Академик В. М. Бехтерев

       Интересное явление – спросите любого врача невролога, кто такой академик Владимир Михайлович Бехтерев, и он ответит, что – невролог, спросите первого попавшегося психиатра, и тот скажет – психиатр, а зададите вопрос нейрофизиологу (очень редкая специальность) – даже он сообщит, конечно, что Бехтерев великий нейрофизиолог, потому что изучал физиологию мозга. Все профессионалы хотят считать академика своим, так как его вклад в науку о мозге велик, знания, которые он внес в мировую науку, обширны, а нам всегда приятно прикоснуться к великому.

       Вот как звучало обращение в его адрес в официальном сообщении: «Заслуженный ординарный профессор Военно-медицинской академии, совещательный член Медицинского совета министерства внутренних дел и Военно-санитарного ученого комитета, ординарный профессор Санкт-Петербургского женского медицинского института и член Совета презрения душевнобольных, учрежденного императором Александром III, академик, тайный советник В. М. Бехтерев».

       Сегодня многие люди, знакомые с научными трудами или историей жизни академика, в их числе, конечно, есть и врачи, полагают, что выдающегося нейрофизиолога и врача конца XIX – начала XX века В. М. Бехтерева отравили в декабре 1927 года, под самый Новый год. И основания для таких выводов есть.

       В конце декабря 1927 года академик должен был участвовать в I Всесоюзном съезде невропатологов и психиатров, для чего с женой приехал в Москву, где поселился на квартире профессора МГУ С. И. Благоволина. 22 декабря Бехтерев был избран почетным председателем съезда и прочитал свой доклад. 23 декабря он руководил съездом, который проходил на Кудринской улице в здании Института психопрофилактики Наркомздрава. Никаких указаний на возможное начало болезни в этот день нет, наоборот, все указывает на благополучие. Он осмотрел лаборатории и посетил в этот же день вечером Большой театр, где давали «Лебединое озеро».

       Той же ночью у него появились боли в животе. 24 декабря 1927 года состоялся консилиум профессоров Шервинского и Бурмина, доктора Константиновского. Проводимые ими лечебные мероприятия не дали желаемого эффекта. Появились признаки ослабления сердечной деятельности. Заболевание протекало, если так можно говорить о настолько стремительном процессе, с симптомами, которые можно отнести к токсикоинфекции или холере. Одновременно нарастали признаки общей интоксикации, нарушения сердечной деятельности, дыхания и в 23–45 В. М. Бехтерев скончался.

       Но это же симптомы отравления арсенолом (мышьяком)! И, несмотря на сходство указанных заболеваний и отравления, они все же отличались, и врачи могли их дифференцировать уже по клинической картине. Вот как это описано в клинической фармакологии тех лет: «Она (клиническая картина, пометка автора) начиналась с сухости и жжения в глотке и пищеводе, затем тошноты и далее рвоты, к которой примешиваются в последствии желчь и небольшие количества крови; присоединяются сильные боли и, наконец, появляется холероподобный понос, с испражнениями вида рисового отвара… Для дифференциального диагноза от холеры весьма важно присутствие болей и несколько запаздывающее, по отношению к рвоте, появление поноса. Смерть наступает при явлениях затрудненного кровообращения вследствие коллапса и сгущения крови».

       Тело академика вынесли из квартиры Благоволина 27 декабря после 13–00, затем была панихида на Моховой улице в актовом зале старого здания Московского университета. Кремация состоялась в тот же день. На панихиде Председатель ЦИК СССР М. Калинин сказал: «Наука неотделима от социализма. У нас есть огромные силы, которые до сих пор этого не осознали. Покойный же тов. Бехтерев усвоил это в самом начале Октябрьской революции. Однако год за годом наука делает медленную передвижку в умах и других ученых, заставляя и их осознать, что наука и социализм – одно и то же».

       В Ленинград уже приехала урна с прахом, которую встретило огромное количество людей. Состоялся траурный митинг с участием научной общественности. Урна в тот же день была выставлена в музее Бехтерева при его Институте по изучению мозга и психической деятельности.

       Довольно простая проба Марша (проба на мышьяк) позволяла сделать токсикологическую экспертизу даже в те годы, тем более, в РСФСР, где отравления мышьяком и тяжелыми металлами, которые были доступны для населения, встречались довольно часто. Уже на тот момент пробу Марша около века широко использовали именно для обнаружения следов мышьяка в теле умерших. Отсутствие политической воли выяснить причину смерти академика (скорее всего, было дано устное указание ничего не выяснять и закрыть глаза на подозрительность смерти) и объясняет, почему такую пробу не сделали, а тело спешно кремировали и намекает нам на реальность версии отравления, как причины внезапной смерти академика.

       При желудочно-кишечной форме отравления мышьяком на вскрытии тела должны были быть обнаружены: «резкая набухлость слизистых оболочек желудка и кишечника, слизистым, иногда пленчатым, эксудатом; Пейеровы бляшки сильно инфильтрированы, эпителиальный слой местами отторгнут (в роде изъязвлений); как брыжжеечные, так и мелкие сосуды стенок кишек резко расширены, с многочисленными мелкими кровоизлияниями…» (Соединения мышьяка. Курс фармакологии, 1929 год). Патологоанатом Никифоров М. Н. так пишет в 1913 году о патоморфологии желудка при таком отравлении: «… сопровождается образованием мелких струпов и эрозий на слизистой».

       К сожалению, у нас нет ни данных токсикологического исследования, которое должно было сделано в этом случае, но не было сделано. Соответственно, нет и данных патологоанатомического исследования тела.

       Что еще подкрепит версию отравления? Академик был, несмотря на свои 70 лет, очень здоровым человеком крепкого телосложения. В течение всей жизни у него было отменное здоровье. Об этом, кроме многочисленных сведений современников, говорят его фотографии. Незадолго до смерти Бехтерев женился на сорокапятилетней женщине (со слов Н. П. Бехтеревой, она была племянницей всемогущего Генриха Ягоды, фактически исполнявшего функции председателя ОГПУ, поскольку В. Р. Менжинский, сменивший умершего в 1926 году Ф. Э. Дзержинского, постоянно болел).

       На здоровье указывает и чудовищная работоспособность академика. Вот какая характеристика дана в книге цикла ЖЗЛ «Бехтерев»: «Проявляя колоссальную настойчивость и титаническую трудоспособность, Бехтерев достиг немалых успехов в осуществлении поставленных планов». 47 названий симптомов, синдромов, точек и болезней, названных по его имени, которые я обнаружил в научной и медицинской литературе, наверное, это один из самых высоких, если не самый высокий результат в научном мире (даже выдающиеся ученые оставляли после себя два-три симптома, названных их именем). Для примера, известные неврологи своего времени Л. С. Минор и Г. И. Россолимо оставили 7 и 6 названий, соответственно, в области неврологии. Таким образом, В. М. Бехтерев был не просто одарен и работоспособен, он и чудовищно продуктивен. Его интересы простираются от изучения проводящих путей, проблем старения мозга до гипнотизма и коллективной рефлексологии. Бехтерев также был очень настойчив в достижении своих целей, иначе не достиг бы того, чего он достиг уже на момент Октябрьского переворота – он академик и генерал медицинской службы.

       Именно характер, кипучая энергия и пассионарность нейрофизиолога привели его к смерти 24 декабря 1927 года от рук людей, одурманенных идеями мировой революции, имевших когнитивное предубеждение, что сначала надо разрушить все то, что веками строилось нашими предками. При строительстве нового часто уничтожают старое и, явно, академик мешал в строительстве нового типа человека другой формации. Это главная предполагаемая мною лично причина, которая позволяет закрепить идею политического заказа на отравление академика: В. М. Бехтерев, организовал Государственный НИИ мозга (НИИ по изучению мозга и психической деятельности). Теоретически, именно ему, как первому лицу в мировой науке о мозге, должны были бы отдать мозг пациента Ульянова. Но этого не произошло. При жизни Бехтерева научная общественность явно задавалась вопросом, почему мозг Ленина не отдают ведущему мировому специалисту. Сложилась довольно странная ситуация: институт Бехтерева, изучающий мозг находится в Ленинграде, главный специалист страны там же, а главный мозг страны решают изучать в Москве во вновь созданной лаборатории.

       В 1924 году, на момент смерти Ленина НИИ мозга в Ленинграде состоял из пяти отделов, включая отдел морфологии мозга. Еще в 1918 году НИИ передали дворец великого князя Николая Николаевича на Петровской набережной Невы. Шла многолетняя сложная и комплексная научная работа по исследованиям строения и функций мозга. При институте работали несколько музеев, среди которых был музей сравнительной анатомии. Институт входил в состав Психоневрологической академии, которую возглавлял Бехтерев. Издаются научные работы, регулярно собирается научное общество, отлажены связи с зарубежными журналами и университетами. Конечно же, следуя логике, мозг В. И. Ульянова следовало бы отдать именно в это учреждение.

       Но некто решил иначе, уравняв далеко неравнозначные научные учреждения: вновь образованную лабораторию в Москве и НИИ мозга под руководством В. М. Бехтерева. Зато после внезапной смерти ученого решение хранить мозг вождя мирового пролетариата В. И. Ульянова в московской лаборатории и не передавать его Бехтереву вызывает меньше вопросов, так как самого Бехтерева уже нет. Это закрепляется и следующим действием – уже в 1928 году московская лаборатория становится НИИ мозга.

       И вот итог – отравление мышьяком, самым распространенным веществом, который использовали в те годы. Версия бытового отравления, которая, как известно, тоже существует, скорее, является прикрытием: если кто-то и будет что-то подозревать, то пусть уж лучше думает о семейной драме.

       Могла ли смерть выдающегося ученого быть связанной с высказыванием Бехтерева о диагнозе Сталина? Молва она и есть молва, ее ничем не подтвердить. Но, если слова В. М. Бехтерева о его предполагаемом диагнозе И. В. Сталину озвучены только неким третьим лицом, то диагноз, поставленный ученым Ленину, закреплен документально.

       Вот описание того, как Бехтерев встретился с больным уже тогда В. И. Ульяновым: «С марта 1923 года до Бехтерева стали доходить слухи о тяжелой болезни вождя пролетариата. Несколько позже в печати появились медицинские бюллетени о состоянии здоровья Ленина. В мае 1923 года перед выездом в заграничную командировку Бехтерев посетил правительственные учреждения в Москве. Ему предложили дождаться прибытия из Петрограда своего бывшего ученика профессора В. П. Осипова и вместе с ним проконсультировать больного Ленина. Бехтерев изъявил желание не откладывать консультацию и в тот же день в сопровождении видного московского невропатолога В. В. Крамера прибыл в Кремль, где Ленин находился в своей квартире в здании Совнаркома. В одной из комнат ленинской квартиры Бехтерев застал около десяти врачей во главе наркомом здравоохранения Н. А. Семашко. Из немецких невропатологов, принимавших участие в лечении Ленина, присутствовал профессор Нонне. Бехтереву предложили ознакомиться с объемистой, напечатанной на машинке историей болезни Ленина».

       Мнение В. М. Бехтерева о продолжении специфической терапии пациенту зафиксировано в письменном виде в дневниках лечащих врачей 5 мая 1923 года: «После обсуждения, несмотря на настойчивое желание Бехтерева и отчасти Осипова никакой специфической терапии не проводить (написанорукой)». Там же о втором посещении академика Бехтерева от 28 ноября 1923: «Академик Бехтерев предложил лечение вливаниями неосальварсана, чтобы была отвергнута». Это отдельное мнение в записях лечащих врачей пациента Ульянова говорит о профессиональной принципиальности В. М. Бехтерева, указывает на то, что он всегда отстаивал свое мнение, тогда как мнения других врачей в дневнике практически не отмечены.

       Большевистское руководство поддерживало работу Бехтерева, но относилось к нему с недоверием. Мозг Ленина ему так и не отдали: слишком прям был Владимир Михайлович. Он вполне мог высказаться о болезни вождя научным языком так, что все бы в мире поняли, чем страдал его пациент. Напомню, Ленина лечили препаратами арсенобензольного ряда, в том числе и по настоянию самого академика В. М. Бехтерева и его помощника профессора В. П. Осипова.

       Мой неутешительный вывод: В. М. Бехтерев, с его жестким характером и профессиональными принципами, если бы не погиб в 1927 году, то сгорел бы в политической мясорубке 1930-х одним из первых – режим «подравнивал» всех, кто отличался от общей массы строителей красного проекта.

       Вот мнение правнука В. М. Бехтерева, директора Института мозга человека, С. В. Медведева, «То, что его убили, вещь очевидная. А история связана с Лениным, что Бехтерев поставил ему диагноз сифилис мозга (он как раз собирался ехать на международный конгресс, где мог рассказать, и, скорее всего, это и послужило)… доказать ничего нельзя: если система хочет убрать доказательства, она делает это хорошо». Если у гражданского общества и клинического сообщества ранее не было письменных свидетельств такого диагноза, то теперь у нас есть дважды высказанное мнение самого академика, зафиксированное в дневнике пациента.

       Я полагаю, что, хотя отравление и связано с болезнью В. И. Ульянова, но в более сложном историческом пасьянсе. «Дневник» все-таки был спрятан в архиве до решения в 2017 году руководства РГАСПИ открыть его для научной и медицинской общественности. Скрыв дневник, вряд ли стоило остерегаться Бехтерева. Даже если бы он, выехав за границу, что-то сказал кому-то в личной беседе о причине болезни Председателя Совнаркома, доказательств и подтверждений его словам не было бы. Это связано, по моему глубокому убеждению, именно с организацией НИИ мозга в Москве и передачей ему мозга В. И. Ульянова.

       «Официальная» история мозга Ленина и его странным несуществующим диагнозом должна была быть не только красиво написана. Изложить ее для общественности предстояло весьма авторитетным лицам. А все, кто теоретически мог каким-то образом подорвать их авторитет или высказать свое высокопрофессиональное мнение, подрывающее легенду, должны были замолчать. А уж если это могло быть мнение первого лица в науке о мозге, то есть, Бехтерева, то смерть его становилась неизбежной.

       Большевики ломали об колено само время, переселяли целые народы, создавали человека совершенно нового типа, и никакой академик не мог стать значимым препятствием у них на пути – его раздавили одним из первых, а потом стерли в порошок сотни других ученых.

       Институт мозга, где должен был храниться и изучаться мозг В. И. Ульянова, это не только история самого вождя, как иконы красного проекта, это идеология формирования человека нового типа; тут ошибок быть не может. В своей книге «Мозг пошлите по адресу…» Моника Спивак приводит мнение, высказанное в рамках журналистского расследования: «Исследования института, по мнению новой власти, должны были подкрепить мысль о том, что большевистская идеология является «высшей стадией эволюции человечества».

       Как и принято было в СССР, в книге ЖЗЛ, посвященной В. М. Бехтереву, выпущенной в 1986 году, ни слова не говорится об очень высокой вероятности отравления академика. Зато написано о том, что нарком Н. А. Семашко 28 декабря 1927 года, на следующий день после кремации, выступил со статьей: «Бехтерев был одним из первых ученых, которые пришли к нам после Октября. Стоит только вспомнить те тяжелые времена, когда ученые были настроены частью враждебно, частью выжидательно, чтобы понять, какого ценного работника получила в лице Бехтерева молодая Советская власть».

       Создание второго института мозга в одной стране, где не хватало самых простых вещей, подтверждает, что это мера режима по охране тайны болезни вождя мирового пролетариата. Политическое руководство страны пошло на дополнительные и значительные затраты, создав учреждение, явной необходимости в котором, если только перед ним не были поставлены другие задачи, не было. И только экономическая ситуация, а возможно и политическое решение властей новой России, привели к исправлению этого казуса. На сегодня в нашей стране существует лишь один НИИ мозга человека, а лаборатория по изучению мозга Ленина, которая позднее превратилась в московский НИИ мозга, прекратила существование и логично влилась в другое научно-клиническое учреждение.

       Революции всегда будут приводить к последствиям, с плохо просчитываемым результатом, часто непрогнозируемым, но поднимающим наверх людей, которые мало того заслуживают. Но в нашей истории время расставило все по своим местам – в честь Владимира Михайловича Бехтерева в нашей стране названы улицы, больницы, НИИ, научное общество, журнал. Академик Бехтерев оставил стране семьдесят профессоров, его дети и внуки также достойно пронесли его фамилию по жизни, став известными учеными.

       Вот какую оценку дает своему деду Н. П. Бехтерева: «Среди имен, отличивших русский народ, в страшный день 7 ноября 1941 года нечистая совесть не помешала Сталину назвать имя В. М. Бехтерева. Среди тех, кто был примером современникам. Среди тех, перед памятью которых не должны были дрогнуть тогдашние защитники Родины».