 |
1717–1723. Париж. 28 января 1723 года
|
|
|
|
1717–1723. Париж
Абрам Петров туда не «послан» (как думал Пушкин), но оставлен Петром для учения: в 1717‑ м царь со свитой, где был и Арап, посетил Францию, познакомился с ее науками, искусствами, знаменитыми полководцами и, разумеется, – с самим королем («объявляю Вам, – писал Петр царице, – что в прошлый понедельник визитировал меня здешний королище, который пальца на два более Луки < карлика> нашего, дитя зело изрядное образом и станом, и по возрасту своему довольно разумен, которому семь лет»).
Король Людовик XV вступил на трон пятилетним и правил уже второй год.
Мы не знаем, был ли допущен Абрам Петров на встречу монархов, но точно известно благодаря исследованиям Фейнберга, что царь сам лично рекомендовал его герцогу Дю Мену, родственнику короля и начальнику всей французской артиллерии.
Пушкин : «Потом послан был в Париж, где несколько времени обучался в военном училище, вступил во французскую службу, во время испанской войны был в голову ранен в одном подземном сражении (сказано в рукописной его биографии) и возвратился в Париж, где долгое время жил в рассеянии большого света. Петр I неоднократно призывал его к себе, но Ганнибал не торопился, отговариваясь под разными предлогами. Наконец государь написал ему…»
О французской жизни пушкинского прадеда давно идут ученые споры: вроде бы не было у Арапа средств для рассеянной светской жизни; он сам и его напарник регулярно жаловались в Петербург, что назначенные им суммы задерживаются: «…На плечах ни кафтана, ни рубашки, почитай, нет, мастера учат в долг. Просим по некоторому числу денег, чтобы нам мастерам дать, но наше прошение всегда напрасно…»
Выходит, Пушкин, несколько обманутый дедушкой и немецкой биографией, преувеличивает, завышает светскую, общественную роль своего прадеда в Париже? Но, с другой стороны, как верно замечает современная исследовательница Н. К. Телетова, «жалобные письма – простая дань эпохе, клянчить было тогда в обычае». К тому же, не получая вовремя русских денег, Абрам Петрович получал французские за свою временную службу юному королю Людовику XV…
|
|
|
Поэтому не станем торопиться с выводом – «Пушкин прав – Пушкин ошибся»; скажем осторожнее: Пушкину так представлялось дело; Петр I, как видно, действительно любил своего Арапа, выдвигал его, поощрял… Сыновья, внуки, правнуки А. П. Ганнибала, разумеется, гордились, что их предок был столь близок к великому царю; они были, конечно, склонны и преувеличивать эту близость, иногда, впрочем, делая это невольно…
Оставляя смышленого ученика во Франции – центре европейской культуры, – царь действительно многого от него ждет, как и от других стажеров.
В российском просвещении XVIII столетия рук и голов очень и очень не хватает! И Петр велит издавать книги огромными тиражами: пусть из 10–12 тысяч экземпляров 90 % сгниет на складах (подсчеты известного советского книговеда С. Луппова). Ничего! Все же 200–300 раскуплены, прочтены, есть толк! Пусть двенадцать выписанных из Германии профессоров не могут пока найти квалифицированных слушателей (нужно ведь знать немецкий, латынь, да еще разбираться в предмете! ). Ничего! Чтобы гости не «простаивали» – для них специально приглашают из той же Германии еще 8 студентов.
Что за начало новой российской науки –12 немцев читают 8 немцам? Но разве арап, совершенствующийся в науках во Франции, менее причудлив?
И уже через несколько лет к студентам‑ немцам присоединятся несколько молодых русских ученых – зазвучат имена Ломоносова, Крашенинникова…
И разве славный прадед не оставил кое‑ что в наследство гениальному правнуку?
|
|
|
Однако прежде чем проводить Ганнибала (то есть в ту пору еще Абрама Петрова) из Франции, попробуем к нему приглядеться.
Знал ли Пушкин своего прадеда в лицо? Между строками его черновиков мелькает время от времени «арапский профиль», то ли самого поэта, то ли воображаемого предка… В повести «Арап Петра Великого» Корсаков пугает Ганнибала: «…с твоим ли… сплющенным носом, вздутыми губами, с этой шершавой шерстью бросаться во все опасности женитьбы? »
Там же Ибрагим беседует с царем:
«– Если б и имел в виду жениться, то согласятся ли молодая девушка и ее родственники? моя наружность…
– Твоя наружность! какой вздор! чем ты не молодец? »
Много лет считали Ганнибалом важного смуглого генерала в парадной форме – этот портрет попал в десятки книг, учебников, обзоров… Однако несколько лет назад Г. А. Леец заметил, что у Арапа не те ордена: например, Ганнибал никогда не получал очень высокого ордена Георгия 2‑ й степени (эта награда вообще была введена уже тогда, когда престарелый генерал давно находился в отставке). Оказалось, что «Арап с лентой» – это довольно известный военачальник конца XVIII века генерал Иван Иванович Меллер‑ Закомельский, человек происхождения немецкого, посмуглевший во время войн с турками в южных степях и на берегу Черного моря…
Вскоре после опровержения первого портрета явился на свет второй: изображение молодого, красивого негра в подчеркнуто восточном наряде, с медалью, на которой профиль Петра Великого… Казалось бы, загадка решена: вот он – «Negre du tzar», царский негр; но нет! Н. К. Телетова опровергает… На «втором портрете» она замечает корабли и некоторые другие знаки, обозначающие морскую службу изображаемого; наш же Абрам Петров был человек инженерный, сухопутный, моря (как сейчас увидим) вообще побаивался…
Телетова установила имя нового героя: Питер Елаев, по прозвищу Секи. Один из нескольких «Отелло», которых Петр Великий охотно нанимал в Европе для своего будущего флота…
Однако после отставки второго портрета тут же явился третий… На этот раз, кажется, неоспоримый! Его заметил научный сотрудник Пушкинского заповедника на Псковщине Б. М. Козмин; о нем написал специальное исследование тот, чьей памяти посвящена наша работа, – Владислав Михайлович Глинка (статья должна появиться в одном из ближайших томов издания «Памятники культуры. Новые открытия»). Как это часто бывает – искали повсюду, а он, Ганнибал, был на виду!
|
|
|
Французскому художнику Пьеру Мартену‑ младшему было заказано изображение нескольких главных битв Петра Великого. Мастер добросовестно выполнил заказ, и его большие картины «Битва при Лесной», «Полтава» уже третье столетье хранятся в Зимнем дворце, Эрмитаже. Тысячи раз возле них ходили замечательные специалисты, просто не догадывавшиеся присмотреться к «действующим лицам»: меж тем на холсте легко угадываются не только царь Петр, Меншиков и десятки других, точно «скопированных» исторических лиц: рядом с Петром – высокий юноша‑ негр или мулат. Это он; правда, во время битвы при Лесной и при Полтаве Ибрагиму‑ Абраму было 12–13 лет, а на картинах – молодой человек лет 20… Но эта ошибка – как раз и довод в пользу подлинности. Ведь художник‑ француз портретировал Ганнибала во Франции, лет через 8–9 после Лесной и Полтавы!
На картинах Мартена тот самый Абрам Петров, который учился у лучших инженеров Европы, собирал прекрасную библиотеку, который надолго, почти на четверть тогдашней своей жизни, задержался во Франции, пока не наступил час возвратиться в Россию… Абрам Петрович просил только об одном: ехать домой не морем, а по суше; умолял кабинет‑ секретаря «доложить императорскому величеству, что я не морской человечек; вы сами, мой государь, извольте ведать, как я был на море храбр, а ноне пуще отвык. Моя смерть будет, ежели не покажут надо мною милосердие божеское… Ежли императорское величество ничего не пожалует, чем бы нам доехать в Питербурх сухим путем, то рад и готов пешком итти».
И еще раз: «Я бы с тем поехал, ежели недостанет, то бы милостыну стал бы просить дорогой, а морем не поеду, воля его величества».
Крестник Петра, действительно отличившийся за 8 лет до того в Гангутской битве, возможно, попал однажды в бурю; или вдруг подступили детские воспоминания: море, корабль и плывущая за ним сестра?
|
|
|
Вскоре после наступления нового, 1723 года русский посол в Париже князь Василий Лукич Долгорукий отправляется в путь – посуху, через Германию, Польшу. В посольской свите – «отставной капитан французской армии Абрам Петров».
28 января 1723 года
Пушкин : «Петр I неоднократно призывал его к себе, но Ганнибал не торопился, отговариваясь под разными предлогами. Наконец государь написал ему, что он неволить его не намерен, что представляет его доброй воле возвратиться в Россию или остаться во Франции, но что, во всяком случае, он никогда не оставит прежнего своего питомца. Тронутый, Ганнибал немедленно отправился в Петербург. Государь выехал к нему навстречу и благословил образом Петра и Павла, который хранился у его сыновей, но которого я не мог уж отыскать. Государь пожаловал Ганнибала в бомбардирскую роту Преображенского полка капитан‑ лейтенантом. Известно, что сам Петр был ее капитаном. Это было в 1722 году».
Сцена встречи и благословения царем своего любимца нам известна не столько по историко‑ биографической записи Пушкина, сколько по другому ее описанию, выполненному все тем же правнуком.
«Оставалось двадцать восемь верст до Петербурга. Пока закладывали лошадей, Ибрагим вошел в ямскую избу. В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто‑ то вошел, он поднял голову. „Ба! Ибрагим? – закричал он, вставая с лавки. – Здорово, крестник! “ Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приблизился, обнял его и поцеловал в голову. „Я был предуведомлен о твоем приезде, – сказал Петр, – и поехал тебе навстречу. Жду тебя здесь со вчерашнего дня“. Ибрагим не находил слов для изъявления своей благодарности. „Вели же, – продолжал государь, – твою повозку везти за нами; а сам садись со мною и поедем ко мне“. Подали государеву коляску. Он сел с Ибрагимом, и они поскакали. Через полтора часа они приехали в Петербург».
Эта встреча Петра и Ганнибала из повести «Арап Петра Великого» попала потом в другие рассказы, романы, была запечатлена известным художником. Историки, правда, уточнили, что дело было не в 1722 году, а 27 января 1723 года: именно в этот день царь после семилетнего почти перерыва встретился со своим учеником, денщиком, секретарем, наперсником…
Все, казалось бы, ясно.
Но два очень серьезных специалиста этой эпохи недавно, совершенно независимо друг от друга, пришли вот к какому выводу насчет той встречи:
|
|
|
Георг Леец : «В действительности ничего этого не было. И не могло быть по той причине, что Петр I находился с 18 декабря 1722 года по 23 февраля 1723 года в Москве. В Москву и прибыл из Франции 27 января 1723 года князь В. Л. Долгорукий вместе с Абрамом».
Н. К. Телетова уточняет: «Было это 27 января 1723 г., когда посольство Василия Лукича Долгорукого, в свите которого возвращался Абрам Петрович, прибыло в первопрестольную из Франции». В «Походном журнале» за 27 января 1723 года записано: «сегодня явился его величеству поутру тайный советник князь Василий Долгорукий, который был министром в Париже и оттуда приехал по указу… Сегодня была превеликая метель и мокрая». Так, метелью превеликой, встречала Абрама его вторая родина. Ни о каких выездах навстречу царя и царицы речь на деле не шла.
Если даже к важному вельможе, послу во Франции, Петр не счел нужным выехать, то что уж толковать про скромного «арапа»; к тому же царь в эти дни был сильно не в духе: готовились к новым казням, а не к дружеским объятиям…
Итак, не было, не могло быть.
«Как жаль! » – готовы мы воскликнуть вместе с читателем или вспомнить пушкинское –
Мечты поэта –
Историк строгий гонит вас!
Увы! его раздался глас, –
И где ж очарованье света!
Что же такое история, что же такое исторический факт, если на расстоянии в сто лет сам Пушкин уж не может различить правду и легенду?
Но странно… Ведь поэт‑ историк сообщает удивительно точные подробности: 27‑ я (или 28‑ я) верста; образ Петра и Павла, которого, правда, «не мог сыскать», но – искал, точно зная о его существовании (в начале XX века дальняя родственница Пушкина из рода Ганнибалов подтверждала, что благословение было и образ был, да еще сообщила некоторые детали).
Встречал – не встречал…
Итак, Петр не встречал. Незадолго перед тем, вернувшись в Москву из персидского похода, обнаружил дома множество неустройств… Император устал – жить ему оставалось ровно два года – и, будто чувствуя, как мало удастся совершить, особенно гневен на тех, кто мешает. Петр немало знал, например, про колоссальные хищения второго человека в государстве Меншикова и еще многих, многих. И вот – в назидание сподвижникам, как раз в те дни, когда посольство Долгорукого подъезжало к старой столице, была учинена публичная расправа над одним из славнейших «птенцов гнезда Петрова».
Барон Петр Шафиров, опытнейший дипломат, в течение многих лет ведавший внешнеполитическими делами, товарищ, заместитель, только что был обвинен в больших злоупотреблениях, интригах. Комиссия из десяти сенаторов лишает его чинов, титула, имения и приговаривает к смерти.
Голова уж положена на плаху, палач поднял топор – но не опустил: царь прощает ссылкою «под крепким караулом».
Москва присмирела и ожидает новых опал; Василий Лукич Долгорукий и приехавший с ним в одно время (из Берлина) другой русский дипломат Головкин ожидают, когда царь их примет и выслушает.
Царь принял, много толковал с дипломатами, конечно, перемолвился с Абрамом Петровым – оттаял… Выходило, что есть еще верные слуги; доклады из Парижа и Берлина оказались лучше, чем ожидал требовательный, придирчивый, нервный император. И раз так – этот случай тоже надо сделать назидательным, нравоучительным…
Через месяц без малого, 24 февраля 1723 года, Петр выезжает из Москвы в Петербург. Если нужно ему было, несся лихо и мог покрыть расстояние меж двух столиц за рекордный срок – двое суток! Но на этот раз царь не торопился: устал; к тому же по дороге кое‑ что осмотрел, кое‑ куда заехал – и достиг Невы на 8‑ й день пути, 3 марта 1723 года.
А вслед за Петром из Москвы двинулись в путь дипломаты: Долгорукий со свитой, Головкин с людьми; 27‑ летний Абрам Петров меж ними – персона не главная, но и не последняя…
Ехали не торопясь, но и не медля – чтобы прибыть точно в назначенный день.
А в назначенный день – свидетельствуют документы – Петр выехал к ним навстречу «за несколько верст от города, в богатой карете, в сопровождении отряда гвардии; им был оказан особый почет».
Таким образом был разыгран спектакль – для жителей, для гвардии, для придворных, для высших сановников… Петр как будто «не видел» послов в Москве – и теперь торжественно, впервые принимает их недалеко от своей новой столицы: умеет казнить – умеет награждать.
Итак, царская милость; и, конечно, часть ее относилась к Абраму Петрову. Царь, выходящий навстречу, обнимает, благословляет всех – и своего крестника – образом Петра и Павла… Вскоре после того Арапа жалуют чином, но не капитан‑ лейтенантом, а инженер‑ поручиком бомбардирской роты Преображенского полка: Пушкин, вслед за немецкой биографией, завысил чин.
Итак, что же выходит?
Пушкин : «Ба! Ибрагим? – закричал он, вставая с лавки. – Здорово, крестник! »
Позднейшие историки : «Ничего этого не было… Ни о каких выездах навстречу… речь на деле не шла».
Но все‑ таки – было, было …
Просто «невстреча» в Москве 27 января и встреча у Петербурга в марте слились в памяти в одно целое: может быть, уже в сознании самого Абрама Петровича, а уж у детей его, у автора немецкой биографии – и подавно…
Но не слишком ли много внимания частному эпизоду (не встречал – встречал)? Подумаешь, какая важность!
Что же в конце концов следует из всего этого?
Во‑ первых, то, что к преданиям, легендам нужно относиться бережно: не верить буквально, но и не отвергать с насмешкою. Разумеется, в наши «письменные века» предания не ту роль играют, что у диких племен, где они заменяют историю, литературу и другие отрасли культуры.
В нашу эпоху, повторяем, дело иное, но не совсем иное. Я сам видел почтенного специалиста‑ историка, который, показывая на старинный портрет, объяснял: «Это мой прапрадед, но, по правде говоря, это не он» (ордена опять же не те! ).
Итак, во‑ первых, ценность легенды, семейного рассказа… Во‑ вторых, признаемся: приятно убедиться, что Пушкин не ошибся !
Признаемся по секрету, что, если б не было встречи Петра и Ганнибала, – Пушкин все равно был бы прав, ибо все доказал художественно. Но при том сам Александр Сергеевич ведь считал, что Петр на самом деле выезжал навстречу своему Арапу (и, если бы иначе думал, не стал бы о том писать! ), а нам, повторяем, все‑ таки приятно, что художественно‑ историческое совпало с историко‑ документальным…
|
|
|
