 |
Глава 1. Четыре дня спустя
|
|
|
|
ГЛАВА 1
ДЭШ
— О, боже, я сейчас умру!
Рэн протягивает красно-белое клетчатое кухонное полотенце и кладет его на мою руку поверх моего барахла, тихо смеясь себе под нос.
— Иисус прослезился, Ловетт, но не будь таким драматичным. Ты не умрешь.
— Очень много крови, — констатирует Пакс из передней части машины.
В обтягивающей майке и золотых авиаторах, он выглядит так, будто направляется в аэропорт, чтобы успеть на рейс в Мексику. Пакс лениво проводит рукой по своей тщательно выбритой голове, затем поднимает руку и поворачивает зеркало заднего вида, вероятно, чтобы лучше рассмотреть меня, растянувшегося на заднем сиденье его «Додж Чарджера» 70-х годов, со штанами, спущенными до лодыжек и кровью, разбрызганной по бедрам.
— Много крови, — повторяет он. — Столько крови не должно вытекать из члена.
— Перестань пялиться на него и дави на газ, — рычу я. — Моя бабушка может ехать быстрее, а она мертва.
— Леди Маргарет Элспет Декейтер Ловетт? Ехать? Не глупи, — хихикает Рэн с переднего пассажирского сиденья. — Эта ведьма не умела обращаться с консервным ножом, а уж тем более водить машину.
Меня тревожит тот факт, что Рэн так много знает о моих родственниках. Он исследователь. Ищейка. Его нос всегда прочно засунут в дела, которые не имеют к нему абсолютно никакого отношения. Парня нельзя остановить, подкупить, отговорить от участия в этом его маленьком хобби. Это часть его самого, как его волнистые темные волосы или тревожные зеленые глаза. Его потребность знать вещи часто оказывается полезной и работает нам на пользу. Но в других случаях, это просто чертовски раздражает.
Пакс ухмыляется, возясь с частотами радиоприемника, убирая помехи.
|
|
|
— И вообще, что ты с ним делал? Я знаю, что ты увлекаешься каким-то извращенным дерьмом, чувак, но всему есть предел. Если тебе нужно пораниться, чтобы кончить, может просто... в следующий раз будь чуток полегче?
— Я не пытался кончить! — И сильнее прижимаю кухонное полотенце к своему члену. Жгучее, покалывающее ощущение проходит вверх по стволу, вниз по обеим моим ногам к ступням, где делает разворот на сто восемьдесят градусов, отправляясь по моему телу к мозгу, заставляя мои глаза слезиться. Святая пресвятая Мария и гребаный Иосиф, это чертовски больно. — Я... просто пытался... — о боже, как же больно, — помыться.
— Помыться? Ты использовал колючую проволоку вместо мочалки? Потому что что-то явно пошло не так.
Рэн хлопает Пакса по плечу.
— Не помогает, чувак. Ему очень больно. Его член может отвалиться. Ты пугаешь е…
— Вы оба чертовски пугаете меня! Мой член не отвалится! О боже, просто веди гребаную машину, ради всего святого. У меня кружится голова.
— Как я и говорил, слишком много крови, — подчеркнуто объявляет Пакс, как будто он только что выиграл очень важный спор. — Похоже, твои дни игры на банджо закончились, брат. Эта струна действительно оборвалась.
— Не переживай, чувак. Они смогут сшить тебя обратно, — бросает Рэн через плечо, но говорит это не слишком убедительно. Он ухмыляется, как сам дьявол.
— Я не хочу искалеченный член, парни. Не могу разгуливать с франкен-членом в штанах. Если они не смогут снова сделать его красивым, скажите, чтобы они просто дали мне умереть. Я не хочу никаких крайних мер. Подпишите отказ от реанимации, если вы…
Оба парня в передней части машины начинают выть от смеха, и я понимаю, что, возможно, немного преувеличиваю. Хотя. Они могли бы быть немного более участливыми.
— Придурки. Ни один из вас, ублюдков, не знает, каково это — просто… просто поранить, бл*дь, жизненно важный кусочек своего мужского достоинства!
|
|
|
Пакс воет еще громче.
— Боже, с акцентом это звучит еще смешнее.
Рэн прикрывает рот рукой, пытаясь скрыть улыбку и взять себя в руки. Делает доблестную попытку придать чертам своего лица серьезное выражение, но с таким же успехом он мог бы и не беспокоиться — в его глазах все еще танцуют смешинки.
— Расслабься, чувак. Уже въезжаем на стоянку. Мы позаботимся обо всем в мгновение ока.
Маунтин-Лейкс, штат Нью-Гэмпшир — крошечный городок, примостившийся высоко на холмах государственных лесных угодий Блэк-Маунтин. Ввиду крошечного размера поселения и его непрерывно сокращающегося населения, больница здесь также крошечная. Честно говоря, это чудо, что здесь вообще есть больница. По идее здесь должны бы быть только пункт неотложной помощи или пресловутый кабинет терапевта, но, похоже, сегодня госпожа удача улыбается мне и моему искалеченному члену. Я обращусь к хорошему врачу, и они смогут исправить эту ужасную генитальную несправедливость.
Как только Пакс припарковывается, Рэн помогает мне вылезти из машины. Пакс стоит чуть поодаль, засунув руки в карманы, лицо искажено гримасой боли. В этом вся штука травмы члена — все мужчины сочувствуют и стонут в агонии, когда происходит что-то подобное, потому что так легко представить, что это твое барахло покалечено. Один парень в футбольной команде случайно получает удар по яйцам, и вся команда, бл*дь, это чувствует.
Мне приходит в голову, что я ковыляю через парковку в одних трусах, прижимая к промежности кухонное полотенце — очень недостойно, совершенно лишено приличий — но приличия сейчас меня волнуют меньше всего.
Проходим через раздвижные двери.
Через зияющее пространство линолеума.
Обходя полосу препятствий из шатких, разномастных деревянных стульев, которые составляют зал ожидания.
И вот мы трое стоим перед широко раскрытыми глазами медсестры, на которую это не произвело никакого впечатления. Маленький пластиковый бейдж, приколотый к ее бледно-голубой форме, показывает, что ее зовут Тара.
Она выгибает бровь, глядя на Рэна. Они всегда так делают — предполагают, что именно он отвечает за нашу разнобойную, причудливую компанию. По сути, они не ошибаются. Просто не совсем правы. Ее взгляд падает на скомканное окровавленное полотенце, которое я все еще прижимаю к ране.
|
|
|
— Пылесос?
— Нет! Никакого пылесоса! Какого черта, леди! — Если мой голос звучит немного возмущенно, то это потому, что так оно и есть. Эта ситуация уже достаточно унизительная. А теперь женщина среднего возраста думает, что я какой-то ненормальный, который сует свой член в электрические приборы? Черт возьми, кто-нибудь, пристрелите меня сейчас же.
Как хищная кошка, Пакс прислоняется к посту медсестры, опершись локтем о стойку. Люди иногда узнают его, когда мы выходим на публику. В последнее время парень работает моделью в крупнейших модных домах, и большинство публикующих его редакций — международные компании. Но эта медсестра, похоже, его не узнает. Она вскользь смотрит на него, а Пакс едва обращает внимание на нее. Он изучает стопку бумаг и калькулятор перед экраном компьютера женщины. Коллекцию ручек рядом с клавиатурой. Пустую, испачканную болонским соусом посуду, брошенную возле телефона. Парень ухмыляется, глядя на фотографию пушистого кота, зажатую под зажимом на планшете женщины.
— У нас тут небольшая дилемма, — мурлычет Пакс. — Наш друг... — он смотрит в потолок, — мылся и поранил кое-что жизненно важное. А теперь, как видите, тот истекает кровью из своего любимого органа. Мы надеялись, что вы, ребята, сможете что-нибудь с этим сделать.
Тара медленно вытаскивает фотографию жутко пушистого кота из-под зажима планшета и убирает ее в ящик, подальше от лишних глаз. Позже она будет удивляться, почему это сделала. Для нее это не будет иметь ни малейшего смысла. Но я знаю, почему это произошло. Женщина любит этого кота и сделает все, чтобы защитить его. Он, во всех смыслах и целях, так же важен для этой медсестры, как дитя ее плоти и крови. Примитивная, животная часть ее мозга распознала Пакса как опасное существо, и ее первым инстинктом стало защитить своего ребенка, чтобы это острозубое чудовище не попыталось его съесть.
Женщина хмурится. Протягивает мне через стойку скрепленный степлером документ.
|
|
|
— Заполните это и принесите сюда, когда закончите.
Справа от меня Рэн качает головой.
— Сначала лечение. Документы потом, леди.
Некоторое количество обаяния сейчас не помешало бы. Теплая улыбка и какой-то затяжной зрительный контакт, скорее всего, сразу же отправили бы меня к врачу. Пакс не знал бы, как очаровать кого-то, даже если бы от этого зависела его жизнь. Рэн вполне способен включать харизму, когда прибывает в подходящем настроении, но такое настроение его редко посещает. Он самый упрямый и конфронтационный человек, которого я когда-либо встречал, и скорее, попытается запугать эту женщину и заставить ее подчиниться, чем изберет более легкий и приятный путь. К несчастью для меня, я являюсь самым очаровательным членом нашего общества, состоящего из трех человек, но сейчас не в том положении, чтобы флиртовать с Тарой. Не с воображаемым голосом моего члена, вопящим во всю мощь своих воображаемых легких о помощи. Это чертово чудо, что я вообще еще стою на ногах.
Тара смеряет Рэна злобным взглядом.
— Нам нужно знать историю его болезни. Аллергии. Прошлые травмы. Подобного рода вещи. — Она медленно произносит каждое слово, как будто думает, что он немного тугодум и, возможно, не сможет понять, что та говорит. — Мы также должны убедиться, что у него есть стра…
— Если ты скажешь «страховка», да поможет мне бог, я разнесу здесь всю мебель, — рычит Пакс. — Если кто-то ранен и страдает, ему нужно помочь, прежде чем вы, стервятники, убедитесь, что ваши карманы будут набиты.
Тара вздыхает. Порыв воздуха звучит так, словно он поднялся из подвала ее усталой души.
— Посмотри внимательно. Я — медицинская сестра. Я не набиваю карманы ничем, кроме неоплаченных счетов, приятель. А сейчас ты хочешь стоять здесь и спорить о коррумпированной системе здравоохранения, которую я абсолютно не в силах исправить? Или хочешь сесть вон там и помочь заполнить эти формы, чтобы мы могли зашить пенис твоего друга? — Она мрачно смотрит ему прямо в глаза.
Пакс сверкает зубами, выхватывая бумаги и наклоняясь через стойку, чтобы взять одну из ее ручек — блестящую, золотистую с розововолосым троллем, прикрепленным на конце.
— Две минуты. Если займет больше времени, мы начнем штурм.
— Поступай как знаешь, малыш.
Сижу на шатком стуле с закрытыми глазами, потный, с обнаженной грудью и подавленный, в то время как мои друзья спорят над ответами анкеты на бланке. Я предоставляю информацию, когда меня толкают, но в противном случае позволяю им продолжать. Все, о чем я могу думать — это тяжелое, влажное, пульсирующее ощущение между ног и то, что комната, кажется, качается.
|
|
|
В конце концов парни заканчивают с бумагами и относят их Таре, оставив меня, растянувшимся на стуле, жалобно стонущем, как раненое животное. Я погружаюсь в странное состояние транса, только этот транс не мирный и расслабляющий. Это больше похоже на психический паралич, когда ты окружен бесконечной паникой, и кажется, что мир вот-вот закончится, но твое тело полностью заморожено, и ты ничего не можешь с этим поделать.
— Вау. У тебя такой вид, будто сегодня выдался тяжелый день.
Голос.
Женский.
Вообще-то, довольно сексуальный.
Слегка хриплый, необычный звук прерывает оскорбления, которые я бросал в свой адрес. Открываю глаза, смотрю вверх и… Вау! Я выпрямляю спину, словно кто-то только что засунул мне в задницу шило. Ноги от ушей. Красивые миндалевидные глаза глубокого, насыщенного коричневого цвета, цвета земли после ливня. Они так завораживают, что на секунду забываю о крови, стекающей по моим ногам, и все, что могу делать, это смотреть.
Волосы у нее растрепанные, представляющие собой ворох тугих, длинных локонов. Переносица девушки усыпана веснушками, что придает ей девичий вид, который противоречит ее очень заметным изгибам, подчеркнутые обтягивающей футболкой с эмблемой NASA и черной джинсовой юбкой. У нее бледная кожа, цвета свежих налитых сливок. На щеках играет румянец, словно она только что вышла из чересчур жаркой комнаты.
Я никогда в жизни не видел никого более чертовски красивого.
— Никогда не думала, что увижу лорда Ловетта, сидящим в больничной приемной в одном нижнем белье, всего в крови. Господи, ты... — Она смотрит на мою промежность. — Тебя ведь не порезали, верно?
Девушка знает, кто я. И мой титул она произнесла без всяких эмоций. Это ненормально. Большинство людей не могут произнести слова «Лорд Ловетт» без усмешки на губах или восхищения в глазах. Эта девушка произносит слова так, будто это просто слова. Набор букв, связанных вместе, и ничего больше. Без намека на землю, богатство или привилегии, связанные с ними.
— Прости? Мы уже встречались?
Незнакомка выгибает бровь, оценивая мой причудливый внешний вид, и я запоздало понимаю, что она видит. Боже, это гребаная катастрофа.
— О, только раз или два, — говорит она. — Каждый день за последние три года. Ты ведь шутишь, правда? — Затем смеется, подтягивая ремень сумки выше на плечо. Мне ничего не остается, как рассмеяться вместе с ней.
— Конечно. Прикалываюсь над тобой, — соглашаюсь я. — Ты ведь меня знаешь.
— Ага, ты всегда выкидываешь трюки и валяешь дурака на английском.
Английском? Урок английского? Эта чертова Афродита учится в Вульф-Холле, а я ее раньше не замечал? Как это вообще возможно? Три года? Я три года не замечал эту девушку? Это невозможно.
— Да. Ну... Английский — это скучно, верно? Надо же как-то развлекаться.
Улыбка сползает с лица девушки.
— Кончай нести чушь, Дэш. Ты ведь понятия не имеешь, кто я? Боже, какой же ты идиот. Ты и твои придурки из Бунт-Хауса думаете, что вы чертовски особенные, да? — Ее голос повышается, та холодная легкость, что была мгновение назад, исчезла.
Черты ее лица сейчас напряжены. Глаза прищурены, переносица сморщена, что веснушки собрались в кучу, а полные, чертовски восхитительные губы сжаты так сильно, что почти исчезли. Я так смущен ее быстрой сменой настроения, что откидываюсь на деревянную шаткую спинку, прижимая полотенце к члену чуть крепче, на случай, если у нее появятся какие-нибудь идеи. Как она может быть еще красивее теперь, когда в ярости?
Господи, неужели Пакс прав? Я реально потерял слишком много крови? Может быть, я действительно знаю эту девушку, а эта амнезия — временный побочный эффект недостатка кислорода в моем мозгу?
— Знаешь…
— Ты, — продолжает она, тыча указательным пальцем в мою сторону. — Со своим шикарным английским акцентом, модной машиной и модной одеждой…
— Эй! Я покупаю вещи в American Apparel! — Для меня крайне важно, защищаться от этого натиска, даже если понятия не имею, откуда он исходит, и я трагически обезоружен своей травмой.
Девушка фыркает, и вот она — усмешка. Никуда не делась. На какое-то мгновение мне показалось, что…
— Не ври. Отец присылает тебе одежду из лондонского магазина «Брукс Бразерс», не так ли? У тебя вообще есть джинсы, Дэшил? Или любые другие, обычные брюки, которые не нужно отдавать в химчистку?
— Я был бы лучше подготовлен к ответу, если бы прямо сейчас на мне были какие-нибудь штаны.
— Забавно. — Девушка скрещивает руки на груди, теплые карие глаза становятся черствыми и холодными. Тяжесть ее взгляда на моей обнаженной коже возрастает до неудобного уровня.
— Какая у тебя группа крови? — кричит Рэн.
Господи, да ладно. Я уже говорил ему об этом.
— Первая отрицательная!
На секунду уголки рта девушки опускаются.
— Первая отрицательная — большая редкость. Сегодня у них здесь прием крови. Ты должен пожертвовать. Именно поэтому я здесь, если тебе интересно.
Я бросаю взгляд на пропитанное кровью полотенце.
— Сомневаюсь, что это возможно. Излишки крови, которые у меня могли быть, остались на полу.
У стойки регистрации Пакс хватается за край стойки обеими руками. На его шее выступают вены. Выглядит так, будто парень вот-вот перепрыгнет через стол и оттолкнет Тару, чтобы самому ввести мои данные в компьютер.
— Я вовсе не идиот! Это его настоящее имя! — рявкает он.
Тара бросает на него смертоносный хмурый взгляд.
— Ладно, я не вчера родилась. Только потому что он англичанин…
— Похоже неприятности преследуют вас повсюду, как дурной запах, не так ли? — говорит девушка с потрясающей кожей и великолепными волосами. — Вы, трое, шныряете по этому маленькому горному городку, как будто вы, бл*дь, его хозяева.
— Рэн действительно владеет значительной его частью. Он купил «Косгроув» в прошлом году. Знаешь, бар? Я вкладываю большую часть своих денег в акции и облигации. Кажется, более... благоразумным…
Ноздри моей таинственной одноклассницы раздуваются.
— Да, мне на самом деле плевать, чем ты занимаешься. Возможно, вам следует время от времени признавать более широкий мир за пределами вашего токсичного трио. Может быть, в конечном итоге, вы не будете оскорблять всех все время. Боже, ты должен пойти и помочь им. Эта медсестра собирается вызвать охрану для Пакса.
Пока она говорит это, Пакс отходит от стойки, его глаза сверкают, как жидкая ртуть. А-а-а, черт! Я знаю этот взгляд. Этот ублюдок вот-вот взорвется.
— Да-а, да ладно. Кэрри? Черт возьми, оставь его в покое. Парень ранен. Дэш, иди сюда и покажи ей свои водительские права. Эта женщина очень усложняет жизнь.
— Где, черт возьми, ты думаешь, у меня припрятаны водительские права? — Я говорю это, а сам прокручиваю в голове имя этой девушки, как гладкий драгоценный камень.
Кэрри.
Пакс взглянул на нее и сразу узнал. Пакс, парень, который трахает девушку, а уже через полчаса забывает о ее существовании. Он назвал это прекрасное создание по имени. Неужели я попал в параллельную вселенную, где все идентично моей реальности, за исключением одного лишнего человека? Что, черт возьми, происходит?
Я поворачиваюсь, чтобы сказать что-нибудь остроумное этой девушке, Кэрри, но, когда поднимаю взгляд, она уже выходит из больницы.
Такое ощущение, что ось земли сместилась. Слегка. Незначительно. Но достаточно, чтобы я заметил разницу, и теперь все кажется... несбалансированным.
В конце концов, мы разбираемся с документами.
И, наконец, я иду к врачу.
Немного лидокаина, один крошечный стежок, а потом пакет со льдом, и я выхожу (как Джон Уэйн) из больницы, все еще в больничном халате.
Когда я плюхаюсь на заднее сиденье, чувствуя себя так, словно только что пережил лобовую атаку, у меня на уме только одно.
— Эта девушка. Кэрри. В чем ее проблема?
С переднего сиденья Рэн невесело смеется, вытаскивая из кармана джинсов оранжевую бутылочку с рецептурным лекарством и вертя ее в руке.
— Придется ждать пять дней, пока шов рассосется, прежде чем позволить члену затвердеть. Не хотелось бы снова его порвать, чувак. А пока тебе лучше не мечтать о Карине Мендоса.
Пакс выхватывает пузырек с лекарством из рук Рена.
— «Перкосет»? Здорово, чувак. Тебе лучше поделиться.
Рэн разговаривает и смеется с Паксом, но меня уже нет с ними в машине. Мысленно я снова оказываюсь в приемной, смотрю в пару сердитых карих глаз и словно парю над землей. Карина Мендоса. Кэрри, с глазами цвета темной корицы. Кэрри, которая уже сделала мой член твердым, отчитывая меня, как непослушного ребенка.
Я все еще нахожусь в приемной, прокручивая в голове разговор с девушкой, когда Пакс сворачивает на подъездную дорожку, ведущую к Бунт-Хаусу, и выплевывает цепочку ругательств, таких красочных, что меня вытягивает в настоящее.
На лице Рэна застыло выражение ужаса.
— Какого хрена?
Довольно сложно наклоняться вперед. На обезболивающих я почти не чувствую боли, но могу сказать, что заплачу за это движение позже, когда действие «Перкосета» пройдет. Бунт-Хаус — это архитектурный шедевр. Трехэтажное здание, построенное из стекла, шифера и толстых балок из ясеня — настоящая красота. Красота, которая в настоящее время омрачена гигантским членом и очень волосатыми яйцами, нарисованными на впечатляющей входной двери синей краской из баллончика.
Грязь брызжет из-под шин «Чарджера», когда Пакс резко останавливает машину. И он, и Рэн выскакивают из машины и поднимаются по ступенькам, словно их задницы в огне. Я замыкаю шествие так быстро, как только могу, то есть совсем не очень быстро.
Рэн смотрит на свои пальцы, испачканные ярко-синей краской.
— Все еще мокрая. Мы разминулись.
— Я убью их на хрен. — Пакс расхаживает по крыльцу, как зверь в клетке. — Кто настолько тупой? Серьезно. Кто этот идиот?
Вытирая пальцы о штаны, в глазах Рэна появляется стальной, злобный блеск.
— Не знаю, но скоро мы это выясним. — Он указывает на камеру, установленную на карнизе нависающей крыши крыльца. — И когда мы это сделаем, им придется чертовски дорого заплатить.
ГЛАВА 2
КЭРРИ
ЧЕТЫРЕ ДНЯ СПУСТЯ
— Что... ты… сделала?
Будучи рыжеволосой, Пресли склонна краснеть всякий раз, когда у нее возникает малейшая реакция на что-то. Сейчас ее щеки пылают. Подруга довольная и счастливая развалилась в изножье моей кровати, как комнатная собачка ростом под метр восемьдесят, но в тот момент, когда я упомянула имя Пакса Дэвиса, резко выпрямилась и уставилась на меня так, словно я только что сказала ей, что убила Далай-ламу.
— Что значит «ты сцепилась с Дэшилом Ловеттом»?
Вульф-Холл — продуваемое сквозняками, жуткое старое здание, полное кривых коридоров и темных закоулков. Оно было построено еще в середине 1800-х годов и, в отличие от многих других частных академий, всегда являлось таковым. Здесь была академия, когда двери только впервые открылись и так и останется ею, пока двери в конце концов не закроются. Моя спальня находится на третьем этаже здания в женском крыле главного корпуса. И надо заметить, что она одна из самых маленьких. У многих других девочек комнаты достаточно большие, чтобы поместились диван и нормальный стол для занятий, но моя крохотная комната едва вмещает мою кровать, меня и Пресли.
Я потираю лицо и со стоном пробираюсь по ничтожной полоске свободного пространства между кроватью и стеной, направляясь к окну. По крайней мере, у меня приличный вид. Обсерватория с видом на Вульф-Холл — мое любимое место на территории школы. Ночью небольшой приземистый блок здания освещается огнями, силуэт его толстой куполообразной крыши хорошо виден на фоне множества звезд.
Я упираю руки в бока и вздыхаю.
— Это было четыре дня назад, Прес. Пустяки.
— Это определенно не пустяки. Я уезжаю на похороны, а ты связываешься с парнями из Бунт-Хауса? Какого хрена! Мне нужна каждая деталь.
Ее удивление вполне оправданно: мое поведение в больнице было не в моем характере. Прижимаюсь лбом к окну, желая, чтобы мы могли поговорить о чем-нибудь другом.
— Не знаю. Я увидела его сидящим там и очень разозлилась. Парень уставился на меня с таким ошеломленным выражением лица, как будто у меня выросло две головы. Он даже не спросил, почему я в больнице. Я сама сказала ему.
— Ты сказала, что он был в нижнем белье, весь в крови, — замечает Пресли.
Ненавижу, когда она на что-то указывает. Ее логика все время мешает мне возмущаться. Если бы она была хоть какой-то подругой, то согласилась бы со мной и держала рот на замке, а не лезла со своими «доводами» и «сомнениями». Хотя я знаю, что она права. Да, Дэшил Ловетт, Бог Солнца Вульф-Холла, был ранен. Его лицо было таким пепельно-серым, что казалось, он вот-вот потеряет сознание.
Прес хмурится.
— Подожди. Ты расскажешь мне, почему была в больнице?
— У них был день донора, вот и все. Я пошла туда, чтобы сдать кровь.
— Повезло тебе. Дэш, должно быть, подумал, что ты милая, раз делаешь это.
— Меня не волнует, что обо мне думает Дэшил Ловетт. — Отличная шутка. Сейчас надорву живот от смеха. Мысленно. Но я еще не отказалась от самоуважения. Если открыто признаюсь Пресли, что влюблена в парня, шарада закончится. Придется признать, что я так же восприимчива к его хорошенькому личику, как и все остальные падающие к его ногам в обморок идиотки.
Пресли хихикает. Она заплетает бахрому покрывала на моей кровати в маленькие косички.
— Неприятно это говорить, но ты слишком зациклилась на этой стычке в больнице. Как ты сказала, это случилось четыре дня назад. Думаешь, Дэш сейчас в своей комнате переживает из-за мимолетной встречи с тобой?
Из всех студентов академии Вульф-Холл только трое не проживают на ее территории. Только троим разрешено жить за пределами кампуса самостоятельно. Первокурсников в первый год их пребывания в Вульф-Холле набивают в комнаты общежития. По десять человек на комнату. Как только заканчиваешь свой первый год в академии, тебе, Слава Богу, выделяют отдельную комнату. Но Пакс Дэвис, Дэшил Ловетт и Рэн Джейкоби? Это особый случай.
Даже по отдельности их семьи богаче, чем все семьи остальных учеников вместе взятые. Такое богатство дает сумасшедшие привилегии в таком месте, как это. Вот так Дэш, Пакс и Рэн поселились в Бунт-Хаусе и, в свою очередь, стали «парнями из Бунт-Хауса». Предполагается, что с ними в доме живет взрослый опекун, но все знают, что их только трое, даже декан Харкорт, директриса школы.
Полная хрень.
Если повернуться лицом на восток и немного высунутьчя из окна, то можно увидеть огни Бунт-Хауса. Впрочем, не то чтобы мне этого хочется. Это будет странно.
— Ну, — говорит Пресли, отбрасывая бахрому, — почти пора выходить.
— Уверена, что все еще хочешь пойти?
— На вечеринку? — Девушка смотрит на меня так, словно я собираюсь дать задний ход. — Конечно же я хочу поехать. Я уже несколько месяцев не веселилась. Кроме того, не думаю, что тебе есть о чем беспокоиться. Дэша там даже не будет. Ты же знаешь, они терпеть не могут городские вечеринки.
Ее слова должны успокаивать, но они звучат мрачно. Пресли хотела бы, чтобы то, что она только что сказала, не было правдой. Парни из Бунт-Хауса не любят появляться на городских вечеринках. Дэшила там не будет, а значит, и Пакса тоже. Я упрямо отказываюсь признавать свою влюбленность в Ловетта, но Пресли не похожа на меня. Она не связана теми же правилами и прямолинейна. Поэтому, когда восемнадцать месяцев назад та объявила, что влюблена в Пакса, стоя перед «Прачечной самообслуживания и игровым залом Гилбертсона», я поверила ей без вопросов. Стоит Пресли остановиться на чем-то или на ком-то, это все. Конец. Она будет верна этому человеку до конца времен, независимо от того, будут ли ее чувства взаимны или нет. Пресли влюблена в Пакса Дэвиса уже почти два года, и я никак не могу понять почему. Парень явно нуждается в лоботомии.
— Если ты так уверена, что никого из них там не будет, тогда почему на тебе это платье? — спрашиваю я. Это платье. Оно напоминает мне космос — темно-синее, пронизанное тонкими серебряными нитями, похожими на падающие звезды.
Прес бросает взгляд на очень тесное, ультракороткое платье, в которое та влезла полчаса назад, и снова краснеет. Полгода назад она подслушала, как Пакс говорил кому-то в столовой, что его любимый цвет — королевский синий. С тех пор Пресли надевает это платье на «ключевые», по ее мнению, вечеринки и светские рауты в надежде, что Пакс увидит ее в этом клочке синей материи и упадет ниц перед ней. До сих пор парень отсутствовал на всех вышеупомянутых мероприятиях.
— Это моя обычная униформа для вечеринок. Тусовочные доспехи. Я так часто носила его, что теперь не могу выбрать ничего другого, — говорит она.
Окидываю взглядом ее высокую стройную фигуру. Девушка классически красива, с царственным взглядом. Чистое безумие, что Пакс до сих пор ее не заметил.
Я никогда не пыталась одеться так, чтобы привлечь внимание Дэша. Какой в этом смысл? Я слышу в голове грубый голос Олдермена, который твердым тоном повторяет правило номер три, как всегда делает, когда звонит: «Никаких парней. Повторяю, абсолютно НИКАКИХ парней. Никаких свиданий и влюбленностей. Ни в коем случае. Я серьезно, малышка. НИКАКИХ ПАРНЕЙ! »
Я не должна фантазировать о Дэшиле Ловетте. Не должна даже думать о его имени. Но беда в том, что о Дэше невероятно трудно не думать. Он светловолосый, кареглазый ученик частной американской школы и, черт возьми, выходец из знати. Английской знати. Такого рода знати, как в книгах «Гордость и предубеждение» и «Разум и чувства». Даже если бы я не жила по правилам Олдермена, не имело бы значения, что на мне надето. Я могла бы одеться в самый тесный, нелепый наряд, одобренный Джейн Остин, и это все равно не имело бы значения. Потому что все равно была бы недостойна и оставалась не замеченной. Дэш доказал это на днях, когда посмотрел на меня так, словно никогда не видел, ни разу за всю свою избалованную жизнь. Надменный ублюдок.
Гнев разъедает меня изнутри и, как всегда, подстегивает. Стиснув зубы, я указываю подбородком на платье Пресли.
— Сними его, Прес. Мы не будем разряжаться. Наденем то, что хотим, и к черту этих парней.
— Не могу поверить, что позволила тебе уговорить меня.
Вечеринка проходит на окраине Маунтин-Лейкс. В большом фермерском доме, расположенном на участке земли к югу от самого Верхнего Горного озера. Никогда не бывпла здесь раньше, но многие другие ученики Вульф-Холла были. Я всегда была слишком занята, придерживаясь правил Олдермена, чтобы дать волю чувствам. Вечеринки всегда были под запретом. Но в последнее время я чувствую себя так, будто мне не хватает воздуха. Но делаю все, что просит Олдермен. Опускаю голову. Не задаю вопросов. Много работаю. Не отклоняюсь от плана, который мы так тщательно разработали вместе, прежде чем начала учебу в академии. Я сделала себя маленькой, хотя все внутри меня кричит, чтобы стать кем-то БОЛЬШИМ! И вот сегодня вечером, только на одну ночь, я решила, что могу сделать что-то для себя. Просто вечеринка. Это не значит, что я приму кучу наркотиков, а потом меня непременно арестуют.
Олдермен сказал бы, что нет такой вещи, как «просто вечеринка». Он придумал бы миллион причин, почему я должна остаться в академии и запереться в своей комнате с моим маленьким телескопом. Но знаете, что? Олдермена здесь нет. Он вернулся в Сиэтл и занимается тем, чем занимается в своем темном кабинете. Это я застряла здесь, в Нью-Гэмпшире, так что тот может отвалить.
Туман цепляется за наше дыхание, пока мы направляемся к источнику света и звуков, вырывающихся из дома. Справа от нас во дворе бушует костер, ярко-оранжевые языки пламени вздымаются в ночное небо. Люди кричат, разбегаясь от усиливающегося огня, но не я и Прес. Мы целенаправленно идем на кухню этой богом забытой дыры. Там можно найти выпивку.
— Она фиолетовая. И большая, — хнычет Пресли, когда мы подходим ко входу в дом. — Черт, это была ошибка.
Я останавливаюсь, кладу руку на дверную ручку и спокойно смотрю на подругу.
— Ошибка? Эта пачка из твоего гардероба. Ты ее ненавидишь?
— Ну... нет?
— Думаешь, она отвратительная или что-то в этом роде?
— Нет, — произносит подруга на этот раз чуть увереннее. — Думаю, что она потрясающая. Я просто... ну, другие люди подумают, что это странно.
Я отпускаю дверную ручку и повернувшись к ней лицом, кладу руки ей на плечи.
— Слушай сюда. Скажу это только один раз. — Я прочищаю горло для большей убедительности. — Кому… Какое… Дело… Что… Думают… Другие… Люди? — Я говорю вполне серьезно. Это не просто какая-то ерунда, призванная заставить ее почувствовать себя лучше. Мне все равно, что обо мне думают. Каждый человек, которого я встречаю на улице, в коридоре или в классе, думает обо мне в том объеме и в течение времени, которое требуется для того, чтобы билось здоровое сердце. Они будут думать все, что им вздумается. Именно так люди и поступают.
Олдермен предпочел бы, чтобы я следовала его примеру. Его политика — как и политика всех неравнодушных родителей — заключается в том, что он хочет, чтобы я подчинялась. Летала под радаром. Но опрятные маленькие кардиганы и синие джинсы — не лучшая броня для меня. Я пыталась носить это дерьмо, но это не помогло. Попыталась выпрямить волосы и укротить их, чтобы они не были такими дикими. Носила вещи, которые будущие студентки Йеля и Гарварда могли бы надеть на собеседования в колледже, и единственное, чего добилась — почувствовала себя неловко. Поэтому теперь я ношу то, что, черт возьми, мне хочется носить. Пресли, с другой стороны, не так уж невосприимчива к чужим суждениям.
— Да кому какое дело, если люди посчитают это странным? На мне ярко-желтый вельветовый комбинезон. Наши наряды не могли бы не сочетаться сильнее, даже если бы мы попытались. Ну и что? Мы пришли повеселиться на вечеринке. Давай сделаем это, и к черту все, что думают другие.
Пресли выдыхает, затем поднимает голову.
— Ты права. К черту то, что думают другие.
|
|
|
