 |
В пространстве и во времени
|
|
|
|
Лев Успенский
СЛОВО О СЛОВАХ
ОЧЕРКИ О ЯЗЫКЕ
ЛЕВ УСПЕНСКИЙ И ЕГО КНИГИ
Если бы попросили людей, хорошо знающих Льва Васильевича Успенского, коротко охарактеризовать личность писателя, они бы ответили, что прежде всего поражают его огромные разносторонние знания, его поразительная память, редкое трудолюбие и работоспособность, его жизнерадостность и сильно развитое чувство юмора.
Многие из них дали бы совсем короткую характеристику: "Он все знает".
В наше время - время грандиозных открытий, бурного развития науки и техники, в век космонавтики и электроники - невозможно "все знать". Но Лев Васильевич "дает повод" так о нем говорить. Он является исключительно образованным человеком: он ученый-лингвист, знаток археологии, истории в широком смысле этого слова, в частности истории Петербурга, географ, землемер, ботаник, фотограф, знаток античности, писатель, поэт, переводчик.
Лев Васильевич пишет филологические книга, книги об археологии, географии, книги на мифологические темы, книги из истории нашего города, военные рассказы, повести и романы. Все, о чем он пишет, он хорошо знает и рассказывает читателям со знанием дела.
Этому помогает превосходная память писателя.
В редакциях газет и издательств частенько можно слышать: "Это знает Лев Васильевич, это нужно поручить Льву Васильевичу, нужно спросить у Льва Васильевича".
Такое отношение к писателю хорошо, емко выразил в дружеской эпиграмме ленинградский поэт Михаил Александрович Дудин:
Знает все: от звезд в ночи,
Скрывшихся в тумане,
До отлова чавычи
В Тихом океане.
Л. В. Успенский проявляет самый живой интерес ко всему, чем живет наша страна, чем живет весь большой мир - наша планета Земля.
|
|
|
Писатель-гражданин быстро и живо откликается на все события, происходящие как в нашей стране, так и за рубежом. Отсюда - частые выступления Льва Васильевича в газетах и по радио. Он прекрасный оратор, его речь жива и образна, он говорит языком, доступным всем, приводит интересные примеры, пословицы и поговорки; его речь то полна острыми, гневными словами, когда он говорит о поджигателях войны, то полна восхищения и лиризма, когда он говорит о делах и жизни советских людей, о славной советской молодежи.
В 1960 году писательская общественность Ленинграда, работники издательств, редакций газет, журналов и радио, юные и взрослые читатели торжественно отметили шестидесятилетие Льва Васильевича Успенского и тридцатилетке его творческой деятельности.
Было сказано много слов благодарности писателю за его большой, вдохновенный труд; ему желали долгих лет жизни и выражали уверенность в том, что писатель порадует многими и многими книгами своих требовательных, но всегда чутких и благодарных читателей.
В адрес юбиляра поступило много телеграмм от разных учреждений и читателей, было много преподнесено писателю адресов и цветов.
Виновник торжества, добродушный великан, с гривой седых волос и доброй, с лукавинкой улыбкой, был смущен, взволнован и растроган; он, по-видимому, не ожидал такого праздника, устроенного в его честь.
Книги Льва Васильевича читают и взрослые и школьники с одинаковым интересом, а это самая высокая оценка книг и труда писателя.
Издательство "Детская литература" по-издательски отметило юбилей писателя, выпустив его книгу "Повести и рассказы" (о которой еще будет речь впереди).
В 1960 году в издательстве "Детская литература" вышла также языковедческая книга "Ты и твое имя" (Лен. отдел.).
Прошло десять лет. В эти годы Лев Васильевич продолжал много и плодотворно работать.
|
|
|
В это время писатель работал еще над двумя филологическими книгами: "Имя дома твоего" и над этимологическим словариком школьника "Почему не иначе?". Обе книги вышли в 1967 году в издательстве "Детская литература".
Прошло десять лет - очень малый срок для истории и большой срок в человеческой жизни, - но Лев Васильевич Успенский по-прежнему бодр, работоспособен, по-прежнему оптимистичен и скор на шутку и остроту.
9 февраля Льву Васильевичу Успенскому исполнилось 70 лет. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 марта 1970 года за заслуги в развитии советской литературы и в связи с семидесятилетием со дня рождения Лев Васильевич Успенский награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Лев Васильевич Успенский родился двадцать седьмого января (9 февраля) 1900 года в Петербурге в семье инженера-геодезиста. Отец - Василий Васильевич Успенский - происходил из разночинной семьи: дед будущего писателя был провинциальным банковским бухгалтером.
О деспотизме родителей, запрещающих дочерям учиться на Высших женских курсах, об отказе выдать паспорт непокорной дочери, стремящейся к высшему образованию, о фиктивном браке, с помощью которого можно было вырвать девушку из-под власти родителей - обо всем этом современный читатель-школьник с интересом, но и с большим удивлением читает в книгах, и то время кажется ему неизмеримо далеким.
А все это было в семье Льва Васильевича. Мать будущего писателя, Наталья Алексеевна, происходила из дворянской семьи Костюриных, имение которых было в Псковской губернии. Она без согласия отца уехала в Петербург поступать на Высшие женские курсы и, чтобы стать самостоятельной, вступила в фиктивный брак с Василием Васильевичем Успенским, потом этот брак перешел в обычный законный брак.
Детство Льва Васильевича было вполне благополучным, кроме него, в семье был только один ребенок, брат Всеволод Васильевич, на два с половиною года младше его. Зимой жили в Петербурге, от двух лет и до двенадцати - на Выборгской стороне, летом - Псковская губерния, Великолучина.
Выезды в деревню имели большое значение: мальчик знакомился с жизнью псковских крестьян, с природой Озерного края. Он начинал понимать, что знакомые псковские поля и перелески - это часть огромной страны, его Родины, России.
|
|
|
Будучи в раннем детстве очень любознательным и наблюдательным (эти качества сохранились на всю жизнь), Лев Васильевич в пять лет незаметно для родителей научился читать.
В школу поступил в 1906 году, но, по настоянию врача, был переведен в детский сад (мальчику было шесть лет), где начал изучать французский язык. Немецким языком он уже занимался дома с преподавательницей.
В этом же году произошло событие исключительной для него важности: ему подарили книгу Д. Дефо "Робинзон Крузо". С жадностью и трепетом прочел он эту книгу.
Впечатление от книги было так велико, так ярко, что до сих пор, более шестидесяти лет спустя, Лев Васильевич помнит все картинки из этой книги и даже многие подписи под ними.
В раннем детстве сильнейшим увлечением была зоология, мир животных. Читал и перечитывал Брема.
Другим большим увлечением раннего детства были паровозы, железная дорога: самое любимое место для прогулок - платформа на Финляндском вокзале.
И няня и мальчик Левушка получали оба большое удовольствие: первая могла сколько угодно беседовать со знакомыми старушками, а ее питомец часами мог наблюдать за маневрами паровозов. Любовь к паровозам Лев Васильевич сохранил до сих пор.
Общительный, любознательный мальчик, окруженный лаской и вниманием родителей и няни, которую нежно любил и о которой сохранил самые теплые воспоминания, живо интересовался окружающей действительностью.
Однажды, гуляя по своей излюбленной железнодорожной платформе, мальчик увидел в окнах за решетками чьи-то лица.
На вопрос сына, что это за люди смотрят, мать ответила, что это храбрые революционеры, их посадил за решетку царь-вампир, который пьет народную кровь; мать поддерживала связь с революционно настроенным студенчеством; в эпоху реакции прятала подпольщиков) в доме постоянно, под видом прислуги, жили жены арестованных рабочих заводов "Русский дизель" и Нобеля.
Но вскоре все, что интересовало и тревожило первоклассника, - все отступило на задний план. Новое увлечение целиком завладело будущим писателем.
|
|
|
В 1909 году Блерио перелетел через Ла-Манш. Газеты и журналы были заполнены фотоснимками. В Петербург приехал авиатор Губерт Латам. Двести тысяч человек с одиннадцати утра и до восьми вечера терпеливо ждали на Коломяжском скаковом поле в Новой Деревне его полета. Наконец Латам поднялся метров на двадцать пять и, пролетев метров сто, сел. Толпа подняла летчика и его машину и на руках несла к ангарам. И мальчик Лева, визжа от упоения, бежал сзади, держась за вырезной желтый полотняный хвост "Антуанетты".
Увлечение авиацией стало для Успенского главным в его мальчишеской жизни. В апреле 1911 года в школе (восьмиклассное коммерческое училище), где он учился, было вывешено объявление; такого-то числа ученик второго класса (соответствует четвертому классу советской школы) Лева Успенский прочтет лекцию с туманными картинами на тему: "Современная авиация и аэропланы".
И ученик второго класса Лева Успенский, большой не погодам, вихрастый, счастливый, в присутствии многочисленной публики, учителей и директора училища изложил все, что знал об авиации, и нужно сказать, что слушали его все очень внимательно, так как юный лектор был весьма хорошо подготовлен и блеснул эрудицией. Это была первая публичная лекция Льва Васильевича.
В 1911 году из-за болезни брата мать с сыновьями живет в Крыму, осень и половину зимы - в Киеве. Черное море удивило и на всю жизнь осталось в памяти писателя. После возвращения в Петербург Успенский поступил в гимназию Мая, славившуюся своим преподавательским составом. Школе этой, по его собственным словам, он обязан большей частью своего умственного багажа.
1914 год. Мировая война. Она вошла в жизнь мальчика и оставила неизгладимое впечатление. Война наложила свой отпечаток на психологию, и то, что Лев Васильевич стал в дальнейшем военным писателем, в значительной мере можно объяснить ею.
Очень часто читатели - люди самых разнообразных профессий и возрастов, начиная с пятиклассника и до людей, умудренных жизненным опытом, задают писателю одни и те же вопросы: "Как вы стали писателем? Когда вы поняли, что будете писателем? Что послужило толчком для написания первого произведения?"
Интерес к литературе в нашей стране огромен, и конечно, читатели хотят не только читать произведения любимых писателей, но и знать их творческий путь, их биографию.
В 1912 году ученик Лева Успенский мучительно искал нужные слова и фразы, чтобы написать "заданное сочинение" на тему "Весеннее утро". Но нужные слова не приходили в голову; время шло, а перед глазами попрежнему лежал чистый лист бумаги. Мальчик признается матери в своей неудаче.
|
|
|
Мать, желая помочь сыну, дает ему прочесть купринский рассказ "В недрах земли" - самое начало, описание утра в степи. И... произошло нечто чудесное: ученик, беспомощно искавший нужные слова, вдруг понял, что такое художественное слово.
Может быть, с этого дня он внутренне и стал уже писателем. Теперь он не только все время хотел писать, но и понял, что значит " писать как художник ".
В 1916 году Лев Успенский решил, что пора ему печататься, и послал стихи в толстый журнал (стихи писал с шести лет). Вскоре получил ответ. Редактор похвалил стихи за совершенство формы и очень деликатно доказал, что ему еще рано печататься, нужно учиться, наблюдать, расти духовно.
Это письмо произвело на юношу Успенского огромное впечатление. Неоднократно ему представлялась возможность быть напечатанным. Но он много лет от этого отказывался. С осени 1916 года Лев Васильевич начинает давать уроки - репетиторствовать. Это он делает не из-за материальных затруднений (отец крупный инженер, и семья хорошо обеспечена), а по принципиальным соображениям: он считает, что в 16-17 лет человек должен работать, зарабатывать деньги сам.
Преподает он сыну отставного главкома Балтфлота адмирала Канина. В этой семье будущий писатель от очевидцев слышит рассказы о боях на Балтийском море, о Скагерраке и дома окружен хорошо осведомленными военными, жадно слушает, запоминает, записывает.
1917 год. Юноша Успенский восторженно встречает Февральскую революцию. Сам Лев Васильевич с присущим ему юмором рассказывает о себе и своих "деяниях" - как он, закинув за плечо подаренный дядей карабин, носится по городу, как он произносит речи, как он едет в Псков мирить две враждовавшие псковские организации. Уже более по-взрослому, более сознательно и осмысленно встретил он Великую Октябрьскую революцию. Отец его - Василий Васильевич - категорически отверг предложение своих коллег саботировать Советскую власть и работал сначала у М. И. Калинина в Петрограде, а потом переехал в Москву, где вместе с М. Д. Бонч-Бруевичем и двумя своими братьями стал одним из инициаторов, а затем и руководителей ГГУ - Главного геодезического управления, где работал до своей смерти в 1931 году.
После революции Успенский с матерью и братом жил на родной Псковщине, занимался сельских хозяйством, работал землемером. Зимой 1919 года Лев Васильевич жил в Петрограде и учился в Лесном институте.
В 1920 году Успенский был мобилизован в так называемую трудармию, вместе со своими земляками работал на лесозаготовках. Вместе с этими же земляками он проходил начальное военное обучение. Об этом времени писатель так говорит? "Это окончательно сроднило меня с псковичами, и вряд ли кто-либо из моих сверстников так хорошо знает псковского крестьянина на рубежи революции, как я. Я всюду - на мельнице, в кузнице, на лесоразработках, на свадьбах и деревенских гулянках - был одним из них, говорил на псковском диалекте, жил их интересами. Очень рад, что так получилось".
Лев Васильевич - участник гражданской войны. В 1920 году он в армии (топограф штаба 10-й стрелковой дивизии), был под Варшавой, получил тяжелую контузию.
Осенью 1922 года Успенский приехал в Петроград, ему пришлось повторно сдавать вступительный экзамен в Лесной институт, так как он уже очень давно не посещал занятий. "Произошло чудо, - вспоминает Лев Васильевич, - экзамен был сдан".
В тот же день, молодой Успенский познакомился с девушкой Шурой Ивановой, которая вскоре стала его женой и другом на всю жизнь.
В августе 1923 года братья Успенские потеряли мать и вскоре окончательно переселились в Петроград, чтобы серьезно заняться своим образованием.
В 1923-1924 годах Лесной институт был реорганизован; теперь его воспитанники получали "узкие специальности": инженер-лесотехник, инженер-лесохимик, а не звание ученого-лесовода, как раньше. Это не удовлетворяло Льва Васильевича и было одной из причин его ухода из института. А главная причина была в том, что его все сильнее и сильнее привлекала филология в широком смысле слова: литературоведение, языковедение и, конечно, работа писателя.
Успенский поступает в 1925 году в Государственный институт истории искусств, где и учится до 1929 года. Занимается он с большим увлечением и заинтересованностью: это то´, что ему нужно.
Сколько сомнений, тревожных раздумий у каждого молодого человека: кем быть, что должно стать главным делом всей жизни?
Таких вопросов не возникало перед Успенским. Ему было ясно, что нужно много учиться, много знать, а потом писать, писать, писать.
Все было ясно и определенно. Путь был избран, но жизнь вносила поправки; и когда больше всего хотелось все свободное время отдать писательской работе, приходилось заниматься совсем иными делами: чтобы зарабатывать на жизнь, необходимо работать, - надо было кормить семью.
Занятия в институте были вечерние, и это давало возможность работать. День был заполнен до отказа: занятия в институте, работа и творчество (писал рассказы и роман, который не окончил).
Первым произведением Льва Васильевича, увидевшим свет, была небольшая научная работа о "Русском языке эпохи революции", опубликованная в 1925 году.
В том же 1925 году Лев Васильевич и его друг Л. А. Рубинов задумали написать авантюрный роман. Рассказывая о событиях сорокапятилетней давности, Лев Васильевич говорит, что он мог бы написать приключенческую повесть о том, как писался и издавался этот роман.
Роман вышел в свет в харьковском частном издательстве "Космос" в 1928 году. Название романа было заманчивым и интригующим: "Запах лимона". Автором романа, как гласил титульный лист, был Лев Рубус. Оба автора - тезки, и они решили, что самым подходящим будет, если составить фамилию автора романа из фамилий двух существующих авторов: РУБ (инов) УС (пенский).
Сейчас эта книга стала библиографической редкостью, ее не достать, и Лев Васильевич теперь говорит, что он от души рад этому, но добавляет, что как-никак она была его дебютом в художественной литературе.
В 1929 году Лев Васильевич окончил институт, работал редактором и вскоре поступил в аспирантуру ГИРКа - Государственный институт речевой культуры - и в течение 1930 и 1931 годов был аспирантом. Льву Васильевичу очень повезло: он был учеником, а в дальнейшем товарищем по работе крупнейших советских лингвистов: академиков В. В. Виноградова, Б. А. Ларина, Л. В. Щербы, члена-корреспондента АН СССР С. Г. Бархударова, профессоров Л. П. Якубинского, М. Г. Долобко, А. П. Рифтина. Длительное время преподавал русский язык в комвузе под руководством С. Г. Бархударова.
В 1935-1936 годах работал в интереснейшем Доме занимательной науки, созданном замечательным организатором В. А. Камским, в объединении с Я. И. Перельманом, В. И. Прянишниковым и Л. В. Успенским.
В тридцатых годах Лев Васильевич с увлечением писал работу о языке русских летчиков. Чем больше он изучал этот материал, чем больше узнавал для себя нового в этой области, тем яснее чувствовал необходимость как можно ближе познакомиться с жизнью летчиков. Лев Васильевич начал заниматься планерным спортом, учился летать на планере.
Много интересных историй услышал Лев Васильевич от учлетов и инструкторов - о самых необычных приключениях, случившихся с ними или с их товарищами.
Первый рассказ из жизни коктебельских планеристов - парителей - был напечатан в детском журнале "Чиж". Рассказ понравился, редакция предложила работать над другим. И Лев Васильевич систематически начал печататься в "Чиже", "Еже", потом выпустил эти рассказы отдельной книжкой: "Кот в самолете". Так родился детский писатель.
В конце 1936 года Л. В. Успенский был приглашен работать в редакцию журнала "Костер", заведовать научно-познавательным отделом, что он и делал до начала Великой Отечественной войны.
Тогда же Б. А. Ларин предложил Льву Васильевичу принять участие в работе над древнерусским словарем. Лев Васильевич считает, что без этой работы вряд ли он смог бы в дальнейшем написать свое "Слово о словах" и другие языковедческие книги. В Ларинском "Словаре" он познакомился с еще одним важнейшим аспектом русского языка - с его историей.
После книги "Кот в самолете" Л. В. Успенским, совместно с братом Всеволодом Васильевичем, были написаны две книги по древнегреческой мифологии: "12 подвигов Геракла" и "Золотое руно". Потом обе эти книги вышли под названием "Мифы Древней Греции".
В 1936 году началось содружество Льва Васильевича Успенского, продолжающееся и по сей день, с военным историком полковником Георгием Николаевичем Караевым (ныне генерал-майором в отставке).
В 1939 году вышел в свет роман "Пулковский меридиан", в котором дана широкая картина исторических событий 1919 года. В 1955 году "Детгиз" выпустил роман "Шестидесятая параллель". В этом романе отражены события Великой Отечественной войны и обороны Ленинграда в период от начала войны до весны 1942 года.
Многие герои "Пулковского меридиана" перешли в "Шестидесятую параллель". Но рядом с ними действуют и многие другие, новые герои - бойцы Советской Армии и Флота, партизаны, рядовые ленинградцы - защитники родного города.
События "Шестидесятой параллели" развертываются в Ленинграде, на фронтах, на берегах Финского залива, в тылах противника под Лугой - там же, где двадцать два года назад развертывались события "Пулковского меридиана".
23 июня 1941 года Лев Васильевич был призван в армию и в звании интенданта третьего ранга флота получил направление в Лебяжье, на кронштадтские береговые посты.
Мобилизация задержалась на четверо суток по весьма серьезной, но довольно-таки комической причине: Льва Васильевича не могли обмундировать, так как не сразу нашлись ботинки сорок шестого размера, которые он носит.
Больше года прослужил Лев Васильевич в политотделе Ижорского укрепленного района. Официально он числился за редакцией газеты "Боевой залп". Лев Васильевич постоянно бывал, на передовой, подолгу жил на бронепоезде "Балтиец". Теплые, дружеские отношения установились у писателя с экипажем бронепоезда, с разведывательным батальоном, с политотдельцами, с младшими командирами и матросами.
В ноябре 1942 года Лев Васильевич был вызван из Лебяжьего в Ленинград на совещание и прикомандирован к группе В. В. Вишневского при ПУБалте (Политическое управление Балтийского флота).
Поселился Лев Васильевич в общей комнате для писателей и особенно сдружился с писателем Николаем Корнеевичем Чуковским. По прошествии более чем двадцати лет оба, вспоминая то тяжелое время, с большим уважением и теплотой отзывались друг о друге.
Лев Васильевич, говоря о Н. К. Чуковском, отмечает, что общение с этим интереснейшим собеседником было для него чрезвычайной радостью и принесло огромную пользу.
14 марта 1965 года, выступая по радио, писатель Николай Корнеевич Чуковский очень тепло и душевно говорил о Льве Васильевиче, как о человеке, который в самой тяжелой обстановке оставался спокойным, как всегда, трудолюбивым, веселым, остроумным - чувство юмора никогда его не покидало.
С уважением говорил Н. К. Чуковский о Льве Васильевиче - лингвисте, который и на войне записывал интересующие его слова, их происхождение и историю, и особенно отметил то, что Лев Васильевич на фронте был самым подвижным из писателей: он черпал материал из первых рук, не расставался с пишущей машинкой.
Много, очень много тогда работал Лев Васильевич, писал и печатался: он считал своей священной обязанностью как можно быстрее и ярче рассказать народу о происходящих событиях на фронте, о славных воинах, защищающих Ленинград.
В январе 1943 года В. В. Вишневский и Л. В. Успенский были командированы на фронт на правом берегу Невы и были очевидцами прорыва блокады, между 12 и 25 января. Лев Васильевич жил на одной из железнодорожных флотских батарей, ведших артиллерийскую подготовку прорыва, увидел только что освобожденный Шлиссельбург, был на наблюдательном пункте до и после прорыва. Иными словами - Лев Васильевич был в самой гуще событий. За мужество и большую работу военного корреспондента он награжден орденом Красной Звезды.
Впечатления и от города и от жизни на "Лебяженском пятачке", вошли в роман "60-я параллель".
Второе издание романа, переработанное и дополненное большим эпилогом, в котором прослеживаются судьбы главных героев, уже в послевоенный период вышло в Детгизе в 1964 году. Вновь переиздан роман тем же издательством в 1967 году.
С сентября 1944 года - писатель в командировке на Дунайской флотилии и два месяца провел на Балканах, в Румынии, Болгарии и других странах, идя за наступающими частями Советской Армии.
В конце ноября 1944 года Лев Васильевич в Москве. Осенью 1945 года он был демобилизован и вернулся в Ленинград к семье.
В 1951 году писатель совершил большое путешествие по нашей стране: ездил в Среднюю Азию; всю Аму-Дарью от Чарджоу до Нукуса прошел на маленьком буксирчике и увидел воочию нрав бешеной реки, увидел своеобразие и красоту Средней Азии.
В результате этой поездки были написаны статьи и цикл стихотворений о грозной, капризной реке АмуДарье и о могучих просторах Средней Азии.
В 1954 году была впервые издана в "Детгизе" книга "Слово о словах". Это была первая книга по языкознанию для широких читательских масс. На эту книгу автору и издательству пришло пять тысяч писем.
Книга получила настолько широкую известность и признание прессы и читателей, что издательство через полгода начало подготавливать второе издание.
Книга "Слово о словах" - результат терпеливого собирания материала, многолетнего труда писателя. Если Лев Васильевич услышит какое-нибудь редкое имя или фамилию, или какое-нибудь не известное ему географическое название, - сразу же появляется блокнот, и это новое, что заинтересовало писателя, записывается, а дома будет занесено на карточку. Нужные сведения для своих филологических книг писатель черпает и из справочников, энциклопедий, из художественной литературы, из исторических исследований, из старых судебных решений и челобитных. Заготавливается материал, а потом он обрабатывается, приводится в систему. Есть у Льва Васильевича карточки сорокалетней давности и совсем новые, написанные два дня назад.
По вопросам языкознания у писателя собрано от 75 до 100 тысяч карточек.
В конце пятидесятых годов Лев Васильевич написал вторую филологическую книгу "Ты и твое имя" (вышла в свет в "Детгизе" в 1960 году).
"Ты и твое имя" - это тоже книга о языке, о специальной, мало кому известной, но чрезвычайно интересной области лингвистики - ономатологии, науке о личных именах людей.
В истории наших имен отражена история русского языка и русского народа.
Автор, оперируя то забавными, то парадоксально и неправдоподобно звучащими, но всегда научно точными примерами, рассказывает о происхождении имен собственных, отчеств и фамилий в нашей стране и за рубежом.
Разве не интересно узнать, почему можно назвать женщину Розой Львовной, и это никого не удивляет, а если бы вас познакомили с особой, которую зовут Фиалкой Гиппопотамовной, вы были бы поражены. Фиалка Гиппопотамовна! Вот так имя и отчество! А чем цветок фиалка хуже цветка розы, чем название зверя "лев" лучше названия зверя "гиппопотам"?
Русская фамилия Васильев происходит от имени Василий - это ясно. Кузнецов - от слова кузнец. А как объяснить фамилии Некрасов, Томилин, Износков? Они - также от имен собственных. Лет триста - четыреста назад у нас на Руси были такие человеческие имена, как Некрас, Томило, Износок, Неупокой. И писатель объясняет, почему могли появиться такие имена.
Разве это не интересно узнать?
К настоящему времени издательством "Детская литература" изданы четыре филологические книги Льва Васильевича: "Слово о словах", "Ты и твое имя", "Почему не иначе?" и "Имя дома твоего" - очерки по топонимике: о происхождении географических названий. Живо, интересно рассказывает писатель о сложнейших превращениях географических названий, прослеживает жизнь названий, имеющих столетнюю и даже тысячелетнюю историю.
Разве не интересно установить, что означает название "Москва" или "Артек"?
А разве не любопытна история названия Кия-Шалтырь?
И таких интересных рассказов в книге множество.
На эти четыре книги писатель и издательство получают много отзывов и писем.
Иногда читатели задают вопросы интересные, глубокие, подчас очень спорные, но говорящие о живом интересе к истории и жизни языка. И Лев Васильевич, несмотря на большую занятость (рабочий день писателя загружен до предела), отвечает подробными письмами. Так внимательно и уважительно относится писатель к своим вдумчивым читателям, горячо любящим русский язык, русскую речь.
Настоящее издание книги "Слово о словах" - дополненное и пересмотренное. Прошло много лет после первого издания книги, и у писателя появился новый материал, который он счел необходимым ввести в книгу. Автор счел также своей приятной обязанностью привести примеры из писем читателей и свои ответы, что тоже будет интересно читателям.
Льву Васильевичу Успенскому исполнилось 70 лет. Издательство "Детская литература" отметит эту дату выпуском всех его четырех филологических книг: "Слово о словах" и "Почему не иначе?" - в 1971 году и "Ты и твое имя" и "Имя дома твоего" в 1972 году.
В настоящее время Лев Васильевич работает над пятой книгой о языке - это будет книга, посвященная возникновению и развитию письменности на Руси.
Прочтя филологические книги Льва Васильевича, читатель узнает много нового и интересного; они заставят его призадуматься над вопросами, которые, на первый взгляд, кажутся ясными и простыми, а в действительности являются очень сложными, иногда трудноразрешимыми, дают толчок к наблюдениям за жизнью слов.
Лев Васильевич - прирожденный лингвист. Его филологические книги написаны подлинным ученым, обладающим обширнейшими знаниями.
Читаются эти книги легко, с неослабевающим интересом. Писатель умеет так подать материал, подкрепить свою мысль любопытным примером из истории той или иной страны, вовремя привести такие интересные примеры из разных языков, что книги, посвященные лингвистической науке, читаются как увлекательный роман. В этих книгах Лев Васильевич выступает сразу в двух ролях: ученого-филолога и писателя. Счастливое сочетание, дающее такие прекрасные результаты!
В соавторстве с К. Н. Шнейдер были написаны: превосходная книга по археологии "За семью печатями", изданная издательством "Молодая гвардия", и книга о Ленинграде - о его исторических ценностях, о мостах, о памятниках, которыми так славится Ленинград. Книга эта - "На 101 острове" - вышла в Ленинградском отделении издательства "Детгиз" в 1957 году.
Есть у Льва Васильевича одно увлечение, которому он отдает часть своего времени. Уже много лет с большим воодушевлением и хорошими результатами писатель на ленинградских улицах занимается " охотой " на львов. Лев Васильевич фотографирует изваяния львов. Интересны поиски не только на улицах и площадях города, но во многих дворах многоэтажных огромных домов или в маленьких внутренних садиках старинных особняков. Какие разные эти львы! У каждого своя неповторимая индивидуальность. И каждая скульптура - произведение искусства. И, как правило, имя человека, создавшего это произведение искусства, неизвестно.
Узнать, когда, где, кем, по какому случаю были созданы эти скульптуры, - задача трудная и очень трудоемкая. За историей вещей писатель видит человеческие судьбы, труд, талант людей.
Рассказать о безвестных тружениках - великих народных умельцах - такова благородная задача писателя.
В короткой вступительной статье невозможно дать подробный анализ творчества писателя. Остановимся на некоторых примерах. Вот повесть "Скобарь" из сборника "Повести и рассказы". В отряд балтийских моряков пришел новый человек Иван Журавлев - главный герой повести. "Он пришел в отряд во всем своем. На голове картуз. Под кургузым пиджачком голубая русская рубашка. Высоченные сапоги - осташи - поражают чудовищной толщиной подметок. Лицо у него было свежее, розовое, благодушное, хотя он и носил густую окладистую светло-рыжую бороду. На вид ему было лет сорок пять". Широченные плечи, широченная грудь, сильный, могучий человек, следопыт, охотник.
Вырос и жил Журавлев в Эстонии. Журавлев полон суеверий и предрассудков: он носит на шее крест, он боится спать в бане, так как уверен, что там живет черт.
Этот человек вел летоисчисление "до зямли" и "после зямли", а "зямлю" ему дала Советская власть в 1940 году. "И за ту зямлю, - просто, без всякой рисовки сказал он, - за каждую нивку, я, браток ты мой жаланный, против гадов по колено в ихнюю кровь встану". И Журавлев бьет фашистов без промаха.
Журавлев и злит, и смешит краснофлотцев, товарищей по отряду, и ставит командиров в затруднительное положение. Придет ли в голову кому-либо, кроме Журавлева, предложить своему командиру побороться "на охапоцки", и, если командир победит, тогда он, Журавлев, будет выполнять любое его приказание.
Все в нем необычно, начиная с внешности (оказалось, что ему не сорок пять лет, как можно было дать по внешнему виду, а всего двадцать седьмой; бородища сбивала с толку) и кончая его цокающим говорком.
Его простота обращения со всеми, в том числе и с командирами, его наивность, детская непосредственность, хитринка, простодушие, его удивительное хладнокровие и бесстрашие так органически крепко спаяны, что его уже не спутаешь ни с кем другим.
Характер самобытный, сильный, целеустремленный, и нельзя не согласиться с автором, который считает "Скобаря" одним из лучших своих произведений.
Большой раздел в этой книге озаглавлен "Рассказы о невозможном"; вот один из них: "Есть перейти!". Командир батальона и командир взвода разведчиков, младший сержант, детально рассматривают карту.
Вывод один: перейти фронт невозможно. Можно ли с Исаакия благополучно прыгнуть?
Но разведчики делают невозможное: они прошли там, где пройти невозможно.
В рассказе "Только вперед!" ("Военные рассказы") из того же сборника "Повести и рассказы" старший политрук Ковалев водил бойцов в глубокий тыл противника четыре раза подряд, без отдыха, без сна. Он с трудом ходил. Он сильно хромал после первой же разведки, сказал, что "допустил потертость". Ковалев умер. Оказалось, что нога политрука была пробита пулей по меньшей мере три дня назад.
В коротком рассказе автор дает характер советского воина, коммуниста, патриота.
Есть у писателя любимый женский образ - это Марфушка Хрусталева - шестнадцатилетняя девчонка, ученица девятого класса, одна из главных героинь романа "Шестидесятая параллель".
Марфушка внешне некрасива, и она сама об этом знает. "Надо заметить, что собственная внешность подчас заставляла Марфу огорченно задумываться. Вздернутый нос, какой-то нелепо, поперечными полосками, загорающий каждое лето; густые, спутанные невпрочёс, вьющиеся волосы совсем дикарского вида; маленькие глазки с лукавой и любознательной искоркой и, главное, довольно толстые ноги - на что это все похоже!
Марфа совсем была бы не прочь, заснув однажды вечером, проснуться наутро этакой очаровательно-гибкой и неотразимой красавицей".
Марфа славилась полным бескорыстием, правдивостью, добротой и удивительно меткой стрельбой из винтовки. "Заведомая трусиха, она до смерти боялась самого звука выстрелов... Но била она, тем не менее, как автомат или цирковой снайпер, - точно, сухо, совсем не по-девически. Вот уже два года, как она (и школа благодаря ей) держала стрелковое первенство по району".
Писателю очень симпатична Марфа, он любит эту героиню, но порицает ее слабости, а их у нее достаточно. Но и высмеивая ее слабости и недостатки, автор говорит о них с легкой иронией, с мягким, добродушным юмором.
Творчество Льва Васильевича разнопланово, пробуждает добрые, светлые чувства в человеке, зовет на трудовой и ратный подвиг. Его лингвистические произведения вводят читателя в неизвестную и прекрасную страну языкознания, расширяют кругозор, обогащают знаниями, прививают любовь к языку, будят мысль.
Своим творчеством Лев Васильевич Успенский внес большой вклад в советскую детскую литературу.
Хочется посоветовать читателям: читайте книги Льва Васильевича. Не пожалеете: получите удовольствие от чтения и станете духовно богаче.
Р. ФИЛИППОВА
ПРЕДИСЛОВИЕ
|
С самого раннего детства и до глубокой старости вся жизнь человека неразрывно связана с языком.
Ребенок еще не научился как следует говорить, а его чистый слух уже ловит журчание бабушкиных сказок, материнской колыбельной песенки. Но ведь сказки и прибаутки - это язык.
Подросток идет в школу. Юноша шагает в институт или в университет. Целое море слов, шумный океан речи подхватывает его там, за широкими дверями. Сквозь живые беседы учителей, сквозь страницы сотен книг впервые видится ему отраженная в слове необъятно-сложная Вселенная. Через слово он впервые узнает о том, чего еще не видели (а возможно, и никогда не увидят!) его глаза. В звучном слове развертываются перед ним льяносы Ориноко, сверкают айсберги Арктики, шумят водопады Африки и Америки. Раскрывается огромный мир звездных пространств; зримыми становятся микроскопические космосы молекул и атомов.
Новый человек роднится с древними мыслями, с теми, что сложились в головах людей за тысячелетия до его рождения. Сам он обретает возможность обращаться к правнукам, которые будут жить спустя века после его кончины. И все это только благодаря языку.
Радостная или горькая, гневная или нежная летит над просторами Родины крылатая песня. Песня - это язык.
На черной доске аудитории резко белеет строгая формула математики.
Эта формула - тоже язык!
Я пишу книгу, которую вы, может быть, когда-нибудь прочтете. Надо ли говорить, что при этом я снова пользуюсь языком, словами?
Но ведь прежде чем сесть за рабочий стол и вывести первую строчку первой страницы, каждый автор долго обдумывает ее содержание. Помните, как широко шагал по московским тротуарам громадный Маяковский, то вслух, то про себя бормоча слова еще не созданных будущих стихов? Видели, как исчирканы, как испещрены поправками - в поисках самого верного слова бессмертные страницы черновиков Льва Толстого или Пушкина?
А с другой стороны, и вы сами, прочтя взволновавшую вас новую книгу, закроете ее и откинетесь в задумчивости; вы начнете мысленно повторять поразившие вас рассуждения, размышлять над тем, что только что узнали.
И вы, и я, и каждый из нас - все мы постоянно думаем.
А можно ли думать без слов?
Все, что люди совершают в мире действительно человеческого, совершается при помощи языка. Нельзя без него работать согласованно, совместно с другими. Без его посредства немыслимо ни на шаг двинуть вперед науку, технику, ремёсла, искусство - жизнь.
Пламенные призывы нашей великой партии запечатлены навеки в горячих и мудрых словах. Словами всех языков мира изложены светлые идеалы коммунизма. Строить грядущее счастье, оборонять будущее Родины и всего человечества от ненавистных врагов, сокрушать тяжкие заблуждения прошлого, радоваться и грустить, делиться с другими своей любовью и своим гневом мы способны только при помощи слов. А слова составляют язык.
"Если бы каждый член человеческого рода не мог изъяснить своих понятий другому, - говорил когда-то великий помор Ломоносов, - то бы не токмо лишены мы были согласного общих дел течения, которое соединением разных мыслей управляется, но и едва бы не хуже ли были мы диких зверей, рассыпанных по лесам и по пустыням!"
Каждое орудие труда приносит наивысшую пользу в руках того, кто его как можно глубже изучил, кто им владеет как мастер. А мастерски владеть любым из них - стамеской или кистью художника, крошечным чертежным пером или гигантским блюмингом - это значит до тонкостей узнать, как они устроены, из каких частей состоят, как работают и в чем изменяются во время работы, какого обращения с собой требуют.
Из всех орудий язык - самое удивительное и сложное. Так достаточно ли знаем мы его? Я поставлю перед вами несколько совсем простых языковедческих вопросов, а вы уж судите сами: легко ли вам ответить на них?
СТОН И СОН
Перед вами два односложных слова. Друг от друга они отличаются одним-единственным звуком "т". Оба - имена существительные. Оба - мужского рода. И "стон" и "сон" одинаково принадлежат к так называемому второму склонению. Очевидно, изменяться при склонении им полагается тоже одинаково. Но не тут-то было!
| Именительный | стон | сон |
| Родительный | стона | сна |
| Дательный | стону | сну |
| Винительный | стон | сон |
| Творительный | стоном | сном |
| Предложный | о стоне | о сне |
Можете ли вы так, врасплох, без справок и советов, объяснить мне, почему слово "стон" меняет только свои окончания, а у "сна" подвергается изменению и его основа: с-о-н, сн-а, сн-ом? Куда делось "о"?
Можно с уверенностью сказать: так поставленный вопрос вызовет иронические замечания. Автору книги о словах следовало бы помнигь про "беглые гласные"...
Автор помнит о них, Но он хотел бы, чтобы ему растолковали, отчего это в слове "стон" звук "о" отличается обыкновенным, так сказать "оседлым", образом жизни, а в слове "сон" на его место явился какой-то странный "беглец"? В чем разница между этими двумя на слух совершенно неотличимыми друг от друга звуками? Что перед нами: необъяснимая причуда говорящих по-русски людей, случайный "каприз языка" или же тут скрываются какие-то глубокие внутренние основания?
Я не уверен, что каждый читатель сможет быстро и правильно ответить на этот совсем уж простой вопрос. А если так - очевидно, законы нашего родного языка не слишком-то хорошо нам известны,
БИЛО И КРЫЛО
Пойдем дальше. Я беру еще одну пару слов, тоже существительных и также одного рода, на этот раз среднего: "би´ло" и "крыло´".
"Би´ло" означает (точнее, означало некогда) нечто вроде примитивного колокола, металлическую доску для подачи сигналов.
Что такое "крыло" - известно каждому. Оба слова не слишком похожи друг на друга, однако у них есть нечто общее - суффикс "-л-" и окончание "-о".
Слов, обладающих этими признаками, у нас немало:
| покрыва-л-о | ши-л-о |
| опаха-л-о | ры-л-о |
| и т. п. | |
Заметьте: все это - существительные, тесно связанные с глаголами. "Покрывало" и "покрывать", "рыло" и "рыть", "шило" и "шить". При этом каждый глагол означает то или иное действие, а произведенное от его основы существительное - то, чем действуют, орудие или предмет... Не правда ли?
| покрыва-ть | покрыва-л-о |
| ры-ть | ры-л-о |
| ши-ть | ши-л-о |
| опах-ива-ть | опах-а-л-о |
Это все настолько обыкновенно, что нередко, когда нужно заново назвать незнакомое орудие, предназначенное для известного действия, возникает соблазн дать ему имя как раз по такому способу.
Археологи, например, постоянно находят при раскопках стоянок каменного века маленькие костяные пластинки особой формы: ими наши далекие предки заглаживали, "лощили" швы на грубых одеждах из звериных шкур.
Как они сами именовали свои несложные инструментики, нам, конечно, неизвестно. Но современные ученые без труда придумали им новое имя: "лощило".
| Что делать? | Чем делать? |
| Лощ-и-ть | Лощ-и-л-ом |
Совершенно так же, столкнувшись с безыменными каменными тешущими орудиями без рукояток, они столь же удобно наименовали их по тому же принципу:
| Что делать? | Чем делать? |
| Руб-и-ть | Руб-и-л-ом |
Оба слова так крепко привились в речи археологов, что от них уже произошли встречающиеся в книгах узаконенные уменьшительные: "рубильце", "лощильце"...
По-видимому, совершенно ясно: суффикс "-л-" применяется нами там, где надо по какому-нибудь действию назвать орудие, которым оно выполняется.
Так вот теперь я и приведу вам еще один недлинный списочек слов, также оканчивающихся на "-ло" и очень похожих на предыдущие:
| одеяло | мыло |
| грузило | крыло |
| точило | зеркало |
Как по-вашему? Они тоже означают орудия действий и произведены от глаголов? Если да, то скажите скорее: каких же именно-действий и от каких глаголов? Простой это вопрос или не очень?
ЗА ЧТО БЬЮТ РЫНДУ?
Приведу и такой пример.
Тот, кто читал морские рассказы из времен парусного флота, помнит - на кораблях постоянно делают два дела: "бьют склянки" и "бьют рынду". Для чего и за что?
"Склянки били", чтобы обозначить время. Моряки - странный народ: говорят по-русски, а вот слово "склянка", например, в их языке означает "полчаса". "Пробей четыре склянки" - значит, четырьмя ударами в колокол обозначь, что с полдня прошло четыре получа´са; теперь два часа пополудни.
Историки флота объясняют нам, откуда взялся этот счет и связанное с ним выражение. "Склянкой" раньше именовали песочные часы с получасовым ходом. По ним на судах отсчитывали время. Видимо, в силу этого постепенно и получасовой промежуток получил имя "склянка": "прошло две склянки ночи". Так что большой премудрости тут нет.
С "рындой" дело обстоит сложнее.
Поищите по словарям, и вы узнаете: "рындами" в Москве до Петра I именовали царских телохранителей, молодых воинов, стоявших у трона с секирами или алебардами. Звание это упразднено с конца XVII века. Спрашивается: откуда же на нашем флоте еще во времена Станюковича добывали "рынд" и по каким причинам их то и дело "били"?
Конечно, это напрасный вопрос. Морское выражение "рынду бей" не имеет ничего общего не только с царскими телохранителями, но и с глаголом "бить". Это переделанная на русский лад английская флотская команда: "ring the bell" (ринг зэ бэлл), означающая: "ударь в колокол". Чужестранная фраза не только была изменена нашими моряками по ее звучанию, - составляющие ее слова поменялись своими значениями. В самом деле, по-английски "ринг" значит "бей", а у нас оно стало значить "рында", то есть "колокол на корабле". "Бэлл" по-английски означает "колокол", а на нашем флоте его начали понимать как приказание. "бей!". Все перевернулось.
Я мог бы и тут сказать вам: видите, как плохо вы знаете русский язык. Но я скажу другое: теперь вам понятно, какими разнообразными сведениями надо обладать, чтобы решать некоторые, даже несложные, языковедные задачи. Речь идет о языке и его словах, а знать надо, как и чем измерялось время на кораблях парусной эпохи, как звучали слова команд не в русском, а в чужих языках, с представителями каких соседних флотов и когда именно общались наши русские "корабельщики". Надо черпать сведения и в географии, и в мореходном деле, и в истории, - в истории того народа, которому принадлежит изучаемый язык, прежде всего. Это я советую вам запомнить, если вы хотите заниматься языкознанием.
ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
Мне хочется в последний раз подвергнуть легкому испытанию вашу языковедческую сообразительность.
Обращали ли вы когда-нибудь внимание на одно довольно странное обстоятельство? Спрягая какой-либо глагол, мы, собственно, не очень нуждаемся в присутствии личных местоимений. Говоря: "читаю", мы уже самой формой этого слова даем понять, что речь идет о первом лице, обо "мне". Слово "читаешь" ясно указывает на второе лицо, "читает" - на третье. Местоимения "я", "ты", "он" тут вроде как излишни. В разговорной речи мы постоянно и обходимся без них:
"Здоро´во живЕШЬ! Как себя чувствуЕШЬ?"
"Да прыгаЮ помаленьку..."
Все это справедливо, но только пока разговор ведется в настоящем времени. В прошедшем ничто подобное невозможно.
Услыхав слова: "Вчера были в кино", вы никак не сможете установить, кто именно был в кино, пока в предложении не появится личное местоимение (или само существительное), В прошедшем времени местоимения становятся острой необходимостью...
Заметить, что такая разница налицо, легко. Но вот растолковать, от чего она зависит, куда труднее. А разница-то далеко не пустячная, принципиальная: в двух соседних временах совершенно разными способами выражается понятие о том, кто действует, о "субъекте действия". Почему так получилось?
Чтобы добраться до ответа, вглядитесь в два столбика примеров:
| Снег был | Снег бел |
| Лед стал | Лед тал |
| Рассказ пошёл | Рассказ пошл |
Ничто не поражает в них ваш глаз? А между тем тут есть особенность, на которую, правда, мало кто обращает внимание.
Оставим в стороне существительные обоих столбцов, тем более, что они здесь попарно совпадают. Что представляют собою остальные члены этих неуклюжих предложеньиц?
В левом столбце все они - несомненные глаголы в прошедшем времени: был, стал, пошёл. В правом - столь же бесспорные прилагательные в их краткой форме: бел, тал (от "талый"), пошл (от "пошлый"). Глагол и прилагательное - две совершенно самостоятельные, друг друга ничем не напоминающие части речи. Да, но почему же тогда они так похожи здесь и по своей роли в предложениях (все они являются сказуемыми) и даже по внешнему облику: быЛ и беЛ, стаЛ и таЛ, пошёЛ? и пошЛ? Что перед нами: снова случайное совпадение или нечто большее?
Сомневаюсь, чтобы среди моих читателей нашлось много грамотеев, способных разобраться в этом вопросе без посторонней помощи. Между тем он заслуживает точного ответа, В самом деле: предложение "Снег бел" равносильно другому: "Снег (есть) бел(ый)". "Рассказ пошл" можно заменить на "Рассказ (есть) пошл(ый)".
Но, может быть, тогда и выражение "Снег был" тоже допустимо заменить выражением "Снег (есть) белый" (то есть "былой", "бывший"), а слова "Рассказ пошёл" переделать на "Рассказ (есть) пошёлый" (пошедший)?
"Экая нелепость! - скажете вы. - Что же получается? Выходит, то, что мы всегда убежденно и по праву считали формами глаголов, оказывается на поверку формами прилагательных? Так тогда русский язык, чего доброго, вообще не имеет форм спряжения в прошедшем времени?! Уж не заменяет ли их он странными комбинациями из двух имен, которые ничего общего не имеют с глаголами? Что за дикая фантазия! Да и "прилагательные"-то какие-то ненормальные, искусственные: "бы´лый", "пошёлый"... Дичь!"
Нет, друзья мои, не "дичь". Во всяком случае, не совсем дичь! Чтобы разобраться в неожиданной путанице, отвлечемся на миг от истории русского языка и обратимся к истории славянских языков вообще. Все они когда-то знали не одно прошедшее время, как мы сейчас, а целую систему таких времен: несовершенное простое, два совершенных (простое и сложное), давно прошедшее. Тот, кто изучает английский, немецкий или французский язык, не удивится этому.
Совершенное сложное, перфект, было ближе всего к нашему прошедшему по значению, но резко отличалось от него по форме:
| Аз есмь пел | Мы есмы пели |
| Ты еси пел | Вы есте пели |
| и т. д. | |
Ну что же, понятно: оно образовалось при помощи глагола "быть", точь-в-точь как образуются сложные времена западных языков. К настоящему времени глагола "быть" присоединялись причастия спрягаемого глагола, то есть, иначе говоря, отглагольные прилагательные (прошедшего времени). Сочетание "я есмь пел" действительно значило: "я являюсь пелым ", то есть "певшим". Значит, я пел раньше, в прошлом. Слова "пел", "ходил", "сидел" были краткими формами этих причастий.
В дальнейшем в русском языке всё изменилось: вопервых, исчез из употребления вспомогательный глагол: во-вторых, причастие, подобное "ел", "пел", "сел", утратило свое былое значение, стало пониматься уже не как причастие, а как простая и самостоятельная глагольная форма.
Таким образом, сочетания слов "снег был" и "снег бел" и впрямь похожи одно на другое не случайно, не только по внешности. Между ними, пожалуй, больше сходства, нежели между "снег был" и "снег есть". Поэтому, встретив где-либо предложение вроде: "Рассерженная, она вышла из комнаты", вы вполне вправе расшифровать его так: "Рассерженная, она из комнаты вышла есть ".
Не знаю только, принесет ли вам такая расшифровка практическую пользу.
Занятно, кстати: в древнерусском языке можно порою заметить гораздо большее сходство между некоторыми из прилагательных и глагольных причастий, какие мы только что рассматривали, чему нас сейчас. Наше слово "пошл" явно отличается от глагольной формы "пошел". А там когда-то оба они писались, да, вероятно, и произносились, одинаково: "пошьл".
"Вот уж никогда этого не подозревал!" - восклицаете вы. А ведь это - лишнее доказательство некоторой недостаточности наших знаний о родном языке, о его больших и маленьких загадках.
В ПРОСТРАНСТВЕ И ВО ВРЕМЕНИ
До сих пор я приводил примеры, почерпнутые из русского языка. Вы знаете, что языков на свете много. Но сколько именно их на земном шаре? Сто, тысяча, десять тысяч? Нет, их всего две с половиной, три тысячи. Почему их столько? Что они - похожи один на другой или все совершенно разные? Откуда они взялись?
Знаете ли вы, что существуют такие языки, в которых наряду с именами склоняются и глаголы? Известно ли вам, что в то время как в нашем языке имеются три "рода" имен: мужской, женский и средний, можно указать на языки, где их только два; на другие, где их, наоборот, четыре и даже несравненно больше, но они совершенно иные, чем у нас, и, наконец, на языки, где никаких "родов" вовсе нет?
Слово "никакого рода"? Да как же это может быть?
Поговорите с вашими товарищами, изучающими английский язык: многие из них даже не заметили, что пользуются в нем "безро´довой"1 грамматикой. Или прислушайтесь к нашему собственному языку: задумывались ли вы когда-нибудь над вопросом, какого рода существительное "ножницы" или "штаны"? Вероятно, нет. А между тем мне, учившемуся в школе полвека назад, приходилось ломать голову над этим вопросом. В те времена в зависимости от рода существительного менялось окончание согласующегося с ним прилагательного во множественном числе. Надо было писать: "красныЕ флаги", но "красныЯ девицы" или "красныЯ знамена"; ошибка считалась грубой. Значит, прежде чем написать "сени новые, кленовые", нужно было установить, какого рода слово "сени". А ну-ка, попробуйте установите!
Вы об этом не печалитесь, и хорошо. Но ведь это значит, что вы спокойно пользуетесь существительными "никакого рода". Так что же вас удивило, когда я сказал о существовании языков, где родов вовсе нет?
Сейчас языков около трех тысяч. А раньше их было меньше или больше? Их число уменьшается или растет? И сами они остаются неизменными или как-нибудь меняются? Всё это вопросы, на которые должно давать ответы языкознание.
Вы читаете в книге:
"Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: "Спи, друг одинокий!..
Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!"
Из мертвой главы гробовая змея
Шипя между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь".
Так А. С. Пушкин излагает нам легенду о смерти Олега киевского, излагает великолепным русским языком.
А вот другой рассказ о том же легендарном происшествии:
"И приеха Олег на место, идеже бяху лежаще кости его (коня - Л. У.) и лоб гол... и воступи ногою на лоб; выникнучи змея и уклюну и в ногу и с того разболевся умьре".
На каком языке это написано? По-польски, по-чешски? Нет! Перед нами тоже прекрасный и правильный русский язык, но такой, каким пользовались наши предки за семь-восемь веков до Пушкина. Сравните оба повествования, и вам станет ясно, какая изменчивая, непрерывно принимающая новые облики вещь - язык. Язык как река. Волга в наши дни течет не так, как она текла во времена хозар и половцев. Тем не менее это та же Волга. Так и с языком.
Этого мало. Вчитайтесь в два следующих отрывка:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек,
И рядом:
"Кривая в пространстве определяется заданием радиусов-векторов точек кривой в функции скалярного параметра... Хотя вектор в свою очередь определяется тремя числовыми (скалярными) заданиями, все же замена трех скалярных уравнений одним векторным обычно имеет значительное преимущество".
Можете ли вы положительно утверждать, что оба отрывка написаны на одном и том же языке? И да и нет! И тут и там перед нами современный правильный pycский язык, но в каких двух непохожих друг на друга видах! Можно справедливо усомниться, во всем ли поймут один другого два русских человека, говорящие на этих "разновидных" языках. И все же они-то в конце концов добьются взаимного понимания, тогда как ни француз, ни турок, ни англичанин не уразумеют ни там, ни здесь ни одной фразы.
Язык как море. У одного берега во´ды моря прозрачны и солоны, у другого - опреснены впадающей в него рекой и полны ее мути. И все это в одно и то же время, только в разных точках пространства. Одно и то же море и возле Одессы и под Батуми, только облик его там и здесь совсем разный. То же самое можно сказать. и о языке,
Языкознание изучает все виды, все изменения языка. Его интересует все, что связано с удивительной способностью говорить, при помощи звуков передавать другому свои мысли; эта способность во всем мире свойственна только человеку.
Языковеды хотят дознаться, как люди овладели такой способностью, как создали они свои языки, как эти языки живут, изменяются, умирают, каким законам подчинена их жизнь.
Наряду с живыми языками их занимают и языки "мертвые", те, на которых сегодня уже не говорит никто. Мы знаем немало таких. Одни исчезли на памяти людей; о них сохранилась богатая литература, до нас дошли их грамматики и словари, - значит, не позабылся и смысл отдельных слов. Нет только никого, кто бы считал сейчас их своими родными языками. Такова "латынь", язык Древнего Рима; таков древнегреческий язык, таков и древнеиндийский "санскрит". Таков среди близких к нам языков "церковнославянский" или древнеболгарский. Изучение их не так уж сложно.
Но ведь есть и другие - скажем, египетский времен фараонов, вавилонский или хеттский. Еще два века назад никто, ни единый человек в мире, не знал ни единого слова на этих языках. Люди с недоумением и чуть ли не с трепетом взирали на таинственные, никому не понятные надписи на скалах, на стенах древних развалин, на глиняных плитках и полуистлевших папирусах, сделанные тысячи лет назад неведомо кем и неизвестно по каким причинам. Никто не знал, что значат эти странные буквы, звуки какого языка они выражают. Но терпение и остроумие человека не имеют границ. Ученые-языковеды разгадали тайны многих письмен, В наши дни каждый, кто пожелает, может так же спокойно выучиться говорить по-древнеегипетски, по-шуммерски, по-ассирийски или по-хеттски, как и на одном из ныне звучащих "обыкновенных живых" языков.
Благодаря трудам ученых мы знаем о древних Ассирии и Вавилоне, пожалуй, больше и подробнее, чем о многих ныне существующих государствах и народах. Мы можем по именам перечислить тысячи несчастных малолетних рабов, погибших в страшных каменоломнях царя Ашшурбанипала. Мы можем повторить звук за звуком слова их песен, то жалобных, то полных гнева, а ведь они отзвучали в последний раз два или три тысячелетия назад!
И все это дало нам языкознание.
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ НАУКА
Я не знаю, в чьи руки попадет эта книга, чьи пытливые глаза побегут по ее строкам. Но кто бы ни был ты, мой читатель, я хочу, чтобы ты полюбил великолепную науку - языкознание.
Когда юноши и девушки нашей страны кончают среднюю школу, они обыкновенно попадают в положение этаких "витязей на распутье".
Стоит камень, а на камне надпись:
"Кто пойдет налево, попадет в страну географов. Всю жизнь будет он прокладывать пути по неведомым землям. Будет изучать далекие народы. Будет испытывать дивные приключения. Будет с великим трудом пробиваться в местах, куда еще не ступала нога человеческая..." Дрожь охватывает, до чего это прекрасно! Не пойти ли налево?
Но другая надпись сулит: "Пойдешь направо, станешь физиком. Ты проникнешь в тайны атомного ядра и в недра гигантских звезд. Ты будешь решать величайшие загадки Вселенной, помогать и астрономам, и геофизикам, и строителям кораблей, и летчикам. Что может быть пленительнее такой жизни? Иди направо, юный друг!"
А рядом еще приманки. Вот крутая тропа геологии с ее хребтами и скалами, ущельями и безднами. Вот таинственная дорога археологов, извивающаяся в древнем тумане, среди руин и пещер, от стоянок каменного века до развалин южных акрополей. А там, дальше, сады и леса ботаники, заповедники зоологов, тихие лаборатории и грохочущие заводские цехи, колхозные поля. Все это живет, клокочет, кипит, движется. Все привлекает молодые сердца.
И вдруг еще одна незаметная надпись: "По этому пути пойдешь, станешь языковедом..."
"Языковедом? А что он делает? Запереться на всю жизнь в четырех стенах мрачного кабинета, обречь себя на копанье в пыльных хартиях, годами доискиваться, следует ли писать мягкий знак на конце слова "мяч"? Кому это нужно? Нет уж, знаете, спасибо!"
Так думают многие. Думают потому, что не представляют себе, какова работа языковеда, чем
|
|
|
