 |
Эпилог. Е. Букетов. Святое дело Чокана
|
|
|
|
Эпилог
Мы прошли по течению длинной, как век, Ганнибаловой биографии. Многое еще таинственно, еще требует разысканий и размышлений…
Напоследок только еще два наблюдения. Во‑ первых, о людях XVIII–XIX веков : Пушкин невольно любуется колоритными, грубыми, порою страшными предками. Там, где, казалось бы, вот‑ вот прозвучит осуждение, правнучатый поэт‑ историк как будто улыбается:
«Дед мой, Осип Абрамович (настоящее имя его было Януарий, но прабабушка моя не согласилась звать его этим именем, трудным для ее немецкого произношения: Шорн шорт , говорила она, делат мне шорни репят и дает им шертовск имя ) – дед мой служил во флоте и женился на Марье Алексеевне Пушкиной, дочери тамбовского воеводы, родного брата деду отца моего (который доводится внучатым братом моей матери). И сей брак был несчастлив…
Африканский характер моего деда, пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения».
«Удивительные заблуждения…»
Поэт судит исторически, а кроме того, наблюдает яркость, талантливость, оригинальность предков, заметную даже сквозь сеть диких, зверских поступков. Тут позволим себе некоторое отступление: в интересной книге Г. С. Кнабе «Корнелий Тацит» убедительно доказывается, что великий римский историк на старости лет оставил работу, так как… «не было противников»: звери, убийцы, негодяи – Тиберий, Калигула, Нерон – были притом не равнодушны, по‑ своему ярки, талантливы и вызывали к жизни не менее ярких (но, разумеется, с «другим знаком»! ) противников. Но вот – прошли десятилетия; «яркие мерзавцы» в силу определенных исторических причин – исчезли, вымерли. Им на смену пришли «третьи люди», не сторонники, не противники – третьи! Пришли люди, равнодушные и к Нерону, и к Тациту, – совсем с другими идеалами (роскоши, бездумного веселья и т. п. ). И незачем стало писать…
|
|
|
Пушкин, его эпоха, время ближних предков – там были разные люди: благородные и низкие, властители и гонимые. У них – масса недостатков, слабостей, но нет одного – равнодушия! Они энергичны, ярки, неутомимы – и от одного этого на многое способны. Тут важная особенность русской истории XVIII – начала XIX века. Она многое объясняет в загадке появления на свет самого Пушкина и примерно в одно время с ним – массы талантливых, замечательных людей… «Лишних», усталых людей еще нет; еще не скоро явится «толпа угрюмая и скоро позабытая…».
Эта «энергия обоих полюсов» помогает нам понять и глубокий смысл пушкинского интереса к прадедам, дедам – к их «африканским характерам, удивительным заблуждениям»…
На этом можно было бы и остановиться, но напоследок все‑ таки еще раз коснемся одного обстоятельства, уже слегка затронутого выше.
Незадолго до начала дуэльной истории Пушкин размышляет о роковых судьбах своего рода. Вслед за фразой «В семейственной жизни прадед мой Ганнибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин» поэт ведь фактически повторил то же самое о дедах: Лев Александрович Пушкин, уморивший одну жену, тиранивший другую, – не признавший свержения Петра III, столь же несчастен, как Осип Абрамович Ганнибал… Отец, мать, дядя – до них в последней пушкинской автобиографии речь не доходит; однако мы знаем – и там кипели страсти, слегка замаскированные «французским воспитанием».
Откуда эта преемственность семейных несчастий, буйства, ревности?
Если для южной, африканской ветви есть «климатическое» объяснение, то чем же раскалена северная, пушкинская?
Наследственность, голос крови и прочее – это Пушкин, конечно, имел в виду, но сверх того – «упрямства дух нам всем подгадил». Упрямство Пушкиных и Ганнибалов – понятие скорее социальное, чем генетическое: желание независимости, отказ быть в шутах у царей и даже у самого господа бога… Кто измерит, сколько домашних страстей созрело и прорвалось оттого, что очередной Пушкин или Ганнибал был вынужден молчать, покоряться, страшиться или – молча упрямиться перед теми, с кем «не забалуешь»: перед Петром, Екатериной, Николаем…
|
|
|
И вот – две линии пылкости сходятся в одном человеке.
Начиная в последний раз свои Записки, Александр Сергеевич Пушкин, «в родню свою неукротим», кажется, чувствует, предсказывает, предвидит. Предвидит, что ему не удержаться, не промолчать, что камер‑ юнкеру и мужу Натальи Николаевны не ужиться и не выжить.
Может быть, поэтому, страшась «дурных примет», он откладывает последние Записки: только начал автобиографию, а уж докончил ее не чернилами, но кровью, в январе 1837 года!
Вот какие тени, мысли и образы вызывает, может вызвать отдаленный звон «Ганнибалова колокольчика»…
Е. Букетов
Святое дело Чокана
…Не великая ли цель, не святое ли дело, быть чуть ли не первым из своих, который растолковал бы в России, что такое Степь, ее значение и ваш народ относительно России, и в то же время служить своей Родине просвещенным ходатаем за нее у русских…
Ф. М. Достоевский. Из письма Чокану Валиханову
|
|
|
