 |
События военного времени 5 страница
|
|
|
|
Он объяснил им, что живет в своем панцире и своих одеждах, которые поизносились и повыцвели, но впечатляли своей потрепанностью и были украшены тщательно выписанными панелями с изображением звезд, планет и лун, сохранившимися цветами из десятков тучерастительных видов, отполированных углеродных костей и сияющих безглазых черепов мелких представителей фауны газового гиганта. Эта коллекция вещиц, называемых среди насельников талисманами, была чуть побольше, чем у Валсеира, и выглядела мрачнее, если не говорить о его парадных одеяниях для официальных мероприятий.
Когда Фассин в первый раз увидел этого бродягу, он решил, что Оазил — это переодевшийся Валсеир, который, пытаясь скрыть свое истинное «я», вернулся подразнить их всех, посмотреть, как они будут относиться к бедняге-скитальцу, а потом объявить себя законным владельцем дома и потребовать возвращения своей собственности. Но внешне Валсеир и Оазил сильно разнились. Оазил был крупнее, его панцирь — слегка асимметричен, его метки — не такие замысловатые, его голос — гораздо ниже, да и количество оставшихся у него лопастей и конечностей было иным. Валсеир и Оазил были приблизительно однолетки, правда, если бы Оазил все еще оставался на рельсах, то был бы чуточку моложе Валсеира: переходник-балоан или переходник-номпар, а не переходник-чоал, как тот; но выглядел он гораздо старше, темнее и обветреннее, он был почти так же темен, как Джундрианс, вдесятеро его старший, но, будучи ученым, Джундрианс большую часть своей жизни провел в медленном времени, а не бродил в атмосфере и не подвергал себя воздействию стихий.
Оазил тащил за собой небольшой плавучий трейлер (напоминающий маленького насельника и украшенный сходным образом), где хранил несколько смен одежды, дорогие ему предметы и набор подарков для других, в большинстве своем вырезанных из корней кислотучедерева. Один из них, похожий на дом-пузырь, он подарил Нуэрну, чтобы тот пропустил его к Джундриансу, когда мудрец в следующий раз покинет глубины своих медленных эмпирей.
|
|
|
Принимая этот скромный дар, Нуэрн вовсе не выглядел польщенным. Но Оазил заявил, что дом Валсеира на протяжении последних пятидесяти или шестидесяти тысяч лет его бродяжничества нередко служил ему прибежищем, и вообще испокон веков, особенно вне больших городов, существует традиция гостеприимства по отношению к странникам, и с точки зрения положительных баллов было бы в высшей степени губительно игнорировать ее, тем более что оскорбление наносится на глазах у других гостей.
— И надолго вы собираетесь остаться, сэр? — спросил Нуэрн.
— Да, надолго ли? — спросил Ливилидо.
— Нет-нет, завтра же в путь, — сказал Оазил молодым насельникам. — Я уверен, дом по-прежнему великолепен, хотя с прискорбием узнаю, что моего старого друга больше нет. Но мне неловко оставаться подолгу на одном месте, и дома — хотя и не столь ужасные для меня, как города, — рождают во мне беспокойство. Находясь поблизости от какого-нибудь дома, я не могу дождаться, когда тронусь в путь, независимо от его великолепия и гостеприимства хозяина.
Они располагались на одном из множества балконов, опоясывавших жилые помещения. Сначала все собрались на утреннюю трапезу в честь Оазила в подвешенном, точно сеть, обеденном пространстве. Но старый насельник с самого начала чувствовал себя как-то неловко и еще до первой перемены блюд смущенно и жалобно спросил, нельзя ли пообедать снаружи, скажем, за окном, и не открыть ли его, чтобы во время беседы видеть друг друга. Он страдал своего рода клаустрофобией после бесчисленных тысячелетий, проведенных в странствиях по необозримым бездонным небесам, и в замкнутом пространстве чувствовал себя неважно. Нуэрн и Ливилидо быстренько приказали своим младшим слугам свернуть стол и подать еду на ближайший балкон.
|
|
|
Все вышли наружу, и Оазил (после многословных извинений за то, что он, кажется, навязывает им свою волю), удобно расположившись, принялся наслаждаться пищей, а попробовав немного наркотических зерен ауры и темброследов из вазы в центре стола (сделанной в форме шаровидного университетского городка), расслабился настолько, что стал делиться мыслями о происхождении насельников. У насельников это была любимая послеобеденная тема, а потому заезженная настолько, что сказать тут что-нибудь новенькое было абсолютно невозможно, хотя, нужно отдать должное Оазилу, он специализировался на этом до того, как отцепился от якоря науки и отправился в плавание по высоким небесам странствий.
Хазеренс спросила старого насельника, как он считает: его соплеменники всегда были неспособны чувствовать боль или подавили в себе эту способность селекцией?
— Ах, если бы мы только знали! Я в восторге от вашего вопроса, потому что, на мой взгляд, он один из важнейших в определении истинного смысла нашего существования во Вселенной…
Фассин, сидя в мягком углублении за торжественным столом, напротив старого бродяги, вдруг обнаружил, что не может сосредоточиться. В последние дни это случалось с ним нередко. После известия об уничтожении Зимнего дома прошел уже с десяток наскеронских дней. Почти все это время Фассин провел в разных библиотеках в поисках хоть каких-нибудь материалов, которые приблизили бы их к цели, к становящемуся (по крайней мере, для него) все более мифическим третьему тому работы, которую он забрал отсюда более двухсот лет назад и которая предположительно стала причиной многих последующих событий. Он пересматривал, он искал, он тралил, он прочесывал и сканировал, но часто, даже если ему казалось, что он абсолютно сосредоточен, он вдруг обнаруживал, что последние несколько минут провел, глядя в пустоту, мысленно представляя сцены из жизни клана и семьи, которых больше нет, вспоминая пустячные разговоры полувековой давности, совсем незначащие фразы, которые непонятно как застряли в памяти и уж совсем некстати пришли в голову теперь, когда тех, с кем он говорил тогда, уже не было, а сам он находился совсем в другом месте.
|
|
|
Он чувствовал время от времени, что к глазам подступают слезы. Противоударный гель мягко впитывал их.
Иногда он снова подумывал, не свести ли счеты с жизнью, и тогда тосковал (как тоскуют по утраченной любви или навсегда ушедшей бесценной молодости) по силе воли, по желанию, по простой решимости покончить со всем этим: будь они в наличии, самоубийство стало бы вполне возможным. Но пока оно представлялось таким же бессмысленным и тщетным, как и все остальное в жизни. Чтобы убить себя, нужно желание, желание смерти. А когда этого желания вроде нет, когда не остается ни эмоций, ни стимулов (а только их тени, привычка к ним), то убить себя так же невозможно, как влюбиться.
Он отводил взгляд от книг и свитков, микрофишей и кристаллов, травленых алмазных листов, мерцающих экранов и голограмм и спрашивал себя, какой во всем этом смысл. Он, конечно же, знал стандартный набор ответов: живые существа — все виды и типовиды — хотят жить, хотят комфорта, хотят безопасности, им в той или иной форме нужна энергия (иногда в непосредственной, как поглощаемый солнечный свет, иногда в косвенной, как мясо), они желают размножаться, они проявляют любознательность, хотят просвещения, или славы и/или успеха и/или любого из множества видов процветания; но все это (в конечном счете) для чего? Люди умирают. Умирают даже бессмертные. Даже боги.
У некоторых есть вера, религиозные убеждения — даже в этот чудовищно, безумно, абсолютно самодостаточный век, даже в гуще этой всемирной избыточной ясности безбожия и богоотступничества, но и эти существа, казалось ему, не меньше подвержены отчаянию, а их вера, отрицая уязвимость, сама оставалась уязвимой: еще одна вещь, которую суждено потерять и оплакивать.
Рожденные в этот мир жили, боролись и хотели жить дальше: несмотря на безнадежность и боль, они отчаянно противились смерти, до последнего цеплялись за жизнь, словно ничего драгоценнее не было, хотя она не давала, не дает и не даст им ничего, кроме безнадежности и боли.
|
|
|
Все, казалось, жили так, словно мир вот-вот улучшится, словно плохие времена закончатся со дня на день, но по большей части эти надежды были несбыточными. Они продолжали тянуть лямку. Иногда случались просветы в тучах, но чаще погода была мрачной, и жизнь всегда катилась в одном направлении — к смерти. И однако все вели себя так, будто смерть — это величайшая неожиданность: бог ты мой, откуда она взялась? Да, может быть, только так и следовало к ней относиться. Может быть, в этом и состоял разумный подход: вести себя так, будто до твоего рождения ничего не было, а после твоей смерти все снова исчезнет, — так, словно вселенная построена на сознании отдельной личности. То была рабочая гипотеза. Полезная полуправда.
Но не означало ли это, что желание жить обусловлено некой иллюзией? Может быть, суть реальности сводилась к тому, что ничто не имеет значения, а те, кто думает иначе, просто глупцы? Имелся ли третий путь между отчаянием, отказом от логики в угоду идиотским религиозным соображениям — и неким защитным солипсизмом?
Вероятно, Валсеиру было что сказать полезного на сей счет, подумал Фассин. Но и Валсеир тоже был мертв.
Он посмотрел на Оазила и подумал, а в самом ли деле самозваный бродяга знал погибшего переходника, хозяина этого дома. Или он просто ловец удачи, хвастун, фантазер и врун?
Погруженный в эти мысли и терзаясь привычным уже отчаянием, Фассин лишь вполуха выслушивал теории старого насельника насчет развития фауны газового гиганта, его рассказы о странствиях.
Оазил рассказал, как однажды обогнул Южную тропическую полосу, где на протяжении ста сорока тысяч километров не встретил ни одной насельнической души, как попал в руки банды Юнцов-Пиратов, чтящих изваяния, полуотступников, которые сажали общественные леса корнетучников и аммиаксвайников, и стал у них рострой, талисманом, тотемом, как много тысячелетий назад в безлюдных пустынях Южной полярной области он набрел на огромный пустой лабиринт тучетуннеля. (Что это было — работа бесследно исчезнувшей шайки туннелестроительных машин? Произведение искусства? Утраченный прототип новой разновидности города? Он этого не знал — никто никогда не слышал об этом месте, об этом сооружении. ) Он затерялся на несколько тысяч лет в этом огромном дереве, гигантском легком, колоссальной корневой системе, и вышел едва живой, изголодавшийся, почти обезумевший. Он сообщил о своей находке, и на ее поиски отправились другие, но так никогда и не нашли. Большинство сочли все это выдумкой, хотя на самом деле ничего он не выдумывал. Они-то ему верят, правда?
|
|
|
Он снова услышал стук. Он уже некоторое время слышал его, но старался не замечать, даже не причислял его к домашним шумам, таким как урчание водопровода, дифференциальное расширение или реакция на какой-нибудь резкий поток внутри окружающего газа. Потом стук прекратился, и он тоже отметил это лишь периферийным сознанием, хотя все еще не пускал его в свои мысли. Потом постукивание возобновилось, став чуточку громче.
Фассин находился в одной из внутренних библиотек — номер три, — где проводил время за скорочтением материалов одной из суббиблиотек, которую Валсеир давным-давно, по-видимому, выбрал для своих изысканий. С самых ранних времен, от которых сохранились чьи-нибудь записи, весь этот материал лежал невостребованным и нечитаемым — в течение тридцати тысячелетий, начиная с эры, предшествовавшей нескольким видам наблюдателей медленных, задолго до того, как в системе Юлюбиса появились люди. Фассин подозревал, что здесь была цепочка обменов: материал, добытый через вторые, третьи, бог знает какие руки, взявшийся бог знает откуда, возможно, в переводе самого автора (Фассин укрепился в этой мысли, когда погрузился в текст, желая убедиться, что содержание соответствует реферату), перевязанный ленточкой и на блюдечке поднесенный наскеронским насельникам каким-то давно вытесненным (если не вымершим) видом наблюдателей в обмен на — предположительно — еще более древнюю информацию. Он спрашивая себя, в какой момент большая часть материалов, которыми владеют насельники, станет итогом обмена и не наступил ли уже этот момент. Он не первым из наблюдателей задумывался об этом и, по причине полной непроницаемости насельнических записей, явно будет не последним.
Тома, которые он проверял, включали главным образом истории о романтических приключениях и философских размышлениях некоей группы скитальцев по звездным полям, но либо их многократно переводили, либо они были творением даже не другого вида, а другого типовида. Так или иначе, Фассин находил их забавными.
Стук не собирался прекращаться.
Фассин оторвал взгляд от экрана и посмотрел на круглый фонарь, вделанный в потолок. Третья библиотека, теперь окруженная и заваленная другими сферами, прежде находилась на верхней границе дома и имела обширный алмазный лист в потолке, хотя сегодня (даже если бы дом располагался в не столь мрачной области) естественного света внутрь попадало мало.
Там виднелось что-то небольшое и бледное. Когда Фассин поднял глаза, стук прекратился и «что-то» помахало ему. Оно было похоже на ребенка насельника. Фассин некоторое время смотрел, как оно ему машет, а потом вернулся к экрану, к не очень правдоподобным историям скитальцев по ЗП. Стук возобновился. Он почувствовал, что пытается вздохнуть в своем маленьком газолете, прекратил прокручивать экран и, поднявшись со своего углубленного ложа, воспарил к центру потолка.
Это и в самом деле был ребенок — удлиненный, перекошенный, на взгляд человека напоминавший скорее кальмара, чем ската манту. Одет он был в какое-то тряпье и носил украшение из нескольких убогих талисманов. Фассин никогда прежде не видел детей в одежде и с украшениями. Для такого юного существа он был до странности темным — на взрослый манер. Он показывал на одну из шестиугольных панелей потолочного фонаря, где было что-то вроде защелки или замка.
Фассин некоторое время смотрел на забавного ребенка. Тот все показывал на защелку. За все время, что они провели здесь, никаких признаков комнатных детей вокруг не наблюдалось. Этот, судя по виду, вполне мог принадлежать Оазилу, но тот ни разу своих детей не демонстрировал и не упоминал о них. Ребенок по-прежнему указывал на замок панели, потом сделал несколько телодвижений, имитируя нажатие, поворот, рывок.
Фассин открыл панель и впустил существо внутрь. Оно проскользнуло в помещение, сделало насельнический знак, эквивалентный человеческому «Ш-ш-ш! », и подплыло к нему, изгибая тело так, что получилось нечто вроде серпа; ребенок остановился приблизительно в метре от носа Фассинова стрелоида. Потом на своей сигнальной коже, которую теперь мог видеть только Фассин со своего места, он написал:
ОАЗИЛ: ЖДУ ВАС В 2 КМ ПРЯМО ВНИЗ, ВРЕМЯ: 5 ЧАСОВ, КАСАТЕЛЬНО: ВАЛСЕИРА.
Ребенок дождался ответного светового сигнала «ОК», а потом устремился назад тем же путем, что и пришел; когда все тело уже было снаружи, одно тонкое щупальце еще оставалось внутри — оно потащило за собой панель потолка и успело исчезнуть, прежде чем та захлопнулась. Затем ребенок испарился в вечерних сумерках между шарами библиотек.
Фассин проверил время. Еще не было четырех. Он вернулся к своим занятиям, но, так ничего и не найдя и ни о чем не думая, проболтался почти до пяти часов, а потом вернулся в библиотеку номер двадцать один и снова выскользнул через потайную дверь. Он опустился на две тысячи метров, где температура и давление были выше, и увидел старого насельника Оазила с его плавучим трейлером. Оазил просигналил:
«Фассин Таак? »
«Да».
«С чем Валсеир как-то раз сравнил быстрых? Только поподробнее, пожалуйста».
«Зачем вам это? »
Некоторое время старый насельник ничего не посылал, потом ответил:
«Могли бы и догадаться, маленький. Если нет, просто сделайте то, о чем я прошу. Повеселите старого насельника».
Фассин подождал немного, потом ответил:
«С облаками. С облаками над одним из наших миров. Мы приходим и уходим, мы ничто в сравнении с ландшафтом внизу, всего лишь туман в сравнении с неумолимой скалой, бытие которой, кажется, не ограничено ничем, которая остается, когда уходят и облака дня и облака сезона, но потом появляются новые облака — на следующий день, на следующий, и на следующий, и на следующий сезон, и на следующий год, и они будут появляться, пока стоят сами горы, а со временем ветра и дожди источат и горы».
«Гм, — недоуменно отправил Оазил. — Горы. Странная мысль. Никогда не видел ни одной горы».
«Думаю, никогда и не увидите. Хотите, чтобы я добавил что-то еще? Но это почти все, что я помню».
«Нет, в этом нет необходимости».
«И что же дальше? »
«Валсеир жив, — сказал старый насельник. — Он шлет вам привет».
«Жив? »
«Через семнадцать дней состоится регата газовых клиперов в районе шторма В-2 Ультрафиолет-3667».
«Но это ведь в зоне военных действий? »
«Соревнования планировались задолго до начала конфликта, а потому были подтверждены обер-церемониймейстерами формальной войны. Специальное разрешение. Приезжайте туда, Фассин Таак. Он вас найдет».
Старый насельник вразвалил вперед на метр, так что шнур от его плавучего трейлера натянулся.
«Прощайте, наблюдатель Таак, — просигнализировал он. — Будьте так добры, передайте от меня привет нашему общему другу».
Он повернулся и поплыл в густую горячую темноту. Через несколько минут ни один пассивный орган восприятия уже не фиксировал его. Фассин дождался, когда от Оазила не осталось вообще никаких следов, после чего медленно поднялся назад в дом.
— А, Фассин, полагаю, мне следует принести вам соболезнования, — сказал Айсул, приплывший на приемный балкон дома-пузыря с «Поафлиаса».
Нуэрн, Фассин и Хазеренс наблюдали, как корабль появился из мглистой дымки, а звук двигателей они услышали задолго до его появления.
— Ваше сочувствие отмечено, — сказал Фассин Айсулу. Днем ранее он попросил Хазеренс связаться с «Поафлиасом» и отозвать его с охотничьей прогулки. Маленький корабль вернулся со скромными трофеями, подвешенными к рангоуту: несколько мочевых пузырей джулмикеров, которые жутковатыми надувными шариками подергивались на палках, три сохнущие на газу шкуры кореньтискал, головы пары стройных тумберлинов и — самая ценная добыча, укрепленная над носом корабля, — тело насельнического ребенка, уже выпотрошенное и натянутое на раму, отчего оно стало похоже на слегка гротескное носовое украшение, летящее перед кораблем.
Фассин почувствовал, как скафандр полковника чуть откинулся назад, стоило ей понять, что это за прибавление к «Поафлиасу».
— В каком душевном состоянии вы находитесь, потеряв столько членов своей семьи? — спросил Айсул, остановившись перед наблюдателем. — Вы решили вернуться к своим?
— Мое душевное состояние… спокойное. Наверно, я все еще в шоке.
— В шоке?
— Поищите в словаре. Я еще не намерен возвращаться к своим. Да и возвращаться-то почти не к кому. Но здесь мы свои дела закончили. Я хочу вернуться в Мунуэйн.
Этим утром он сообщил полковнику, что обнаружил кое-что и им нужно уезжать отсюда.
— Что вы обнаружили, майор? Могу я это увидеть?
— Я скажу позднее.
— Понятно. И куда же мы направляемся?
— Назад в Мунуэйн, — солгал он.
— Мунуэйн? Ну, наш капитан будет доволен, — сказал Айсул.
Они отбыли тем же вечером. Нуэрн и Ливилидо, казалось, вздохнули с облегчением: они явно повеселели, узнав о скором отъезде гостей. Айсул принес последние военные новости — уже состоялись две крупные операции с участием дредноутов, что в одном случае привело к потере пяти дредноутов и почти сотни насельников. Силы зоны отступали не менее чем в двух объемах, и в настоящее время верх определенно брал пояс.
Фассин и Хазеренс записали благодарственные послания Джундриансу, чтобы тот прочел на досуге.
Нуэрн спросил, не хотят ли они взять какие-либо книги или другие работы.
— Нет, спасибо, — ответил Фассин.
— Я нашла этот шутливый тезаурус, — сказала полковник, поднимая маленькую алмазную пластину. — Я бы хотела его взять.
— Будем рады, — сказал ей Нуэрн. — Что-нибудь еще? Работы из базовых элементов вроде этой сгорят через несколько десятилетий, когда дом погрузится еще глубже в тепловую зону. Так что берите, сколько пожелаете.
— Вы очень добры. Этого мне хватит.
— Регата газовых клиперов? — переспросил капитан Слайн. Он поскреб свою мантию. — А я думал, вы хотите вернуться в Мунуэйн.
— У меня были основания не ставить наших хозяев в известность о том, куда мы направляемся, — сказал Фассин Слайну.
— Они вызывают у вас подозрения? — спросил Айсул.
— Просто у меня нет причин им доверять, — пояснил Фассин.
— Регата состоится вокруг шторма В-два Ультрафиолет-три тысячи шестьсот шестьдесят семь между зоной В и вторым поясом, — сказала полковник. — Начало через шестнадцать дней. Нам хватит времени, чтобы туда добраться, капитан?
Они находились в каюте Слайна, довольно обширном помещении с мигающими стенными экранами и древней мебелью. Под потолком висело старинное оружие: пистолеты, бластеры, арбалеты, — все они мерно покачивались, по мере того как «Поафлиас» неторопливо удалялся от старого дома Валсеира.
Слайн наклонился, словно готов был вот-вот перевернуться и упасть.
— Пожалуй. Что ж, тогда я меняю курс.
— Отложите немного изменение курса, — попросил Фассин; они находились всего в получасе от дома-пузыря. — А вот скорость можно дать полную.
— Так или иначе это придется сделать, если мы хотим добраться до этого шторма вовремя, — сказал Слайн, повернувшись и начав манипулировать с голографическим кубом, плававшим над его кольцеобразным столом.
На самом большом экране, прямо перед Слайном, появилась карта нужного им объема и быстро покрылась слегка изогнутыми линиями; побежали столбики цифр. Слайн несколько мгновений вглядывался в экран, а потом сообщил:
— Двигаясь на полной скорости, мы сможем добраться туда через восемнадцать дней. Это все, что в моих силах.
Слайн ухватился за большую отполированную рукоятку, торчащую из его стола, и с явным удовольствием, хотя и не без смущения, до предела толкнул ее от себя. Двигатели зазвучали по-иному, и судно стало постепенно ускоряться.
— Мы можем связаться с Мунуэйном и нанять корабль побыстрее, — предложил Айсул. — Он пересечется с «Поафлиасом», и мы пересядем на него.
Слайн откинулся назад и уставился на старшего насельника со смесью ненависти и ужаса (немалого) на его сигнальной коже.
— Восемнадцать дней нас устраивают, капитан, — сказал Фассин Слайну. — Не думаю, что нужно спешить к самому началу соревнований.
— А как долго они продолжаются вообще? — спросила Хазеренс.
Слайн оторвал взгляд от внешне беззаботного Айсула и сказал:
— Обычно дней десять-двенадцать. Правда, эту регату могут немного сократить из-за войны. Но мы прибудем так, что сможем увидеть большую ее часть.
— Отлично, — сказал Фассин. — Пожалуйста, оставайтесь на этом курсе еще полчаса. А потом поворачивайте на шторм.
Слайн успокоился.
— Считайте, это уже сделано.
Слайн воспользовался ветрорекой, недолговечной лентой более быстрого потока в огромной, широкой струе всей вращающейся зоны, и тем самым сократил время в пути. Дважды их останавливали военные корабли, но потом позволяли двигаться дальше; они проскользнули через минную сеть — темное кружево, стеной встававшее посреди неба и усеянное боеголовками.
— Это ловушка для дредноутов, нам волноваться не о чем, — успокоил их Слайн.
Они прошли сквозь сеть так, что почти с каждой стороны осталось еще метров по пятьдесят.
Винтовой корабль «Поафлиас» за шестнадцать дней добрался почти до самого дна шторма Ультрафиолет-3667, прибыв более-менее к началу регаты.
— Пристегнитесь! Тут может быть сильная качка! — прокричал Айсул, потом повторил предупреждение в виде сигнала на тот случай, если его не расслышали.
Фассин и Хазеренс вышли на палубу некоторое время назад, когда «Поафлиас» начал дергаться и рыскать больше обычного. Газ вокруг них, еще более темный, чем у дома Валсеира, хотя и не такой плотный и горячий, громко завывал в примитивном корабельном рангоуте. Ленты и вымпелы, полоскавшиеся по всему корпусу судна, сорвало, когда корабль вошел в еще одну огромную кипящую массу туч.
Человек и ирилейтка, по-прежнему находясь в относительном покое своих аппаратов, обменялись взглядами и тут же принялись застегивать на себе несуразного вида ремни. На полковнике ремни сошлись как влитые. Фассин пристегнулся довольно надежно, но вид у него был тот еще — ремни не подходили к его аппарату нездешней формы. Слайн требовал, чтобы, выйдя на палубу, все пристегивались, когда «Поафлиас» шел полным ходом, даже несмотря на то, что Хазеренс и Фассин (в том маловероятном случае, если их вдруг сдует с палубы) вполне могли догнать корабль на собственных двигателях.
— Что такое? — прокричала Хазеренс, когда они приблизились к Айсулу, цеплявшемуся за поручни вблизи гарпунной пушки.
— Мы сейчас прорежем этот шторм, — проревел в ответ Айсул.
— А это не опасно? — вскрикнула Хазеренс.
— Очень опасно!
— А что это подразумевает?
— Пробивку стены шторма! — прокричал в ответ Айсул. — Борьбу с ободочными ветрами. Вот это должно быть зрелище!
Впереди, сквозь клочья и обрывки газа, через которые продирался корабль, виднелась громадная черная стена рвущихся, вихрящихся туч.
И в этой огромной скале сверкали, похожие на прожилки ртути, ломаные линии молний.
Они по-прежнему на максимальной скорости шли к стене, которая простиралась в обе стороны, насколько хватало взгляда, и уходила вверх в бесконечность. Внизу была еще более взвихренная масса газа большей плотности, кипевшая, будто варево в котле. Ветер усилился, завывая в поручнях, рангоуте и антеннах, словно в огромном музыкальном инструменте. «Поафлиас» задрожал и загудел.
— Пожалуй, пора спускаться вниз, — крикнула Хазеренс.
Мочевой пузырь джулмикера сдуло с ближайших поручней (кажется, это был последний), он шарахнул Айсула по правому боку и тут же исчез в завывающих вихрях.
— Пожалуй, — согласился Айсул. — После вас.
Они спустились на бронированную штормовую палубу корабля, где под алмазным шаром, установленным по центру судна, расположился Слайн, смотревший вперед — туда, где нос «Поафлиаса», как торпеда, пущенная в горизонтальный чернильный водопад, вонзился в шторм. Корабль застонал и закрутился, их всех бросило друг на друга. Черная стена поглотила судно. «Поафлиас» дрожал и трепыхался, как насельнический ребенок на гарпунном лине.
Слайн с уханьем дергал за рукоятки, крутил штурвалы. Слайновы детки, которых прижало к задней стенке, жалобно хныкали.
— Это абсолютно необходимо? — спросил Фассин Айсула.
— Сомневаюсь, — сказал насельник.
Над Слайном замигала большая плоская панель, сплошь усеянная кнопками. В темноте она казалась очень яркой.
Когда на панели загорелось еще с десяток кнопок, Хазеренс указала на нее:
— Что это?
— Индикаторы повреждений! — сказал Слайн, продолжая работать рукоятками и штурвалами.
Корабль резко пошел вниз, и они все оказались под потолком, а потом рухнули на пол.
— Я так и думала, — сказала Хазеренс.
Ее резко развернуло и ударило о Фассина; она извинилась.
Свечение панели стало назойливым, и Слайн отключил индикатор повреждений.
Когда они попали в зону наивысшей турбулентности, одна из деток Слайна вцепилась в своего хозяина, и ее пришлось насильно отрывать и колотить, пока она не потеряла сознание, и тогда ее благополучно засунули в шкаф. Невозможно было понять: то ли она в страхе искала утешения, то ли нападала.
Айсула начало тошнить. Фассин никогда еще не видел, как тошнит насельника.
Покрытый мерзкой рвотной пленкой Слайн, снова прижатый к потолку, сыпал проклятиями и пытался дотянуться до пульта, а его детки хныкали там и сям; кто-то пробормотал: «Бля, мы тут все сдохнем». Позже каждый говорил: «Это не я».
«Поафлиас» вырвался из потока штормовой тучи в бескрайнее, подернутое дымкой спокойствие, после чего начал падать, как кусок железа. Слайн вдохнул немного газа, чтобы ухнуть, но ему внутрь попали остатки прежних выхлопов Айсула, а потому он просто что-то пробурчал. Кашляя, плюясь и проклиная предков Айсула вплоть до времен сразу после Большого взрыва, он выровнял корабль, вернул ему управляемость, связался с администрацией регаты и, заваливаясь на один бок (корабль потерял весь рангоут, поручни и четыре из шести двигателей), привел «Поафлиас» в Нижнюю марину, затем в док ремонтного комплекса шторма.
Если поднять взгляд вверх, в колоссальную чашу кругового шторма, в дымку и усеянное звездами небо вдали, можно было увидеть крохотные пятнышки, медленно вращавшиеся на фоне бронзового сияния.
«Спасательный флот и корабли-ретрансляторы — все на орбите», — сказала ему Хазеренс.
Они находились на крутой многоярусной трибуне, набитой насельниками. Защищенная углеродными ребрами, которые выдвинулись бы в мгновение ока, подойди какой-нибудь из соперничающих кораблей слишком близко, трибуна (прикрепленная к «Дзунде» — дирижаблеру длиной в один километр, циркулировавшему внутри штормовых границ) была относительно безопасным местом для болельщиков. Гигантские мягкие экраны могли разворачиваться по любую сторону от веера углубленных сидений для показа эпизодов прошлых гонок и повтора событий, слишком далеких, чтобы наблюдать их напрямую.
«Спасательный флот? » — спросил Фассин.
«Так мне его описали», — сказала Хазеренс, усаживаясь на свое место рядом с ним. Насельники вокруг глазели на Фассина и Хазеренс, явно ошарашенные их инопланетным видом. Айсул удалился, чтобы встретить старого приятеля. Пока он оставался с ними, насельники лишь изредка поглядывали на Фассина и Хазеренс; когда же он ушел, принялись смотреть на эту парочку в упор. Фассин и Хазеренс уже привыкли к этому, а Фассин был уверен в том, что если Валсиер ищет его здесь, то найдет без особого труда.
|
|
|
