 |
Шестое шифрованное письмо (фрагмент 3)
|
|
|
|
…мы пошли к Георгу, разговаривая. М‑ р У. Ш. говорил, как я сам убил или почти убил человека, мне нужно исповедоваться, а где я сейчас найду священника? Потом он сказал, Дик, мы отправили двух твоих мерзавцев в ад, но в аду их ой как много, дьявол закатывает их в бочки, словно сельдей. Так что, когда твой Пиготт узнает об этом деле, он будет посылать новых и новых, пока, наконец, не одолеет нас. Значит, мы должны ударить по корню, а это лорд Данбертон. Теперь мы должны воззвать к тем, кто поважнее нас, поскольку важного лорда может свалить только тот, кто еще важнее. Я вожу дружбу с Монтегю, Монтегю с Говардом, как они оба друзья старой религии. Франческа Говард покорила сердце лорда Рочестера, что всем при дворе известно. Значит, если она передаст ему письмо и поклянется, что оно правдивое, лорду Данбертону придется плохо, а ты будешь спасен. Какое письмо, сэр, спрашиваю я? Нет, говорит он, мне следовало сказать: два письма, первое то, которое тебе передал фальшивый Вини, якобы написанное рукой лорда Рочестера, а второе то, которое ты должен написать сегодня ночью и там рассказать всю историю. И вот я написал, мой лорд, то, что вы сейчас читаете. Когда я закончил, он прочел и начал указывать, где нужно сделать поправки, но я сказал: нет, это мое письмо, не делайте меня одним из ваших героев, потому что это не пьеса. Он засмеялся, говоря: парень, ты прав в этом, поскольку я ну прямо как мясник и желаю проткнуть любого теленка, мимо которого прохожу, мой он или нет.
Тогда я спрашиваю его: сэр, эта хитрость спасет нас или мы должны сделать что‑ то еще? Он говорит: тебя, думаю, спасет, но меня, насколько я знаю, нет. Но почему, вы же сами сказали, что дружите с важными людьми? На это он отвечает: все течет, все изменяется, и сейчас прилив не в мою пользу. Недавно убили короля Франции Генри, какой‑ то монах сделал это, и король Иаков снова боится папистских заговоров. Он назначил фанатика пуританина кентерберийским архиепископом, его партия сильно давит на нас, актеров. На меня самого нападают в публичной печати, и никто не осмеливается поднять голос в мою защиту. Власть моих друзей из дома Монтегю и других ослабевает, их жилища, прежде надежные, теперь обыскивают, как у простых людей. Я говорю: и однако вы написали ту пьесу. Да, говорит он, написал, как пленник, много лет скованный, оживает и начинает отплясывать, едва кандалы упали. Ох, парень, неужели ты вообразил, будто я думал, что такую пьесу кто‑ нибудь когда‑ нибудь увидит? Нет, но она изливалась из меня, едва ты дал для этого самый ничтожный предлог, и ее было не остановить, это ужасная глупость, знаю, но теперь, когда мертворожденное дитя появилось на свет, что с ней делать? Ее нужно сжечь, говорю я. Да, сжечь ее, говорит он, мою еретическую писанину.
|
|
|
Стук.
Крозетти зашевелился, стараясь вернуться в сон, где он обсуждал фильмы с Джуди Фостер и Кларком Гейблом. При этом он переглядывался с Джуди, поскольку они втайне знали, что Гейбл на самом деле не умер, и ждали, чтобы тот объяснил, как ему удалось обмануть весь мир. Но тут за их спинами раздался этот стук, и он сказал, что должен пойти выяснить, в чем дело…
Стук‑ стук‑ стук, стук‑ стук‑ стук‑ стук.
Он проснулся в незнакомой комнате отеля «Линтон» на окраине Оксфорда. В очень милой комнате, которую любезный мистер Марч снял для него. Здесь имелось выходящее в сад окно в форме эркера. За стеклами чернела ночь, и там же находился источник звука, вырвавшего Крозетти из мира грез. Новая горсть гравия ударила в стекло. Он взглянул на часы: половина третьего ночи.
|
|
|
Он встал, натянул джинсы, подошел к окну, открыл его и получил в лицо еще одну горсть гравия. Выругался, высунулся из окна и на лужайке внизу разглядел темную фигуру, наклонившуюся, чтобы подобрать с дорожки новую горсть гравия.
– Кто тут, черт побери? – спросил он громким шепотом, каким говорят, когда не хотят разбудить спящих соседей.
Человек внизу выпрямился и тоже прошептал:
– Кэролайн.
– Кэролайн Ролли?
– Нет, Крозетти, другая Кэролайн. Спускайся и впусти меня.
Он долго вглядывался в белое, запрокинутое вверх знакомое лицо, потом закрыл окно, натянул рубашку и кеды, покинул комнату, вернулся обратно, успев проскочить до того, как дверь захлопнулась, схватил свой ключ, промчался по короткому коридору, вниз по ступеням и через холл к двери в сад. Открыл ее – и вот она, стоит там, в джинсах и черной футболке с длинными рукавами, промокшая насквозь, черные волосы облепили лицо.
Она метнулась мимо него в холл.
– Господи, как же я замерзла, – сказала она, и это походило на правду: в тусклом красном свете лампочки аварийного выхода ее губы были синими. Она бросила взгляд на стойку. – Можешь раздобыть что‑ нибудь выпить?
– Бар закрыт и заперт. Но у меня в комнате есть бутылка.
Он и правда купил ее в дьюти‑ фри для матери. Когда они оказались в комнате, он пошел в ванную, открыл кран с горячей водой, вручил Кэролайн свой старый клетчатый халат и велел снять мокрую одежду. Пока она переодевалась в ванной, он щедро налил виски в два стакана для воды и, когда она вышла – в халате, с полотенцем на голове, – протянул ей один из них.
Она выпила, закашлялась и вздохнула, заметив, что Крозетти вглядывается в ее лицо. Их взгляды встретились.
– Что?
– Что? Кэролайн, сегодня второе декабря, вернее, уже третье, а ты исчезла… точно не помню… в конце августа. Булстроуд мертв, тебе это известно? Кто‑ то убил его. Потом его юрист застрелил двух типов в гостиной моей матери, а гангстеры пытались похитить меня, и… Ох, боже, этому нет конца! Кэролайн, где тебя черти носили и что, черт побери, ты все это время делала?
– Не кричи на меня! – ответила она напряженным голосом. – Пожалуйста, можно мне посидеть минутку спокойно?
Крозетти сделал жест в сторону кресла у окна, она уселась там, а он плюхнулся на постель лицом к ней. Сейчас она выглядела странно маленькой и юной, хотя под глазами залегли тени, а сами глаза напоминали потускневший металл.
|
|
|
Она допила виски и протянула стакан за новой порцией.
– Нет, – сказал Крозетти. Сначала рассказывай.
– С какого момента? С самого рождения?
– Нет, можешь начать со своего брака с X. Олруд, проживающего в доме сто шестьдесят один по Тауэр‑ роуд, Брэддок. Давай, выкладывай.
Она резко втянула воздух, и он увидел, как на ее щеках расцвели знакомые розовые пятна. Ролли краснела легко, а ведь это важно для такой законченной лгуньи.
– Тебе и это известно?
– Да. Вообще‑ то я побывал там, рядом с этим домом. И мило побеседовал с Эмметом.
Глаза у нее расширились, она зажала рукой рот.
– Господи, ты видел его? Как он?
– Более‑ менее здоров, только немного тощенький. По‑ моему, умный мальчик. Там и девочка была, она тоже здорова, хотя ее я видел лишь мельком. Их отец, похоже, парень вспыльчивый.
– Можно и так сказать. Харлан всегда давал рукам волю.
– Это я видел. Объясни, как получилось, что ты связалась с ним? Он, кажется, намного старше тебя.
– Он был моим зятем. Мама умерла, когда мне было тринадцать, и моя сестра Эмили взяла меня к себе. Она на четыре года старше меня, а он на шесть лет старше ее.
– А твой отец?
Она издала короткий иронический смешок.
– Вот только знать бы, кто он. Мама служила горничной, барменшей и пополняла доход за счет своих дружков. Плати арендную плату за месяц – и получишь все двадцать четыре удовольствия. Таких называли «подружками дальнобойщиков». Очередной дружок и застрелил ее. Может, он хотел серьезных отношений? Однажды я пришла домой из школы, а там полно копов. Я позвонила Эмили, и она увезла меня. Это произошло в Микэниксбурге, и я стала жить с ними. Тебе обязательно знать это?
– Да. Значит, никакого дяди Ллойда не было.
– Нет, насчет дяди я соврала. Но Харлан был. Он начал спать со мной, когда мне исполнилось четырнадцать, и Эмили не предпринимала ничего, чтобы прекратить это. Он ее сильно колотил. Я забеременела Эмметом в шестнадцать, а Молли – четыре года спустя. И вот что я тебе скажу – тогда мне казалось, что все нормально. Харлан имел работу, мы не голодали. Так и жили. У меня была Эмили, у нее я, и у обеих дети. Ты удивился бы, узнав, сколько людей в городках вроде Брэддока живут так же. Потом Харлан потерял работу, начал подрабатывать за гроши в «Уолмарте», [89] Эмили умерла, и…
|
|
|
– Отчего Эмили умерла?
– Удар током от стиральной машины. Она всегда искрила, а Харлан обещал починить ее, но так и не удосужился, и с ней приходилось обращаться очень осторожно. Иногда я думаю: может, Эмили нарочно убила себя. Он регулярно избивал ее.
– М‑ м‑ м… И как сюда вписывается переплетное дело?
Внезапно лицо у нее словно окаменело.
– Ты желаешь знать все обо мне? Почему? Потому что мы один раз переспали? И это дает тебе право получить полное издание жизни Кэролайн Ролли?
– Нет, Кэролайн. У меня нет права ни на что. Однако ты пришла ко мне посреди ночи. Зачем? Ради теплой ванны? Ради виски? Ради того, чтобы поболтать о старых временах в книжном магазине?
– Нет, но… Послушай, мне нужна твоя помощь. Я сбежала от них и не знала, куда пойти. И у нас нет времени входить в детали. Как только они проснутся и обнаружат, что я исчезла, они придут сюда.
– Кто «они», Кэролайн?
– Люди Шванова. Их четверо, в отеле в двух милях отсюда. Они знают, где ты. От них и я узнала это.
– И что… теперь? Опять же – почему я должен тебе верить?
– О господи! Я уже говорила, что не умею вести себя с… реальными людьми вроде тебя. Я лгу, впадаю в панику, убегаю и… Ради бога, можно мне еще выпить? Пожалуйста!
Он налил. Она выпила.
– Ладно, у нас нет времени для долгого разговора. Переплетное дело… Как‑ то я пошла с детьми к доктору, это нужно было для школы, и, пока ждала своей очереди, увидела эту книгу. Она стояла там как украшение, понимаешь? Ну, как некоторые люди делают у себя фальшивые книжные шкафы с обложками старых книг? Только у доктора были настоящие книги. Эммет и Молли играли с ними, стащили их на пол, строили домики, и девушка в приемной велела им прекратить. Я поставила книжки на полку. Одна из них называлась «Переплетное дело», и я стащила ее. Она была переплетена в телячью кожу, с золотым обрезом. Может, дело в том, что она казалась такой роскошной – эта кожа, бумага… В общем, не Брэддок, а осколок другого мира, драгоценный камень, случайно упавший мне в руки. Вернувшись домой, я спрятала ее и читала по ночам, каждую ночь на протяжении многих месяцев. Идея, что можно делать книги вручную и они будут такие красивые, завладела мною – не знаю почему. А потом Эмили умерла, и Харлан начал колотить меня. Я знала, что если не сбегу, то кончу как Эмили. Либо он убьет меня, либо я сама убью себя, а может быть, убью его. Ну, я и удрала. В первый раз он поймал меня, запер в подвале и избил так сильно, что я едва могла ходить. В следующий раз я дождалась, когда он получил зарплату, взяла пять сотен, пока он спал, и сбежала. Я ловила попутные машины на дороге и остановилась только в Нью‑ Йорке. Жила в приюте, нашла работу: убиралась в домах по ночам. Именно благодаря этой работе я наткнулась на свой лофт. Это было незаконно, там остались вредные испарения, но чертовски дешево: владелец хотел, чтобы кто‑ то приглядывал за домом, чтобы бомжи не ограбили его, охотясь за медью. Тогда я впервые услышала имя Шванова.
|
|
|
– В какой связи?
– Он был владельцем дома или части него. Управление недвижимым имуществом. Так у меня появилось место, где жить, и я еще два года убирала дома по ночам, а свободное время проводила в библиотеке. Я изучала переплетное дело, книжный бизнес и все прочее, чтобы состряпать фальшивое резюме. Потом я пошла работать официанткой в ресторане, в деловой части города, потому что мне нужно было выглядеть как обычные люди. Нужно было посмотреть, как они одеваются, как говорят, какие делают жесты. Так я превратила себя в человека среднего класса. На это ушел еще год. И потом я нашла работу у Глейзера. Вот и вся моя грустная история. Может, теперь поговорим о рукописи?
– Давай.
– Я была знакома с Булстроудом… по‑ моему, я говорила тебе об этом. Сидни познакомил нас, и я прослушала курс лекций по рукописям, который он читал в Колумбийском университете. Едва увидев бумаги, извлеченные из Черчилля, я поняла, что это ценная находка. – Она отпила виски и перевела взгляд на черную ночь за окном. – И ты, конечно, хочешь знать, почему я солгала насчет того, что испорченные книги принадлежали мне, почему сделала вид, что в бумагах ничего стоящего нет, и почему придумала, будто скрываюсь, уговаривая тебя продать бумаги Булстроуду по дешевке.
– Я весь внимание.
– Ладно. Я служу в магазине, и я нашла рукопись в книгах, купленных у моего хозяина за пенни. У меня нет никаких средств, а для того чтобы установить подлинность рукописи и продать ее на аукционе, понадобятся немалые деньги. И если я публично заявлю о находке, тут же объявится Сидни и поднимет такой хай…
– В каком смысле «поднимет хай»?
– О, вижу, ты не знаешь Сидни. Он заявил бы, что я вскрыла обложки, нашла рукопись, не сказав ему об этом, и мошенническим образом приобрела книги за гроши. На дело тут же легло бы пятно, и ни один аукционный дом не стал бы с ним связываться. Сидни – большая «шишка» в этом мире, а я никто. Значит, мне требовалось подставное лицо, и я подумала о Булстроуде. Позвонила ему, пока ты тем утром ждал на улице, рассказала о находке и договорилась о встрече у него в офисе. Он говорил, что, если рукопись подлинная, он даст мне пять тысяч сверх того, что заплатит тебе. Потом бумаги перешли бы к Булстроуду. Даже если его однажды обвели вокруг пальца, он все равно оставался крупным ученым и палеографом. Появление у него рукописи никого не удивило бы. И никакой связи со мной или Глейзером.
– Хорошо, Кэролайн, но я все равно не въезжаю, почему ты не рассказала мне все как есть.
– Ох, ради бога… я же не знала тебя. Может, на следующий день ты сболтнул бы Глейзеру: дескать, Кэролайн нашла бесценную рукопись начала семнадцатого столетия в книгах, что вы продали ей как негодные, ха‑ ха! Поэтому мне пришлось втянуть тебя в аферу, но так, чтобы ты не знал, сколько на самом деле стоят бумаги.
– Понятно. А то, что произошло после, той ночью… тоже было частью аферы?
Наверно, впервые за время разговора она посмотрела ему в лицо. Отец Крозетти как‑ то говорил, что патологические лжецы всегда глядят следователю прямо в глаза и удерживают взгляд неестественно долго; он обрадовался, что Кэролайн так не сделала. Вид у нее был, как ему показалось, слегка пристыженный.
– Нет, – ответила она, – это не было частью плана. Я знала, что ты сердишься на меня, и рассказала тебе чушь о дяде Ллойде. Я думала, ты просто уйдешь, но ты не ушел, а наоборот – доставил мне такое удовольствие… Послушай, за всю жизнь у меня никогда не было подобного дня: чтобы кто‑ то водил меня по разным местам, и покупал мне вещи, и звучала прекрасная музыка, и кто‑ то заботился обо мне, как о человеке, а не просто хотел меня поиметь…
– Я хотел тебя поиметь.
– Я имею в виду, у меня никогда не было такого человека – моего возраста, приятного мне. Чтобы я тоже хотела его. Я никогда не была ребенком, я никогда не была подростком. Я никогда не ходила в кино с мальчиками. И это оказалось как наркотик.
– Значит, я тебе нравлюсь?
– О, я обожаю тебя, – ответила она так просто, что это прозвучало убедительнее любого признания со вздохами и переживаниями. Сердце Крозетти глухо застучало. – Но что с того? Ты слишком хорош для меня, и это просто нелепо, не говоря уж о моих детях. К чему тебе такая морока? И тогда я сказала себе: ладно, всего одна ночь… не знаю, как сказать… одна ночь молодости, как происходит у нормальных людей нашего возраста. А потом все кончится, как у Золушки, только без хрустальных башмачков и принца. На следующий день мы с Булстроудом обсудили, что делать дальше. Он сказал, что может раздобыть нужное количество денег, и мы встретились со Швановым. Ты когда‑ нибудь видел Осипа Шванова?
– Нет. Только тех, кто работает на него.
– Ох, он что‑ то из ряда вон. Лицо такое гладкое, если не считать морщин вокруг глаз. Он напомнил мне Рэя Бриджера.
– Кого?..
– Одного из тех, с кем моя мама встречалась когда‑ то, но сейчас мне не хочется о нем рассказывать. В любом случае, я сразу поняла, что Шванов – мерзкий тип, но у бедняги Булстроуда и мысли такой не мелькнуло. Конечно, я не стала предупреждать его. Он разливался соловьем, рассказывая Шванову о пьесе Шекспира, о том, что документ Брейсгедла сам по себе стоит от пятидесяти до ста тысяч, но если мы найдем рукопись Шекспира, то даже примерно нельзя сказать, на сколько она потянет. На сотню миллионов? На сто пятьдесят? Дескать, Шванов ничем не рискует – если мы вернемся с пустыми руками, у него остается письмо Брейсгедла, которое можно продать. Шванов дал ему двадцать «кусков» и велел немедленно отправляться в Англию на поиски следов Брейсгедла, этого лорда Д., кто бы он ни был, и самой пьесы. Что профессор и сделал. Я поехала с ним…
– Не попрощавшись. Тебе не кажется, что ты поступила немного невежливо?
– Не было другого выхода. В результате я точно знала, что ты никогда не свяжешься с этим сукиным сыном.
– Ты защищала меня?
– Да. И не думай, что ты не нуждался в защите. Ты не знаешь этого типа.
– Кстати, о Шванове… Как получилось, что британский ученый знаком с бандитом?
– Понятия не имею. Их свел общий друг. Думаю, это связано с деньгами – возможно, Булстроуд разорился, попытался раздобыть денег и вышел на Шванова. Господи, как я устала! На чем я остановилась?
– На том, что ты улетела на самолете, не зная, когда вернешься. И не попрощавшись.
– Правильно. Ну, мы прибыли в Англию, поехали в Оксфорд и остановились у Олли Марча. Булстроуд настоял, чтобы я оставалась с ним – так, дескать, безопаснее, хотя Марч явно не обрадовался. Мне нужно было установить, к какому времени относится рукопись, и никто не должен был знать, что Булстроуд имеет к ней отношение. Когда все подтвердилось, он совсем рехнулся. Мне не дозволялось звонить по телефону, и я еле‑ еле убедила его, что нужно написать то письмо Сидни, сочинить историю о проданных вклейках и отправить ему чек, чтобы не было лишних неприятностей. Он просто обезумел. Подозревал меня в том, что я работаю на Шванова, рассказываю тому о наших исследованиях и планах.
– Но ты не работала на Шванова.
– Конечно работала. Я и сейчас работаю на него; по крайней мере, так он считает. Еще до отъезда из Нью‑ Йорка он дал мне номер своего сотового и велел держать его в курсе. Что, по‑ твоему, я могла ответить подобному человеку? Отказаться?
Она устремила на Крозетти вызывающий взгляд, и у него язык прилип к гортани. Она сорвала с головы полотенце и принялась с такой яростью вытирать волосы, что он вздрогнул. В конце концов он спросил:
– И что Булстроуд сказал, когда ты сообщила ему о шифрованных письмах?
Она снова залилась краской.
– Я не сообщала ему. Это сделал Шванов.
– Но Шванову‑ то ты сказала.
– Я лишь подтвердила его подозрения, – быстро ответила она. – У него люди повсюду, он и без меня все знал. О тебе, надо полагать, он узнал от Булстроуда и проверил твое окружение. Тебе не приходило в голову, что он мог выяснить о произошедшем в Нью‑ Йоркской публичной библиотеке? Да он может выяснить, что происходит в ЦРУ, боже ты мой!
– Тогда хватит болтать о том, что ты якобы старалась не впутывать в дело меня.
– Прости. Я трусиха, и он пугает меня. Я не могу ему врать… Когда Булстроуд узнал о шифрованных письмах, он совсем пошел вразнос. Мне приходилось все время успокаивать его. Он понял, что ключ к местонахождению пьесы – в этих письмах, и если Шванов завладеет ими сам, мы ему не понадобимся больше. Я предложила посмотреть, не сохранились ли копии шифрованных писем Брейсгедла в архиве Данбертона.
– Вот почему вы поехали в Дарден‑ холл.
– Правильно. Но их там не оказалось. Во всяком случае, мы не нашли их. Зато мы нашли «карманную» Библию. Знаешь, что это такое?
– Да, – ответил Крозетти, – маленькая тюдоровская Библия, тысяча пятьсот шестидесятого года издания, девять на семь. Мы считаем, что она лежит в основе шифра Брейсгедла. Но как вы узнали это? У вас же нет шифрованного текста.
– Нет, но мы нашли в библиотеке Данбертона «карманную» Библию с дырочками над некоторыми буквами. Булстроуд решил, что именно эти буквы были ключом и при шифровке использовалась также «решетка». Он чертовски много знал о старинных шифрах.
– И вы украли «решетку» из церкви.
– Ты и это знаешь? Ничего себе!
– Я знаю все. Почему вы просто не украли Библию?
– Булстроуд украл ее. А потом отправил меня за «решеткой». Послушай, к тому времени им настолько завладела паранойя, что он воображал, будто целые стаи ученых занимаются теми же поисками. Он хотел помешать им на случай, если им в руки попал шифрованный текст. Он вбил себе в голову, что ты отдал письма кому‑ то – хотя бы своей знакомой в библиотеке, – и в результате началась большая охота. Вот почему он вернулся в Нью‑ Йорк: хотел забрать у тебя бумаги. Ведь «решетка» у него была, и…
– Шванов поймал его и пытал. Зачем?
– Он решил, что Булстроуд надул его. Кто‑ то (не знаю кто) позвонил Шванову и сообщил, что Булстроуд заключил сделку с другой шайкой гангстеров, охотящейся за рукописью. Шванов просто обезумел.
– Другой шайкой? Ты имеешь в виду нас? Мишкина?
Она задумчиво пожевала нижнюю губу.
– Нет, не думаю, что имелись в виду вы. Кто‑ то еще, другие гангстеры. Тип по имени Харел, тоже русский. Все они русские евреи, так или иначе связанные между собой, конкуренты или бывшие партнеры. Они, как правило, говорили по‑ русски, и я не слишком много понимала…
– А что насчет этой Миранды Келлог, о которой Мишкин прожужжал нам все уши?
– Я встречалась с ней только раз, – ответила Кэролайн. – Понятия не имею, кто она на самом деле, может, актриса или модель, которую Шванов нанял, чтобы выманить у Мишкина оригиналы Брейсгедла. Настоящей наследнице они организовали бесплатный отпуск, а она выдала себя за Келлог.
– Что случилось с ней?
– Думаю, раздобыв оригинал, она потребовала у Шванова еще денег и он избавился от нее.
– Убил?
– Ох, да! Она мертва. – Кэролайн содрогнулась. – Мертва, как и Булстроуд. Шванову не нравится, когда на него давят.
– Булстроуд и правда решил надуть Шванова?
– Да. Только не с другими гангстерами, насколько мне известно. Но он никогда и в мыслях не держал, что расстанется с пьесой, если мы найдем ее. Марч говорил, что Булстроуд собирался отдать ее государству. С условием, конечно, что он один будет иметь доступ к ней и право первого издания. Его вместе с рукописью заперли бы в Тауэре, а Шванову осталось бы лишь облизываться. Я хочу сказать, что профессор был шекспироведом до мозга костей. Он только об одном и говорил, бедняга. А как у него глаза сияли, ты бы видел!
– Ну, никакая перфорированная Библия не всплыла, насколько мне известно. Остается предположить, что она у Шванова. Что случилось с «решеткой»?
– Очевидно, она тоже у Шванова, поскольку Булстроуд взял ее с собой, покидая Англию. Когда на него надавили, он, должно быть, рассказал, что оригинал письма у Мишкина. По‑ видимому, он уже догадывался, что шифрованные письма у тебя. Никто не подъезжал к тебе насчет них?
– Еще как подъезжал! – Крозетти коротко рассказал о недавних событиях у себя дома. – Значит, итог таков: у нас шифрованные письма, у него «решетка». Классический пат. Или я еще чего‑ то не знаю, Кэролайн?
На ее лице промелькнуло странное выражение.
– У тебя есть с собой шифрованные письма? – спросила она. – В смысле, прямо здесь, в этом номере?
– Ну, оригиналы в безопасности в подвале Нью‑ Йоркской публичной библиотеки, но в моем компьютере есть оцифрованная версия. «Карманная» Библия у меня тоже имеется. Мишкин купил две штуки. И у меня есть оцифрованный текст тысяча пятьсот шестидесятого года издания, который я скачал перед тем, как мы…
– А у меня есть «решетка».
– Что? Где?
Она встала, распахнула халат и положила ногу на ручку кресла, обнажив внутреннюю часть бедра.
– Вот здесь.
Она указала на созвездие крошечных голубых точек на гладкой белой коже. Он опустился на колени, приблизил лицо почти вплотную и внимательно вгляделся. Запах розового мыла и самой Кэролайн заставил колени задрожать. Сначала точки казались расположенными наобум, но потом он разобрал узор: стилизованная плакучая ива, символ скорби. Он хрипло спросил:
– Кэролайн, это что, самодельная татуировка?
– Да. Я сделала ее в доме Олли после того, как украла «решетку». С помощью булавки и шариковой ручки. Здесь восемьдесят девять точек.
– Боже! Все точно?
– Да. Я перевела ее на бумажную кальку и сравнила с проколами в Библии из Дарден‑ холла. Все совпало.
– Но почему?
– Потому что подумала: вдруг я когда‑ нибудь встречусь с тобой и шифрованные письма все еще будут у тебя? Бумагу можно потерять или украсть, как мы знаем. Не говоря уж о том, что эти ублюдки сто раз обыскивали меня. Но той суке, что меня обыскивала, не сообщили никаких деталей насчет того, что именно искать, – просто велели проверить все дырки, нет ли где чего. Сейчас татуировки у многих. У тебя есть бумажная калька?
– Нет. Но у меня есть очень хороший карандаш для нанесения меток. Можно использовать стекло вот от этой картины. Оно подходящего размера.
Она легла на край постели, на спину, левое бедро ровно, а правое – под углом к телу. Крозетти встал на колени между ее раздвинутыми ногами. Включил все лампы в номере. Приложил стекло к ее коже и разметочным карандашом тщательно нанес красные точки над каждой голубой. Левой рукой пришлось упереться в теплое тело и очень низко наклонить лицо. Это стало самым эротическим переживанием его жизни – за исключением еще одного, и на нервной почве он едва не захихикал. Они не разговаривали. Ролли лежала неподвижно, словно труп.
Когда дело было сделано, она запахнула халат и сказала:
– Булстроуд изучил узор проколов в Библии из Дарден‑ холла и пришел к выводу, что они начали со второй страницы Книги Бытия и дальше по порядку. Нужно поместить самые крайние отверстия «решетки» так, чтобы нижняя левая и нижняя правая оказались над первой и последней буквами нижней строчки каждой страницы, и читать буквы под отверстиями в обычном порядке – слева направо, сверху вниз.
Крозетти мгновенно оказался у стола, включил компьютер и открыл Библию. Поместил стекло над Книгой Бытия, как ему было сказано. Карандашные метки были полупрозрачны, и читать буквы под ними не составило труда.
– Я буду называть буквы, а ты набирай их, – сказал он. – Д… а… в… о… в…
Это была невероятно нудная работа. Крозетти, конечно, давно сосчитал буквы в шифрованных письмах. Их оказалось больше тридцати пяти тысяч, не считая пробелов, и каждой соответствовала неповторяющаяся буква библейского ключа. Он быстро произвел в уме подсчет.
Если, скажем, диктовать одну букву в секунду, на тридцать пять тысяч букв уйдет почти десять часов, помимо перерывов и проверок. Слишком долго, если Ролли ищут – а он не сомневался в ее словах. Может, нужно немедленно уйти и «залечь на дно»? Его тут же осенило, где самое подходящее для этого место; но он просто умирал от желания немедленно прочесть шифрованные письма. Он перестал диктовать.
– В чем проблема? – спросила Кэролайн.
– Это муть, вот что. Должен быть более легкий путь. Мы не шпионы начала семнадцатого века. Дерьмо! Я таращусь в компьютер, и мне даже в голову не пришло…
– Что ты бормочешь, Крозетти?
– Посмотри на «решетку». Первая буква ключа есть третья буква на первой строчке, потом пятнадцатая, потом двадцать вторая. Следующая строчка: вторая буква, седьмая, потом четырнадцатая. «Решетка» создает одинаковый узор на каждой странице. Титульные листы они не использовали?
– Нет, только страницы, плотно заполненные текстом. И конечно, каждую вторую страницу, чтобы отверстия, приложенные с одной стороны, не путались с теми, что оказались на другой.
– Конечно. Они взяли только правые развороты страниц. Значит, вот что нужно сделать: вызвать оцифрованную версию Библии, удалить заглавные титульные листы и левые развороты страниц и написать простую поисковую программу, чтобы считала и записывала только те буквы, на какие указывает «решетка». Ключ можно создать автоматически. Программа Виженера у меня тоже здесь есть. Если сработает, мы к утру узнаем все тайны Брейсгедла.
– Можно я немного вздремну, пока ты этим занимаешься?
– Располагайся как дома.
Крозетти снова повернулся к столу.
Как всегда бывает в проектах с участием компьютера, потребовалось гораздо больше времени, чем ожидалось. Окна уже посветлели к тому моменту, когда Крозетти нажал клавишу и послал длинную вереницу букв – ключ, как он надеялся, – в виртуальную пасть программы Виженера, куда уже была загружена вся цепочка букв из шифрованных писем Брейсгедла. На экране появилась надпись: «ИДЕТ ПРОЦЕСС РЕШЕНИЯ».
Под этой надписью один за другим стали возникать крошечные прямоугольники, похожие на вагоны на железнодорожных рельсах. Крозетти всю ночь пил растворимый кофе из запасов отеля, и во рту у него пересохло.
– Крозетти… Господи, который час?
– Почти семь. Думаю, у меня получилось. Хочешь посмотреть?
– Я чувствую запах кофе.
– Тут осталось еще немного, но он отвратительный. Иди сюда, посмотри. Возможно, это и есть решение.
Кэролайн перекатилась на кровати и подошла к нему. От нее пахло постелью и сном. На экране последний маленький прямоугольник сменился заглавием текстового файла:
Исходный текст шифрованных писем Брейсгедла.
Крозетти подвел к нему курсор и сказал:
– Предоставляю тебе эту честь. Нажми ввод.
Она так и сделала. Экран сплошь заполнил текст без единого пробела. Первая строка выглядела так:
mylfrdithdsnowpascdtwowerkesandsomedaitssincgilefmyouphowfsaidlhaue
– Ох, нет, нет! Не получилось! – закричала Кэролайн.
– А я говорю, получилось. Вспомни, они работали с двумя разными Библиями, Брейсгедл и Данбертон, и среднее качество печати тогда было очень скверным, особенно если речь шла о массовых изданиях вроде «карманной» Библии. Не было двух совершенно одинаковых копий. Наверняка у них возникала та же самая проблема. «Решетка» копии Брейсгедла создавала немного другой набор букв ключа по сравнению с копией Данбертона. Другой, но близкий. Сейчас… подожди, я скопирую эту строку в отдельный документ… так… вставлю пробелы, поправлю очевидные ошибки, пунктуацию… вот она, первая строчка.
My lord: it has now passed two weekes and some daies since I left your house[90]
– Боже! Крозетти, ты волшебник!
На ее лице сияла восторженная улыбка – та самая, что являлась ему во сне на протяжении многих месяцев. Он почувствовал, что сам широко улыбается.
– Вовсе нет, – сказал он. – Любой гений до этого додумался бы. Ты меня поцелуешь?
Она поцеловала его. Спустя какое‑ то время они оба, обнаженные, лежали в постели под одеялом. Крозетти отодвинулся и посмотрел ей в глаза.
– По‑ моему, прямо сейчас мы не станем читать эти письма, – сказал он.
Она снова поцеловала его.
– Они оставались в неприкосновенности четыреста лет. Еще один час ничего не изменит. Ты, я думаю, слишком устал.
– Слишком устал для чтения текста с экрана, да, но не для этого.
Последовала новая порция этого, после чего он резко спросил ее:
– Теперь ты останешься? В смысле, будешь тут и завтра, и послезавтра…
– Думаю, за эти дни я могу ручаться.
– А дальше? Или мне придется каждый день договариваться с тобой заново?
– Крозетти, пожалуйста, не…
– Ах, Кэролайн, ты меня убиваешь. – Он вздохнул. – Да и сама можешь погибнуть, если будешь продолжать в том же духе.
Он и дальше развивал бы эту тему, но она закрыла его рот поцелуем и прижалась к его бедру давным‑ давно утраченной шифровальной «решеткой» Ричарда Брейсгедла.
– Это было быстро, – сказал он.
– Да. Быстро и неистово.
– Мне нравится, как твои глаза широко распахиваются, когда ты кончаешь.
– Безошибочный признак. Чтобы запомнить кто.
– Мудро. А теперь, хотя я не против заниматься этим до бесконечности…
– Ты хочешь прочесть письма. Ох, ради бога, зачем ты спрашиваешь? Я и сама хочу.
– Чтобы между нами не было недопонимания. Раз мы оба согласны, давай по очереди сходим в ванную и займемся письмами.
Она быстро поцеловала его и выскользнула из постели. Он подумал: на свете нет ничего лучше, чем смотреть, как пересекает комнату женщина, только что занимавшаяся с тобой любовью. Свет раннего утра играет на ее спине, ее попке… Если бы снять это так, подумал он, чтобы все выглядело как в реальной жизни…
Неожиданно Кэролайн вскрикнула и рухнула на пол.
– Что?
– Они здесь!
На ее лице возникло загнанное выражение лисы, ослепленной фарами, которое он помнил по Нью‑ Йорку, – животный страх в глазах. Это зрелище снова разбило ему сердце.
– Кто? – спросил он, хотя и сам догадался.
– Один стоит в саду – Сёма. Другие, наверно, поджидают перед отелем. Ох, господи, что же нам делать?
– Одевайся! И держись подальше от окна!
Она, словно ящерица, юркнула в ванную, а Крозетти встал и подошел к окну голый, потягиваясь и почесывая живот, как человек, который только что проснулся и ничего не опасается. В саду действительно стоял мужчина: широкоплечий, в черном кожаном пальто до колен и вязаной шапочке. Он поднял взгляд, скользнул им по Крозетти и отвел глаза. Значит, если они и в курсе, где он находится вместе с Кэролайн, они не знали его в лицо. Странно; ведь они без труда отследили его тогда, около дома. Если это не другая шайка. Кэролайн что‑ то говорила о двух соперничающих бандах…
Однако сейчас некогда думать об этом. Он оделся, выдернул телефонный шнур из розетки, вставил в телефон адаптер для английских систем, подсоединил его к компьютеру, сжал и зашифровал материалы Брейсгедла и набрал номер своего электронного почтового ящик. Он давно отвык от выхода в Интернет через модем, но эта связь, конечно, по‑ прежнему работала. Казалось, прошла целая вечность, пока все загрузилось (на самом деле пять минут), и по окончании он запустил программу очистки жесткого диска. Стер шифрованные письма, ключ, Библию и версию исходного текста. Подняв взгляд, он увидел Кэролайн в дверном проеме ванной.
– Что ты делаешь? – громко прошептала она.
– Защищаю наши секреты. Забавно. Я видел столько фильмов, где возникали подобные ситуации, что сейчас будто действую по сценарию. Парень с девушкой бегут от плохих парней…
– Ох, черт побери, Крозетти, это не какое‑ то там кино! Если они схватят нас, то будут пытать, пока мы сами не расскажем все секреты. Они возьмут паяльную лампу…
– Такого нет в сценарии, Кэролайн. Выкинь это из головы.
Он снова повернулся к компьютеру, проработал еще несколько минут, потом выключил его и убрал в специальный футляр.
– Теперь нужно упаковать тебя. – Он вывалил на пол содержимое своей дорожной сумки. – Надеюсь, ты достаточно гибкая, чтобы втиснуться сюда.
Она сумела, но едва‑ едва. Крозетти знал, что когда такой трюк проделывают в кино, то на самом деле герой несет в сумке манекен из пенопласта. Выяснилось, что в реальности тащить женщину в сумке по лестнице гораздо труднее, чем ему представлялось. Он покрылся потом и тяжело дышал, когда добрался до вестибюля.
Бегло оглядевшись, Крозетти заметил еще двоих. Он старался не таращиться на них, но боковым зрением отметил, что они в кожанках, крупные и решительные. Подойдя к стойке, он вручил клерку заранее заготовленную записку:
Пожалуйста, не называйте моего имени. Я хочу избежать встречи с людьми, которые ищут меня. Спасибо.
В записку он вложил двадцатифунтовую банкноту. Клерк, молодой азиат, встретился с ним взглядом, кивнул, в мол
|
|
|
