 |
Казнь. Справедливый судья
|
|
|
|
Казнь
— Но в таком случае искренность для тебя ничего не значит?! — возмутился я.
— Конечно, значит, Демиан. Просто я отказываюсь вводить ее в законодательном порядке.
— А как же тогда наступит эта жизнь, такая желанная для тебя и для меня?
— С течением времени тебе повстречаются или наверняка уже повстречались люди, с которыми ты чувствуешь себя так свободно, что тебе не нужно лгать. Ты встретишь несколько людей, которым сможешь позволить быть самими собой, и у них никогда не возникнет потребности лгать тебе. Это твои настоящие друзья. Береги их! — изрек Хорхе. — А если вы с друзьями поймете, что с вас начинается новый порядок…
— Скажи мне, для тебя откровенность — это достояние исключительно дружбы?
— Да. Но будь осторожен, откровенность и искренность — разные вещи.
— Разные?
— Да, разные.
— Почему?
— Слово «откровенность» происходит от слова «открытый». Вспомни об идее «проход открыт». Быть откровенным означает, что во мне нет никакого скрытого пространства, куда вход запрещен. Нет ни одного уголка в моих мыслях, чувствах и воспоминаниях, о котором бы никто не знал или в который я бы не хотел никого пускать. А искренность — это гораздо менее широкое понятие. По-моему, искренность — это: «Все, что я говорю тебе, — правда. По крайней мере, для меня. То есть, выражаясь твоими словами, я тебе не лгу».
— Значит, можно быть искренним, но не откровенным.
— Именно так. Откровенность — это сибаритские отношения, как и Любовь (обязательно с большой буквы). Чувство для очень узкого круга избранных.
— Но, Хорхе, если то, что ты говоришь, верно, во мне могут быть закрытые для тебя уголки, но я не перестану от этого быть искренним. Значит, ты признаешь, что скрывать — не значит лгать.
|
|
|
— Для меня это так, если только ты не лжешь, чтобы скрыть что-нибудь даже от самого себя.
— Приведи пример, пожалуйста.
Диалог одной пары:
— Что с тобой?
— Ничего.
(Но с ней что-то происходит, он знает об этом, хотя и не догадывается, что именно. Она лжет. )
Другой случай:
— Что с тобой?
— Не знаю…
(Но с ней что-то происходит, и он знает, что именно. Следовательно, она лжет. )
Еще одна ситуация:
— Что с тобой?
— Я не хочу сейчас отвечать на твой вопрос.
(Может, это и покажется проблематичным, но эта женщина скрывает что-то, и она искренна. )
— Но, Хорхе, в первых двух случаях моя партнерша проявила бы терпимость или даже поняла бы меня. А в последнем она послала бы меня куда подальше.
— Ну, может, пришла пора задуматься, что же это у тебя за спутница, которая относится с пониманием к твоей лжи и наказывает тебя за искренность.
— У тебя на все готов ответ?
— Да. У нас у всех всегда припасены ответы. Даже если они в одном случае выглядят как молчание, в другом — как смущение, а в третьем — как бегство.
— Ты меня достал.
— Я и сам себя достал.
— Ну-ка, Толстяк, дай-ка я суммирую все сказанное.
— Пожалуйста.
— Ты говоришь, что не одобряешь людей, считающих, что лгать — нехорошо. Ты говоришь, что это выбор каждого человека в каждый конкретный момент.
— И это зависит от отношений, — добавил Хорхе, — между этими людьми.
— И это зависит от отношений, — согласился я. — Кроме того, ты считаешь, что лгать — не значит скрывать.
— Нет. Я утверждаю, что скрывать — не значит лгать, что не одно и то же.
— Действительно, это совершенно разные вещи. И еще ты говоришь, что искренность нужно приберечь для друзей, а откровенность для «избранных». Не так ли?
— Да, примерно.
— Хорошо. В таком случае, моя вера твоим словам всегда будет зависеть от наших с тобой отношений. От моего доверия или моей любви.
|
|
|
— От этого, а еще от твоего желания.
— Какого желания?
— Рассказать тебе сказку?
В одной далекой стране жил один феодал, чье могущество могло сравниться только с его жестокостью.
Только он устанавливал законы на своих землях, а крестьянам даже запрещалось произносить его имя. Народ притесняли альгвасилы[19], назначенные им, и душили сборщики податей, отнимавшие последние монеты, вырученные людьми от продажи урожая, вина или ремесленных изделий.
Нолав, так звался господин, имел мощную армию, из которой время от времени выходили молодые офицеры, пытавшиеся восстать и свергнуть его. Но тиран подавлял все эти попытки огнем и мечом.
Городской священник был настолько же добр, насколько злобен правитель. Это был глубоко верующий человек, целиком посвятивший себя помощи другим и передаче им своих обширных познаний.
В его доме жили пятнадцать или двадцать учеников, избравших для себя тот же путь и ловивших на лету каждое слово и каждый жест учителя.
Как-то раз, после утренней молитвы, он собрал своих учеников и сказал им:
— Дети мои, мы должны помочь нашему народу. Все люди могли бы бороться за свою свободу, но хозяин этих земель внушил им: он обладает слишком большой властью, чтобы простые мужчины и женщины отважились противостоять ему. Они с молоком матери впитали страх перед Нолавом, и, если мы не придумаем что-нибудь, они до самой смерти останутся рабами.
— Мы сделаем все, что ты скажешь, — ответили ученики в один голос.
— Даже ценой своей жизни? — спросил он.
— Что такое жизнь, если ты можешь помочь своему брату, но не делаешь этого? — ответил один из учеников от имени всех.
Наступил пятый день третьего месяца. В этот день во дворце отмечали день рождения хозяина, и единственный раз в году феодал совершал прогулку в карете по своим землям. В то утро Нолав в сопровождении многочисленной свиты отправился на прогулку, разодетый в шитый золотом и драгоценными камнями наряд.
Ко всеобщему удивлению, когда карета проезжала мимо одного дома неподалеку от дворца, один из подданных остался стоять, никак не поприветствовав своего господина. Гвардейцы тут же его схватили и подвели к карете.
— Разве ты не знаешь, что должен поклониться?
|
|
|
— Знаю, ваша светлость.
— Но ты не сделал этого.
— Не сделал.
— Ты знаешь, что я могу приговорить тебя к смерти?
— Этого я и жду!
Нолава удивил такой ответ, но не испугал.
— Ладно, если ты хочешь умереть именно таким образом, вечером палач займется твоей головой.
— Спасибо, мой господин, — сказал юноша и с улыбкой на лице преклонил колени.
В толпе закричали:
— Мой господин, мой господин! Можно и мне сказать кое-что?
Диктатор разрешил ему подойти ближе.
— Слушаю тебя.
— Разрешите мне, господин, умереть сегодня вместо него.
— Ты просишь казнить тебя?
— Да, господин. Пожалуйста! Я всегда был вам верен. Умоляю, позвольте мне это.
Хозяин очень удивился и спросил приговоренного:
— Это твой родственник?
— Я впервые в жизни его вижу. Не позволяй ему занять мое место. Я виноват, а значит, именно моя голова должна полететь с плеч.
— Нет, ваша светлость, моя.
— Нет, моя.
— Моя.
— Тише! — крикнул господин. — Я могу удовлетворить просьбу обоих. Вы оба будете обезглавлены.
— Хорошо, ваша светлость. Но поскольку первым приговорили меня, я имею право умереть первым.
— Нет-нет, господин, эта привилегия принадлежит мне, потому что я даже не оскорблял вас.
— Хватит уже! Что происходит?! — закричал Нолав. — Замолчите, и я дам вам привилегию быть казненными одновременно. На этих землях хватает палачей.
Еще один голос раздался из толпы:
— В таком случае, господин, я тоже хочу попасть в этот список.
— И я, господин.
— И я.
Феодал растерялся.
Он не понимал, в чем дело.
А если что и портило настроение диктатору, так это абсолютная невозможность понять что-нибудь.
Пять физически здоровых юношей просили обезглавить их, и это было непонятно.
Он прикрыл глаза и задумался.
За несколько секунд он принял решение. Ему не хотелось, чтобы его подданные думали, что он трусит.
Палачей будет пять!
Но, когда он все-таки открыл глаза и посмотрел на толпу, окружавшую его, уже не пять, а десять голосов решительно требовали своей собственной казни. А руки все продолжали подниматься.
|
|
|
Это было слишком для могущественного феодала.
— Баста! — закричал он. — Все казни откладываются, пока я не приму решения, кто умрет и когда.
Под возмущенные крики желающих умереть карета вернулась во дворец.
А там Нолав заперся в своих покоях и глубоко задумался.
Вдруг его осенило.
Он приказал позвать священника.
Уж пастырь должен что-то знать об этом коллективном помешательстве.
Незамедлительно отправились за стариком и привели его к феодалу.
— Почему твой народ борется за право быть казненным?
Старик молчал.
— Отвечай!
Молчание.
— Приказываю тебе!
Молчание.
— Не провоцируй меня. Я знаю способ заставить тебя говорить!
Молчание.
Старика отвели в комнату для пыток и много часов подряд жестоко истязали его. Но говорить старик отказался.
Тиран послал своих гвардейцев в храм за его учениками. Тем, кого привели, он показал израненное тело учителя и спросил:
— По какой причине люди хотят, чтобы их казнили?
Старый священник еле слышно прошептал:
— Я запрещаю вам говорить!
Феодал знал, что не может пригрозить смертной казнью ни одному из присутствующих. Поэтому он сказал им:
— Я сделаю так, что ваш учитель будет страдать от немыслимой боли. А вас заставлю смотреть на его мучения. Если вы действительно любите этого человека, раскройте мне тайну, и я отпущу вас всех.
— Хорошо, — сказал один из учеников.
— Молчи! — приказал учитель.
— Продолжай, — настаивал Нолав.
— Если кто-нибудь будет казнен сегодня… — начал ученик.
— Замолчи! — повторил старик. — Будь ты проклят, если раскроешь тайну…
По знаку господина старик получил удар такой силы, что потерял сознание.
— Говори! — приказал феодал.
— Первый казненный сегодня после захода солнца станет бессмертным.
— Бессмертным? Ты лжешь! — сказал Нолав.
— Так сказано в Писании, — ответил юноша и, открыв книгу, которая была у него в сумке, прочитал абзац, подтверждающий его слова.
«Бессмертным! » — подумал феодал.
Единственное, чего боялся диктатор, — это смерти. И вот у него в руках была возможность победить ее. «Бессмертным! » — снова подумал он.
Больше он не сомневался ни минуты. Попросил бумагу, перо и издал указ о своей собственной казни.
Из дворца выгнали всех, и когда село солнце, Нолав был казнен согласно его собственному приказу.
Так народ освободился от своего угнетателя и поднялся на борьбу за свободу. Несколько месяцев спустя все они были свободными людьми.
О феодале больше никто никогда не упоминал. За исключением ночи казни, когда ученики, лечившие раны своего учителя, получали от него благословения за то, что рисковали головой, и поздравления с тем, что великолепно сыграли свои роли.
|
|
|
— Демиан, почему же феодал поверил в такую ложь? Почему он был способен отдать приказ о собственной казни из-за небылицы, рассказанной его врагами? Почему он попался в ловушку, расставленную учителем? Есть только один ответ на эти вопросы:
ПОТОМУ ЧТО ОН ХОТЕЛ ВЕРИТЬ.
Он хотел думать, что это правда. И это, Демиан, это — одна из самых действенных побудительных истин, которые я только знал в своей жизни. Мы верим в некоторые выдумки по многим причинам, но прежде всего потому, что хотим верить.
Почему тебя так бесит тот, кто ТЕБЕ лжет, ты меня спрашивал на днях. Он тебя так бесит, потому что ты хотел бы поверить его словам!
Ответил он сам себе:
ЛЕГЧЕ ВСЕГО ОБМАНУТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЖЕЛАНИЯМ КОТОРОГО ЭТА ЛОЖЬ СООТВЕТСТВУЕТ.
Справедливый судья
Как всегда, после революции в моей голове мысли начинали проясняться и приходить в порядок.
Сколько раз за свою жизнь я пытался проникнуть в непостижимую тайну любителей дешевых покупок «из-под полы».
Я никак не мог объяснить себе, почему нет конца жертвам «развода на деньги».
Что творится в голове у человека, покупающего океанский лайнер за пару монет?
Как мошенники находят себе сообщников?
Почему неглупый человек, заплатив смешную цену за товар, обнаруживает, что получил всего лишь красиво упакованные отбросы?
Теперь у меня наконец был ответ: все жертвы мошенников в какой-то момент думали, что им это выгодно. Большинство из них радовались в душе, предвкушая будущие прибыли. Многие гордились собой, какие они ловкие и как они обвели другого вокруг пальца…
Происходило ли со мной то же самое, когда я заглатывал наживку?
Да, разумеется, я вел себя точно так же.
И это именно то, что я делаю всегда, когда меня выбирают.
«Тот факт, что меня выбирают…» — это просто возможность ухватиться за любое приятное моему слуху заверение или обещание.
«Тот факт, что меня выбирают…» Эта фраза сама по себе напоминает наживку.
Само выражение «попасться на крючок» намекает на это. На то, что заглатываешь крючок с насаженным на него соблазнительным дождевым червяком или, хуже того, с привлекательной, разноцветной и яркой мухой… из пластмассы!
Меня выбирают, я заглатываю наживку… Что за люди эти рыбаки? Какие червяки мне больше по душе?
Обещания вечной любви…
Мечта о том, чтобы меня принимали таким, какой я есть…
Высокая оценка и признание окружающих…
Желание быть во всем первым и увидеть то, чего не видел никто…
Тщеславное желание выделиться…
Попытка другого увидеть во мне мой собственный идеал…
Безоговорочное присутствие рядом со мной другого человека…
И столько еще всего…
Столько!
Я заметил, что с годами, с опытом и с духовным ростом я учился все быстрее выплевывать проглоченные крючки… Но как быть с оставленными ими ранами?
— Как быть с ранами, Толстяк? — спросил я его. — Как быть с ранами? Ты учишь меня пренебрегать мертвыми и бесцветными дождевыми червями. Все время указываешь мне на пластиковых мух, чтобы меня не посадили на крючок, но, как мне кажется, ты не объясняешь мне, что делать, чтобы не пораниться. Наверное, судьба доверчивых людей вроде меня — это постепенно, с течением жизни, покрываться шрамами от проглоченных и выплюнутых крючков. Я, по крайней мере, не хочу больше никаких ран, Толстяк. Я не хочу, чтобы другие решали, наносить ли мне раны или залечивать их. Не хочу…
— Это цена, Демиан, это цена, которую ты платишь. Ты помнишь розу из «Маленького принца»?
— Да, я знаю, о чем ты: «.. должна же я стерпеть гусениц, если хочу познакомиться с бабочками…»
— Вот именно, — подтвердил Хорхе.
Я замолчал, погрузившись в свои мысли. Мое состояние можно было описать как смесь боли, возмущения, смирения и бессилия.
Потом я пожаловался:
— Я все думаю, что лжец получает слишком большую выгоду с минимальными затратами.
— Иногда — да, а иногда и — нет, — сказал Толстяк. — У лжи много минусов. В любом случае, самое худшее во лжи — это то, что она НЕ ПРИНОСИТ ПОЛЬЗЫ… Рано или поздно любая ложь выходит на поверхность, и все ее кажущиеся достижения рассеиваются, как туман после восхода солнца… И больше того, иногда жизнь вершит свой суд, и обман оборачивается против лжеца.
Хорхе прикрыл глаза, вспоминая.
— Сейчас будет сказка… — догадался я.
— Да, сейчас будет…
После смерти Льен Цзу, его жена Цзуми, его старший сын Линг и двое младших сыновей остались в полнейшей нищете.
Когда глава семьи был еще жив, он работал от зари до зари на рисовых плантациях Ченга.
Большую часть зарплаты ему выдавали рисом, а остаток — несколькими монетами, которых едва хватало на минимальные потребности семьи, главным образом они шли на оплату учителей и учебников для Линга и его братьев.
В день своей смерти Льен Цзу вышел из дома, как всегда, еще затемно. По дороге на плантацию он услышал крики о помощи старика, которого уносил поток полноводной реки.
Льен Цзу узнал его. Это был старик Ченг, владелец плантации, на которой он работал.
Он не умел хорошо плавать, а чтобы войти в реку и тем более спасти старика, нужно было быть просто великим пловцом.
Он посмотрел вокруг себя, но в этот час на дороге никого не было… А если он побежит за помощью, это займет более получаса…
Что-то подтолкнуло Льен Цзу набрать побольше воздуха и броситься в реку.
Когда он доплыл до старика, течение потащило и его тоже.
Бездыханные тела обоих, так и не разжавшие скрюченных пальцев, которыми они вцепились друг в друга, были найдены в тихой заводи, в нескольких километрах ниже по течению…
Может быть, дети старика хотели обвинить Льен Цзу в смерти своего отца и, возможно, маленький Линг был слишком молод для этой работы, а может быть, как они сказали, не было столько работы на рисовых полях, но случилось так, что дети покойника отказались оставить за Лингом рабочее место отца.
Молодой Линг настаивал.
Сначала он сказал им, что в свои тринадцать лет он уже достаточно взрослый, чтобы выполнять такую работу. Потом он заявил, что унаследовал это место от своего отца. Затем он рассказал, какой он работоспособный и какие у него умелые руки. И когда все это не помогло, он стал умолять их, ссылаясь на материальные трудности семьи.
Ни один из его доводов не подействовал, и юноше предложили покинуть плантацию.
Линг возмутился, заговорил на повышенных тонах, напомнил о самопожертвовании отца, об эксплуатации, о правах, о справедливых требованиях…
Линг сопротивлялся, но его вытолкали взашей из конторы и выбросили на пыльную улицу…
С тех пор семья ела, только когда могла себе это позволить, благодаря любой временной работе, за которую брался Линг, и матери, шившей и стиравшей одежду для других людей.
Однажды в самый обычный день Линг вышел за ворота плантации, куда он отправился, как всегда, чтобы попроситься на работу, а ему, как всегда, сказали, что для него ничего нет…
Он вышел оттуда с поникшей головой, глядя в землю и на свои рваные сандалии.
Он пинал все камни на своем пути, чтобы дать выход своему горю.
Вдруг что-то попалось ему под ногу, и он услышал другой звук. Он поискал глазами этот предмет…
Это был вовсе не камень, а толстый кожаный кошелек, перевязанный веревкой и покрытый землей.
Юноша снова поддал его ногой.
Он не был пустым. Он издавал прекрасный звук, катясь по земле. Линг долго бил ногами этот кошелек, наслаждаясь производимым им звуком…
Наконец он поднял его и открыл.
В кошельке была куча серебряных монет… Множество монет! Он за всю свою жизнь столько и не видел…
Он их пересчитал.
Их было пятнадцать. Пятнадцать красивых, новых, блестящих монет.
И они принадлежали ему.
Он их нашел брошенными на земле.
Он пинал их ногой полчаса.
Он открыл кошелек.
Без сомнения, они принадлежали ему.
Теперь наконец-то матери больше не нужно будет работать, братья снова пойдут в школу, и все они смогут есть все, что захотят… каждый день.
Юноша радостно побежал в деревню за покупками…
Он вернулся домой, нагруженный продуктами, игрушками для братьев, одеялами и двумя красивыми платьями, привезенными из Индии, для своей матери.
Его возвращение было как праздник. Все были голодны, и никто не спросил, откуда еда, пока она вся не закончилась.
После ужина Линг раздал подарки, и, когда дети, устав от игры, легли спать, Цзуми сделала знак Лингу сесть рядом с ней.
Линг понял, чего хотела его мать.
— Ты же не думаешь, что я их украл, — сказал он.
— Но никто не подарил бы их тебе просто так… — возразила его мать.
— Нет, никто никому не делает подарков, — согласился Линг. — Я все это купил.
— А откуда у тебя деньги, Линг?
И юноша рассказал матери, как он нашел кошелек с монетами.
— Линг, сынок, эти деньги не твои, — сказала Цзуми.
— Как это не мои? — возразил Линг. — Я их нашел.
— Сын, если ты их нашел, значит, кто-то их потерял. И только он — настоящий хозяин этих денег, — заявила женщина.
— Нет, — сказал Линг. — Кто их потерял, тот их потерял. А кто нашел, тот нашел. Я их нашел. И у них нет хозяина, они мои.
— Хорошо, сынок, — продолжала мать. — Если у них нет хозяина, они твои. Но, если хозяин есть, нужно вернуть ему его собственность…
— Нет, мама.
— Да, Линг. Вспомни об отце и подумай, что он бы тебе сказал.
Линг понурил голову и неохотно согласился.
— А как быть с монетами, которые я истратил? — спросил юноша.
— Сколько ты потратил?
— Две.
— Ладно, потом решим, как мы сможем их вернуть, — сказала Цзуми. — Сейчас иди в деревню и спроси у людей, не потерял ли кто кожаный кошелек. Начни от того места, где ты его нашел.
Снова с поникшей головой, но на этот раз за порогом своего дома, Линг жаловался на судьбу.
Придя в деревню, он зашел на плантацию и спросил у управляющего, не терял ли кто-нибудь чего-нибудь.
Управляющий сказал, что он ничего не знает, но постарается выяснить.
Вскоре к Лингу вышел старший сын старика и нынешний владелец рисового поля.
— Ты унес мой кошелек с деньгами? — спросил он сердито.
— Нет, господин, я нашел его на улице, — ответил Линг.
— Дай мне его! Побыстрее! — вскричал тот.
Юноша достал кошелек из-под верхнего платья и отдал ему.
Хозяин высыпал содержимое на ладонь и начал считать…
Юноша поспешил объяснить:
— Видите ли, господин Ченг. Я соберу недостающую сумму и отдам ее вам или отработаю.
— Тринадцать! Тринадцать! — завопил он. — Где остальные монеты?
— Я же вам объяснил, господин, — начал юноша. — Я не знал, что кошелек принадлежит вам. Но я верну вам деньги…
— Вор! — грубо прервал его хозяин. — Вор! Я тебе покажу, как брать чужое. — И он вышел на улицу, продолжая кричать: — Я тебе покажу… Я тебе покажу…
Юноша пошел домой. Он не знал, что в нем было сильнее: злость или отчаяние.
Дома он рассказал Цзуми о случившемся, и она его утешила.
Она ему пообещала поговорить с этим человеком, чтобы уладить дело.
Однако на следующий день посыльный принес повестку Цзуми и Лингу: их вызывали в суд за кражу семнадцати монет из кошелька.
Семнадцати!
В суде сын старого хозяина показал под присягой, что кожаный кошелек пропал с его стола.
— Это было тогда, когда Линг приходил просить работу, — заявил Ченг. — А на следующий день пришел этот мелкий воришка и сказал, что якобы «нашел» этот кошелек и спросил, не «терял ли его кто-нибудь». Какая наглость!
— Продолжайте, господин Ченг, — сказал судья.
— Разумеется, я сказал, что кошелек принадлежит мне, и, когда он мне его вернул, я тотчас же проверил содержимое и утвердился в своих подозрениях: там не хватало денег! Семнадцати серебряных монет.
Судья внимательно выслушал рассказ, а затем обратил свой взгляд на юношу, который, смущенный таким положением дел, не решался говорить.
— Что ты можешь сказать, Линг? Тебе здесь предъявили очень серьезное обвинение, — спросил судья.
— Господин судья, я ничего не крал. Я нашел кошелек на улице. Я не знал, что он принадлежит господину Ченгу. Я действительно открыл кошелек и потратил часть денег на еду и игрушки для братьев, но это были только две монеты, а не семнадцать. — Юноша всхлипнул. — Как я мог украсть семнадцать монет, если в кошельке было всего пятнадцать, когда я его нашел? Я взял только две монеты, господин судья, только две.
— Давайте разберемся, — сказал судья. — Сколько монет было в кошельке, когда юноша его вернул?
— Тринадцать, — ответил истец.
— Тринадцать, — подтвердил Линг.
— А сколько монет было в кошельке, потерянном вами? — спросил судья.
— Тридцать, ваша честь, — ответил человек.
— Нет, нет, — вмешался Линг. — Там было всего пятнадцать монет. Я могу поклясться в этом.
— А вы могли бы поклясться, что, когда кошелек лежал на письменном столе, в нем было тридцать серебряных монет?
— Конечно, господин судья, — подтвердил тот. — Клянусь!
Цзуми робко подняла руку, и судья сделал ей знак говорить.
— Господин судья, — сказала она, — мой сын еще мальчик, и я признаю, что в этой ситуации он допустил несколько ошибок. Но в одном я могу вас уверить: Линг не умеет лгать. Если он говорит, что потратил две монеты, то так оно и есть. И если он говорит, что в кошельке было всего пятнадцать монет, когда он его нашел, то это тоже правда. Может бьггь, господин, кто-то нашел кошелек до…
— Достаточно, госпожа, — прервал ее судья. — Это моя задача, а не ваша решать, что же произошло, и вершить правосудие. Вы хотели что-то сказать, и вам было дано слово. Теперь садитесь и ждите моего решения.
— Вот именно, ваша честь, решения. Мы хотим правосудия, — сказал истец.
Судья сделал знак помощнику, чтобы тот ударил в гонг. Это означало, что судья готов объявить свой вердикт.
— Истец и ответчики, несмотря на то что вначале ситуация была запутанной, сейчас она прояснилась, — сказал судья. — У меня нет причин сомневаться в словах господина Ченга, который клянется, что у него пропал кошелек с тридцатью серебряными монетами…
Тот злобно усмехнулся, глядя на Линга и на Цзуми.
— Однако юный Линг уверяет, что нашел кошелек с пятнадцатью монетами, — продолжал судья, — и у меня также нет причин ставить под сомнение его слова…
В зале наступила тишина, и судья продолжил:
— Поэтому суду ясно, что найденный и возвращенный кошелек НЕ ТОТ, который потерял господин Ченг. И следовательно, иск не может быть предъявлен семье Льен Цзу. Тем не менее заявление останется в архиве, и истец получит обратно любой найденный и возвращенный в ближайшее время кошелек, содержимое которого изначально составляло тридцать монет.
Судья улыбнулся и поймал благодарный взгляд Линга.
— А что касается этого кошелька, юноша…
— Да, ваша честь, — пробормотал тот. — Я осознаю свою ответственность и готов заплатить за свою ошибку.
— Молчи! Что касается кошелька с пятнадцатью монетами, как я уже говорил, его до сих пор никто не востребовал и, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, — сказал он, краем глаза наблюдая за господином
Ченгом, — думаю, маловероятно, что кто-либо востребует. Поэтому считаю, что кошелек может считаться собственностью нашедшего его человека. Значит, он — твой!
— Но, ваша честь… — начал Ченг.
— Ваша честь… — открыл рот Линг.
— Господин судья… — хотела сказать Цзуми.
— Тишина! — приказал судья. — Дело закрыто! Освободите помещение…
Судья встал и, когда помощник ударил в гонг, быстро вышел…
|
|
|
