Зачем позвали немецких врачей?

       Клиническая картина болезни, на мой взгляд, как медика, была понятна лечащим врачам пациента с самого ее начала. Под началом болезни лечащие врачи, а вместе с ними и мы, будем полагать переход от неврастенической стадии заболевания к следующей, паралитической или псевдопаралитической. Собранный профессором В. В. Крамером анамнез не позволяет нам понять точно, когда и каким путем произошло первичное заражение, но в те годы ни сами пациенты, ни их родственники не могли точно сказать об этом. Тем более, в нашем случае, данная информация никак не влияет на точность диагностики и правильность проводимого лечения.

       Суммарно к лечению и консультациям пациента, начиная с момента операции 23 апреля 1922 года, было привлечено до тридцати специалистов, врачей самого высокого уровня, в том числе и девять иностранцев. В последнем не было особого смысла – клиническая картина развивалась в логике развития патофизилогического процесса, и никакое Политбюро не могло защитить вождя от грозной болезни. Лечили пациента в соответствии с принятыми в то время рекомендациями – курсами арсенобензольных препаратов, втираниями ртути, препаратами йода и висмута.

       Тяга ко всему зарубежному, в том числе и к медицине, которая присутствует в нашем обществе и сегодня, очевидно, имеет глубокие исторические корни. Несмотря на это, российская медицина начала ХХ века, особенно в столицах, не сильно отличалась по уровню от медицины Западной Европы и, в частности, от «немецкой» школы, с которой она была связана исторически. Группа российских врачей нашего пациента вообще состояла из настоящих суперзвезд. Во многих вопросах, в частности в науке о мозге и клинической неврологии, наши ученые, тут я просто обязан упомянуть академика В. М. Бехтерева, и врачи были зачастую даже на несколько шагов впереди.

       Если учесть, что клиническая ситуация, вокруг которой строится наш рассказ, была совершенно стандартной, немецкие врачи были избыточны. Можно предположить, что политическое руководство страны осуществляло подбор команды иностранных врачей-консультантов для вождя партии из презумпции, что на Западе все лучше. Вот, что пишет Д. А. Волкогонов: «Ленин опасно болен. Политбюро вызывает врачей из-за рубежа. Сталин дает инструкции Крестинскому в Берлин: Всеми средствами воздействовать на Германское правительство с тем, чтобы врачи Ферстер и Клемперер были отпущены в Москву на лето… Выдать Ферстеру (Клемпереру выдадут в Москве) пятьдесят тысяч золотых рублей. Могут привезти семьи, условия в Москве будут созданы наилучшие». Золотой червонец состоял та тот момент из золота 900 пробы весом 8. 6 грамма.

       Для пациента № 1 не жалели ничего, подбирали самых маститых зарубежных врачей, но поскольку клиническая картина ухудшалась и ухудшалась, то к лечению привлекали все больше и больше специалистов, полагая, что это та соломинка, за которую можно вытащить Вождя. Уже существовал Лечсанупра Кремля (в будущем четвертое Главное управление МЗ СССР), в котором работали или консультировали лучшие специалисты страны, но для ведения главы государства пошли на принцип индивидуального подбора врачей. В книге «Ленин. Политический портрет» Д. А. Волкогонов пишет: «Традиция политического, партийного лечения уже существует. Одних врачей отводят, других предлагают, не торгуются по поводу гонораров. Н. Крестинский (полпред в Германии) сообщает шифром из Берлина, что приедут профессора Минковски, Штрюмпель, Бумке, Нонне. С другими «идет работа». Выясняются вопросы, как платить врачам: фунтами, долларами или марками. Но этих специалистов мало. Сталин телеграфом поручает А. Симановскому в Швеции командировать известного специалиста Хеншена. Тот требует 25. 000 шведских крон, Москва тотчас же соглашается».

       Ни участие зарубежных коллег, ни количественный состав «синклита» немецких профессоров, не могли привести к другому результату, поскольку другой вариант исхода мог быть только при более раннем выявления заболевания на «допаралитической» стадии болезни и при отсутствии у пациента идиосинкразии на препараты тяжелых металлов. Вылечить данного конкретного пациента было невозможно, и это стало понятно уже весной 1923 года. Вероятно, часть врачей, зная неутешительную статистику выживаемости таких пациентов в те годы, предполагала подобный финал и с самого начала.

       Немецкие врачи, жившие в условиях галопирующей инфляции и ежедневно прыгающего курса рейхсмарки, были прагматиками. Они не отказались поехать на заработки в революционную страну, где им очень хорошо заплатили в твердой валюте.

       Вот как описана у профессора Ю. М, Лопухина их работа: «После осмотра Ленина, 21 марта, профессор Штрюмпель ставит диагноз: endarteriitis luetica (сифилитическое воспаление внутренней оболочки артерий – эндартериит) с вторичным размягчением мозга. И хоть лабораторно сифилис не подтвержден (реакция Вассермана крови и спинномозговой жидкости отрицательна), он безапелляционно утверждает: «Терапия должна быть только специфической (то есть антилюэтической)». Весь врачебный ареопаг с этим согласился».

       Дневник страница 238: «Сегодня вторично мы всесторонне обсудили вопрос о терапии и окончательно решено приступить к фрикциям 2, 0 мазь Hg (написано рукой)… об этом мы доложили Политбюро. Политбюро дало утвердительный ответ». В этот день в дневнике отмечено, что вечером у Ленина были врачи немецкие профессора невролог О. Ферстер и психиатр О. Бумке, российский доктор, приват-доцент А. М. Кожевников.

       Вот что сообщает биографическая хроника за этот день: «У Ленина состоялся (в 14 час. ) консилиум врачей с участием прибывших из-за границы профессоров С. Е. Хеншена, А. Штрюмпеля, О. Бумке и М. Нонне. После подробного обсуждения истории болезни и всестороннего обследования Ленина врачи дали заключение, что «болезнь Владимира Ильича… имеет в своей основе заболевание соответственных кровеносных сосудов. Признавая правильным применявшееся до сих пор лечение, консилиум находит, что болезнь эта, судя по течению и данным объективного обследования, принадлежит к числу тех, при которых возможно почти полное восстановление здоровья. В настоящее время проявления болезни постепенно уменьшаются…».

       Негативное отношение пациента к немецким врачам неоднократно отмечено в дневниках. Но из них же следует, что мнение самого больного не учитывалось. Например, 12 июня 1922 состоялся осмотр пациента профессором Клемперером. Пациент В. И. Ульянов сказал: «пусть летит назад, это не его специальность, если нужно будет снова прилетит», а когда узнал, что Клемперер будет в Москве две недели Владимир Ильич сказал «ну и пусть лечит там в Москве, там больше больных, а сюда ему незачем ездить, взялся не за свое дело». Далее в дневнике отмечено, что пациент также тяготится ежедневными посещениями профессора Клемперера, Надежде Константиновне сказал, что для русского человека немецкие врачи невыносимы. 19 июня 1922 доктор Кожевников отмечает, что В. И. Ульянов тяготится присутствием немецких врачей и очень просит оказать влияние, чтобы немецкие профессора уехали поскорее домой, так как в Москве очень много сплетен о его здоровье и присутствие немцев усугубляет их.

       В эти дни В. И. Ульянов пишет Сталину записку: «Сталину. Если Вы уже здесь оставили Клемперера, то советую, по крайне мере: 1. Выслать его не позднее пятницы или субботы из России вместе с Ферстером… 22 июня 1922 пациент говорит: «хоть бы скорее все это было и потом к черту весь этот синклит». В. И. Ульянов пишет: «Товарищ Сталин. Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали глупость: попытались запретить «политические посещения» (сами плохо понимая, что это значит!!! ). Я чрезвычайно рассердился и отшил их… Надеюсь,

       Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и Ко отошьете…»

       7 марта 1923 в дневнике отмечено, что В. И. Ульянов говорит «проклятый немец», и ответственный за ведение дневника доктор Кожевников поясняет, что это высказывание относится к немецкому профессору Отфриду Ферстеру. Тем не менее немецкий профессор находится у постели пациента на протяжении всей его оставшейся жизни и именно он констатирует смерть.

       Странно – ругаем иностранцев и стараемся лечиться у них при первой возможности, больше доверяем иностранным врачам, чем своим специалистам. И даже, если за рубежом вас будет лечить бывший соотечественник, то ему доверия больше. Но медицина, в которой в нашей стране все разбираются, причем от мала до велика, даже зарубежная, это не панацея, и врачи, даже иностранные, это не господь Бог, как тогда, в доантибиотиковую эру, так и сегодня.

       Когда Н. А. Семашко, отвечая на вопросы о здоровье Ленина, говорит: «Речь его настолько улучшилась, что он почти свободно говорит… Ильич рвется к работе», на 402 странице дневника за 20–22 октября 1923 года отмечено, что врачи Ф. А. Гетье, В. П. Осипов, С. М. Доброгаев подписали обращение о том, что сообщения в газетах не соответствуют желаемому и возможность быстрого выздоровления В. И. Ульянова отсутствует.

       В дневниках зафиксировано мнение академика Бехтерева, хотя он только два раза консультировал пациента в мае и ноябре 1923 года. Но ни на одной странице мы не увидим каких-то выводов немецкого врача Отфрида Ферстера, который на протяжении почти всего периода болезни находился при Ленине (впрочем, есть один лист на немецком языке в конце дневника, на котором полностью дублируется мнение советских врачей). Доктор, как бы, есть, но мнения его мы не знаем.

       Именно профессор Ферстер, единственный представитель зарубежных врачей, присутствовал на вскрытии тела и подписал акт патологоанатомического исследования. Ему пора домой в Германию, длительная командировка, длящаяся с перерывами почти два года, закончилась, его работа очень хорошо оплачена. У него впереди 17 лет жизни и плодотворной работы. В газетах от 22 января 1924 года, лозунги Московского комитета – «Ленин – солнце будущего», «Дело Ленина переживет столетия», «Могила Ленина – колыбель свободы всего человечества». Быстрее подписать бумаги и уехать из революционной страны – вот его главное желание.

       Присутствие большой группы зарубежных врачей – это верификация именно официального сценария болезни, который был предложен гражданам государства, возникшего на территориях бывшей Российской империи. Иностранное участие требовалось, как «знак качества проведенного лечения», дополнительное подтверждение того, что у великих людей все течет необычно, даже болезни. Поэтому в патологоанатомическом заключении, написанном по-русски, в результативной части стоит уникальный диковинный диагноз: немецкое «Abnutzungssderose».