слишком легко попасться, и последствия ужасны. Дэш, должно быть, вдрызг пьян, чтобы даже подумать о таком опрометчивом поведении.
— Почему бы тебе не вернуться, когда проспишься? — говорю ему. — Я не в настроении сражаться с тобой…
— У меня был действительно странный гребаный день. Я немного выпил. Подай на меня в суд. И... вот я подумал, что ты захочешь схватиться за мое копье. — Он надувает губы.
Ненавижу, когда мои щеки краснеют.
— Слушай. Это мило, но я злюсь на тебя, помнишь? Ты был…
— Чертовым идиотом. — Он кивает, словно моментом протрезвев. — Да. Об этом. Я просто… — Его щеки раздуваются, глаза округляются. Парень пожимает плечами. — Эм... — Парень с трудом подыскивает дополнительные слова, что странно. Я никогда не видела, чтобы Дэш не знал, что сказать. Он всегда тщательно проверяет и говорит то, что собирается сказать, еще до того, как откроет рот, так что эта... взволнованная его версия необычна.
Мне неудобно, что ему вдруг стало так неловко.
— Ты пытаешься извиниться или что-то в этом роде?
Он фыркает.
— Вряд ли. Просто подумал, что ты заслуживаешь лучшего объяснения. Теперь, когда я уже не так зол, знаешь ли.
Я складываю руки на груди, а затем сразу же опускаю, когда понимаю, что привлекаю ненужное внимание к своим возбужденным соскам. Дэш Ловетт не джентльмен. Если бы это было так, он бы не пялился на мои сиськи сквозь тонкую ночную рубашку, и не ухмылялся бы, как полный ублюдок, прямо сейчас.
— Ты разозлился, потому что я застала тебя пьющим водку, — говорю сквозь стиснутые зубы. — И нападать на меня было лучше, чем признаться, что ты вел себя как мудак.
Дэш упирается рукой о дверной косяк над головой. Я стараюсь не замечать, что кончики его пальцев находятся всего в паре дюймов от моей щеки и что с них капает вода на половицы. Я видела, какую магию он может творить этими пальцами. Слышала его музыку во сне. Глядя на него сейчас, трудно представить, что парень был способен создать нечто-то настолько прекрасное. Похоже, все, чего он хочет — уничтожить. Его глаза ярко блестят, когда Дэш смотрит на меня. И боже, я чувствую его взгляд. У меня мурашки бегут по коже. И внезапно, мне становится чертовски больно под его взглядом.
Динозавры не могли предотвратить свою безвременную кончину. Тот метеорит должен был упасть на Землю, несмотря ни на что. Звезды не могут удержаться от того, чтобы не сгореть. Каждый свет в небе в конце концов исчезнет и умрет. Это неизбежность, которая не может и не будет остановлена. Мое положение столь же беспомощно, когда я обнаруживаю, что падаю, кувыркаясь в гигантскую зияющую дыру в земле с надписью: «Осторожно: этот путь ведет к разбитому сердцу».
Дэшил издает ровный, слышимый вздох, и его тепло скользит по коже у основания моей шеи — воздух, который был внутри него, прикасается и ласкает меня. Святой, бл*дь, Христос, я обречена.
— Не знал, что ты разбираешься в психологии, — бормочет он.
— А я и не разбираюсь.
Парень улыбается до такой степени, что на его правой щеке появляется ямочка, шокирующая меня до чертиков. У Дэшила Ловетта ямочка на щеке. Благословенная ямочка на щеке? Как может судьба быть такой жестокой?
— Ты, кажется, много знаешь о моих мотивах для человека, который не разбирается в психологии. — Он втягивает нижнюю губу в рот, затем медленно отпускает ее.
Я ловлю, как мелькает кончик его языка, и меня тащит обратно к капоту машины Пакса, к его губам, обрушивающимся на мои, его языку, исследующему мой рот, его рукам в моих волосах и моему сердцу бешено колотящемуся о грудную клетку.
«Он такой же, как Джейсон. Как Кевин. Он употребляет. Ты никогда ничего не будешь значить для него».
Предупреждающий голос в моей голове прав. Если Дэш вводит этот яд в свое тело, значит, он сам и есть яд. Я впиваюсь ногтями в дверной косяк, изо всех сил стараясь придать своему голосу хоть какую-то властность.
— Тебе нужно домой, Дэш.
— А что, если я злился на тебя, потому что чувствовал себя глупо? — выпаливает он. — Послушай, я знаю, о чем ты думаешь.
Это уже интересно.
— И о чем же?
— Что я наркоман. — Он говорит это так легко, как будто слово «наркоман» — не проблемное слово, а я содрогаюсь от него.
— Хочешь сказать, что это не так?
Парень моргает. Упирается бедром в дверной косяк, перенося свой вес. Он смотрит мне в глаза, действительно смотрит в них, а потом говорит:
— Не так, как ты думаешь. Я никогда не прикасаюсь к действительно тяжелым вещам. У меня много пороков, но ничего серьезного. Я не трахаюсь с дерьмом, которое в конечном итоге трахнет меня в ответ.
— Значит, ты солгал?
— Приукрасил правду, — возражает он. — Я был зол.
И я должна ему поверить? Наркоманы склонны лгать. Они очень хороши в этом. Джейсон мог бы убедить мою маму, что небо почти все дни недели зеленое. Стоя там, перед теми надгробиями, я поверила Дэшу. Если бы я потратила какое-то значительное количество времени на то, чтобы сложить все причины, по которым мне не следует верить ему сейчас, но тогда бы стояла в дверном проеме до рассвета. Но... негодование наполняет мои вены, когда делаю шаг назад, открывая дверь в свою комнату немного шире. Глаза Дэшила слегка расширяются — очевидно, он не ожидал, что я поверю ему на слово.
Я выгибаю бровь, глядя на него.
— Что? Ты хочешь, чтобы я в четвертый раз велела тебе идти домой? — В идеальном мире парень бы развернулся, прошел по коридору и вышел из академии. Он бы ушел и не оглядывался.
— Я могу войти?
Олдермен сдерет с меня шкуру за это, если узнает.
— Да. Можешь войти. На минутку. — Я подчеркиваю последнюю часть.
Дэш не признает ограничения по времени, которое я установила для нашей полуночной встречи. Он входит в мою крошечную комнатку, словно в бальный зал большого поместья, высоко подняв голову, надменно сжав челюсти, как будто готов встретиться лицом к лицу с элитой Восточного побережья.
Титулованная, богатая, самоуверенная энергия, исходящая от него, когда Дэшил осматривает мою скромную, жалкую спальню, заставляет меня захотеть нырнуть под одеяло и исчезнуть. Но он, кажется, не замечает, как мне неловко. Дэш указывает на край моей кровати, подняв обе брови. Его волосы все еще мокрые, зачесанные назад, но теперь пара длинных, грязных светлых прядей упала ему на лицо.
— Не возражаешь, если я?..
Так вежливо. Ха! Хорошая шутка.
Он делает то, что хочет. Говорит, что хочет. Берет то, что хочет. Какая разница, если я откажу в его просьбе? Он все равно сделал бы это с плутовской ухмылкой на лице, поэтому Дэшил Ловетт за свою жизнь нечасто слышал слово «нет».
Натянуто улыбаюсь ему, пытаясь справиться со своими эмоциями. В какой-то момент меня потрясает тот факт, что парень, которым я была так одержима с тех пор, как появилась в Маунтин-Лейкс, сидит на краю моей кровати. В следующее мгновение я изо всех сил желаю, чтобы он встал и ушел. Никогда еще не была в таком противоречии. Даже когда Олдермен сказал мне, что Джейсон умер от передозировки, а моя мать, наконец, освободилась от этого больного ублюдка. Мой спаситель осторожно подошел ко мне с информацией, гадая, не захочу ли я вернуться в Гроув-Хилл, задавая вопрос с напряженными плечами, боясь того, каков будет мой ответ. Признаюсь, что этот ответ доставил мне неприятности.
Не потому, что я хотела вернуться к матери. То, что меня подобрал Олдермен, стало лучшим, что со мной когда-либо случалось. Но было и чувство вины. Олдермен называет это «виной выжившего». Я убралась из Гроув-Хилла ко всем чертям и никогда не оглядывалась назад. Моей матери не так повезло. В то время как мне выпал шанс стать новым человеком с многообещающим, светлым будущим, моя мама застряла в том доме с Джейсоном, избиваемая до синяков, работающая до изнеможения, чтобы накормить множество пристрастий своего дерьмового парня. Но она оставила меня с ним. Мама знала, что он хочет со мной сделать, и все равно оставляла меня с ним каждую ночь, когда могла бы взять меня с собой на работу. Ведь та всегда так делала, пока не появился Джейсон.
Дэшил устраивается на моем пуховом одеяле, прислоняется спиной к стене, оглядывает комнату, и я борюсь с желанием громко рассмеяться. Он здесь так неуместен. Парень рассматривает все мои книги и одежду, которую я забыла сложить перед сном, перекинутую через спинку стула за письменным столом, телескоп на подставке в углу и полароидные фотографии, прикрепленные к стене рядом с моими звездными картами…
— У тебя много вещей для такого маленького пространства.
— Прости. Должна ли я выбросить несколько вещей? Освободить место для твоего эго?
Дэш улыбается, но улыбка не доходит до его глаз.
— Просто наблюдение. Не нужно огрызаться. Мы никогда не будем вести вежливый разговор, если ты будешь оскорблять меня каждый раз, когда открываешь рот.
— И почему мы снова пытаемся вести вежливый разговор? Потому что, по-моему, совершенно ясно выразилась сегодня днем. Я не хочу иметь ничего общего с парнем, который... — Я чуть не падаю замертво, когда Дэш хватается за нижнюю часть своей влажной футболки и стягивает ее через голову. И теряю ход своих мыслей. — Э-э... извини… что... Ох! Эм... нет... нет, надень ее обратно. Немедленно надень ее обратно.
В Вульф-Холл отсутствует строгий дресс-код, но администрация академии настаивает на том, чтобы ее студенты всегда носили одежду. Я видела Дэша в боксерах в больнице, но была слишком ошеломлена всей этой кровью, чтобы разглядывать его. Теперь же я могу рассмотреть тело парня. Его грудь сплошные мышцы, кожа теплого золотистого цвета. Стараюсь не позволять своему взгляду опускаться вниз, но вскоре он перемещается с ключиц парня на грудные мышцы, беспомощно скользя по его прессу, прямо к…
«О боже мой. О, мой добрый гребаный бог, я только что посмотрела прямо на его член».
Смех наполняет мою маленькую спальню.
— Все в порядке, Мендоса? Кажешься немного взволнованной.
Да как он смеет быть таким самодовольным. В моей спальне. Он появляется здесь посреди ночи, промокший насквозь, чертовски дерзкий, устраивается поудобнее, а потом снимает футболку? Серьезно, в какой реальности я живу? Откидываю голову назад так сильно, насколько это физически возможно, уставившись в потолок.
— Просто оденься, Дэш. Я не шучу. Ты... Подожди! Какого черта ты делаешь?
Я скажу вам, что он делает. Парень поднимается на ноги. Стоит всего в нескольких сантиметрах от меня, расстегивает джинсы и стягивает их вниз.
— Стой, стой, стой! Ты не можешь просто появиться на моем пороге, раздеться и ожидать, что я просто… — Я запинаюсь и слегка взмахиваю руками. Должно быть, выгляжу как идиотка, открывая и закрывая рот, но, очевидно, я не очень хорошо справляюсь с тем, что происходит.
Подтянутые ноги.
Обтягивающие черные боксеры.
Слишком обтягивающие.
Я вижу очертания его барахла сквозь ткань и не могу перестать смотреть.
«Господи, Карина, прекрати, бл*дь, пялиться! »
— Что? — безжалостно хихикает Дэш, наступая на скомканную материю у своих ног и вылезая из штанов. — Ожидаю, что ты просто... что?
— Пересплю с тобой, — шиплю я. — Просто позволю тебе пихнуть в меня.
При этих словах Дэшил падает обратно на кровать, подавив приступ смеха.
— Не волнуйся. Я не планирую пихать в тебя.
Качаюсь на носках, борясь с желанием распахнуть дверь своей спальни и выскочить из здания под дождь. Уровень моего смущения растет с каждой секундой. И достигает уровня «Оставь меня здесь умирать», когда парень приходит в себя достаточно, чтобы сесть и посмотреть на меня.
— Черт возьми, девочка. Ты меня убиваешь.
Убиваю его? Как будто перспектива того, что он переспит со мной, настолько забавна и невероятна, что само упоминание об этом заставляет его смеяться до смерти.
Фу, как грубо!
Пытаясь скрыть свое смущение, я подхожу ближе и тыкаю его в грудь указательным пальцем.
— Тогда объяснись, или я вызову дежурного по этажу.
— Кристи? — Дэшил вытирает глаза. — Ты собираешься привести сюда Кристи Дейдрик? Она самый религиозный человек, которого я когда-либо встречал, а я ходил в католическую школу до того, как приехал сюда. Монахини и все такое. Она исключит нас обоих, поверь мне. Я знаю это по собственному опыту. — Однако Дэш, должно быть, видит, как растет мой гнев, потому что протягивает руку, закатывая глаза. — Хорошо. Успокойся, милая. Я просто показываю тебе кое-что. Смотри. — Парень поворачивает руки ладонями вверх и вытягивает их, дергая головой вниз. В частности, на сгибы локтей. — Никаких следов от уколов. Ни одного, — говорит он, бросая на меня взгляд «я же тебе говорил».
— Это ничего не значит.
— Как ты думаешь, почему я стою здесь в нижнем белье? Ты не найдешь следов на моем теле, милая. Давай, попробуй найти хоть одну отметину от иглы.
Итак... он солгал. Для меня это не должно иметь значения. Если парень хочет покончить с собой с помощью тяжелых наркотиков, то это его дело. Так почему же тогда я испытываю такое облегчение?
Дэш переворачивает руки.
— На тыльной стороне ладоней ничего нет. Между пальцами тоже. Ни на ногах, ни на ступнях. — Он показывает мне каждую конечность, и, как подозрительная, сбитая с толку дура, я смотрю, чтобы убедиться, что тот говорит правду. На нем нет никаких отметин. Ни одного места укола.
— Чего ты надеешься добиться, придя сюда и показав мне это? — шепчу я. — Какой в этом смысл?
Дэш задумывается. Или, во всяком случае, молчит, уставившись в пол, прижимая кончик языка к припухлости нижней губы. Через некоторое время он говорит:
— Людям нравится верить во всякое дерьмо обо мне, Карина. Большую часть времени мне на это наплевать. Но ты? Я не мог смириться с тем, что ты поверила в эту чушь.
Он берет свои джинсы и стряхивает их. Я смотрю, как парень медленно надевает их, кусая щеку изнутри. Только когда Дэш засовывает руки в мокрую футболку, я позволяю себе заговорить.
— Так, значит, это все? Ты убедил меня, что не наркоман. Теперь уходишь? И будешь снова игнорировать меня и притворяться, что меня не существует?
Дэшил проводит руками по волосам, которые немного суше, чем когда он впервые вошел в мою комнату, но все еще достаточно влажные, чтобы пряди слиплись.
— А какая альтернатива? Узнать друг друга получше? Поделиться всеми нашими самыми глубокими, самыми темными секретами? Ты что, хочешь встречаться со мной, Карина Мендоса? — Он холодно смеется. — Мы уже проходили через это. Я не могу ни с кем встречаться. Я лишь трахаюсь, вызываю ненависть и еще много чего... но ты не хочешь встречаться со мной, Кэрри. Поверь мне.
— И ты так хорошо меня знаешь? — Я киплю от гнева, моя кровь бурлит в венах, ненавидя тот факт, что это болезненное, жалкое чувство разочарования переполняет мой желудок. Он снова отвергает меня. — Не говори мне, чего я хочу и чего не хочу, придурок. Ты ни хрена обо мне не знаешь. Если я тебе не интересна, то наберись смелости сказать это четко и ясно. Вместо того, чтобы танцевать вокруг и отступать в сторону, и... и быть таким чертовым англичанином.
— Большинство людей находят дух Англии очаровательным.
— Ну, не я. Это раздражает. Ты всегда обходишь стороной все, что хочешь сказать. В разговоре с тобой никогда нельзя провести прямую линию из пункта А в пункт Б…
— Прямые линии скучны. Где самое интересное в прямых линиях?
—... приходится блуждать и выбирать самый длинный, самый малоизвестный маршрут из всех возможных. И вдобавок ко всему, ты настолько неясен в своих мотивах или целях, что невозможно сразу понять…
— Я не могу быть прямолинейным, как остальные. Я пытался. Это причиняет мне физическую боль. Но ладно. Если ты настаиваешь, я попробую. — Дэш выпрямляется во весь рост, хрустит пальцами и смотрит на меня сверху вниз, его глаза полны ледяного пламени. — Я бы трахнул тебя, милая. Но потом, вероятно, никогда больше не заговорил бы с тобой. И ты бы возненавидела меня. А мне было бы все равно, что только заставило бы тебя ненавидеть меня еще больше. Выпускной в конце концов пройдет, и я произнесу какую-нибудь речь. Ты будешь сидеть в своем кресле во втором ряду, и тебя будет переполнять жгучая ненависть ко мне. А я... я ничего этого не замечу. Ни черта не почувствую. Мне будет все равно. Будет чудом, если я вообще вспомню о твоем существовании.
Он замолкает.
— Итак, как я уже сказал. Тебе лучше забыть обо мне, милая. Как только ты кончишь на мой член, я перейду к следующей хорошенькой девушке с приличного размера сиськами, и на этом все. Ты ничего не услышишь от меня. Не будет никаких сообщений. Мы не пойдем рука об руку по коридорам этой помойки. Я погублю тебя. Стану той уродливой раной в памяти, которая никогда не затянется, гноящаяся и отравляющая все будущие отношения, которые у тебя когда-либо будут, потому что я сделаю невозможным для тебя доверять всем мужчинам. А потом я вернусь в Англию, буду сидеть на своей испорченной заднице, перечитывать классику и трахать домработниц, потому что мне больше нечем заняться. Не думая о тебе… — Он подходит ближе, протягивает руку, берет прядь моих распущенных волос и задумчиво наматывает ее на палец. — Не помня о тебе. Не заботясь о том, что я причинил тебе боль. — Дэш делает паузу, и именно тогда я, наконец, достигаю своего самого низкого и самого презренного состояния. Потому что его слова ранят больше, чем острый край лезвия бритвы — я никогда не чувствовала себя так ужасно, как сейчас — но все же прижимаюсь к нему. Все еще жажду его прикосновений. У меня все еще кружится голова от его близости и от того факта, что чувствую запах ночи и дождя на его теплой коже. И несмотря на то, как сильно ненавижу себя за это, я все еще чертовски хочу его.
Он подходит на дюйм ближе. Еще ближе. Боже, его губы так близко к моим, что Дэш мог бы поцеловать меня. Это не займет много времени. Всего пара миллиметров.
— Дело не в том, чтобы знать тебя или чего ты хочешь, Кэрри, — шепчет он. — Я знаю себя. Я плохая новость для всех, дорогая. Не думай, что ты особенная.
Тревожный жар обжигает мне горло, глаза щиплет от собравшихся слез. Наконец-то я осознаю, насколько слаба, и собираю воедино кусочки самоуважения. Отступив назад, отвожу от него взгляд, заставляя себя сглотнуть.
— Убирайся. Я серьезно. Тебе пора уходить.
Слышу его приглушенный смех. К счастью, я спасаю себя от того, чтобы увидеть губительную ухмылку, которая, несомненно, появилась на его губах.
— Умница, девочка. В этот раз ты меня убедила. — Парень подходит к двери и открывает ее, но не уходит сразу. Конечно, он должен сделать последний прощальный щелчок по носу. — Прости, если я не поздороваюсь в следующий раз, когда наши пути пересекутся.
— Я должна быть расстроена этим? — шиплю я. — Ты ведешь себя так, будто только что разрушил мою жизнь. Мне не хочется тебя огорчать, но я пережила гораздо худшее, чем ты, Дэшил Ловетт.
— О, милая, — напевает он. — Ты ошибаешься. Нет ничего хуже меня.
Дверь с тихим щелчком закрывается за ним.
ГЛАВА 14
ДЭШ
«Да. Теперь ты это понимаешь. Я — мудак. Первоклассный гребаный кусок дерьма, разбивающий сердца, чертовски грубый, злобный долбаный мудак».
Я думаю об этом, сидя на английском следующим утром, изображая такое скучающее и надменное выражение, что даже Рэн, развалившийся на кожаном диване под окном, бросает на меня насмешливый взгляд «Кто насрал в твои кукурузные хлопья? ».
Я чувствую себя грязным. В данный момент нельзя называть меня мужчиной, это слишком великодушный титул. Я голем, созданный из пылающих мешков с дерьмом и мусором. В другом конце комнаты Карина сидит рядом с Марой Бэнкрофт. Я чувствую, как она пульсирует от смущения и гнева — ее настроение порождает жар, который можно почувствовать даже с другой стороны логова Фитца. Он покрывает мою кожу волдырями, вызывает радиационное отравление, опаляет нервные окончания, и все же, похоже, больше никто не страдает от него. Никто, кажется, даже не замечает.
Девушка не смотрела на меня с тех пор, как вошла в комнату и бросила сумку у своих ног. Как и обещал ей вчера вечером, я тоже не смотрю на нее. Не напрямую. Тем не менее, скрытно наблюдаю за ней краем глаза. Мой взгляд блуждает по комнате, перескакивая с белой доски в передней части класса на потолок, в окно, но единственное, на чем я могу сосредоточиться — это девушка в ярко-фиолетовых джинсах на другой стороне комнаты.
Скоро мне придется трахнуть случайную незнакомку в «Косгроув», чтобы убедить своих друзей, что мне наплевать на Карину. Хотя это не так. Реально, черт возьми. Я не могу перестать думать о ней. Не могу перестать злиться на ее любопытную задницу. Не могу перестать думать о том, какая она чертовски милая, когда злится. Я бы заплатил кому-нибудь хорошие деньги, если бы они могли подсказать мне, как выкинуть из головы образ ее тугих маленьких сосков, торчащих из-под футболки. Это было бы чертовски здорово.
Я не могу ею интересоваться. Просто не могу. Поэтому притворяюсь.
Моя незаинтересованность требует, чтобы я был убедителен. Я зеваю. Тыкаю кончиком шариковой ручки в блокнот. Вытягиваю ноги, скрещиваю их в лодыжках и не смотрю на Карину Мендоса.
Фитц все еще болтает о графе Монте-Кристо, и я отключаюсь. Когда улучаю минутку, возвращаясь в реальность, не могу не нарисовать картину того, что происходило между моим другом и тем ублюдком в лабиринте на днях. И мои внутренности скручиваются в узлы. Моя неприязнь к Фитцу, которая раньше, возможно, была немного необоснованной, теперь кажется совершенно оправданной. Слишком гладкий. Слишком отполированный. Слишком чертовски крутой. Он учитель английского в академии для избалованных богатых детей, черт возьми, и ходит по этому месту, как будто написал «Над пропастью во ржи». Фитц нихера не крутой. Он — гребаная крыса, а я не люблю гребаных крыс.
Если он сделает что-нибудь, чтобы испортить отношения с Рэном, и я имею в виду все, что негативно повлияет на моего друга, я уничтожу его.
Рэн никогда не выбирал безопасных решений. Он чертовски умен, но это часто не подразумевает осторожность. Я мог бы задушить этого тупого ублюдка, правда. Если Рэн хочет устроить незаконное свидание с преподавателем Вульф-Холла, то мог бы выбрать буквально любого другого и сделать лучший выбор. Например, мисс Нейсмит из отдела информационных технологий. У нее в заднице палка, засунутая по самое горло, но опять же, это прекрасная гребаная задница. Он мог бы вдоволь повеселиться с ней.
И если все это было больше связано с экспериментами с мужчинами, тогда ладно. У меня нет никаких проблем с этим. Но что не так с Сэмом Левитаном? Левитан — заведующий кафедрой математики. Намного горячее, чем Фитц. Женская половина Вульф-Холла постоянно писает кипятком и стонет по поводу того, что Левитан на самом деле гей, и ни у кого из них нет с ним шансов.
Фитц обычно встречается с женщинами. Или, лучше сказать, девушками. Общеизвестно, что он все время трахал старшеклассниц в беседке, когда мы были первокурсниками. Эта странная связь между этим мудаком и Рэном так неожиданна и маловероятна, что что-то в этом просто не так.
В середин
|
|
|
