Тот, кто натянет парус слишком туго 2 страница

Из сказанного не следует, что “царь” по-настоящему равнодушен к славе. Нет, он весьма чувствителен в этом вопросе и внимательно следит за тем, как складывается в обществе его имидж. Ахматовой, по словам современника, “было всегда интересно и важно, что о ней говорят и пишут, даже когда это были и люди безвестные, не то что Блок. ” А император Август даже пытался регламентировать деятельность своих подхалимов: “ О себе позволял он писать только лучшим сочинителям и только в торжественном слоге, и приказывал преторам следить, чтобы литературные состязания не нанесли урон его имени. ”

* * *

Кажется, несколько увлекшись, хотя и не без оснований, описанием политического лица 1-й Воли, я несколько подзабыл, что наши недостатки - продолжение наших достоинств. Есть они и у “царя”. И их множество. Упорство, целеустремленность, решительность, безусловная вера в себя, изумительная энергия и горячая жажда первенства – не только красят облик 1-й Воли, но и много дают обществу. Без нее остальные Воли, более инертные, склонные пускать все на самотек, действительно превратили бы, по меткому выражению героя чеховской “Дуэли”, наш мир в засиженную мухами картинку.

* * *

Черта, отделяющая “царя” от остальных, смертных, невидима. Но, странное дело, все, не видя ее, ее чувствуют и не рискуют переступать. Внешне дистанция между 1-й Волей и остальными Волями проявляется в подчеркнутой вежливости форм обращения окружающих к “царю”. Один из близко наблюдавших Ленина писал: “... при наименовании Ленина “Ильичем” фамильярность отсутствовала. Никто из его свиты не осмеливался бы пошутить над ним или при случае хлопнуть по плечу. Была какая-то незримая преграда, линия, отделяющая Ленина от других членов партии, и я ни раз не видел, чтобы кто-нибудь ее переступал”.

Еще рельефней проступает эта невидимая черта, отделяющая 1-ю Волю от остальных, тогда, когда она выступает на фоне и в паре с Волей, стоящей много ниже. Не могу не вспомнить в этой связи визиты в Россию Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича. Разительно рознились формы обращения окружающих к этим равно знаменитым супругам: обладательницу 1-й Воли Вишневскую иначе, как только почтительно “Галина Павловна”, никто не именовал, тогда как даже для совсем зеленых музыкантов ее супруг был все-навсего “Славочкой”.

Ахматова, вспоминая Вячеслава Иванова, с завистью говорила: “Он был отчаянный рекламист... Опытнейший, виртуозный ловец человеков! Его, сорокачетырехлетнего мужчину, водили под руки седые дамы... Так он умел себя поставить везде”.

Человек, лишь на миг попавший в поле “царя”, обычно не в состоянии сформулировать, что собственно заставило его почувствовать присутствие существа исключительного, избранного, но то, что такое ощущение возникает - безусловно.

Одна бунинская знакомая рассказывала: ”То, что Бунин был особенным человеком, чувствовали многие, почти все.

Мы с ним однажды зашли купить пирожные в кондитерскую Коклена на углу Пасси, где я бывала довольно часто.

В следующее мое посещение меня спросила, смущаясь, кассирша: “Простите, пожалуйста, но мне очень хочется узнать, кто этот господин, приходивший с вами позавчера? ” Я не без гордости ответила: “Знаменитый русский писатель. ” Но ответ мой не произвел на нее должного впечатления. ”Писатель”, - разочаровано повторила она, - “А я думала, какой-нибудь гран-дюк. Он такой... такой, ” - и она, не найдя подходящего определения, характеризующего Бунина, принялась отсчитывать мне сдачу. ”

 

Хотя упомянутая выше кассирша не взялась описывать приметы, по которым она угадала в Бунине “гран-дюка”, они существуют и при известном опыте легко прочитываются.

Взгляд - первая среди внешних примет “царя”. Юрист Кони так описывал выражение глаз Толстого: “... проницательный и как бы колющий взгляд строгих серых глаз, в которых светилось больше пытливой справедливости, чем ласкающей доброты, - одновременно взгляд судьи и мыслителя. ”

Добавим к сказанному Кони, что 1-я Воля смотрит с прищуром, фокусируя и как бы усиливая твердость взгляда. И еще, в выражении глаз “царя” странно сочетается аналитичность с отчужденностью, взгляд его как бы вопрошает: “Кто ты? ” - и одновременно предупреждает: “ Не подходи! ”

Взгляд “царя” тверд, пристален, строг, напорист, и он сам знает власть своих глаз. Император Август “бывал доволен когда под его пристальным взглядом собеседник опускал глаза. ” ”Лермонтов знал силу своих глаз и любил смущать и мучить людей робких и нервических своим долгим и пронзительным взглядом. ”

Не стану настаивать, но похоже, что игра в гляделки, к которой часто прибегает 1-я Воля, восходит к весьма отдаленным временам. Ведь известно, что у горилл взгляд в глаза означает вызов. Поэтому, не знаю как у цыплят, а у людей, вероятно, именно по глазам прежде всего предчувствуется особь-”альфа”, власть имущий.

Царственен жест 1-й Воли. Пластика ее отличается спокойной грацией и величавостью. Причем, пластика 1-й Воли абсолютно естественна, в ней нет ничего манерного, жеманного - царственность ее, независимо от происхождения, природна и неподсудна как форма носа или цвет глаз. Горький писал про Толстого: “Приятно было видеть это существо чистых кровей, приятно наблюдать благородство и грацию жеста, гордую сдержанность речи, слышать изящную меткость убийственного слова. Барина в нем было как раз столько, сколько нужно для холопов”. О Гогене говорили, что “что бы он ни делал, даже если он подносил спичку тому, кто просил у него прикурить, жесты его были величавы (словно не спичку держит, а размахивает факелом)”. Ахматову описывали: “... что-то царственное, как бы поверх нас существующее и в тоже время лишенное малейшего высокомерия, сквозило в каждом ее жесте, в каждом повороте головы. ”

На сто процентов уверен, что если взять частотный словарь лексики обладателей 1-й Воли, то обнаружится вполне определенная закономерность преобладания в употреблении ими повелительного наклонения, а также иерархически приподнятых слов и форм. Однако пока у меня под рукой такого словаря нет, приведу пример скорее курьезного, чем научного свойства. Когда Маргарет Тэтчер сообщили о рождении внучки, она воскликнула: “ Мы стали бабушкой! ” По поводу этой фразы долго зубоскалила английская пресса. И напрасно. Простонародное происхождение нисколько не мешало английскому премьер-министру ощущать свою внутреннюю аристократичность. И обмолвка “мы” для нее, считаю, была более естественна, чем для великого множества людей, по праву происхождения говоривших о себе во множественном числе.

Вместе с тем, как это ни покажется странным, любя высокое, элитарное слово, 1-я Воля не брезгует низким, грубым, похабным словом. Может быть, в связи с универсальным “царским” принципом - “для нас закон не писан. ” Во всяком случае то, что в речи “царя” присутствует некая лексическая раздвоенность - это точно. Известно, как виртуозно умел хамить Наполеон. Или еще один пример из отечественной истории: когда Молотова спросили, правда ли, согласно некоторым источникам, что Ленин называл его “каменной жопой”, тот просто ответил: “ Знали бы они как Ленин других называл! ”

И еще одно наблюдение над речевыми пристрастиями “царя”: в общении с близкими себе людьми он любит пользоваться всякого рода уменьшительными (уменьшает окружающих). Вспомним, хрестоматийное ленинское “Надюша” (о Крупской) или менее известное ахматовское “Борисик” (о Пастернаке). Думаю, что происходит эта склонность к уменьшительным из общей “патристической” позиции 1-ой Воли, воспринимающей окружающих, как детишек, милых, дорогих, но нуждающихся в постоянной опеке инфантильных существ. В свой же адрес уменьшительные “цари”, наоборот, воспринимают со скрежетом зубовным. Та же Ахматова, будучи в непростых отношениях с Алексеем Толстым, вспоминала: “ Он был похож на Долохова, звал меня Аннушкой, от чего меня передергивало, но мне он нравился... ”

Покажется странным, но выбор одежды “царя” подчинен раз и навсегда данным ему представлениям о приличествующих его сану и призванию облачениях. Во-первых, он предпочитает наиболее строгую и по окраске, и по фасону одежду. Конечно, в зависимости от социальной принадлежности, одежда 1-й Воли сильно разнится, и художник-”царь” одевается совсем не так, как “царь”-политик. Однако на фоне своей социальной группы 1-я Воля все равно выделяется подчеркнутой строгостью облачения.

Приведу в этой связи один трагикомический эпизод из собственной практики. Как-то иду я вместе с одной юной длинноногой “царицей” по улице, и, заметив впереди более чем откровенную мини-юбку, совершенно бестактно спрашиваю, а почему бы и ей, при такой длине и стройности ног, не надеть мини. “Не могу... Пойми, не могу.. ”- едва выдохнула моя спутница, взглянув на свою, прикрывающую колени, юбку, и кто бы знал сколько муки было в его взгляде и голосе. Здесь мне в который раз пришлось убедиться в непреодолимости трагико-мазохистского начала 1-й Воли, не допускающего, из страха потерять “царственный” имидж, даже самую невинную вольность.

Во-вторых, будучи существом внутренне застегнутым, 1-я Воля любит застегнутость и в одежде. На ее вкус, чем больше на одежде пуговиц, застежек, кнопок, ремней и т. п., тем лучше.

Наконец, чувство собственной исключительности требует от “царя” наличия в одежде чего-то совсем нестандартного, единичного. При этом исключительность в одежде 1-й Воли не должна нести налета дешевой экзотики, вульгарной броскости. Поэтому чаще, примеряя что-либо, 1-я Воля достигает своей цели через архаизацию одежды, привнесение в нее элементов старого вкуса (“ложноклассическая” шаль Ахматовой).

Идеальной иллюстрацией сочетания всех названных особенностей одежды 1-ой Воли - тройка Ленина. На фоне военно-босяцко-богемной моды его окружения ленинская тройка выделялась строгостью, застегнутостью и архаизованной исключительностью.

 

“Дворянин”(2-я Воля)

Пожалуй, труднее всего, говоря о психологии 2-й Воли, объяснять себе и другим, что представляет собой, обязательные для Второй функции, процессионность и нормативность в их волевом выражении. И, тем не менее, попробую.

Процессионность 2-й Воли - это то, что на казенном языке принято обозначать словами “коллегиальность “ и “делегирование ответственности”. Обладая достаточной силой духа, чтобы брать на себя персональную ответственность за происходящее в его владениях, “дворянин”, не в пример “царю”, все же избегает переподчинения себе чужой воли, старается привлечь к решению проблемы все заинтересованные стороны, отводя себе место инициатора, стимулятора и хранителя консенсуса. Неприятие диктата, стремление к полноценному диалогу при принятии решений - это и есть процессионность 2-й Воли.

Воплощением того же “дворянства” является и так называемое “делегирование ответственности”. Чуждая тяге к мелочной опеке, 2-я Воля, не снимая в целом ответственности с себя, стремится поделиться ею со всеми участниками дела, предоставив им полную свободу форм реализации. Уж на что разные люди два американских президента Рейган и Буш, но Воля у обоих 2-я, поэтому те, кто с ними работал, отмечают одну общую, не свойственную, например, Картеру, черту - стремление к “делегированию ответственности”.

Что касается нормативности, то она у 2-й Воли воплощается в равной способности без внутреннего для себя напряжения и ущерба, как властвовать, так и подчиняться. 2-я Воля сильна, гибка, поэтому ей одинаково легко дается и начальственное положение, и подчиненное. Однако, хотя такая ситуация уже сама по себе комфортна, она не вполне удовлетворяет “дворянина”. Идеальное положение для 2-й Воли - не властвовать и не подчиняться вообще - что редко кому удается в нашем взаимозависимом мире, но является тайной мечтой всех “дворян”.

Если же попытаться поглубже вглядеться в нормативность 2-й Воли, то окажется, что ей свойственны тот строй и та сила духа, что достаточны для создания режима личной независимости и свободного дыхания для других. В одном из писем Гёте сообщал: “Я занят воспитанием моего внука. Оно состоит в том, что я позволяю ему делать решительно все, что ему заблагорассудится, и надеюсь таким способом образовать его прежде, чем вернутся родители. ” Внутренняя свобода и способность освобождать других - вот подлинная норма Воли. Очень хорошо и точно, сам того не ведая, описал свою 2-ю Волю один современный драматург: “ По характеру я не лидер, но и стадным инстинктом не наделен... Очевидно я гибрид от вожака и ведомого. Даже собственным детям старался предоставить как можно больше свободы. Я предлагаю идти за мной. Кто хочет - пожалуйста, нет - как угодно. Но и сам идти за кем-то не могу. Я могу восхищаться теми или иными качествами человека, особенно его талантом. Но подчиняться не стал бы. Даже Чехову и Достоевскому. Боюсь толпы-стихии. Но это не значит, что люблю только одиночество. Напротив, я люблю быть с людьми, и даже просто присутствие людей мне приятно. ”

“Дворянин” - баловень судьбы. Основа человеческой психики - Воля - занимает в его порядке функций лучшую, вторую строку и тем обеспечивает обладателю 2-й Воли неведомый другим душевный комфорт. Сила и гибкость 2-й Воли придают личности редкую цельность и бесстрашие перед жизнью.

Даже ранимость Третьей функции, которую 2-я Воля хоть и не в состоянии отменить, все-таки беспокоит “дворянина” меньше других, и картина его патологии по Третьей функции обычно бывает основательно смазана. Кроме того, порожденное силой и гибкостью 2-й Воли бесстрашие позволяет “дворянину” смело идти на риск последовательного заделывания язвы по 3-й функции и, несмотря на удары, ошибки, падения, добиваться полного ее заживления. Благодаря чему порой достигается идеальное для живущего в подлунном мире человека состояние - состояние полной внутренней гармонии.

“Жизнь моя - сплошная авантюра, ибо я всегда стремился не только развить то, что заложено было в меня природой, но добыть и то, чего она вовсе мне не дала, “- писал Гёте, и в другом месте сам объяснял, зачем это нужно: “Тот, кто не проникнут убеждением, что все проявления человеческого существа, чувственность и разум, воображение и рассудок, должны быть им развиты до решительного единства, какая бы из этих способностей не преобладала, тот постоянно будет мучиться в безрадостном ограничении. ” Не возьмусь доказывать, что гармонизация дается “дворянину” всегда, легко и быстро (тот же Гёте достиг этого состояния лишь к 60 годам), не рискну утверждать, что для других она недостижима, но наличие у “дворянина” уникальных психических предпосылок к достижению внутренней гармонии сомнения не вызывает. И уже потому он баловень судьбы.

Помнится, мне довелось как-то сравнивать Вторую функцию с рекой. Так вот, 2-я Воля - это не функция, - а человек-река, целокупно неиссякающая личность, свободно, широко, щедро поящая всех желающих, ничего при этом не теряя. Душевная щедрость и щедрость просто - нормальное для 2-й Воли состояние. Первое что обычно говорят о “дворянине”: “ Он хороший человек! ” далее могут следовать менее лестные характеристики и вовсе не лестные, но когда характеристика человека начинается с такой фразы - более чем вероятно, речь идет о 2-й Воле. Шарлотта фон Штейн, давно покинутая Гёте, все-таки нашла в себе силы и слова, чтобы высказать ему в письме: “Мне хочется назвать Вас - Дающий. ” Здесь очень точно найдено слово - “Дающий” - для выражения того, что составляет существо 2-й Воли.

У “дворянина” - большое сердце. Не хочу никого обижать, но только 2-й Воле дано по-настоящему любить. Подлинная любовь - самоотдача. А на самоотдачу способен лишь тот, кто готов делиться, кому есть, что дать, и дать без риска обнищания. Всем этим условиям отвечает только 2-я Воля. Поэтому, да простит меня читатель, другим дано нуждаться, зависеть, подчиняться, питать иллюзии, но не любить. Любовь понимается 2-й Волей как жертвенность, а не потребление. Для нее гораздо  важнее любить, чем быть любимой.

Вместе с силой, гибкостью, нормативностью, одним из основополагающих элементов Второй функции является естественность. Хотя о естественности, выраженной через Волю, говорить трудно, все-таки специфика именно такого выражения поддается вычленению. Естественность по Воле - это личностная открытость, простота, адекватность себе в любой ситуации, отсутствие второго, заднего плана, маски. Как писала о муже Нэнси Рейган: “Ключ к разгадке секрета Рональда Рейгана состоит в том, что никакого секрета нет. Он точно такой, каким кажется. Рональд Рейган, которого вы видите на людях, это тот же самый Рональд Рейган, с которым я живу. Оказалось, что некоторые из недавних президентов были на поверку вовсе не такими, какими мы их себе представляли. Я, честно, не верю, чтобы кто-нибудь мог сказать нечто подобное о Ронни. В характере Рональда Рейгана нет темных углов... ”

Да, именно такова естественность “дворянина”. Душевное здоровье его так велико, что ничего не выпячивая, он ничего и не прячет, позволяет смеяться над собой и сам зачастую готов сыграть в шутливое самобичевание. Более того, 2-я Воля столь личностно неуязвима, что без серьезного насилия над собой решается на самое страшное - публичное покаяние, открытое признание своих ошибок и недостатков, на что совершенно неспособны 1-я и 3-я Воли.

Лабрюйер, нарекая в своей классификации характеров 2-ю Волю “истинным величием”, писал: “Ложное величие надменно и неприступно: оно сознает свою слабость и поэтому прячется, вернее - показывает себя чуть-чуть, ровно настолько, чтобы внушить почтение, скрыв при этом свое настоящее лицо - лицо ничтожества.

Истинное величие непринужденно, мягко, сердечно, просто и доступно. К нему можно прикасаться, его можно трогать и рассматривать: чем ближе его узнаешь, тем больше им восхищаешься. Движимое добротой, оно склоняется к тем, кто ниже его, но ему ничего не стоит в любую минуту выпрямиться во весь свой рост. Оно порой беззаботно, небрежно к себе, забывает о своих преимуществах, но, когда нужно, показывает себя во всем блеске и могуществе. Оно смеется, играет, шутит - и всегда полно достоинства. Рядом с ним каждый чувствует себя свободно, но никто не смеет быть развязанным. У него благородный и приятный нрав, внушающий уважение и доверие”.

Простота и открытость 2-й Воли не всегда оказывается ей на благо. Во-первых, нечестные люди порой этими душевными свойствами пользуются. А во-вторых, создается по-своему заслуженный образ существа, достаточно наивного, примитивного, ограниченного, очень уж просто понимающего людей, что совершеннейшая правда, растущая из богатырского душевного здоровья “дворянина” и обычного человеческого эгоцентризма, весь мир толкующего на свой образец.

2-я Воля бесстрашна в отношениях с людьми. Ее представления о норме в отношениях исчерпываются образом тесного, равноправного, дружеского круга. Однако и навязывать свою норму другим она считает себя не в праве и потому охотно соблюдает ту дистанцию в отношениях, которую ей предлагает противоположная сторона. На каком расстоянии от себя вы бы ни поставили “дворянина”, на том он и будет, как человек деликатный, стоять в дальнейшем.

“Дворянин” зачастую оставляет о себе впечатление, как о человеке, довольно равнодушном к людям. ”Вы всегда были равнодушны к людям, к их недостатка и слабостям” (Лика Мизинова о Чехове), “Внешняя доброта его - это внутреннее равнодушие ко всему миру” (Софья Толстая о Танееве). Иногда “дворянин” сам о себе говорит как о человеке равнодушном. Бердяев, например, признавался: " У меня, вероятно, много равнодушия и нет никакого деспотизма и склонности к насилию, хотя в деятельности я бывал автократичен. Есть большое уважение ко всякой человеческой личности, но мало внимания... Я никогда не имел склонности возиться с душами людей, влиять на них, направлять их. ”

Несмотря на все эти упреки и признания в равнодушии, в них нет ни йоты правды. 2-я Воля очень неравнодушна к людям, и нет более отзывчивого человека, чем “дворянин”. Иное дело, что он не любопытен. Прямо сказать, любопытство не самое здоровое из чувств, диктуемое или страхом, или корыстью, или, во всяком случае, какой-то формой личной заинтересованности в других людях. “Дворянин” же - существо деликатное, бескорыстное, бесстрашное, самодостаточное, независимое, а кроме того, по обыкновению людей, видящих окружающих по образу своему и подобию, и потому - нелюбопытное. Отсюда и миф о равнодушии 2-й Воли. Отсюда же крупнейший недостаток “дворянина” - он не психолог, доверчивость и нелюбопытство лишают его возможности и желания разглядывать тайную, скрытую сторону жизни чужой души и адекватно на нее реагировать. Про Владимира Соловьева один современник сообщал: “ Как-то он мне сказал о себе, что он - “не психолог”. Он сказал это другими словами, но заметно было, что он жалел у себя о недостатке этой черты. Действительно, в нем была некоторая слепота и опрометчивость конницы”.

Еще одно заблуждение, часто питаемое на счет 2-й Воли окружающими, заключается в мнимой его мягкотелости, слабохарактерности. И нельзя сказать, чтобы оно было вовсе безосновательным. У “дворянина”, не в пример “царю”, твердая основа характера не выпячена, а скрыта. Он мягок, уступчив, терпим, покладист, снисходителен к себе и другим, верен в дружбе и любви (что также иногда трактуется как слабохарактерность). Такая пластилиновая внешность “дворянина” многих обманывает и по-своему провоцирует окружающих - попробовать его характер на прочность: нахамить, унизить, подчинить. Результаты обычно бывают плачевны для экспериментатора. Из пластилиновой оболочки внезапно возникает природный аристократ, гордец, человек несгибаемой воли, способный скорее погибнуть, чем уступить пядь своего достоинства.

Те, кто пытаются экспериментировать с характером “дворянина” и пробовать его на зуб, просто забывают достаточно банальную истину: слабость могут позволить себе только очень сильные люди. Один, из хорошо знавших Чехова людей, писал: “ Воля чеховская была большая сила, он берег ее и редко прибегал к ее содействию, и иногда ему доставляло удовольствие обходиться без нее, переживая колебания, быть даже слабым. У слабости есть своего рода прелесть, что хорошо знают женщины.

Но когда он находил, что необходимо призвать волю, - она являлась и никогда не обманывала его. ”

Пытаться определить точно ту грань, за которой начинает проявляться у 2-й Воли ее твердая основа, дело почти безнадежное. Но ясно, речь каждый раз должна идти о неком принципиальном, капитальнейшем вопросе. У Достоевского в “Братьях Карамазовых” Лиза спрашивает Алешу Карамазова: “Будете мне подчиняться? ” - ”Да! ” - “Во всем? ” - “Почти во всем, но в главном - нет. Главным я не поступлюсь. ” Сходно, ”по-карамазовски” жил и действовал Авраам Линкольн. Уитмен писал о нем: “ В тех редких случаях, когда речь шла о чем-то кардинальном, решающем, он бывал непоколебимо тверд, даже упрям, вообще же, когда дело касалось чего-либо не слишком значительного, был уступчив, покладист, терпим, на редкость податлив. ”

* * *

Льстить “дворянину” столь же бесполезно, как и унижать. Аромат фимиама вызывает у него самое искреннее раздражение, чувство неловкости, и мне не раз доводилось видеть как пунцовыми делались лица “дворян”, даже в случае заслуженной и умеренной похвалы.

Пожалуй, наиболее уникальная черта психологии “дворянина” заключается во внеиерархизме его картины мироздания. Вспомним, для 1-й Воли космос поделен на верх и низ. Так вот, у 2-й Воли в ее внутренней картине мира эта антиномия отсутствует. “... В человеческом духе, так же как и во Вселенной, нет ничего, что было бы наверху или внизу? Все требует одинаковых прав на общее средоточение, “ - считал Гёте. Для “дворянина” все - от Бога до головастика - находятся на одной линии, все равноправны в стремлении свершить свое предназначение. Этот внеиерархизм 2-й Воли Пастернак очень точно назвал “дворянским чувством равенства всего живого. ” А Бердяев, например, признавался: “... у меня совершенно атрофировано всякое чувство иерархического положения людей в обществе, воля к могуществу и господству не только мне не свойственна, но и вызывает во мне брезгливое отвращение. ”

Из сказанного не следует, что 2-я Воля вовсе отрицает наличие слишком очевидно проявляющейся в нашей жизни иерархии. Нет. Но она ее не абсолютизирует. “Дворянин” воспринимает иерархию как условность, формальность, систему ярлыков, может быть, не бесполезную, но не относимую к онтологической, сущностной стороне бытия. Чехов писал: “Я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Форму и ярлык я считаю предрассудком. Моя святая святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две не выражались. ”

Спрашивается: какие практические выводы следуют из непризнания 2-й Волей иерархической картины мира? А выводов много. Например, не стану утверждать, что 2-я Воля была создателем норм права и морали - они, в зависимости от страны и народа, слишком разняться, чтобы приписывать их авторство одной психологии, но то, что “дворянин” является единственным хранителем морали и права - это безусловно. И причина такой особо важной роли “дворянства” в обществе как раз связана с его природным неприятием иерархии.

Дело в том, что остальные Воли иерархичны, а иерархия - это то, что, дифференцируя мораль и право в зависимости от положения, занимаемого субъектом на ступенях иерархии, практически разрушает и то, и другое, размывает их границы до полного исчезновения. “Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, “- говорили древние римляне, формулируя тем самым разрушительный для морали и права иерархический принцип. Однако они же любили повторять: “Закон суров, но - это закон”, - признавая наличие иного, охранительного, внеиерархического “дворянского” принципа. Оба эти принципа испокон века борются в мире, какой из них победит - покажет будущее, главное, судя по тому, что мораль и право еще существуют, 2-я Воля пока не проиграла.

Очевидно, что по своим политическим убеждениям 2-я Воля природная демократка, в противовес той же 1-ой Воле - природной монархистке. “Власть лучше свободы” говорил тургеневский герой с 1-й Волей, “свобода лучше власти” говорит любая 2-я Воля. Борьба меж ними также предопределена от века, но картина единоборства яснее: пока явно побеждает 2-я Воля. Растет число стран, управляемых выборными органами, провозглашающих приоритет прав личности над всеми другими правами.

Безкастовость 2-й Воли, естественно, распространяется и на отношения ее в семье, на производстве, среди знакомых. “Дворянин” ровен с начальниками и подчиненными, родителями и детьми, в дружеском кругу. Причем, эта ровность оттеняется чувством собственного достоинства, соединенного с уважительным отношением к другим. Бунин писал о Чехове: “ Случалось, что собирались у него люди самых различных рангов: со всеми он был одинаков, никому не оказывал предпочтения, никого не заставлял страдать от самолюбия, чувствовать себя забытым, лишним. И всех неизменно держал на известном расстоянии от себя.

Чувство собственного достоинства, независимости было у него очень велико. ”

* * *

Довольно своеобразно отношение “дворян” к общественным движениям. Оно точно описано в следующих автобиографических строчках Бердяева: “... я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании. И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему ни принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего творчества. Глубина моего существа всегда принадлежала чему-то другому. Я не только не был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было “гражданское” чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был “общественником”. Общественные течения никогда не считали меня вполне своим. Я всегда был “анархистом” на духовной почве и “индивидуалистом””.

Описанное Бердяевым - не личная позиция, а общая картина социально-асоциальной психологии 2-й Воли. Наша задача: лишь рассмотреть ее через единую призму “дворянских” ценностей. “Гражданское” чувство, описанное Бердяевым, - это внекастовость 2-й Воли, которая, воплотясь в близкий себе лозунг “Свобода, равенство, братство”, способна вовлечь “дворянина” в крупные социальные движения. С другой стороны, природная независимость, глубинное ощущение неповторимости собственной индивидуальности не позволяют 2-й Воле вполне слиться с толпой, оттаскивают ее на обочину социальных движений. Толпа предполагает ту или иную форму делегирования индивидуальных воль тем, кто идет во главе ее. Но передача своей воли другим для 2-й Воли совершенно неприемлема, а присвоение чужой - неинтересно и неплодотворно. Своя и чужая свобода, даже в борьбе за свободу, для “дворянина” дороже всего. Так и ходит он по партийно-беспартийной грани, многим сочувствуя, но ни с чем не сливаясь.

Редко становится 2-я Воля и в открытую, бескомпромиссную оппозицию к существующему порядку вещей, предпочитая не фрондировать, а просто обособляться. О своей недемонстративной склонности к обособлению от всего, что можно назвать общественной тиранией, откровенно говорил Гёте: “Никогда в жизни не становился я во враждебную и бесполезную оппозицию к могущественному потоку массы или к господствующему принципу, но всегда предпочитал, подобно улитке, спрятаться в раковине и жить в ней, как заблагорассудится. ”

Беря взаимодействие 2-й Воли с миром в более широком онтологическом смысле, его лучше охарактеризовать формулой той же ипостасной нераздельности и неслиянности, что и у 1-й Воли. Однако между двумя этими видами взаимодействия есть существенная разница. “Царь”, строя свои отношения по вертикали, не предполагает полного слияния с миром даже в теории, тогда как “дворянин” и мир находятся на одной линии и искренне стремятся друг к другу, предполагая в конечной точке движения достичь абсолютного единения. Предполагается, правда, при этом, что в силу нормативности 2-й Воли, скорее мир должен двигаться к “дворянину”, нежели наоборот.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: