Бизнес и собственность с женской точки зрения. Репродукция как политика 7 глава

Если мы действительно хотим бороться с абортом, то мы обязаны учитывать весьма специфический характер этой проблемы - учитывать, что аборт - это травма, которая социально провоцируется. А ничего не меняя в жизни социума, сводить дело только к обличению безнравственности женщин, на наш взгляд, бесперспективно, потому что пока именно полнейшая неуверенность в завтрашнем дне заставляет людей вести не тот образ жизни, который они предпочитают, а тот, к которому их принуждают обстоятельства. Мы дожили до такой ситуации, при которой бездетность иногда является вообще условием сохранения семьи как семьи. Неужели не понятно, что женщина предотвращает каждые двое из трех возможных родов совсем не потому, что она всегда такая плохая и безнравственная (тогда бы нравственные обличения действительно могли быть к месту), но ведь это происходит зачастую против желания самой женщины, в силу ее полнейшей невозможности обеспечить хотя бы более или менее достойное будущее для своего ребенка.

Может быть, одним из наиболее существенных моментов, приведших нас к существующему положению дел, в частности, и к падению рождаемости, является навязчиво повторяющаяся порнографизация половой жизни. Она, с одной стороны, безусловно является одной из важнейших карт в современной политической игре, на которую сегодняшним политикам приходится совершенно неминуемо ставить, с другой же стороны, она никак не совместима с национальным русским укладом. Сейчас порнография - это блюдо, которое предлагается постоянно еще и еще раз, но проглотить его пока что как-то не удается. Да и русская художественная культура и русская литература, в частности, много раз показывали, что грязный секс - это всегда в конечном счете - распад личности. Навязываемая эротомания, молодежный алкоголизм, наркомания и проституция расположены друг к другу ближе, чем это принято думать.

Постоянное, довольно насильственное превращение половой жизни в лютую забаву криминализированного свойства как-то очень слабо сочетается с благостными разговорами "про-лайф" и обличениями против аборта, которые доносятся из того же самого места. Хотя, понятно, очень хочется, чтобы оно как-нибудь, каким-нибудь чудом было бы и так, и так, причем одновременно. Как сказал один юморист, мужчине хочется, чтобы женщина в половом общении с ним каждый раз заново являлась бы развратной девственницей.

Криминализация секса является одним из наиболее существенных факторов нашей современной политической жизни, именно она во многом ответственна за существующую в стране "абортную культуру", которая является ее оборотной стороной. Идет фактический идеологический запрет на понимание половой жизни как любви (о чем сейчас и говорить как-то неудобно, считается, что это неумно, а умно лишь то, что "с душком"), половая жизнь нынче понимается только как секс, а секс практически только как возможность для "мужика" "оттянуться". При этом честно и открыто объявляется, что ему нужна, упаси Боже, не утонченная интеллектуалка - воплощение высокой красоты, а то, что Фрейд называл "низкий объект" - "баба", которая должна его обслужить. И если, как поучала газета "Московский Комсомолец", ЭТО нужно делать не менее 300 раз в год, то куда при такой нелепой и смехотворной принудительной (причем от имени сексуальной "свободы") интенсивности деться без абортов? То есть женщину, с одной стороны, принуждают представлять собой забаву для канализации самых что ни на есть неприглядных проявлений мужского невроза, а с другой - обвиняют в том, что она относится к своему телу как, извините, к куску мяса. А как же ей еще после всего ЭТОГО к себе относиться?

Нечего удивляться, что при таком архи-искусственном и античеловечном формировании основных структур культуры демографическая ситуация постоянно ухудшается. Это все - следствия тяжелейшей, если не роковой, болезни нашего теперешнего общества. До тех пор, пока эти и многие другие проблемы не будут решены, репродуктивное поведение населения будет оставаться прежним, нравится это кому-то или не нравится, и аборт по-прежнему будет оставаться основным варварским и кровавым типом взаимоотношения между женщиной и нашими "демократическими" социальными институтами на уровне формирования женского тела как культурного тела.

 

ЖУРНАЛИЗМ - "ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ"?

В настоящее время средства массовой информации расположены на переднем крае того кризиса, который охватил наше современное общество, хотя это и не очевидно. На первый взгляд, кажется, что наши средства массовой информации (далее СМИ или масс-медиа) внесли свою очень существенную лепту в процесс демократизации нашей жизни и создания рыночных отношений. Но на деле все гораздо сложнее прежде всего потому, что современная российская ситуация рынка - ситуация весьма своеобразная. Мы все чувствуем наличие какого-то тонкого момента, настолько тонкого, что здесь как раз (по известной пословице) и рвется. Чересчур уж своеобразен наш рынок... А все дело в том, что наша рыночная ситуация сейчас скорее не реальная, а символическая по преимуществу и такое положение имеет отношение именно к данному предмету обсуждения, а не только к экономическим обстоятельствам, поскольку оно позволяет СМИ включаться в ситуацию очень любопытным образом. Рассмотрим более подробно, в чем заключается этот "тонкий момент".

Действительно, когда мы говорим о рынке, то почему-то позволяем себе произносить весьма странные фразы типа: "У нас рынка не было", - хотя мы все прекрасно знаем, что был. Более того, десять лет назад можно было, как в условиях любой экономики рыночного типа, четко сказать, из чего складывается цена того или иного товара, сколько процентов от цены, например ткани, пошло на ее крашение, сколько - на материал, сколько на перевозку и т.д. Все это было обязательно написано на ценнике любого большого рулона ткани. Понятно, что когда мы говорим "у нас не было рынка", мы имеем в виду нечто другое, а именно скорее всего то, что у нас не было специализированной идеологии, которая могла бы обслуживать общество, ориентированное на рыночные ценности. Теперь мы действительно пытаемся выстроить такую идеологию, но выстраиваем ее не как обычную идеологию, а как некое подобие веры полурелигиозного свойства.

Если посмотреть честно, то придется признать, что рынок для нас сейчас - это не столько реальное занятие бизнесом (где все партнеры должны были бы принимать правила коммерческой игры), сколько, прежде всего - символ преуспеяния. То, что мы называем рынком на сегодняшний день, - это пока только особый тип говорения о вещах, так сказать, "рынкообразно". В этих условиях символического понимания рынка средства массовой информации оказались в очень своеобразной роли всеобщего посредника. Поясним, что имеется в виду. Для этого зададимся вопросом: "В чем состоит работа журналиста?" Ответ будет - "В трансляции (через вещание или письменно) некоторого содержания, чаще всего содержания "последних новостей". Конечно, виды журналистской работы могут быть разными - интервью, отчеты, репортажи и т.д., но есть в них во всех одна неизменная черта: во всех случаях СМИ призваны осуществлять перенос и распространение информации, и делают они это в условиях, когда само пространство нашей культуры насквозь символизировано. В этом смысле их роль можно уподобить посреднической роли денег как эквивалента обмена в производстве товаров. Они являются эквивалентом знакового обмена, практически основной символической посреднической инстанцией в производстве знаков и поэтому мощным фактором знакового обмена.

Здесь важно еще и то, что они являются посредником как бы второго порядка. Как мы уже сказали, символическое опосредование говорения о рынке почти приравнено к денежной функции в реальной товарной ситуации, но здесь эта ситуация к тому же еще и называется самим этим говорением, поскольку то, что обменивается - это информация, но она сама-то как раз по содержанию и есть обмен. (Ведь что есть информация в конечном счете? Это сообщение, посылаемое кому-то, то есть обмен, так как называются-то тоже символы.)

Получилось, что этот феномен замкнулся сам на себя. Возникла странная ситуация, когда одновременно строится не только говорение, то есть знаковый процесс переноса символов, но и его референт - тот предмет, который этим говорением обозначается. Обмен знаками - информация - продляется тут, так сказать, сам из себя. В этом смысле СМИ сейчас выступают как посредники второго порядка. "Реальность", к которой они относят, сама знаковая, но до некоторой степени она претендует на то, чтобы ее рассматривали как действительную реальность, поскольку она выступает и в роли референта. Знаки сами себя воспроизводят через обмен, так как их суть - это отсылка к чему-то. Поэтому посредническая деятельность журналиста сейчас не только аналогична той функции, которую выполняют деньги в условиях товарного производства, но это и вполне реальный аналог роли денег, потому что то, чем обмениваются в России в настоящее время - это знаки, символы, замещающие собой рынок; они выступают вместо него, но одновременно и его обозначают.

В итоге получается, что мы действительно ориентированы на рыночные механизмы, но ориентированы очень своеобразным знаково-символическим (то есть весьма удивительным) способом, поскольку для России зачастую оказывается, что символ - это нечто самое серьезное. Но когда символом становится рынок, то складывается просто страшная ситуация, поскольку рынок очень своеобразен - он по самой своей сути символом в принципе быть не может: он предназначен совершенно для другого, и применять его впрямую, непосредственно в символических целях абсолютно недопустимо. В России же предпринимается странная попытка использования рыночной конкуренции в символических целях. Конкуренция, вполне уместная в экономических соображениях, здесь становится способом выживания в символическом пространстве, то есть мы являемся свидетелями процесса смертельной борьбы смыслов, которая только паразитирует на рыночных механизмах.

Нужно заметить также, что СМИ в России сейчас, являясь посредником второго порядка, представляют собой систему чрезвычайно сложную и мощную, поэтому нет ничего удивительного в том, что на СМИ распространяются законы жизни сложных систем. В частности, им угрожает (как и любой сложной системе в наше время) опасность работать не на ту инстанцию, которая их породила, - не на внешний мир, а замыкаться на себя и ограничиваться обслуживанием самих себя. Если присмотреться внимательно, то станет заметно, что вещание часто строится не по логике снабжения населения информацией, (это было бы естественно), а по логике укрепления самих же СМИ как конкретного социального института, а это далеко не одно и то же. На этом пути СМИ оказались вовлеченными в борьбу за власть. Там, где это происходит, вещание и работа в газете или журнале перестают быть средством распространения информации - ее заменяет интерпретация - в этот момент собственно и начинается псевдорыночная игра), потому что место простого посредника занимает на самом деле заинтересованная сторона.

Конечно, для современного слушателя, зрителя и читателя все это - истина, которая не нуждается в доказательстве: что положение дел именно таково - это признают все, просто одним этот тип политики как раз и нравится, а других он не устраивает, но сама по себе политическая ангажированность СМИ сейчас ни у кого не вызывает сомнений. Но при этом по какой-то странной логике все продолжают делать вид, что верят, будто СМИ дают именно информацию, продолжают относиться к продуктам их деятельности как к чему-то отражающему объективное положение дел. Почему это происходит? Потому, что люди не могут представить себе, что политика - это не обязательно прямой призыв голосовать за власть имущих, что СМИ сейчас имеют вполне определенные собственные политические интересы, и это можно показать.

Действительно, если присмотреться к тому, как построен в наше время способ вещания или письма, то станет заметно, что дело не столько в том, чтобы послать вовне какую-то информацию, сколько в том, чтобы организовать для самих СМИ энергетическую подпитку со стороны слушателей и зрителей через специально организованное пространство интерпретации этой информации. Произошла аберрация, получилось, что задача - не столько отдать адресату, сколько взять у него для непосредственного сохранения социальной индустрии этого типа, а для этого нужно прежде всего заставить потребителя символической продукции обратить внимание на репортаж, постоянно включать радио, TV или читать газету.

Это стремление получать непосредственную зрительскую и слушательскую "подпитку" реализуется различными путями. Прежде всего обратим внимание на то, что такая ситуация перевертывает положение дел с ног на голову: все происходящие в реальности события превращаются для журналиста в материал для его как можно более эффектного репортажа. Эффектность, шоковый характер передачи становятся качеством номер один. Иначе и быть не может: раз реальная цель состоит в удержании внимания аудитории - ничего другого предложить и не удастся. Этим объясняются появившиеся в последнее время многочисленные сюжеты-"страшники", и при этом никого не волнует, что доля социальной ответственности за последствия публикации материала практически сведена к нулю. А ведь речь идет зачастую об очень серьезных вещах, нередко и о жизни людей, которых ничего не стоит и "выдать с головой" мафии, упомянув, например, сумму их дохода и напечатав при этом адрес проживания. И считается вполне допустимым, что журналист как бы не догадывается о том, что делает, и все это преподносится, как правило, в бравурном темпе скетча, где нередко залихватский стиль повествования свидетельствует о реальном безразличии журналиста к событиям действительной жизни, об озабоченности только проблемой подать и продать сюжет как можно выгоднее.

К другим способам получения зрительской, слушательской и читательской "подпитки" можно отнести формирование массовой "установки" с помощью разнообразных средств: тон вещания, подбор материала, педалирование одних обстоятельств и умалчивание о других, подтасовки, планомерное создание любой ценой позитивного "имиджа" определенным людям и событиям и отрицательного - другим. Это все весьма обычные вещи, которые никого не удивляют, но, тем не менее, мы все же продолжаем говорить: "средства массовой информации", а не "средства массовой интерпретации". В лице СМИ мы имеем не только политизированного посредника, но посредника крайне грубо и искусственно политизированного.

Однако постоянно эксплуатировать массовые страсти нельзя, снимать в свою пользу непосредственную энергию массового шока хотя и сладко, но это работа временная, постоянно этим заниматься в принципе невозможно. Зритель, слушатель, читатель уже привык к тому, что раньше шокировало, вот и приходится придумывать все более шокирующие события, возникает гонка за ужасами, стремление показывать реальные убийства на войне или ограбления в мирное время.

Люди устали от "страшников", они постепенно прозревают и начинают смутно догадываться, что с ними ведется нечестная игра, возникает недоверие к этой штампованной продукции. В таких условиях СМИ вынуждены рассчитывать только на глупцов. При осуществлении этой политики все остальные - те, кто уже созрел для вынесения самостоятельных суждений, - объявляются нежелательными, что и оформляется на поверхности в видимость "популистских чаяний" СМИ. На самом деле никакой особой "любовью к народу" СМИ не отличаются. Просто они резко нуждаются в управляемых, внушаемых, нерассуждающих - их, практически, нередко и имеют в виду под "народом". И так будет всегда до тех пор, пока СМИ будут приспособлены к концепции "формования" массового зрителя, слушателя, читателя.

Как мы уже говорили, в настоящее время аудитория, привыкая к этим социальным техникам, начинает разбираться в них и "расколдовывать" их механизмы, но все дело в том, что СМИ ничего нового предложить не могут, ведь они рассчитаны, повторяем, только на программу внушения людям готовых выводов. Поэтому СМИ как социальный институт стоят на пороге того, что самим процессом дальнейшего функционирования они, не признаваясь в этом открыто, будут все более не только калечить предлагаемый ими материал, но и искоренять самих себя как социальный институт.

Что лежит в основе такой ситуации и как она связана с гендерными проблемами? Как мы уже говорили, патриархатная культура имеет в своем распоряжении всегда только абстрактные социальные технологии, которые грубы, действуют через страдание, опираются не на норму (как это полагается считать), а как раз наоборот - на отклонения и на отклоняющихся. В этих условиях работа производится исключительно и только на массовом уровне, а массовой может быть только грубая дрессура населения. И сколь бы сильно на словах ни ненавидели массовость представители современного демократического лагеря, они все равно ничего с ней поделать не смогут (а практически не очень-то и хотят) до тех пор, пока процветают патриархатные (патриархатные в данном контексте означает абстрактные и массовидные) способы коммуникации, пока культура поддерживается нынешним порядком, который предполагает возможность для некоторых лиц открыто и на законном основании пользоваться властью над другими лицами. А в нашей стране власть все еще понимается именно так и будет пониматься так и далее, пока сильны патриархатно-консервативные настроения, искоренять которые демократы совсем не спешат, напротив, как все знают, их сетования об утраченной традиционной идиллии свидетельствуют, что они реально заинтересованы в сохранении таких настроений.

Теперь мы сможем понять, почему это происходит: ведь если согласиться изменить положение, то тогда придется признать незаконными некоторые из тех благ, которые сейчас как бы вполне основательно причитаются некоторым в виде энергетических "законных" властных привилегий, а от этих привилегий многие, даже весьма известные представители "нового мышления" отказаться не смогут. Как кажется, большинству из них некоторые барьеры не преодолеть никогда, поскольку это требует энергетических затрат, а невротизация велика, и живут они на деле за счет возможности осуществлять властные функции над себе подобными, то есть не действовать во имя какого-то общественного интереса, а существовать за счет поддержания реальной личной власти над людьми. Сейчас именно так и происходит, причем отнюдь не только в коридорах высшей власти. И это совсем не простая вещь, это одна из существеннейших основ патриархатной культуры - возможность осуществлять личную власть. Дело в том, что патриархатные тела построены так, что личная власть нужна им как способ поддержания психического благополучия. Проблема в том, что маскулинизированное тело с самого начала предполагалось как несамодостаточное, оно должно испытывать постоянную нехватку, существовать только за чужой счет. "Патриархатно построенный" традиционно социализованный индивид смутно догадывается об этом и испытывает поэтому особую ненависть к тем, за счет кого он существует в первую очередь, поскольку они для него являются как бы живыми свидетельствами его недостаточности. В этом пункте становится четко видно, что демократическая фразеология вступает в конфликт с реальностью. Хочется говорить прекрасные слова, но отказаться от реальных властных отношений совсем не хочется, вот и приходится "делать вид", пока никто об этом не догадался.

Мы говорили о том, что работа в условиях патриархатной культуры производится на массовом уровне. Здесь это чрезвычайно важный момент. Дело в том, что "массовость" - вообще довольно загадочное явление. Если мы присмотримся повнимательнее, то увидим, что по cути дела сейчас массовое - это как раз и есть то, что формируемо. Но теперь, через введение в игру дополнительного посредника - категории "популизма", оно приобрело некоторый новый "довесок": оно стало называться "демократическим". Мы и не заметили, как в процессе нашей истории "омассовленное" понимание народа постепенно убило идею коллективизма.

Человека "выстраивают", апеллируя в нем к той стороне, которая имеет отношение к массово сформированному. Этот способ общения примечателен в том отношении, что человеческое тело обладает в экстремальных условиях, в условиях страдания, как бы некоторой незащищенностью по отношению к вторжениям подобного рода. Эта психолого-физиологическая незащищенность и эксплуатируется нещадно традиционным культурным порядком. Идет грубое вменение типов общения, типов коммуникации, которое возобновляется в каждом конкретном индивидуальном случае заново и весьма болезненно. Далее важно, что эта работа происходит не на том, что объявлено нормой и считается допустимым, а на отклонениях.

Всеми этими обстоятельствами наши средства массовой информации пользуются сполна. Они постоянно занимаются массовым формированием своих слушателей, зрителей и читателей в угодном им духе (то есть именно как отклоняющихся субъектов). После всего сказанного, наверно, уже не столь удивительными покажутся их популистские настроения и их консервативная ориентация, ведь именно этот тип функционирования помогает им способствовать сохранению властных функций. И в этом отношении масс-медиа тоже выступают как посредник: являясь, с одной стороны, социальным институтом, они, тем не менее, с другой стороны, представляют собой в высшей степени специфическую организацию, цель которой в удержании через консервативные установки возможности осуществления традиционных личных властных функций. Разумеется, этот тип властных функций широко используется и в самих СМИ. Именно журналист теперь - тот человек, который получает двойное удовольствие от власти: и как представитель социального института, и как властвующий индивид.

При этом средства массовой информации работают сейчас более технично, чем многие другие социальные институты, в том смысле, что работают с опережением. Мы уже говорили, что они предлагают под видом информации о событиях вполне определенную их интерпретацию. С помощью каких же средств удается выдавать интерпретацию за информацию? Основным средством здесь, как представляется, является то, что СМИ получили доступ к формированию подсознания людей через конструирование соответствующих мотиваций, решений, оценок и склонностей людей. А эти мотивации, склонности и т.д. в свою очередь формируют наши представления не о мнениях или суждениях, а уже о самой реальности, об объективности.

Применяемые СМИ техники сейчас превышают скорость понимания среднего обывателя. Людям очень незаметно навязывают систему предпочтений. В результате они оказываются убежденными еще до того, как успевают осознать сам предмет убеждения, то есть ту проблему, которая обсуждается. Им создают фон отношения к предмету еще до того, как начинается разговор о самом предмете, и они оказываются убежденными еще до того, как понимают, в чем, собственно, они должны быть убеждены. Все это совсем не так невинно, как кажется на первый взгляд, поскольку практически осуществляется попытка конструирования самой реальности, то есть это вопрос отнюдь не только обычных разговоров об объективных событиях, а попытка вторжения с помощью знаков в сферу самого бытия. В результате этой деятельности уже неоднократно получалось, что события имели место не по мере своего протекания, а так, как они были показаны по телевидению.

Это весьма серьезная проблема, ведь в результате мы сейчас живем в условиях, когда происходит нечто вроде агрессии символов и знаков. Зритель, слушатель, читатель оказывается сформированным через знаки в том смысле, что у него оказываются сформированными предпочтения и способы опознавания тех или иных объектов, но сами знаки-то зачастую политизированы и искажают действительность в чьих-либо особых интересах. Таким образом, используя особенности знакового воздействия, людей практически побуждают принимать чужие интересы за их собственные.

Еще раз повторим, что патриархатные технологии массового, абстрактного воздействия работают в этом случае весьма активно, и без их эксплуатации СМИ, конечно же, не смогли бы добиться столь разительных результатов в своих взаимоотношениях со зрителями, слушателями и читателями. Отсюда понятно, насколько существенно и здесь гендерно ориентированное понимание проблем, насколько важно для них и здесь поддерживать гендерный перекос - основу патриархатного порядка. И это совсем не просто одна из тем, а фундаментальная норма, на которую должно опираться все здание, именно поэтому эта норма так тщательно и замалчивается, именно поэтому перекос объявляется самой что ни на есть естественной ситуацией. Вместо обсуждения проблемы асимметрии во взаимоотношениях между полами ведется обсуждение другой проблемы - природной "мужественности" и "женственности".

Теперь обратимся к тому, как исторически у нас происходило это сужение одной проблемы до уровня другой, рассмотрим только последние несколько лет работы наших СМИ. Здесь мы легко обнаружим, что они реконструируют традиционное понимание пола. Теперь, как представляется, нам стало понятнее, что СМИ заинтересованы (независимо от того, сознают они это сами, или нет) в поддержании именно патриархатного культурного порядка. Если говорить о недавнем прошлом, то можно вполне четко указать, когда началась пропаганда этой традиционной идеологии. Это была открытая и явная политическая кампания, и начал ее не кто иной, как сам М.С. Горбачев, который написал в своей книге "Перестройка и новое политическое мышление", что пришла пора поднять "вопрос о том, как в полной мере вернуть женщине ее истинно женское предназначение"¹⁶⁾. В ответ на эту "смену вех" немедленно было организовано множество передач прежде всего для молодежи... Вспоминается одна из (упомянутых уже нами) передач сериала "Двенадцатый этаж" под руководством Э. Сагалаева, где решали вопрос о том, какие качества должны быть присущи мужчине. В результате пришли к выводу, что это - благородство, конечно, мужество, способность принимать решения, политическая активность. Всем было понятно, что по ходу развития передачи, по ее стилю и характеру, дело было представлено так, что, приписывая эти качества мужчине, их как бы изымали у женщины. Все это, однако, нужно было устроителям (как в конце обнаружилось), чтобы сформулировать заключительный тезис о том, что именно мужчина должен отвечать за перестройку. Более того, все крупные московские газеты того времени задавали один и тот же риторический вопрос: "Кто спасет эту страну?" Ответ был всегда один и тот же: "Мы, мужики".

Газета "Правда" в бытность свою правительственной и "прогрессивной" 22 февраля 1989 г. поместила статью Карема Раша "Всех царств дороже", в которой он писал: "Семья держится на двоих, но больше - на отце. И если семья разваливается, то потому лишь, что мужчина в ней не выполняет основного своего назначения главы семьи, не лидирует нравственно", сейчас "дети попали под жернова самой страшной болезни - женского тщеславия", которое проявляется в том, что женщины "бегут на работу" "потому, что там легче, чем дома. Только бумаги разложишь, а уже кофе, чай". Нужно заметить, что, делая подобные заявления, автор, вероятно, не заглядывал в статистические сборники, иначе он бы узнал, что больше половины промышленной продукции в этой стране сделано руками женщин (факт легко проверяемый). Если бы был сплошной "чай", они просто не успевали бы ее делать.

Следующий тезис К. Раша: "От женщин на производстве страдают и производство, и семья. Дополню, чем сложнее производство, тем больше вреда". "Женщина на работе - это распад семьи" (просто сразу распад и все тут), "ее зарплату пусть получит муж". Далее он пишет: "большинство американок непоколебимо верны семейному укладу, но горсточка крикливых, напористых и грубых феминисток забивают своими проповедями эфир и газеты" (если бы К. Раш узнал кое-что о феминизме прежде, чем писать о нем, то ему сказали бы, что эта "горсточка" по временам составляла большинство женщин, проживающих в США, то есть более четверти всего населения страны). Так вот, они, по его мнению, "забивают своими проповедями эфир и газеты, требуя, чтобы их допустили в те же ночные смены, а также в армию, потому как там больше платят. Феминистки добиваются денег, карьер, признания на публичном поприще, в политике, забывая о своем главном - женском, материнском начале". По его мнению, дети стали для этих "перерожденных существ" обузой. Еще раз скажу, что были периоды, когда более половины американок оценивали себя как феминисток, при этом они, разумеется, имели детей. Если бы четверть населения в Америке отказалась иметь детей или однозначно оценивала их как обузу, не занимаясь их соответствующим воспитанием, это была бы национальная катастрофа. Разумеется, ничего подобного не случилось. Просто автор процитированных строк пишет это потому, что ему так хочется, не утруждая себя хотя бы какой-нибудь проверкой.

По ходу дела, однако, выясняются и другие интересные вещи. Оказывается, что послевоенное поколение почему-то "с молоком матери всосало спасительную идею, что нет у разных поколений проблемы отцов и детей, а есть только проблема отцов, что нет в семье проблемы мужей и жен, а есть прежде всего проблема мужчины. Все стягивается к главному звену, а именно - к отцу, к мужчине". Это, разумеется, тоже дается без доказательства, да и откуда его взять? Впрочем, вывод автора еще более знаменателен: "Армия, куда собираются самые здоровые силы нации, должна быть школой нации...", "главное бремя воспитания должны взять на себя офицеры... дети одухотворят и возвысят любую военную академию и укрепят связь армии с обществом... Без уважения к отцу не будет послушания перед командиром, почтения перед начальником и уважения к главе государства". Как тут не вспомнить слова Гитлера о том, что фашизм - это мужская доктрина.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: