Бизнес и собственность с женской точки зрения. Репродукция как политика 3 глава

Свое продолжение эта логика нашла в Средние Века, когда мужчина без обиняков был провозглашен высшей формой проявления человеческой жизни (несмотря на то, что он лишен целой человеческой функции, которой обладает женщина - возможности производить себе подобных). Действительно так: он был объявлен высшим проявлением человеческого бытия и это не было простой метафорой. В соответствии с этим пониманием, за женщиной, пусть и крещеной (ее же нельзя было потерять совсем - вообще причины вовлечения в религиозную жизнь мужчин и женщин были всегда разные), в то время не признавали Imago Dei, то есть ей в явочном порядке было отказано в проявлении Образа Божия. Это очень серьезный шаг. Практически этим она была выброшена из сферы религиозной жизни.

В этом смысле нет ничего удивительного в том, что через некоторое время начали складываться предпосылки "охоты на ведьм". Результатом господства рациональности подобного типа явилось взвинчивание мужского невротизма, желание человека-мужчины отбросить свои темные стороны, воплотив в себе только проявления столь ценимого разума. При этом он испытывал страх перед сколько-нибудь серьезным осознанием реальной ситуации и тех причин и оснований, на которых зиждется его господство. В таком случае мужчина мог рассчитывать на выживание, только преследуя "свою тень", то есть тень своего постоянно возобновляющегося двусмысленного положения, в виде этой тени, неминуемо напоминающей о ложности и нечистоте причин мужского превосходства, и выступала женщина. Живое свидетельство мужской несостоятельности, она стала для него воплощением не только греха, но и "темных" сил, не только "шлюхой", но и "ведьмой", то есть предметом не только мужских вожделений, но и мужских страхов.

Пиком подобной логики оказывается понимание самого Бога как Царя, Судьи. На протяжении всей истории теологии Бога наделяли множеством мужских имен, титулов и качеств. Так он и вошел в христианское благочестие. Он настаивает на послушании, он требует жертвы. В церкви "для малообразованных" прихожан утверждается образ Бога как строгого отца семейства. Мужское начало в семье, таким образом, нашло свое авторитарное закрепление в таком мощном религиозном институте, как церковь. Одновременно с этим внутри этой структуры были четко зафиксированы женская роль и ее место. По нашему мнению, вместо того чтобы поддерживать такое положение и делать вид, что не замечаешь его насильственности, лучше в конце концов решиться начать снимать эту коросту наслоений, искажающих самую суть религиозного миропонимания, но это дело будущего, а пока наша жизнь продолжает быть пространством такой косвенной дискриминации, и примеры ее можно продолжить.

Может быть, одна из наиболее интересных областей здесь - медицина. Она тоже дает богатейший материал для анализа существующей дискриминации, который еще ждет своего часа. Мы и здесь в наших целях экспозиции проблемы ограничимся только беглым и далеко неполным абрисом некоторого круга вопросов. Как показывают исследования, проведенные феминистскими социологами, специалисты-медики по-разному относятся к медицинским жалобам мужчин и женщин. Женские жалобы чаще расцениваются как "психосоматические". Здесь возможны различные интерпретации. Иногда такие жалобы могут действительно быть расценены как соматические, но, возможно, скорее не как "психосоматические", а как "социосоматические", поскольку их реальной причиной является социальный порядок. "Социальная и экономическая структура современного индустриального общества постоянно вынуждает женщин ощущать дискомфорт от неудовлетворенности образованием, трудом и др." ¹²⁾.

Анализ жалоб такого характера выявил ряд повторяющихся характеристик, которые можно считать факторами, действующими стабильно: во-первых, современные женщины часто оказываются в стесненных обстоятельствах, связанных со специфическими трудностями, с которыми они встречаются в процессе получения образования и построения карьеры, сюда же можно отнести и конфликт, вызванный тем, что от женщины требуется видеть свою семейную роль как приоритетную, а интерес к профессии считать поведением отклоняющимся и социально двусмысленным. Это часто выражается во фразе, которую каждая из нас слышала, а может быть, и сама произносила: "Я семье недодала". Такое положение способствует возникновению подспудных, часто неосознаваемых, но глубоких психических травм, которые действительно способствуют возникновению разного рода соматического дискомфорта. Не последнюю роль играет и желание женщины ощутить на себе внимание медицинского персонала. Известно, что безвозмездная поддержка со стороны самой женщины - это положение весьма привычное для всех окружающих ее домочадцев. Неудивительно, что редкая возможность оказаться в центре внимания тоже может служить неосознанным стремлением, стоящим за так называемыми "психосоматическими жалобами". Далее замечено, что больницы чаще всего посещают женщины, не имеющие работы вне дома. Поэтому отнюдь не очевидно, что сама по себе современная семья составляет для женщины наиболее благоприятное жизненное пространство. Наконец, интересен и характер помощи, которую женщина получает в медицинских учреждениях в настоящее время. Эта помощь идеологизирована много более того, чем об этом принято думать. То есть практически не только отдельные врачи, но и само по себе медицинское учреждение как таковое впрямую и косвенно нацелено не только на лечение, но и на то, чтобы помогать женщине адаптироваться к существующим несправедливым условиям.

Это, конечно, особенно относится к психоанализу. Его основная цель на деле - это встраивание в психику женщины некоего приспособительного механизма. Этот механизм должен заставлять ее "овнутрять" свою традиционную социально лимитированную роль и при этом сознательно отказаться от ее осмысления, поскольку осмысление-то как раз и нежелательно для изжившей себя сексистской идеологии. Психоаналитик же говорит: "Остановите сознание. Вы не знаете, чего вы хотите. У вас проблема на уровне подсознания, а чего хочет ваше подсознание, это знаю только я. Я вам объясню". А объяснение всегда дается сексистское. Если женщина поймет, чем вызваны претерпеваемые ею жизненные коллизии, она неминуемо рано или поздно будет делать выводы, влияющие на ее жизненный выбор и модели поведения в обществе. В этом смысле психоанализ - это не столько помощь, сколько техника адаптации женщины к существующей в обществе дискриминации, но, собственно говоря, зачем нужно к ней адаптироваться? Тем более, что от "адаптирования" сами проблемы-то не исчезают автоматически. Пожалуй, разумнее добиваться изменения положения дел.

А в итоге получается, что женщина страдает депрессиями, и они действительно существуют, но было бы очень полезно хорошо осознавать, что депрессии распространены среди женщин не в силу женских биологических особенностей, а потому, что сами стереотипы ролевого поведения построены так, чтобы женщина могла быть более восприимчива к депрессии и истерии. Причем интересно, что среди женщин одного и того же статуса замужние страдают от депрессии чаще, чем незамужние (которые в силу самого их образа жизни в общем виде менее подвластны действию ролевых стереотипов, поскольку они в них не так часто включены). Далее, изучение самих диагностических критериев истерии показало, что они уже предполагают признаки, присущие только или в основном женщинам (такие, как нарушение месячного цикла и др.), причем чем меньше признаков такого характера включается в диагностический набор, тем больше обнаруживается мужчин, больных истерией.

Нормативные ожидания тесно связаны и с моральными императивами общества, призванными контролировать поведение его членов. Так, врачи склонны приписывать женщинам скорее психогенные заболевания и объяснять симптомы болезней через психогенные факторы, а для мужчин объяснения подыскиваются скорее органического характера, женщинам обычно прописывают больше лекарств без особой необходимости, при лечении женщин возникает больше сложных ситуаций и т.д.

Женщине всем ходом современного развития навязываются качества робости, зависимости, стремление избегать принятия решений, отказ от ответственности за свои поступки. В результате это приводит к подавленной озлобленности, которая проявляется через болезнь. Болезни ведь тоже служат скрытым выражением сопротивления женщины. Представление о ней как о "небесном существе", лишенном таких качеств, как стремление к сопротивлению, - это один из мужских фантазмов. В действительности женщина часто весьма остро, хотя и неосознанно страдает именно от того, что не может отвечать стандарту "ангелоподобия", хотя понятно, что отвечать ему в настоящее время попросту невозможно.

Иначе говоря, в обществе, в котором идеал мужчины понимается как, прежде всего, воинственная независимость, идеал женщины начинает пониматься как беспомощность и желание опереться на его "сильное плечо", а это приводит в итоге только к тому, что способствует накоплению в душе женщины скрываемой агрессивности, которая потом проявляется неосознанно в виде забывчивости, непонимания, склонности опаздывать, беспомощности, депрессиях.

Хотя на уровне сознания женщина должна быть склонна видеть вокруг себя только "приятное" и "прекрасное", то есть видеть мир "в розовых тонах", чтобы ее отношение к миру приобрело такие с виду желательные для мужчины качества, как инфантильность и (коль скоро вокруг не все - только "приятное" или "прекрасное") отсутствие способностей к принятию оперативных решений, а значит стремление быть руководимой. Но в женщине (поскольку она в этом случае нуждается в постоянном контроле) зреет смутно осознаваемая неприязнь к мужу (как к постоянно контролирующей инстанции), которая нередко перерастает в подсознательную ненависть, а отсюда - ощущение подавленности и чувство недовольства собой. С течением же времени сильная зависимость женщины воздвигает барьер между нею и мужем, делая их отношения все более неравными и неискренними (хотя это зачастую не осознается). Следствием этого отчуждения и желанного для мужчины на первых порах увеличения разрыва между ним и женой становится совсем не ожидаемый им вначале результат: жена обесценивается, перестает в его же глазах представлять интерес для общения, и это приводит только к возрастанию взаимной изоляции между супругами.

К тому же еще совсем недавно в медицинской науке считалось, что источником эмоциональной и психической нестабильности у женщины является, конечно же, неполноценность гинекологического характера. Мужчины-психологи в 1873 г. писали о "глубинной связи, которая существует между маточной и церебральной системой". И, конечно, интерпретировали эту связь в пользу доказательства женской второсортности. Психические заболевания женщин упорно связывались (а иногда и до сих пор связываются) с болезнями половой системы. Женская психика, согласно этим воззрениям, неустойчива просто в силу половой принадлежности женщины. В этом отношении патриархатный тип культуры видел и замечал только то, что его устраивает. Прошу простить за длинную выдержку из статьи Глории Стайнем, но, как Вы сами убедитесь, она весьма выразительна.

В начале своей статьи о культурной роли особенностей женской анатомии автор показывает, что в мире, где существует микро-власть, для организации подавления подходят любые обстоятельства без исключения: "Любая примета доминирующей группы, - полагает она, - будет использована в оправдание ее превосходства, а любая примета нижестоящей группы - в оправдание ее печального положения. Так, черным мужчинам давали низкооплачиваемую работу потому, что они якобы "сильнее" белых мужчин; а всех женщин направляли на низкооплачиваемую работу потому, что они... "слабее", но притеснение не интересуется логикой", - замечает Стайнем. "Что же случилось бы, - спрашивает она далее, - если бы мужчины вдруг магически смогли менструировать, а женщины - нет? Ясно, что менструация стала бы завидным мужественным событием, заслуживающим гордости... Статистические опросы доказали бы, что во время менструации повышаются спортивные способности мужчин... Генералы, реакционные политики и религиозные фундаменталисты приводили бы менструацию в доказательство того, что только мужчины способны служить отечеству на войне ("Надо жертвовать кровью, чтобы проливать кровь"); занимать высшие государственные должности ("Разве может женщина быть строгой без месячного, регулированного Марсом, цикла?")

Однако либералы и радикальные мужчины утверждали бы, что женщины равны, хотя они и другие, и приглашали бы в свои ряды любую женщину, готовую признать первенство менструальных прав... медицинские училища ограничивали бы количество принятых женщин ("Они ведь могут упасть в обморок при виде крови"). Разумеется, интеллигенция выдвигала бы самые логичные и высоконравственные доводы. При отсутствии биологической способности измерять лунные и планетарные циклы может ли женщина достичь успехов в любой дисциплине, требующей чувства времени, расстояния, математики, или требующей способности измерять хоть что-либо? Что касается философии и религии, чем может женщина компенсировать отсутствие месячной символической смерти и воскресения? Менопаузу (климакс) почитали бы за положительное событие: символ того, что мужчина вдоволь накопил циклической мудрости. Либералы из любой отрасли старались бы быть добросердечными. Объясняли бы, что у женщин нет дара измерять жизнь - и это уже само по себе должно служить достаточным наказанием.

А как бы женщин обучали относиться к этому? Вероятно, правые женщины соглашались бы со всеми доводами, проявляя при этом верный, улыбающийся мазохизм ("Эра заставит домохозяек ежемесячно наносить себе раны!" - Филисс Шлафли). "Кровь вашего мужа свята как кровь Иисуса Христа; притом эротическая!" - Марабел Морган). Феминистки бесконечно объясняли бы, что мужчины нуждаются в освобождении от ошибочного понятия марсианской агрессивности... Социал-феминистки уверяли бы, что стоит свергнуть капитализм и империализм и женщины тоже станут менструировать. Короче говоря, мы бы обнаружили то, о чем должны были уже догадаться - если бы мужчины могли менструировать, оправдания власти продолжались бы <и через это>. Если бы мы это допустили (курсив наш. - Т.К.)".¹³⁾ Таким образом, мы видим, что предлагаемые в нашем обществе культурные и социально-психологические стратегии устроены совсем не аккуратно, тут не нужно входить в какие-либо тонкости, чтобы пытаться проникнуть в нюансы.

Эти техники работают плохо - плохо в том смысле, что от них реальной пользы нет ни одной, ни другой стороне - ни мужчинам, ни женщинам, и это довольно очевидно. Сейчас они дают очень заметные сбои, мы все фактически являем собой картину результатов этих несоответствий, мы - их живое и непосредственное выражение, и наша цель здесь - пытаться прежде всего осознать это. Конечно, понятна некоторая как бы логическая необязательность предлагаемых здесь рассуждений, однако в этой работе предпринимается попытка выразить отнюдь не связи логического порядка, а те моменты, которые в значениях были сближены на основании связей политического характера, насильственно навязанных, то есть вводимых на основании "логики насилия", поэтому такая работа достаточно ситуативна, может быть полностью понятна только современникам, она апеллирует к их интуиции и (более или менее осознанному) совместно пережитому опыту сопротивления. Исходя из него, мы и попытались дать первый абрис ситуации.

Как представляется, в нашем рассмотрении мы не можем не упомянуть еще об одной проблеме - о том, что среди средств формирования женственности особая роль отводится семье. Она выполняет функцию одного из основных культурных механизмов, поэтому об этом стоит поговорить особо. Семья - это сфера, с которой так или иначе сталкивался каждый, поэтому о современном положении дел в ней мы знаем не понаслышке. Можно без преувеличения сказать, что в настоящее время семья - это сплошная проблема, одно из наиболее ярких проявлений кризиса современного нам культурного порядка. Семья переживает сейчас отнюдь не лучшие свои дни, и это, конечно, далеко не случайно: все трудности и противоречия нашей эпохи - трудности этического, политического, юридического и т.д. характера отразились в ней как в капле воды.

Продолжая начатый нами разговор, необходимо прежде всего предупредить, что мы не претендуем здесь на исчерпывающий анализ проблем семьи. Она рассматривается нами практически только в одном аспекте - как сфера проявления связей микрополитического характера. В этом, как мы надеемся, поможет разобраться применяемый нами гендерный метод. Конечно, нам известно, что в отечественной литературе выделяются вполне определенные функции семьи: экономическая, репродуктивная, воспитательная, коммуникативная, регулятивная, рекреативная. Безусловно, все эти функции в семье присутствуют, но мы здесь хотим обратить внимание не на них, а на то, что сам этот перечень затемняет вопрос о том, что семья выполняет еще одну весьма существенную функцию - она выступает также и как место помещения власти, причем власти особого рода. Поначалу эта власть может быть и не очень заметна, но если присмотреться, то окажется, что она весьма ощутима.

Вспомним, например, времена не столь отдаленные - первые десятилетия нашего века, столь любезные сердцу некоторых наших современников. Если мы обратимся к предреволюционному российскому законодательству, то в статье 107 Гражданского Уложения царской России прочитаем: "Жена должна повиноваться мужу своему как главе семейства, пребывать к нему в любви, почтении и неограниченном послушании, оказывать ему всяческое угождение и привязанность как хозяйка дома" (Курсив наш. - Т.К.). Сказано более чем откровенно.

В силу каких же причин власть "главы семьи" остается нормой, завораживающей умы и сердца многих и по сей день, а самое главное - в чем ее особенности? Почему люди, считающие себя борцами за права человека, позволяют себе не видеть столь откровенное нарушение прав, если оно происходит в семье? Для объяснения этой ситуации предпримем для начала экскурс во времена, далеко отстоящие от наших.

Как известно, структуры патриархатного типа культуры закладывались в Древней Греции. Одним из тех, кто дал первые осмысления складывающихся в те времена семейных практик, был Аристотель. Именно на его долю выпала работа по закладке теоретических основ патриархатной трактовки внутрисемейных отношений. Он при этом исходил из того, что для общества приоритетными могут быть те отношения, которые можно осмыслить рационально, поскольку их можно, осознав, контролировать или даже конструировать, изменять. Рациональные отношения у него - это прежде всего отношения саморефлектирующие. Семья же, по его мнению, принадлежит к отношениям, которые делаются "для другого", а всякая активность, которая осуществляется "для другого", вообще не может быть рационально осмысленной.

Семья выступает у Аристотеля как одно из проявлений того, что он рассматривал как "неравная дружба". Настоящая, истинная дружба, как он полагал, возможна лишь среди равных, но семья к такого рода человеческим проявлениям не относится. Там есть сильнейший и слабейший, и слабейший должен оказывать сильнейшему персональную помощь в виде любви, в ответ на которую больший и сильнейший делится своим социальным статусом. ¹⁴⁾

Сами акты персональных услуг, по его мнению, в принципе не могут иметь никакого внутреннего значения и цели потому, что в них, как в актах любви, заведомо нельзя ожидать получить чего-либо "взамен" любви - персональные услуги тут понимаются как не имеющие основания ни в чем, кроме себя самих. Таким образом, получается, что персональные услуги с деятельностью сильнейшего партнера (как и со всякой другой деятельностью) попросту несопоставимы. А раз слабейший не вправе в ответ на любовь рассчитывать на какие-либо ответные действия со стороны сильнейшего, то отсюда выходит, что сильнейший, помогая слабейшему, совершает чистой воды благодеяние. Такое понимание позволяет Аристотелю рассматривать акты персональных услуг как встроенные в систему иерархии взаимоотношений неравных партнеров неотъемлемо и принципиально.

Это очень сильная посылка. Если продолжать логично ее придерживаться, то получится, что с точки зрения социальной социального статуса - сильнейший тут как бы творит самое бытие слабейшего. Последний оказывается его простым произведением, может существовать в общественном плане вообще только в том смысле, какой в него заложен его творцом. При таком понимании творчество, обладание и произвол в семье становятся по сути дела синонимами.

П. Манн в своей книге "Микрополитика" показала, что отношение к женщине в Древней Греции имеет много общего с отношением к рабу, хотя они и не тождественны. Она пишет о том, что у женщины, как и у раба, не было ни своего пространства в мужском доме, ни своего времени, ее услуги, конечно, никогда не оплачивались, у нее не было никакого собственного публичного существования, отличного от существования ее мужа. Различия в положении женщины и раба в то время были связаны с характером оказываемых ими услуг: так, если раб выступал как "простой инструмент действия", совсем не имеющий свободных возможностей (трактовка того же Аристотеля), то женщина - как "постоянно неравный субъект", имеющий определенные возможности "без автономии". При этом интересно, что Аристотель рассматривал процесс закабаления раба как социальный процесс. Он считал, что рабство - это "социальная смерть" для мужчины, но в отношении женщины ему даже такая характеристика не пришла в голову, потому что женщину он понимал как существо дефектное просто в естественном смысле. Он полагал, что быть обладаемой мужем - это ее природная роль, и все. Ее подчинение не было социальной смертью именно из-за того, что вообще, строго говоря, "социально" и не было того, кого убивали, то есть не было понятия о каких бы то ни было целях женской персоны. Напомним, что эта вопиюще антигуманная позиция рассматривалась на протяжении всей "истории человечества" как точка зрения греческой демократии.

Таким образом, женщина здесь предстала как единственный носитель всех семейных нужд, за которыми никакого социального значения не видели. По этой же логике социально обесценивались и личностные проявления женщины. Единственной целью ее существования объявлялся брак и рождение детей. Однако очень важно помнить, что даже и это признавалось за ней в качестве особой цели - "природной", "естественной", а не рациональной. Мужчина же получал права на "законную автономию" от семейных дел вместе с "законным правом" ничем не прикрытой власти над женщиной.

Удивительно, что, увлеченный выявлением логики патриархатного порядка, Аристотель не заметил, что опосредованно, через мужчину и детей, женщина все же как-то принимала участие в жизни общества. Ограничивая понимание женской судьбы только персональными услугами мужу, детям, другим родственникам, Аристотель попадал в трудную в теоретическом плане коллизию. При такой жесткой постановке проблемы оказывалось непонятным, откуда вообще могли возникнуть какие-то личностные проявления со стороны женщины. Был, так сказать, оформлен заказ на эти проявления (поскольку без них были бы невозможны сами персональные услуги), но не было предусмотрено того "места", на котором этот заказ мог бы развертываться. Этому воззрению соответствовали и биологические представления Аристотеля. Он, как широко известно, полагал, что функция женщины в рождении ребенка заключается только в вынашивании того, что дано в мужском семени. (Понятно, что этот маскулинистский экстремизм вступает в противоречие не только с данными науки, но и с представлениями здравого смысла). Видимо, общество того времени жило в странной ситуации непризнания за женщиной личной активности, хотя эта активность явно имела место в реальности.

Что позволяло не замечать женской личностной активности? Отметим, что во все времена культурному оперированию подлежало только то, для чего были найдены способы фиксации. В культуре патриархатного типа могло быть зафиксировано только то, что было повторено через рефлективную процедуру, воспроизведено в ней (этот важнейший факт был осознан и выражен в философской методологии). Отношения личностной активности были культурно зафиксированы только в форме, которая отражала их воспроизводство в виде воспризнания. Таким образом, запечатлевалось только отношение личностного усиления, а оно было организовано как отношение именно социального признания, то есть "место" личностного усиления было построено так, что оно располагалось только в русле публичной сферы, а сфера семейная, оставаясь приватной, оказалась нежелательной. (Это во многом имеет место и по сей день, именно в этом смысле одна из феминисток сказала: институт семьи устроен с той целью, чтобы мужчина чувствовал себя в два раза сильнее, а женщина в два раза слабее.) Семейная сфера как таковая энергетически явно невыгодна. Люди, проводящие свои жизни в рамках семьи, и сейчас не имеют доступа к трудно выразимому, но очень важному источнику - источнику энергетического усиления, связываемому только с условиями социального признания, то есть домашний долг определяется так, что он не обеспечивается соответствующим социальным вознаграждением. Лишенный общественного воздаяния, он оказывается непривлекательным, энергетически нежеланным. Поэтому ясно, что его рационально не выберет мужчина, а для женщин он объявляется как бы "природным", оправданным их "естественной" идентичностью. Таким образом, символ социально признанного патриарха, "благодетельствующего" свою семью извне, оказался тут выражением самой мужской родовой идентичности. Нужно заметить, что такое понимание мужской роли в семье сохранилось надолго. Даже более, чем через полтора тысячелетия, эта посылка практически остается еще сильной. Если мы обратимся к таким теоретикам семьи, как Гоббс и Локк, то увидим, что и у них мужчина все еще должен видеть семью как продолжение себя самого. Хотя Локк уже пытался ограничить власть отца в семье. Он выступил с резкой критикой представлений, согласно которым власть отца в семье незыблема. С его точки зрения, неверно уподоблять место отца в семье положению короля в государстве (как это неоднократно делалось предшествующими ему теоретиками). Отец не король семьи, правящий именем своей воли. Семейная иерархия существует, считает Локк, но работает не так, как работает власть короля, базирующаяся на его политическом авторитете, и, стало быть, семья и политика понимаются им как две разные формы связи. Авторитет семейный, по Локку, базируется скорее не на воле, а на конвенциональном согласии членов семейной группы признавать его.

Таким образом, Локк вводил в сферу семьи весьма интересный принцип - договорной. Как известно, либеральная теория социального договора (как механизма, который регулирует социальный порядок) была краеугольным камнем, на котором основывалось западное миропонимание, и весьма показательным был тот факт, что Локк сделал одну из первых попыток ввести это понимание в сферу семьи. Дело в том, что выполнение этого договора предполагало превращение человеческого существа в "индивида", то есть в субъект, живущий в соответствии со специфическим законом гражданской жизни.

Согласно с либеральными установками, только полагая себя индивидом, можно было рассматривать себя как носителя прав (свобод) и как гражданина, поскольку только в гражданской ассоциации индивиды понимались как связанные воедино, только так их действия могли регулироваться общими и универсальными правилами и законами, которые считались применимыми к ним ко всем. Именно в силу этого предполагалось, что законы, защищая права и собственность индивидов, должны требовать, чтобы последние принимали участие в их поддержке все как один (что, в свою очередь, и должно быть утверждением справедливости).

Как показали феминистские авторы (прежде всего К. Пейтман), патриархатный культурный порядок предполагает, что мужчины и женщины подключаются к этому контракту различными способами. Действительно, под именем индивидов, заключающих этот контракт, конечно, имелись в виду не абстрактные личности в универсальном смысле этого слова, а конкретные люди, а они были распределены традиционным патриархатным порядком на категории, связанные с их включением в публичную или семейную иерархии. Если же рассмотреть вопрос о том, что представляют собой непосредственные субъекты контракта с гендерных позиций, то станет понятно, что здесь имелись в виду уже не только одни отцы семейств (как это было перед возникновением либеральных концепций семьи), но и не любые человеческие существа, а скорее всего "братья". Считалось, что такой социальный контракт заключается скорее всего как братство и понимается как выражение коммунальности, как определенный вид заботы о социальной кооперации, как отношение группы равных между собой лиц. Тут важен прежде всего этос социальной практики, воли к совместной работе для решения важных для всех задач. Понятно, что роль такого типа договора было трудно переоценить, ведь под именем "братства" здесь имелся в виду особый путь "говорения" о самих границах, отделяющих одно сообщество от другого. Кроме того, при таком понимании по границе "братства" незаметно пролегает и межа, отделяющая общественный, публичный, цивилизованный мир от частной, приватной, семейной сферы, где семью оказывается возможным вновь вписать в "естественный" порядок, противополагая ее "естественный договор" конвенциональным связям социальной жизни. Так появилась возможность переформулировать патриархатные представления для жизни в новых условиях.