Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Двусмысленности марксистской философии




Основной пункт марксистского учения — социологическая и историческая интерпретация капиталистического строя, об­реченного в силу его противоречий идти к революции и к за­мене его неантагонистическим строем. Маркс действительно полагает, что созданная им на основе изучения капитализма теория общества может и должна способствовать пониманию других типов общества. Не сомневаясь в этом, он, однако, считает важным прежде всего интерпретировать структуру и становление капиталистического общества. Почему же эта ис­торическая социология капитализма допускает столь разные толкования? Почему она в этом отношении двусмысленна? Да­же оставляя в стороне случайные, исторические, посмертные мотивы, судьбу движений и обществ, считающих себя маркси­стскими, оснований этой двусмысленности, как мне представ­ляется, по сути дела, три.

Марксистская концепция общества, в том числе капитали­стического, — социологична, но социология тесно связана с философией. Из связей между философией и социологией, которые можно понимать по-разному, проистекает множество затруднений в интерпретации. Наряду с этим собственно мар­ксистская социология допускает разные толкования в зависи­мости от более или менее догматических определений таких понятий, как производительные силы и производственные от­ношения, а также в зависимости от того, рассматривают ли об-

[176]

щественную систему как детерминированную базисом. Поня­тия базиса и надстройки к тому же неясны и допускают бес­конечные спекуляции. Наконец, дают повод к разным толкова­ниям и отношения между экономикой и социологией. По Мар­ксу, общество в целом можно понять, лишь отталкиваясь от экономической науки, но отношения между экономическими процессами и обществом в целом двусмысленны.

Одно положение с самого начала представляется мне бес­спорным, т.е. подтверждаемым всеми работами Маркса. Он пе­решел от философии к политической экономии через социоло­гию и оставался всю жизнь философом. Маркс всегда считал, что история человечества в том виде, как она развертывается в последовательности режимов и как она приходит к неантагони­стическому обществу, имеет философский смысл. Именно в ходе истории человек творит самого себя, а завершение исто­рии служит одновременно концом философии. Философия, оп­ределяя человека, самореализуется в ходе истории. Неантаго­нистическое, посткапиталистическое общество — не просто со­циальный тип среди прочих, а конец поискам человечеством са­мого себя.

Но если философское значение истории неоспоримо, то трудных вопросов остается немало.

Учение Маркса обычно объясняли синтезом трех традиций, перечисленных Энгельсом: немецкой философии, английской политэкономии и французской исторической науки. Такое пе­речисление влияний кажется банальным, и на этом основании оно сегодня вызывает презрение у более тонких интерпрета­торов. Однако начинать надо не с тонких интерпретаций, а с того, что говорили об истоках своего учения сами Маркс и Эн­гельс.

По их мнению, они продолжали линию классической не­мецкой философии, поскольку разделяли одну из главных идей Гегеля, а именно: последовательность обществ и режи­мов есть одновременно последовательность этапов развития философии и человечества. Вместе с тем Маркс изучал анг­лийскую политэкономию, пользовался понятиями английских экономистов, воспринял некоторые теории своего времени, например теорию трудовой стоимости или закон тенденции нормы прибыли к понижению, объясняемый, впрочем, иначе, чем он сам это сделал. Он считал, что, используя понятия и теории английских экономистов, дает строго научный подход к капиталистической экономике. Наконец, у французских исто­риков и социалистов Маркс заимствовал понятие классовой борьбы, которое, по существу, широко использовалось в работах по истории в конце XVIII — начале XIX в. Но, по его собственному признанию, он добавил сюда нечто новое. Разделе-

[177]

ние общества на классы не характерно для всей истории и не вытекает из сущности общества. Оно соответствует данной исторической фазе. В последующий период разделение на классы может исчезнуть13.

В учении Маркса обнаружились эти три влияния: они по­рождают приемлемую, хотя и упрощенную интерпретацию синтеза, осуществленного Марксом и Энгельсом. Но рассмот­рение влияний оставляет открытым большинство наиболее важных вопросов, и в особенности вопрос об отношении меж­ду Гегелем и Марксом.

Первая трудность с самого начала и прежде всего определяется тем фактом, что интерпретация Гегеля по крайней мере так же спорна, как и интерпретация Маркса. Можно сколько угодно сближать или разъединять оба учения в зависимости от смысла, придаваемого точке зрения Гегеля, Есть простой способ представить Маркса гегельянцем — это превратить Гегеля в марксиста. Такой способ применил А. Кожев, причем с талантом, граничащим с гениальностью или с мистификацией. В его интерпретации Гегель до такой степени марксизирован, что не вызывает более сомнений верность Маркса Гегелю14.

Напротив, если не любить Гегеля, как не любит его Ж. Гурвич, то достаточно оценить его, сообразно учебникам по истории философии, философом-идеалистом, рассматривающим становление истории как становление духа, чтобы Маркс немедленно предстал, по сути дела, антигегельянцем15.

Как бы то ни было, определенное число бесспорных поло­жений Гегеля присутствует в учении Маркса не только в рабо­тах периода молодости, но и в зрелых произведениях.

В последнем из одиннадцати тезисов о Фейербахе Маркс пишет: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Соч., т. 3, с. 4).

Для автора «Капитала» классическая философия, привед­шая к системе Гегеля, на ней и заканчивается. Дальше идти невозможно, потому что Гегель осмыслил в целом и историю, и развитие человечества, философия выполнила свою задачу, заключающуюся в том, чтобы четко осознать всю практику че­ловечества. Этот процесс осознания практики человечества излагается в «Феноменологии духа» и «Энциклопедии» 16. Но, осознав свое призвание, человек не реализовал его. Филосо­фия целостна как процесс осознания, но реальный мир не со­ответствует тому смыслу, который придает философия существованию человека. Философско-историческая проблема, вы­текающая из марксистского учения, сводится к познанию то­го, при каких условиях история сможет реализовать призвание человека в том виде, как его осмыслила гегелев­ская философия.

[178]

Бесспорным философским наследием Маркса является его убеждение в том, что развертывание истории имеет фи­лософское значение. Новый экономический и общественный строй не просто непредвиденный феномен, который задним числом станет объектом равнодушного любопытства профес­сиональных историков, а этап становления человечества. Ка­кова же, следовательно, природа человека, его призвание, которые должна реализовать история, чтобы самореализова­лась философия?

В работах молодого Маркса на этот вопрос даются разные ответы, вращающиеся вокруг либо нескольких позитивных по­нятий — всеобщность, целостность, — либо, наоборот, поня­тия отчуждения, имеющего негативный смысл.

Индивид в том виде, в каком он предстает в «Философии права» 17 Гегеля и в обществах его времени, в самом деле пре­бывает в двойственном и противоречивом положении. С одной стороны, индивид — гражданин, и в этом качестве он связан с государством, т.е. со всеобщностью. Но гражданином он является раз в четыре или пять лет в эмпирее формальной де­мократии, и его гражданство исчерпывается голосованием. Вне этого единственного акта деятельности, когда он приоб­щается к всеобщности, он принадлежит тому, что Маркс име­нует вслед за Гегелем гражданским обществом (biirgerliche Gesellschaft), т.е. совокупностью профессиональных занятий. Итак, в качестве члена гражданского общества он замкнут в своем специфическом мире и не имеет отношений со всеобщ­ностью. Он или трудящийся во власти предпринимателя, или предприниматель, отделенный от коллективной организации. Гражданское общество препятствует индивидам реализовы­вать свое призвание к связи со всеобщностью. Для преодоле­ния этого противоречия индивиды должны располагать воз­можностью в процессе труда контактировать со всеобщно­стью точно так же, как они связаны с ней в моменты своей Деятельности в качестве граждан.

Что означают эти абстрактные формулы? Формальная демократия, характеризуемая выборами представителей народа на основании всеобщего избирательного права и абстрактными свободами голосования и дискуссий, не затрагивает условий труда и жизни всех членов коллектива. Рабочий, который приносит на рынок свою рабочую силу, чтобы в обмен на нее получить зарплату, непохож на гражданина, который каждые четыре или пять лет избирает своих представителей и прямо или косвенно — своих управляющих. Для осуществления реальной демократии нужно свободы, ограниченные в нынешних обществах политическим порядком, внедрить в конкретную экономическую жизнь людей.

[179]

Но чтобы индивиды в труде смогли приобщиться ко всеобщности — как это делают граждане, опуская свои бюллетени для голосования, — чтобы реализовалась реальная демократия, сле­дует упразднить частную собственность на средства производ­ства, вследствие которой индивид ставится в зависимость от других индивидов, имеет место эксплуатация трудящихся пред­принимателями; частная собственность не позволяет последним работать непосредственно на коллектив, поскольку в капитали­стической системе они трудятся ради прибыли.

Первоначальный анализ, который содержится в работе «К критике гегелевской философии права», вращается, таким об­разом, вокруг противопоставления частного и всеобщего, гражданского общества и государства, рабского положения трудящегося и мнимой свободы избирателя или гражданина18. Это произведение — основополагающее в разработке одной из классических оппозиций марксистской мысли, а именно, между формальной и реальной демократией, и в то же время оно демонстрирует определенную форму сочетания философ­ского пафоса с его социологической критикой.

Философский пафос проявляется в отказе от всеобщно­сти индивида, ограниченной политическим порядком, и легко переходит в социологический анализ. На повседневном язы­ке мысль Маркса выражается так: что означает право голо­совать каждые четыре или пять лет для индивидов, не име­ющих других средств существования, кроме зарплаты, кото­рую они получают от своих хозяев на условиях, определяе­мых последними?

Второе понятие, вокруг которого вращается мысль молодо­го Маркса, — понятие целостного человека — вероятно, еще более двусмысленно, чем понятие человека всеобщности (1'homme universalise). Целостный человек — это человек, не искалеченный разделением труда. По мнению Маркса и боль­шинства наблюдателей, в современном индустриальном обще­стве человек на самом деле оказывается специализировав­шимся человеком. Он получил специальную подготовку с целью овладения отдельной профессией. Большую часть своей жизни он остается замкнутым в этой парциальной деятельно­сти, не используя, таким образом, множество своих способно­стей и склонностей.

С этой точки зрения целостным станет неспециализировав­шийся человек. В некоторых работах Маркса есть мысли о политехническом образовании, когда всех индивидов готовят к возможно большему числу профессий. Получив такое обра­зование, индивиды могли бы не делать с утра до вечера одно и то же19.

[180]

 

Если суть целостного человека в том, что это человек, ко­торого требования разделения труда не лишили некоторых его способностей, то это понятие — протест против положения индивида в индустриальном обществе, протест одновременно сверхчувственный и сочувственный. Действительно, результат разделения труда состоит в том, что большинство индивидов не получило возможности реализовать все, на что они способ­ны. Но этот несколько романтический протест не очень согла­суется с духом научного социализма. Трудно представить се­бе, как общество (будь оно капиталистическое или социали­стическое) сможет обучить всех индивидов всем ремеслам, как сможет функционировать индустриальное общество, в ко­тором индивиды не будут специализироваться.

Поиск менее романтической интерпретации велся и в дру­гом направлении. Целостным человеком не может быть чело­век, способный делать все; но им может быть тот, кто подлин­но реализует свою человечность, кто занимается деятельно­стью, характеризующей человека. В этом случае понятие тру­да становится основным. Человек постигается по сути своей как существо трудящееся. Если он работает в бесчеловечных условиях, он дегуманизируется, т.к. перестает заниматься дея­тельностью, раскрывающей его человечность в соответствую­щих условиях. Действительно, в работах молодого Маркса, в частности в «Экономическо-философских рукописях 1844 го­да», содержится критика капиталистических условий труда20.

И здесь мы встречаем понятие отчуждения, которое сегод­ня особенно интересует большинство интерпретаторов Марк­са, При капитализме человек отчужден. Чтобы самореализо­ваться, ему надо преодолеть это отчуждение. Маркс опериру­ет тремя разными терминами, которые часто переводятся од­ним и тем же словом «отчуждение», тогда как немецкие термины не имеют в точности одинакового значения. Это тер­мины: -Entausserung, Verausserung и Entfremdung. Слову «отчуж­дение» приблизительно соответствует последний термин, эти­мологически означающий «становиться чуждым самому себе». Мысль здесь та, что при определенных обстоятельствах или в определенных обществах человек оказывается в условиях, где становится чуждым самому себе в том смысле, что он больше не узнает себя в своей деятельности и своих творениях.

Понятие отчуждения, очевидно, заимствовано из гегелев­ской философии, где оно играет основную роль. Но гегелев­ское отчуждение мыслится в философском или метафизиче­ском плане. В гегелевском понимании дух (der Geist) самоотдается в своих творениях, он создает интеллектуальные и социальные конструкции и проецируется вне самого себя. История духа, история человечества есть история этих последо-

[181]

вательных отчуждений, в итоге которых дух снова обнаружи­вает себя в качестве обладателя всех своих творений, своего исторического прошлого, осознавая свое обладание всем этим В марксизме, включая и работы молодого Маркса, процесс от­чуждения, вместо того чтобы быть философски или метафизи­чески неизбежным, становится проявлением социологическо­го процесса; в ходе его люди или общества создают коллек­тивные организации, в которых они утрачивают самих себя21.

Отчуждение, толкуемое социологически, незамедлительно становится исторической, моральной и социологической кри­тикой нынешнего общественного строя. При капитализме лю­ди отчуждены, они утрачивают самих себя в коллективе; ко­рень всех отчуждений — в экономическом отчуждении.

Существуют две разновидности экономического отчужде­ния, примерно соответствующие двум видам критики капита­листической системы, с которыми выступает Маркс. Первое отчуждение связывается с частной собственностью на средст­ва производства, второе — с анархией рынка.

Отчуждение, связываемое с частной собственностью на средства производства, проявляется в том, что труд — в сущ­ности деятельность, свойственная человеку, определяющая его как человека, — теряет свои человеческие характеристи­ки, поскольку для наемных работников он становится не боль­ше чем средством существования. Вместо того чтобы быть способом проявления самого человека, труд явно деградирует в инструмент, средство существования.

Сами предприниматели также отчуждены, поскольку това­ры, которыми они располагают, призваны не удовлетворять реально испытываемые другими потребности, а вывозятся на рынок с целью наживы. Предприниматель становится рабом рынка — непредсказуемого, подверженного превратностям конкуренции. Эксплуатируя наемных работников, он отнюдь не гуманизируется благодаря своему труду, а отчуждается в пользу безликого механизма.

Какова бы ни была точная интерпретация этого экономиче­ского отчуждения, мне кажется, что основная идея достаточно ясна. Критика экономической реальности капитализма в уче­нии Маркса была с самого начала философской и моральной критикой, прежде чем она стала строго социологическим и экономическим анализом.

Таким образом, учение Маркса можно излагать как учение строгого экономиста и социолога, потому что к концу своей жизни он захотел стать ученым-экономистом и социологом, но к экономико-социальной критике пришел с помощью филосо­фии. Философские вопросы: всеобщность индивида, целост­ный человек, отчуждение — одушевляют и направляют социо-

[182]

логический анализ, содержащийся в его зрелых произведени­ях. В какой мере социологический анализ периода зрелости представляет собой не что иное, как развитие философской интуиции периода молодости, или, наоборот, полностью заме­няет эту философскую интуицию? Здесь встает еще не решен­ная проблема интерпретации.

Маркс, несомненно, всю жизнь подразумевал эту фило­софскую проблематику. Анализ капиталистической экономики был для него анализом отчуждения индивидов и коллективов, которые теряли контроль над собственной жизнью, находясь в системе, подвластной независимым законам. В то же время критика капиталистической экономики была философской и моральной критикой положения человека при капитализме. По этому вопросу я, в отличие от Альтюссера, придержива­юсь распространенной точки зрения. Вместе с тем анализ ста­новления капитализма, несомненно, был для Маркса анализом исторического становления человека и человеческой сущно­сти; он ожидал от посткапиталистического общества реализа­ции философии.

Но каков этот целостный человек, который должен достиг­нуть совершенства в результате посткапиталистической рево­люции? По этому вопросу можно спорить, потому что у Марк­са, в сущности, наблюдается колебание между двумя отчасти противоречивыми тезисами. Согласно одному из них, человек реализует свою человечность в труде, и именно освобождение труда ознаменует гуманизацию общества. Но у Маркса есть и другая концепция, по которой человек подлинно свободен лишь вне труда. Согласно этой второй концепции, человек ре­ализует свою человечность лишь по мере того, как в достаточ­ной степени сокращается продолжительность труда и он полу­чает возможность заниматься иным, помимо труда, делом21.

Можно, конечно, сочетать оба тезиса, утверждая, что по­длинная гуманизация общества прежде всего предполагает гу­манизацию условий труда и одновременное сокращение про­должительности труда, достаточное для того, чтобы досуг по­зволил читать Платона.

В философском плане здесь тем не менее остается одно возражение: какова основная деятельность, которая определяет суть человека и которая должна быть расширена так, чтобы общество создало возможность реализации философии? Если сугубо человеческая деятельность не определена, то остается опасность возврата к понятию целостного человека, отличающемуся крайней неопределенностью. Нужно, чтобы общество расставляло всем своим членам возможность проявления всех способностей. Это предложение представляет собой прекрасное определение идеала общества, но его нелегко претво-

[183]

рить в конкретную и ясную программу. Вместе с тем затруднительно объяснять исключительно частной собственностью на средства производства тот факт, что люди не реализуют все свои склонности.

Иными словами, в данном случае, по-видимому, имеет мес­то чрезмерная диспропорция между отчуждением людей, вследствие частной собственности на средства производства, и реализацией идеала целостного человека, которая должна последовать за революцией. Как согласовать критику нынеш­него общества с надеждой на реализацию целостного челове­ка в результате простой замены одной формы собственности другой?

Здесь выражены одновременно величие и двусмыслен­ность марксистской социологии. Социологичная по своей су­ти, его теория стремится стать философией.

Однако даже помимо этих соображений остается еще не­мало неясностей или двусмысленностей, объясняющих нали­чие множества интерпретаций учения Маркса.

Одна из философских двусмысленностей касается характе­ра исторического закона. Интерпретация Марксом истории предполагает сверхчувственное становление сверхиндивиду­ального феномена. Производственные формы и отношения на­ходятся в диалектической взаимосвязи. Посредством классо­вой борьбы и противоречия между формами производства и производственными отношениями капитализм саморазрушает­ся. Это общее видение истории можно интерпретировать дву­мя разными способами.

При интерпретации, которую я назову объективистской, представление об исторических противоречиях, ведущих к уничтожению капитализма и пришествию неантагонистическо­го общества, соответствует тому, что тривиально именуют ос­новными направлениями истории. Из мешанины исторических фактов Маркс извлекает основные, самые значительные в ис­торическом становлении, исключая подробности событий. Ес­ли согласиться с такой интерпретацией, то уничтожение капи­тализма и пришествие неантагонистического общества сразу же предстают заранее известными и установленными факта­ми, не определенными лишь по форме и срокам. Такой тип предвидения ("капитализм будет уничтожен своими противо­речиями, но неведомо как и когда"), конечно, не может удовлетворить. Предвидение, обращенное к событию, но не дати­рующее и не уточняющее его, не имеет большого значения, или как минимум исторический закон такого рода никак не похож на законы естествознания.

Налицо одна из возможных интерпретаций мысли Маркса, и именно она считается ортодоксальной в советском обще-

[184]

стве. Там подтверждают необходимость гибели капитализма и замены его более прогрессивным — советским — обществом, но одновременно признают, что время неизбежного события еще неизвестно и форма этой предвидимой катастрофы еще не определена. С политической точки зрения эта неопределен­ность имеет большое преимущество, поскольку можно совер­шенно искренне провозглашать, что сосуществование возмож­но, советскому режиму нет необходимости уничтожать капи­тализм, так как последний в любом случае саморазрушится23.

Существует другое возможное толкование, которое назо­вем диалектическим, но не в обычном, а в утонченном значе­нии. В этом случае марксистское видение истории возникает как некое обоюдное действие, с одной стороны, хода истории и размышляющего о нем сознания, а с другой — различных участков исторической реальности. Эта обоюдность действия позволяет избавиться от того, что выглядит малоубедительным в представлении об основных направлениях истории. В самом деле, при диалектической интерпретации движения истории нет больше необходимости упускать детали событий и можно понять события такими, какими они выступают в их конкрет­ном проявлении.

Так, Ж.-П. Сартр или М. Мерло-Понти сохраняют некото­рые существенные идеи марксистского учения: отчуждение человека в условиях частной собственности и посредством ее; преобладающее действие производительных сил и производ­ственных отношений. Но эти понятия у них не нацелены на выведение ни исторических законов, в научном смысле терми­на, ни даже основных направлений развития. Они суть необ­ходимые инструменты для рационального постижения поло­жения человека при капитализме или для соотнесения собы­тий с положением человека при капитализме, при этом не имеется в виду детерминизм в узком смысле. Такого рода диа­лектическое видение, разные варианты которого встречаются У Французских экзистенциалистов и во всей марксистской школе, связываемой с именем Лукача, в философском отно­шении более удовлетворительно, но также сопряжено с труд­ностями24.

Основное возражение вызывает то, что здесь снова при­сутствуют две основные идеи упрощенного марксизма, а именно: отчуждение человека при капитализме и пришествие Неантагонистического общества после саморазрушения капи­тализма. Диалектическая интерпретация с помощью взаимодействия субъекта и объекта, разных сфер реальности не подходит непременно к этим двум основным положениям. Она оставляет без ответа такой вопрос: как определить глобальную, целостную и подлинную интерпретацию? Если всякий истори-

[185]

ческий субъект осмысливает историю в зависимости от своего положения, то почему верна марксистская или пролетарская интерпретация? Почему она целостна?

Объективистское видение, апеллирующее к законам исто­рии, вызывает основное возражение потому, что объявляет неизбежным событие, не определенное во времени и не уточ­ненное. Что же касается диалектической интерпретации, то в ее рамках нет места ни необходимости революции, ни неанта­гонистическому характеру посткапиталистического общества, ни целостному характеру толкования истории.

Вторая двусмысленность касается природы того, что можно было бы назвать революционным императивом. Учение Марк­са претендует на научность, однако оно, по-видимому, допу­скает императивы, поскольку предписывает революционное действие как единственное законное следствие хода истории. Как и в прошлом, возможны две интерпретации, которые можно резюмировать так: Кант или Гегель? Должна ли марк­систская мысль интерпретироваться в рамках кантовского дуа­лизма — факта и ценности, научного закона и морального им­ператива — или в рамках монизма гегелевской традиции?

К тому же в истории марксизма после смерти его основа­теля появляются две школы — кантовская и гегелевская, при­чем последняя более многочисленная. Кантовская школа марк­сизма представлена немецким социал-демократом Мерингом и австромарксистом Адлером, скорее кантианцем, чем гегельян­цем, но кантианцем очень своеобразным25. Кантианцы гово­рят: нет перехода от факта к оценке, от суждения о реально­сти к моральному императиву, следовательно, нельзя оправ­дать социализм путем интерпретации истории в том виде, как она развертывается. Маркс рассматривал капитализм таким, каков он есть; требование социализма опирается на решение духовного характера. Большинство интерпретаторов Маркса предпочло, однако, придерживаться традиции монизма. Пости­гающий историю субъект сам вовлечен в нее. Социализм (или неантагонистическое общество) должен обязательно появить­ся из нынешнего антагонистического общества, потому что не­обходимая диалектика ведет истолкователя истории от конста­тации того, что есть, к желанию общества другого типа.

Некоторые интерпретаторы, как Л. Гольдман, идут дальше и утверждают, что в истории нет незаинтересованного наблю­дения. Глобальное видение истории связано с вовлеченностью в нее. Именно из желания социализма высвечивается противо­речивый характер капитализма. Невозможно отделить пози­цию, занятую по отношению к реальности, от наблюдения за самой реальностью. Потому что эта позиция не произвольна и не является следствием необоснованного решения, а каждый

[186]

из нас в согласии с диалектикой объекта и субъекта именно из исторической реальности черпает материал для своего мышления и понятия для своего толкования. Интерпретация рождается в контакте с объектом не пассивно познаваемым, а одновременно утверждаемым и отрицаемым, причем отрицание объекта оказывается выражением желания другого строя26.

Таким образом, есть две тенденции, одна из которых ведет к отказу ценной в научном отношении интерпретации истории от обоснования социализма; другая, напротив, связывает ин­терпретацию истории с политической волей.

Но что по этому вопросу думал Маркс? Он одновременно был ученым и пророком, социологом и революционером. Если бы его спросили, разделимы ли эти подходы, он, я думаю, от­ветил бы, что в абстракции они действительно разделимы, ибо он был слишком искушенным мыслителем, чтобы признать на­личие морального фактора в его интерпретации капитализма. Но он был убежден в гнусности капиталистического строя, в том, что его анализ реальности неотразимо укреплял революционную волю.

Помимо этих двух альтернативных видений — объективно­го видения основных направлений хода истории и диалектиче­ской интерпретации (Кант или Гегель) — существует примири­тельное видение, ставшее официальной советской филосо­фией, — объективистская диалектическая философия в том виде, как ее изложил Энгельс в «Анти-Дюринге», а Сталин ре­зюмировал в работе «О диалектическом и историческом мате­риализме» 27.

Основные положения этого диалектического материализма таковы:

1. Диалектика утверждает, что закон реальности — это закон изменения. Как в неорганической природе, так и в обще­стве имеет место беспрерывное преобразование. Не суще­ствует вечного принципа; понятия и мораль меняются от эпохи к эпохе.

2. Реальный мир допускает качественное развитие от неорга­нической природы до мира людей; а в мире людей от изна­чальных общественных укладов до того строя, который будет означать конец предыстории, т.е. до социализма.

Эти изменения совершаются в соответствии с определенны­ми абстрактными законами. Количественные изменения на­чиная с определенного момента переходят в качественные. Преобразования не совершаются незаметно, небольшими Порциями; в необходимый момент происходит резкое изме-

[187]

нение, являющееся революционным. Энгельс приводит та­кой пример: вода — жидкость, но, если вы понижаете тем­пературу до определенного уровня, жидкость превратится в твердое тело. Количественное изменение в определенный момент перешло в качественное. Наконец, изменения, по-видимому, подчиняются умопостигаемому закону противо­речия и отрицания отрицания.

Пример, приведенный Энгельсом, позволяет, кроме того, понять, что такое отрицание отрицания: если вы отрицаете А, вы имеете минус А; умножая минус А на минус А, вы получае­те А2, что является, очевидно, отрицанием отрицания. В мире людей: капиталистический строй является отрицанием фео­дальной собственности; общественная собственность при со­циализме будет отрицанием отрицания, т.е. отрицанием част­ной собственности.

Другими словами, одна из характеристик движений как космических, так и в мире человека состоит в том, что одни изменения противоречат другим. Это противоречие принимает следующую форму: в момент В будет иметь место противоре­чие с тем, что было в момент А, а момент С будет противоре­чить тому, что было в момент В, и в определенном отношении это будет возвратом к первоначальному состоянию — момен­ту А, но на более высоком уровне. Таким образом, движение истории — это отрицание первоначальной коллективной соб­ственности недифференцированных и архаических обществ; социализм отрицает общественные классы и антагонизмы, что­бы вновь вернуться к коллективной собственности первобыт­ных обществ, но на высшем уровне.

Эти диалектические законы не удовлетворили полностью всех интерпретаторов Маркса. Состоялось много дискуссий о том, принимал ли Маркс материалистическую философию Эн­гельса, Помимо исторической проблематики, немаловажное значение имеет вопрос о том, в какой мере понятие диалекти­ки прилагается к органической или неорганической природе, а также к миру людей.

Диалектика предполагает изменение и относительность идей или принципов в зависимости от обстоятельств. В поня­тие диалектики включены еще две идеи: целостности и значе­ния. Диалектическая интерпретация истории требует, чтобы элементы общества или эпохи составляли целое, а переход од­ной из этих целостностей к другой должен быть умопостигае­мым. Эти два требования — целостности и умопостигаемости исторической последовательности, — по-видимому, относятся к миру человека. Понятно, что в историческом контексте об­щества образуют целостные единства, потому что разные ви-

[188]

ды коллективной деятельности, безусловно, взаимосвязаны. Различные сферы общественной жизни могут быть объясне­ны, начиная с элемента, рассматриваемого в качестве основно­го, например производительных сил и производственных отно­шений. Но можно ли найти эквивалент целостности и значе­ния последовательностей в органической и особенно в неорга­нической природе?

По правде говоря, эта диалектическая философия матери­ального мира не является необходимой ни для признания мар­ксистского анализа капитализма, ни для того, чтобы быть рево­люционером. Можно не быть убежденным в том, что (-А) * (-А)==А2 есть пример диалектики, и в то же время быть превосходным социалистом. Связь между диалектической фило­софией природы в том виде, в каком ее излагает Энгельс, и сущностью марксистского учения и не очевидна, и не необхо­дима.

В историческом плане при определенной ортодоксии могут, конечно, сочетаться эти различные положения, но с точки зре­ния логики и философии экономическая интерпретация исто­рии и критика капитализма в ракурсе классовой борьбы ниче­го общего с диалектикой природы не имеют. В более общем плане связь между марксистской философией капитализма и метафизическим материализмом не представляется мне необ­ходимой ни логически, ни философски.

Однако на деле многие марксисты, занимающиеся полити­ческой деятельностью, считали, что быть хорошим революцио­нером — значит быть материалистом в философском смысле. Так как эти люди были очень компетентны если не в филосо­фии, то в проблемах революции, у них, вероятно, были доста­точные основания для этого. Ленин, в частности, написал кни­гу «Материализм и эмпириокритицизм» с целью доказать, что те марксисты, которые отказываются от материалистической философии, сбиваются и с главного пути революции28. С точ­ки зрения логики можно быть последователем Маркса в по­литэкономии и не быть материалистом в метафизическом смысле слова29; исторически же установилось нечто вроде синтеза философии материалистического толка с историче­ским видением.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...