Феноменология человеческого поведения 2 глава

Животные рождаются специализированными и потому определяются природой; человек сам создает себя, самым различным образом используя природу. Этим объясняются многообразные различия между людьми. Гелен определяет человека как «практическое существо... то есть существо, которое занимает некоторую позицию, вырабатывает определенное мнение, высказывает свои решения, встает на ту или другую сторону, потому что он вовлечен в происходя щее»²². Это правда, что человек — практическое существо. Но его практика неотделима от мышления: человек познаёт реальность именно как реальность и планирует разные способы достижения своих целей, из которых выбирает один. Человек — существо осознанно избирательное и целенаправленное. Он вынужден прикладывать личное усилие к тому, чтобы спроектировать свой мир, потому что его инстинкты непригодны или недостаточны для этого. Так он пытается достигнуть полноты, хотя в реальности никогда не достигает ее до конца, чего нельзя сказать о животных. Животный мир запрограм мирован с самой первой клетки и свершит свое предназначение под неуклонным водительством инстинктов и обстоятельств. Напротив, мир человека никогда не достигает завершенности. Макс Шелер говорит о человеке как о «вечном Фаусте, о существе cupidissima rerum novarum (жаждущем новизны), которое никогда не удовлетворяется наличной реальностью, всегда стремится сломать границы своего бытия, как оно существует здесь и теперь; своей «среды» и своей собственной актуальной реальности» ²³. Такое самоосуществление происходит не спонтанно, как у животных, а в результате непрестанного усилия — усилия научения, размышления и свободной воли. Человек испытывает постоянное напряжение между тем, что он есть, и тем, чем он хочет быть. Он живет в устремленности к своей утопии, которая, как заметил Эрнст Блох, побуждает его все время искать еще не достигнутого. Человек — это «утопическое живое существо».

б) Независимость от окружающей среды

Этот неоспоримый факт предполагает наличие другого неоспоримого факта: независимости человека от окружающей среды. Животное привязано к своему окружению, в котором оно обретает удовлетворение своих стимулов, и ему этого достаточно. Разумеется, человек тоже стремится удовлетворить свои инстинкты, однако ему этого мало: он знает множество других реальностей, которые вызывают его любопытство, хотя не представляют для него практического интереса и не приносят ему пользы. «Несомненно, нашим органам чувств дан только фрагмент поведение затрагивает все эти области. Для белки не существует муравья, который ползет по тому же дереву. Для человека же существуют не только они оба, но также далекие горы и звезды, что с биологической точки зрения совершенно излишне» ²⁴. Это свидетельствует о радикальном преодолении той строгой субординации между силой инстинкта и структурой окружающей среды, которая так характерна для животных. Человек выходит далеко за рамки биологической необходимости. Животное схватывает и познаёт некоторую часть мира — ту, которая ему необходима, и для него это «весь мир». Человек же открыт всему миру, точнее, всему бытию.

в) Человек как Я-субъект

Вышеназванное свойство также означает, что человек, будучи субъектом и в качестве субъекта, может дистанцироваться от объекта, понять его именно как объект, как реальность, отличную от него самого. Более того, человек может мыслить и оценивать этот объект не только с точки зрения пользы, но также избирательно или незаинтересованно. Поэтому он способен сдерживать свои инстинкты, поступать им вопреки; более того, сублимировать их, придавая им, например, альтруистическую направленность. Это прямо указывает на реальность некоторого «Я», которое не тождественно совокупно сти инстинктов, но обладает властью над самим собой. Человек — единственное существо, способное увидеть самого себя как «Я», а мир — как «не-Я». И увидеть именно тогда, когда он вступает в отношение с объектами мира или с другими субъектами, которые тоже сознаются им как реальности, отличные от него самого, но с которыми в то же время он входит или может войти в реальное отношение. Фактически ребенок произносит «я» только после того, как скажет «ты» матери и научится постигать вещи как реальности, отличные от него самого. Мы всегда нуждаемся в посредничестве «другого», чтобы прийти к самим себе. Но мы все-таки приходим ²⁵.

Человек обращен к самому себе. Этот радикальный опыт мы обозначаем местоимением «я». Каждый из нас ощущает себя единственным и неповторимым «Я». Будучи уникальным по своим биологическим и психическим свойствам, это «Я» постепенно приобретает личностное своеобразие, которое отличает его от всех остальных личностей. «Я» принимает на себя ответственность за собственную судьбу, определяемую совокупностью принятых решений. Поэтому мы говорим: «я думаю», «я хочу», «я страдаю» и т. д. Я чувствую себя частью всего человечества, но в то же время я независим от него. Моё собственное «Я» составляет центр моего мира, и только исходя из него я вижу всё остальное и реализую себя в практической деятельности. Кант полагал трансцендентальное «Я» условием, в силу которого возможно трансцендентальное синтетическое единство апперцепции. В нем и через него унифицируются все впечатления и удерживается сознание единства в познании. И это верно, хотя не только в познании, но и в действии мы обладаем опытом «Я» как единства и тотальности, как элемента, который приводит множественность к единству и объясняет для нас познание и действие. «Я» никогда не воспринимается прямо и непосредственно, однако любой человек обладает несомненным опытом единства «Я», отличного от всех прочих объектов, и опытом устойчивости этого «Я» как субъекта. Поэтому клонирование личностей невозможно, даже если станет осуществимым клонирование тел. Тело и личность — отнюдь не одно и то же.

Отсюда же рождается опыт глубинного одиночества. Я и только я несу бремя ответственности за собственное существование. Кьеркегор и Унамуно особенно глубоко чувствовали это в опыте тоскливого одиночества. «В мире нет другого intimior intimo meo» (более внутренним, чем я сам).

г) Восприятие пространства и времени

Эрнст Кассирер считает характерной чертой человеческого существа восприятие пространства и времени как тотальностей. Он неправ, когда утверждает, что «ни одну реальную вещь мы не можем постигнуть иначе, кроме как в пространственно-временной обусловленности» ²⁶. Ведь очевидно, что мы способны постигнуть множество реальных понятий независимо от времени и пространства. Например, когда мы определяем справедливость как «воздаяние каждому по заслугам», то такое понятие справедливости носит внепространствен ный и вневременн ой характер. То же самое верно в отношении понятия прав человека. Мы будем подробно говорить о метаэмпири ческом и нематериальном познании применительно к мыслительной способности человека. Однако в остальном кассиреровский анализ пространственно-временных представлений человека правилен.

Тот способ, каким мы, люди, постигаем пространство, радикально отличен от пространственных представлений не только низших животных, но и человекообразных обезьян. Эти различия яснее всего раскрываются косвенным путем: через анализ поведенчес ких стереотипов. Существуют фундаментально различные типы пространственного и временнуго опыта. Самый низкий уровень Кассирер называет органическим пространством и временем. Он присущ любому живому существу, наделяя его способностью адаптироваться к условиям среды (прежде всего пространственным), чтобы выжить. На этом уровне постижение пространства ограничивается набором стимулов и адекватных ответных реакций. Примитивные животные умеют правильно ориентироваться в своем пространстве и своем времени. Как правило, им удается уцелеть. Однако очевидно, что у них нет представления о пространстве и времени как о тотальности. Поэтому они не способны ни властвовать над ними, ни определять их. Животные пассивно приспосабливаются к своей ограниченной сфере обитания и к своему ограниченному времени.

Высшие животные обладают тем, что Кассирер называет перцептивным пространством — сложным представлением, в котором интегрированы разные элементы: опыт зрения, осязания, слуха, движения. Макс Шелер показал, что у животного отсутствует центр, исходя из которого оно могло бы соотнести с одной и той же вещью, с одной стороны, свои психофизические функции зрения, слуха, обоняния, вкуса, а с другой стороны, — видимые, осязаемые, слышимые, обоняемые или воспринимаемые на вкус объекты. Как уже было сказано, животное воспринимает реальности не как вещи в себе, но как стимулирующие феномены. Кроме того, животное не обладает понятием универсального пространства, которое составляло бы устойчивый фон его ощущений. Бегающая по саду собака, — говорит Шелер, — не способна увидеть этот сад как целое и поместить отдельные предметы в общую упорядоченную картину. Для собаки существует лишь конкретное пространство ее местонахождения, которое изменяется вместе с ее движением. Она не умеет связать эти частные пространства в тотальное пространство сада независимо от местонахождения собственного тела²⁷. Именно эта функция, недоступная животному, осуществляется человеком. Кассирер называет ее символическим пространством. Не прямо, а через посредство сложного мыслительного процесса человек формирует представление об абстрактном, гомогенном, бесконечном универсальном пространстве, о природе которого столько рассуждали философы ²⁸. Кассирер называет это пространство символическим потому, что оно поддается описанию в математических формулах. Именно это сделали Галилей, Кеплер, Ньютон и Эйнштейн. Очевидно, что такое пространственное представление чуждо любому животному.

Параллельная проблема — проблема времени. Человек живет не только настоящим, ибо его настоящее, по словам Лейбница, «обременено прошлым и чревато будущим». Человек полностью сознает непрерывность и целостность своей жизни. Поэтому он думает о смерти и предвидит ее. Хайдеггер называет человека «Sein zum Tode» (бытием к смерти); вся его большая книга «Бытие и время» посвящена анализу темпоральности ^28акак конститутивного элемента сознания человека. Всё это немыслимо применительно к животному. Самые примитивные народы уже практиковали погребальные обряды, символизировавшие сознание прошлого и будущего, — обряды, которых никогда не было у животных.

Именно потому, что существование человека пронизано темпоральностью, и потому, что человек сознает и осмысляет прошлое, настоящее и будущее, более того, до определенной степени способен направлять будущее и властвовать над ним, — именно поэтому мы говорим, что человек есть историческое существо. Другими словами, он созидает историю, преобразуя реальность мира и общества. Животные не изменяют истории; они вообще не имеют истории. Историчность — исключительное свойство человека. Причем свойство настолько важное, что в наше время философы-историки почти что отрицают биологическую природу человека, мысля его только в качестве ens historicum («исторического существа»).

д) Символизирующая функция

Одна из наиболее специфических и характерных функций человека именно как человека — символизирующая функция. Мы имеем в виду способность человека — и только человека — выражать многие реальности в символической форме. Символ не то же самое, что знак, хотя порой их бывает трудно различить. Знаки — это стимулирующие обозначения; они отмечаются и у людей, и у животных: например, знаменитые условные рефлексы у собак Павлова. Символы, напротив, — это условные обозначения, и потому они существуют только в мире людей. Таким образом, символ отождеств ляется с условным знаком, с реальностью, которая признана по договоренности и отсылает к другой реальности ²⁹. Мы уже упоминали о том, что Эрнст Кассирер самым тщательным образом изучал символизирующую функцию человека и даже определил его как animal simbolicum (символическое живое существо) ³⁰. Не впадая в неправомерные обобщения или в редукционизм, можно сказать, что мы, люди, являемся творцами символов. Иначе говоря, мы познаём одни реальности непосредственно, как они есть, а другие — посредством условных знаков, или систем символов.

Человек живет не только в физическом мире, как животное, но и в мире символическом. Он осознает самого себя посредством символов. Общественный класс, нация обретают самосознание с помощью символов (серп и молот, флаг и т. д.). Человек нашел способ познавать и выражать реальности, которые становятся постижимыми только в символах, ибо в символе некоторым образом присутствует символизируемое.

К числу наиболее характерных символических систем, которыми пользуется человек, относятся математика, разговорный и письменный язык, религиозные обряды, искусство во всех его многообразных проявлениях. Существует также множество других человечес ких символов: украшения, бесконечное разнообразие выражений лица и жестов рук, танец, погребальные обряды и т. д. Некоторые животные тоже определенным образом проявляют ярость, страх, желание поиграть, удовлетворение и т. д., но эти знаки выражают только субъективные эмоции животных, никогда не обозначая и не описывая предметы как объекты познания. Здесь отсутствует переход от аффективного языка к пропозициональному, от субъективного к объективному. Животные используют некоторые знаки, но у них нет символов в точном смысле слова. Знак — часть физического мира, символ — часть мира человеческого. Назначение знака — «инструментальное», символа — «обозначающее» (Кассирер). Животные обладают системой наследственных знаков, облегчающей им приспособление и защиту, однако они не создали системы символов, способной выражать объективные метачувственные или концептуаль ные реальности. Такие системы символов составляют один из самых характерных компонентов человеческих культур.

е) Язык

Вне всякого сомнения, самой сложной и одновременно самой человеческой символической системой нужно признать язык. Способы общения животных, их «язык» исследовались много и глубоко³¹. Проводились всевозможные опыты, предпринимались попытки научить человекообразных обезьян (например, шимпанзе) «говорить». У.Х. Торп рассказывает об опыте с молодым шимпанзе по имени Вики: «В результате Вики за шесть лет выучил только четыре комбинации звуков, несколько напоминающие английские слова, и больше ничего»³². Успешнее оказался опыт с молодой самкой шимпанзе по имени Вошу: за три года она выучила восемьдесят семь знаков по американскому методу обучения глухих. Это не много. Сходные результаты были достигнуты и с другой самкой шимпанзе, Сарой³³.

Не будет рискованным утверждать, что, в конечном счете, такие опыты лишь подтвердили несводимость человеческой речи к тем рудиментарным знакам, которые воспроизводят животные в силу подражания. Анри Делакруа цитирует заключение Рабо: «Обезьяны владеют членораздельной речью не в большей степени, чем остальные позвоночные или беспозвоночные животные. Так называемые доказательства, полученные в результате опытов с пчелами, муравьями и осами, представляют собой лишь произвольные толкования небрежно проведенных наблюдений... Выражение эмоции еще не есть средство коммуникации. Шум, создаваемый одной особью, или ее возбуждение могут возбуждать другие особи и распространяться; но это еще не язык»³⁴.

Язык есть следствие способности к символизированию, а она, в свою очередь, есть следствие рефлективного и рационального мышления, присущего только человеку. Язык служит средством выражения мышления, но без мышления он был бы невозможен. Только существо, наделенное самосознанием и рефлексией, способное наличествовать для себя самого, может различить реальность и символ, соотнести их между собой и создать поразительную систему условных, но прозрачных знаков, каковыми являются слова. Для того чтобы говорить, нужно познавать реальности, отличные или отличимые от познающего субъекта как такового. Животное неспособно говорить потому, что воспринимает стимулы и реагирует на них, но не обладает рефлективным знанием вещей в их отличии или отличимости от субъекта.

В словах обретает чувственную форму разумное представление или идея, становясь, таким образом, наличной для человеческого сознания. Еще более удивительно то, что совокупность слов, образующих язык, и выраженных в словах понятий может передаваться другим людям. Другие не только воспринимают акустические колебания с помощью барабанной перепонки, когда слышат слова, и не только принимают на сетчатку световые волны в процессе чтения, но слышат и понимают смысловое содержание, переводят звук или знак в идею, воспринимают мысль; и таким образом осуществляется взаимное общение людей — уникальное и бесконечно обогащающее каждого из нас. Посредством языка мы проникаем в самую глубину существа других людей и сообщаем им наши мысли. Беседа или книга — нечто гораздо большее, чем совокупность ощущений.

Словами человек обозначает конкретные вещи, которые сами по себе не имеют ничего общего со словами. По-испански мы называем словом «casa» (дом) то, что римляне называли domus, немцы зовут Haus, французы — maison, англичане — house ³⁵. Каждой вещи мы даем конкретное имя. Всякий конкретный индивидуальный символ соотносится с индивидуальной вещью. Но в силу человеческой способности к абстрагированию мы обладаем также огромным количеством универсальных символов, которыми обозначаем все индивидуальные объекты одной природы. Очевидно, что слова служат также объективации и формированию наших знаний. Мысль — это молчащий язык. Мы думаем словами, хотя не произносим их; без слов мы не можем мыслить. Благодаря словам мы продвигаемся вперед в познании, обмениваемся информацией, далеко выходя за рамки голых чувственных рефлексов. Бесконечное могущество и богатство человеческого духа проявляется в том, что с помощью только двадцати шести-двадцати восьми фонетических и графических знаков мы способны выразить необозримое множество идей и понятий, все многообразие бытия, наук, искусств и совместного существования людей; и те, с кем мы общаемся, кто слушает нас или читает, понимают нас, а мы понимаем их.

Более того, устная или письменная речь — это не только фонетика и семантика (хотя они очень важны), но, прежде всего, синтаксис, то есть способность координировать и соединять слова, образуя более сложные по смыслу предложения, в которых различаются подлежащее, сказуемое, дополнения, а далее объединять эти предложения или синтагмы в еще более сложные системы соответственно законам логики. В конечном счете так формируется речь и получают выражение в языке все науки, всё богатство человеческой культуры, накопленной, передаваемой и взращиваемой на протяжении столетий.

«Без символизма, — говорит Кассирер, — жизнь человека была бы жизнью заключенного в платоновской пещере. Она ограничива лась бы естественными потребностями и практическими интересами, не имея доступа к идеальному миру, который открывают для себя в разных измерениях религия, искусство, философия и наука»³⁶.

Как же следует отнестись перед лицом этих фактов к заявлению У.Х. Торпа: «Как бы ни была велика пропасть, отделяющая свойственные животным системы коммуникации от человеческого языка, нет такой единственной характеристики, которая могла бы послужить непогрешимым критерием различения в этом аспекте животных и человека»? ³⁷ Наш ответ таков: действительно, нет такой единствен ной характеристики, но все характеристики языка доказывают несводимость рудиментарных знаков, которыми пользуются животные, к человеческому языку.

Существует несомненная связь языка с определенными нейрофизиологическими структурами. Известно, что головной мозг является анатомической основой речи; известна также важная роль «адаптативной коры головного мозга» (Пенфилд) и адаптативных нейронов; наконец, известно, что некоторые речевые функции связаны с определенными зонами адаптативной коры и что их повреждение влечет за собой нарушение речевой функции. Всё это означает, что мыслящее «Я» представляет собой не просто мышление или разум, не просто душу (о которой мы будем говорить позже), но личность в целом. Любое человеческое действие есть действие всей личности. Обладая только мозгом и фонологической системой или только душой, человек не смог бы говорить. Поэтому черепно-мозговая травма может затруднить или вообще блокировать речь и даже мышление. Мы еще вернемся к этой теме, когда будем говорить о субстанциальном единстве души и тела.

Когда и как возник человеческий язык — одна из самых спорных тем, начиная с эпохи Просвещения. Жозеф де Мэтр (1753_1821) и Луи де Бональд (1754_1840) полагали, что язык был дан людям от Бога в откровении, в виде изначального общего языка, и что вместе с языком Бог открыл нам всю совокупность метафизических, религиозных и нравственных истин, передаваемых через традицию. Сегодня эта проблема, на которой мы не имеем возможности останавливать ся подробно, составляет, главным образом, предмет антропологичес кого исследования ³⁸.

ж) Искусство

Другая характерная для человека символическая функция, несомненно недоступная животным, — это художественное выражение красоты и ее созерцание.

Искусство может быть подражанием природе, например, в костумбристской живописи или в натуралистическом пейзаже. Но чаще оно представляет собой идеализацию, попытку усовершенствовать природу и создать то, чего природа не создает. Искусство пытается превзойти природу и сотворить формы, которые отразили бы высшую гармонию и совершенство, формы, которые только душа человека рождает и стремится воплотить в мраморе, на холсте, в музыке или в поэзии. Конечно, искусство отражает не только красоту: порой оно служит выражением возвышенных или трагических чувств, радости или страдания. Но от художника, в каком бы материале он не творил: в мраморе, на холсте, в звуках или театральных образах, оно всегда требует тонкой интуиции, глубокого и прекрасного чувства, способного затронуть и взволновать других людей. Там, где вообще нет красоты, нет искусства в строгом смысле. Есть только техника, а это совсем другое.

Во всяком художественном творчестве прослеживается определенная целенаправленная структура: художник стремится выразить красоту, передать чувство, воплотить идею, вызвать впечатление соразмерности и ритмичности. Он открывает для себя формы, которые затем пытается воплотить в чувственном образе. Леонардо да Винчи говорил, что назначение живописи и скульптуры — saper vedere (уметь видеть) форму, в греческом смысле слова morf0h, чтобы сделать ее ощутимой.

Невозможно выразить тот эстетический опыт, который порождает созерцание произведений искусства. Когда мы поглощены зрелищем великого творения, то предощущаем в нем зов нового царства — царства идеальных форм и абсолютной красоты, о котором говорит в платоновском «Пире» Диотима, чужестранка из Мантинеи. Эта красота более реальна, чем красота цветов или звуков, ибо неизмеримо превосходит их, заставляя нас видеть всю реальность в новом свете. Именно такие чувства пробуждает в нас собор в Бургосе, Пятая симфония Бетховена, «Похороны графа Оргаса» Эль Греко, «Царь Эдип» Софокла, «Духовная песнь» св. Хуана де ла Крус или притча о блудном сыне, которая, на мой взгляд, составляет прекраснейшую страницу мировой литературы. Неудивительно, что Аристотель говорит о катарсисе, освобождении, доставляемом некоторыми произведениями искусства. Освобождении через сублимацию.

Но мы не собираемся рассуждать об эстетике, о теории красоты. Мы только хотели обратить внимание на чисто человеческую способность чувствовать красоту, создавать ее и восхищаться ею; способность достигать самой глубины чувств, а также выражать эту красоту таким образом, что она волнует и других людей, потому что между художником и его зрителем, слушателем или читателем возникает эмпатия. Хайдеггер усматривал в поэтическом языке изначальное выражение истины бытия³⁹. Ничего подобного не обнаруживается в животном мире. Будучи пленниками инстинктов и стимулов, животные никогда не преодолевают их, не могут отречься от них, чтобы устремиться к иным целям. Им неведома благодарность, неведомо наслаждение творчества и восхождения к вершинам гармонии, соразмерности и пропорциональности, достижения последних глубин или вершин. У них нет иных целей, кроме тех, которые навязаны им инстинктами. Животные не создают произведений искусства и не могут их создавать.

з) Наука

Углубиться в феномен науки — значит углубиться в лабиринт теорий, дефиниций и разделений. Наука являет собой самое обескураживающее зрелище анархической многозначности ⁴⁰. Поэтому мы не станем заходить в этот лабиринт. Нам достаточно будет рассмотреть феномен науки как феномен исключительно и специфически человеческий.

Вообще под наукой обычно понимают совокупность достоверных истин об универсальных и необходимых объектах, причем эти истины логически сцеплены между собой, образуя связную систему⁴¹. Такое определение не нужно понимать в жестком смысле: современная наука включает в себя также рабочие гипотезы и другие логические компоненты, которые принимаются в качестве достоверных, однако, с появлением новых данных могут быть фальсифицированы. Наряду с принципом верификации, выдвинутым неопозитивистами, Карл Поппер предложил принцип фальсификации. Некоторое высказывание может считаться истинным до тех пор, пока не будет доказана его ложность. Некоторые авторы, в том числе св. Фома, включают в само понятие науки познание через причины: с их точки зрения, одной методической систематизации недостаточно ⁴².

Но, помимо любых дискуссий и уточнений, одно кажется абсолютно достоверным: тот факт, что только человек способен достигать истинного, объективного, всеобщего и систематического знания реальности и различных ее областей — как физических реальностей (естественные науки), так и реальностей человеческих (гуманитарные науки). Эрнст Кассирер с преувеличенным энтузиазмом пишет о том, что «наука представляет собой последний шаг в духовном развитии человека и может считаться наивысшим и характернейшим достижением культуры» ⁴³. Это преувеличение, потому что наивысшее достижение человеческой культуры — нравственная и религиозная жизнь. Однако несомненно, что суметь прочитать умопостигаемые структуры, заключенные в чувственном, суметь сформулировать это знание в теоретических общих положениях, раскрыть логические связи и свести хаотические совокупности данных в системы, выявить и сформулировать причины наблюдаемых явлений и таким образом раскрыть множество тайн природы, в значительной мере добиться власти над природой, чтобы поставить ее на службу человеку, — все это означает грандиозное свершение, которое показывает и доказывает мощь человеческого разума и превосходство человека над любыми животными. Великие трактаты по физике, праву, медицине или философии, университеты и академии, библиотеки и лаборатории, журналы и научные конгрессы — всё это красноречивейшие создания человека, не оставляющие никаких разумных сомнений в совершенно особом, уникальном и наивысшем положении человека в космосе. Процесс научного познания отнюдь не завершен; скорее можно думать, что он только начинается. До каких пределов дойдет человеческое познание и систематизация через тысячу или сто тысяч лет, нельзя даже представить. Но не будет слишком большой дерзостью утверждать, что оно примет гигантские размеры.

Очевидно, что в науке также играет большую роль символичес кое обозначение. Роль Галилео Галилея (1564_1642) в истории мысли заключается не столько в том, что он отстаивал гелиоцентризм (в конечном счете это астрономическая проблема), сколько в том, что он открыл математическую и математизируемую структуру природы, — иначе говоря, возможность сформулировать законы природы в терминах математики, то есть (что то же самое) выразить их в символических формулах. Позднее Рене Декарт, который был лучшим математиком, нежели философом, открыл аналитическую геометрию: всякой геометрической фигуре соответствует уравнение, а всякому уравнению — геометрическая фигура. Тем самым эти ученые сделали возможным простое и правильное истолкование природы и последующее овладение ею. Так математика превращает ся в точную и одновременно символическую науку о чувственных реальностях.

Но дело не только в этом. Важно и то, что научные высказыва ния представляют собой синтез многообразных данных, которые мы получаем благодаря органам чувств. Кант проницательно заметил, что познавать и мыслить — значит соединять, и чем совершеннее и возвышеннее знание, тем унифицированнее непосредственные данные. Так мы приходим к общим принципам наук и далее — пусть даже Кант этого не понимал — к формулировке последних принципов бытия, составляющих метафизику. Итак, общие понятия (о которых будем говорить позднее) и общие высказывания, принадлежащие как к области естественных наук (скажем, ньютоновский закон тяготения или уравнение Эйнштейна, описывающее соотношение массы и энергии), так и к области гуманитарных наук (например, формулировка прав человека или гражданские кодексы), суть человеческие и только человеческие построения, которые выражают в символических формах языка реальное содержание. Никто не может сказать, будто физические и химические формулы или положения Устава Объединенных Наций не выражают реальности. Но они выражают ее в символических предложениях и формулах языка, содержащих и высвечивающих реальности.

Так созданная человеком наука дает ему чувство уверенности в мире, где все совершается согласно постоянным законам. Посреди вихря непрестанно сменяющих друг друга исторических событий человек утвердил научный порядок, намного превосходящий порядок чистой природы и инстинктов. Только существо, наделенное познавательной способностью, несравнимо превосходящей любую животную способность, могло осуществить фантастическую задачу создания науки.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: