 |
Долина реки Апа-Грэдиштя 1 страница
|
|
|
|
Сирмий
На зиму Траян отбыл не в Рим, и даже не в Аквилею, как полагали многие в Мезии, а добрался всего лишь до столицы соседней провинции Паннония Сирмия. Почему? О, это долгая история, вспоминая которую Адриан всякий раз убеждался, что против Рока, Судьбы, Мойры бессильна любая сила, как императорская, так и божественная. Ехать в Рим по бурному морю зимой, чтобы месяц-другой пообщаться с отцами-сенаторами, Траян не собирался. Поначалу принцепс думал отправиться в Аквилею – солидный город, где вполне можно разместиться со всеми прихлебателями, прислугой, императорским советом, женой Плотиной, сестрой Марцианой, писцами, преторианской гвардией и всем, что тянется хвостом за властителем, куда бы он ни направился, оставляя его на время разве что на войне. Хотя ехать в Аквилею означало еще и встретиться с главой дома Барбиев, которым Траян был должен немыслимые суммы и за минувший год не сумел выплатить даже проценты. Посему в Риме дела Траяна вел Титиний Капитон, в прошлом секретарь, а ныне префект пожарных (для человека из сословия всадников должность высокая и почетная), а в Аквилею отправился Луций Лициний Сура вести переговоры от лица императора и выторговывать возможность переписать векселя еще на год – под те же самые двенадцать процентов.
Но и зимовать в Виминации, где и так было не протолкнуться от войск, снабженцев и прибившегося к армии люда, императору тоже не хотелось. Не то чтобы он не любил зимовать с армией – напротив, он это обожал. Но терпеть не мог видеть армию бездеятельную, именно отдыхающую, а посему непременно потащил бы легионы на очередные учения – в зиму, метели, непогоду.
Но после Дакии люди были слишком измотаны, многие больны, у половины слезала на ногах и руках кожа после обморожений, в каждом контубернии имелись потери. А натаскивать пополнение и комплектовать полноценные подразделения, чтобы по весне император мог принять из их рук боеспособную армию, провести учения и совершить второй поход на северный берег Данубия, – это занятие вовсе не для императора, а для центурионов и опционов. Что давным-давно уяснил себе Траян в жизни военной, но никак не мог применить в жизни гражданской – так это то, что у каждого есть свои обязанности, поэтому императору не след указывать каждый день центуриону, как выполнять тому свою нелегкую армейскую работу.
|
|
|
К тому же на плечах Траяна была не только армия, но и эта самая гражданская жизнь, куда сложнее организованная, куда более суетная и нелепая: донесения наместников провинций, жалобы, требования, просьбы, вопросы, дела государственной казны (со времен Домициана по-прежнему пустой), недоплаченные провинциями налоги и произвол наместников в этих провинциях. И все это мутным потоком стекалось на стол императора и требовало незамедлительных ответов, советов, решений, разрешений или запретов. Так что армией император при всем своем горячем желании месяца два заниматься мог только урывками.
Тогда Плотина предложила поехать в Сирмий. Она всегда и везде сопровождала мужа, и – кажется – вели он ей пешком шагать в Дакийские горы и идти на штурм Тапае – она бы пошла, надев скромную шерстяную столу и завернувшись в паллу, как положено добродетельной матроне. Такой же унылой скромностью веяло и от старшей сестры Траяна Марцианы. А вот племянница с внучкой – те бы никуда не пошли, те бы дулись, капризничали, требовали подарков… Но как раз их мнение о поездке в Сирмий никто не спрашивал.
* * *
Сирмий был городок так себе. Поселение получило статус колонии только во времена Домициана. Как раз в эту пору, разрушив десятки лачуг, городок разделили двумя главными улицами – кардо [309] и декумано [310] – на четыре района, расширили форум и подлатали стены. Летом здесь было совсем недурно. Город располагался в излучине реки Савы, и в округе поселенцы-ветераны вовсю строили красивые усадьбы. Другое плохо: места здесь были болотистые, и болота надобно было осушать.
|
|
|
Но главное достоинство Сирмия было не в том, что рядом протекала река, и не в окружавших Сирмий лесах, где Траян и Адриан по прибытии успели всласть поохотиться и Адриан даже подумывал – не поставить ли в честь удачной охоты алтарь лесному Сильвану, [311] главное – то, что Сирмий располагался на перекрестке дорог. Именно здесь начиналась Военная дорога, ведущая прямиком в Аквилею. Оттуда приезжали многочисленные торговцы из могущественного торгового дома Барбиев договариваться с Траяном на строительные подряды. Оттуда же представители другого могущественного дома Цезерниев слали вольноотпущенников – за векселями на оплату новых заказов на изготовление оружия в своих мастерских.
Отсюда же, из Сирмия, уходила дорога к данубийскому лимесу, по которой мчались гонцы с приказами Лаберию Максиму и возвращались обратно – с ответами наместника. Сюда же через Византий и Вифинию прибывали гонцы из восточных провинций Империи – огромные владении требовали постоянного внимания. Здесь находись склады вооружения и продовольствия. Отсюда, из Сирмия, можно было хозяйским оком окинуть соседние провинции, призванные обеспечивать и снабжать Дакийскую кампанию. Судя по донесениям, многое в этих провинциях было как-то бестолково. Ремонтировали и строили не то, что было потребно в первую очередь, закупали ненужное, подворовывали. Но главное, чем должен был заняться император, если он вообще хотел оставаться в ближайшие годы императором, – это разработать план летней кампании, разработать так, чтобы не застрять зимой в горах и разгромить Децебала, прежде чем на деревьях начнут желтеть листья. Заставить дакийского царя покориться, стать союзником, но главное – заставить заплатить, наполнить наконец пустую римскую казну дакийским золотом.
Посему почти каждый день собирался императорский совет, каждый день мчались гонцы в Виминаций, Аквилею и Рим, каждый день (или почти каждый) император выписывал новые векселя, утверждал сметы и делал заказы на оружие и машины.
|
|
|
Так что от охоты императору вскоре пришлось отказаться. Под мутные волны государственной переписки попал и Адриан, получив ворох написанных на лучшем пергаменте отчетов о заседаниях сената, подробные перечисления, что, кто и как именно сказал, кто кого поддержал, кого осудили или оправдали этой зимой в Риме. «Ни головы, ни ног в болтанье вашем», [312] – приговаривал Адриан свою любимую фразу из «Ослов» Плавта, разбирая сии документы.
Вечерами обычно все общество собиралось у Траяна, обедали в семейном кругу. Траян много пил, Адриан старался не отставать. Изгнанные Домицианом философы, осевшие в этих местах, полугреческих, полуварварских, полуримских, к которым Траян был равнодушен, но которых так обожал слушать Адриан, развлекали гостей императора за столом.
Днем молодой честолюбец хотя бы на час заглядывал к Плотине.
Адриан всегда любил и уважал жену императора, именно уважал – как мать. Она была добропорядочна и скучна. С ней можно было рассуждать о литературе и даже – о философии. Плотина с удовольствием пускалась в путаные и невнятные рассуждения на всевозможные темы. Траян не тот человек, с которым можно устраивать философские диспуты, так что в собеседники она выбрала себе Адриана и всячески покровительствовала двоюродному племяннику мужа, как будто он был ее родным сыном. С каждым годом эта привязанность лишь усиливалась, и Адриан замечал, как порой туманится взгляд немолодой женщины – ничего от вожделения – лишь тихая печаль и мечта о невозможном – об обретении ребенка вот так через родство душ, а не родство крови. Даже прикосновение племянника к тетке могло быть лишь дружеским и сыновним. Любой намек на большее если не оскорблял ее, то смущал.
Однако эти встречи не оставались незамеченными недоброжелателями Адриана. И в Сирмии пополз мерзкий слушок, что Адриан посещает не только комнаты матроны, но и ее ложе. Плотине, разумеется, все эти слухи передавали, она выслушивала их, не опровергая, но на лице ее появлялось выражение мучительного недоумения. Траяна она не просто любила – боготворила. Она прощала императору его слабости, а он взамен позволял ей многое – не только покровительствовать писателям и философам – чем он и сам порой баловался, – но и вмешиваться в государственные дела, если, конечно, это не касалось вопросов военных.
|
|
|
Здесь, в Сирмии, Плотина создала небольшой кружок из местных любителей что-то сочинять и находила их общество приятным, тогда как несчастный Адриан зевал, рискуя вывихнуть челюсть.
В общем, Паннония была типичной провинцией, а Сирмий – ее типичной столицей, не хуже и не лучше прочих.
* * *
Полный круглолицый человек, закутанный в шерстяной плащ, кряхтя, вылез из спальной повозки и огляделся. Увиденное его явно не вдохновило. Перед ним был город, но город не греческий, а скорее варварский, чуть-чуть краше, нежели канаба при лагере. Во всяком случае, так показалось человеку, который месяц назад отплыл из Александрии Египетской. А была ли вообще Александрия, не пригрезилась ли она в часы тягостной путевой дремы – город над бухтой с зеленой водой, Маяк, это одно из семи чудес света, библиотека, Музей, дворцы, сады…
Круглолицый вздохнул и по привычке ущипнул себя за завиток короткой черной бороденки.
Выглядел он не слишком воинственно, хотя по его виду можно было предположить, что, возможно, в юности ему довелось повоевать. Но немало лет миновало с тех пор, как он сменил военный плащ на теплый хитон из дорогой шерсти. Впрочем, в этих местах зимой в хитоне не особенно пощеголяешь, требовалось либо надевать меховую куртку, либо накидывать меховой плащ. Вновь прибывший закутан был в длинный плащ, подбитый мехом.
Кто бы ни был приезжий, но римляне считали его важной птицей – путешествовал он в дорогой спальной повозке с откидным верхом. В это время года верх никто, разумеется, не откидывал, и почти всю дорогу грек провел в постели среди мягких подушек. Кроме спальной повозки были еще две повозки грузовые, а от самого Диррахия до Сирмия грека сопровождала целая турма верховых. Места здесь были неспокойные, особенно зимой, но на путников с таким эскортом разбойники не осмелились напасть.
«В Александрии сейчас просто-таки жара…» – с тоской подумал грек.
– Филон! – окликнул его высокий широкоплечий римлянин, одетый в шерстяную тунику и поверх нее – в анатомический панцирь, начищенный до блеска, с накладками из позолоченной бронзы.
– Адриан! Ох, что это такое? – Филон махнул в воздухе полной рукой, обводя почти с ужасом постройки из дерева и светлого туфа. – Что это?
|
|
|
– Сирмий… город, столица Паннонии, если тебе известно.
– Город… о, беда!.. И это город?! А баня-то есть!
– Баня, конечно, имеется.
– Немедленно в баню… немедленно… – пробормотал Филон. – Где она?
– Может, сначала пойдем все-таки ко мне? Уже приготовлены для тебя и твоих людей комнаты. Разгрузим повозки, а уж потом в бани. Надеюсь, груз не пострадал?
Филон посмотрел на Адриана с тоской.
– Это долго?
– За час управимся.
– Час… – пробормотал Филон, как будто речь шла о годах или даже десятилетиях. – Верно, рабы у тебя, Адриан, совсем разленились. Ты их хоть сечешь для острастки?
– Я их заставляю учить панегирик императору Траяну, произнесенный Плинием [313] в Сенате. А потом вечерами за обедом они читают куски. Это действует эффективнее розог.
Филон хмыкнул, что должно было означать смех, и покорно вздохнул. Ясно было, что Адриан пустит его в баню не раньше, чем удостоверится, что груз доставлен.
* * *
Улочки Сирмия были узки, кривы и грязны, и только несколько домов, построенных более или менее в римском стиле, могли считаться богатыми. Зато кто-то из шустрых строителей, наверняка все из тех же вездесущих Барбиев, уже умудрился втиснуть на улицы Сирмия несколько инсул, [314] на нижних этажах которых открылись лавки, а на верхних поселились писцы, вольноотпущенники, торговцы и шлюхи.
Дом, где остановился Адриан, в прошлом принадлежал торговцу вином, утонувшему вместе с грузом амфор у берегов Эгейского моря. Теперь сыновья были рады немного поправить дела, сдавая практически все покои внаем Адриану и его свите, а сами ютились в пристройке вместе со слугами. Ворота с улицы открывались в просторный, окруженный портиками двор, именно сюда Адриан приказал закатить повозки Филона. Сундуки из повозок внесли в бывшее помещение лавки. Как только посреди лавки поставили первый ларь, Адриан, сгорая от нетерпения, руками сорвал медную накладку и открыл крышку. Внутри лежали медные и железные детали, завернутые в холстину.
Адриан взял одну из медяшек, повертел в руках и осторожно положил на место. Радостно хлопнул в ладоши и повернулся ко второму сундуку. Там оказались кожаные футляры со свитками.
– Ты наверняка знаешь, как александрийцы следят, чтобы никто не украл какой-нибудь свиток из их обожаемой библиотеки! – воскликнул Филон.
– Разве Юлий Цезарь не сжег библиотеку дотла?
– Адриан, ты меня удивляешь! Они все восстановили, все-все. Ради Александрии Марк Антоний ограбил все библиотеки, до которых мог дотянуть… Да ты… Адриан, клянусь Зевсом, ты меня разыгрываешь! Ну конечно, разыгрываешь. А я, как последний осел, попался на твою шутку! – Филон горячился, лез из кожи, чтобы Адриан в самом деле поверил, что разыграл грека таким немудреным образом. – Ах да… о чем мы говорили?
– О свитках и как их трудно вывезти из Александрии, – подсказал Адриан.
– Ну да, ну да… Мне пришлось запрятать свитки в амфоры с зерном. И то я трясся как овечий хвост, пока чиновник из библиотеки осматривал корабль. А наш древоконь был огромен – пассажиров не меньше тысячи, да еще груз льняных тканей и папируса.
– Железные детали их заинтересовали? – спросил Адриан, пропустив мимо ушей описания корабля, – для него, императорского племянника, не было секретом, как велики корабли, везущие зерно и другие товары из Египта в Италию.
– Нет, на это они не обратили внимания. Железо или медь… Им плевать на железо.
– Но это же свитки не самого Герона? [315] – Конечно. Это просто либо копии, либо мои чертежи и расчеты. Я кое-что взял у Герона, кое-что у других. Кстати, я могу построить механический театр с акробатами. Женщинам это безумно нравится. Ты ведь женат, Адриан.
Племянник императора оставил более чем прозрачный намек без внимания.
– Эта штука будет работать?
– Наверняка.
– Мы можем ее испытать? Когда? – У Адриана загорелись глаза.
– Э, нет, не сегодня и не завтра! – В голосе грека послышалось торжество. – Я привез лишь железные и медные детали да жилы для механизма натяжения. А все остальное – деревянную раму, ворот, воронку и уж, конечно, дротики надо делать на месте. И ни за час, ни за два это никто не изготовит. Так что сейчас в баню… непременно в баню, или я умру. А потом обед – самый лучший обед с хиосским вином.
– Твоя взяла, идем в баню, – неохотно уступил Адриан. – Сколько машин ты можешь сделать?
– Что? Ну, три штуки могу. Металла у меня на три штуки. Этого хватит?
– Не знаю… Думаю, в горах твои машины будут бесполезны. Но они сгодятся на открытой местности. Вот тогда и посмотрим, можешь ты сделать что-то серьезное, а не только театр с акробатами.
Сабина
Январь 855 года от основания Рима. [316]
Сирмий
Сабина была не в духе. Она бы с удовольствием осталась в Риме на зиму, а не тащилась сюда в этот варварский город, чтобы повидаться с супругом, хотя поженились они всего полтора года назад, и, поскольку прошлое лето Адриан провел на войне, все женщины в ее семье полагали, что молодые соскучились друг по другу. Бабка Сабины, старшая сестра Траяна, строгая костистая старуха Марциана, и мать Сабины Матидия, женщина вялая, вымуштрованная уступать матери и дяде, и Плотина – эта скучная правильная тетка, которая ни разу за свою жизнь так и не сумела забеременеть, – поехавшие вслед за Траяном сначала в Виминаций, а потом в Сирмий, – все они полагали, что знают, как сделать брак Сабины счастливым, а посему заставили-таки ее приехать из Рима на свидание с молодым супругом.
Встреча вышла на редкость холодной. Сабина чмокнула Адриана в губы – именно чмокнула, тут же отстранилась и пошла осматривать приготовленные ей комнаты. Была бы ее воля – она бы ни за что не потащилась в провинцию, где холодно, мерзко и каждый день приходится глотать от простуды розовое масло с медом, вместо того чтобы этим розовым маслом натираться. Но уж коль супруга самого Траяна Плотина сидела подле мужа покорно, как курица на насесте, то и Сабине волей-неволей пришлось тащиться в неведомые дали.
После прохладного чмок-чмок Сабина спешно отправилась наблюдать, как распаковывают ее сундуки. Выяснилось, что разбился флакон с духами, а в сундук с платьями попала вода, и желтый шарф, прежде сиявший как солнце, пошел белыми пятнами, зато белая туника сделалась местами желтой, будто перепачкалась в моче.
Сабина дулась весь вечер, за обедом делала вид, что у нее нет аппетита, потом – что у нее болит голова, Адриан был вежлив, но брезгливо сморщился, услышав про головные боли. Ночью в спальне Сабина попыталась отговориться усталостью. Но Адриан был настойчив, и ей пришлось уступить. Потом все было ей не так, она отворачивалась, не желая хоть немного предаться фривольным играм, покорно встала на четвереньки, как это делают девки в дешевом солдатском лупанарии, и вздохнула с облегчением, когда Адриан оставил ее в покое.
На другое утро она прогулялась по торговым рядам и немного воспрянула – в Сирмий ушлые торговцы навезли много всяческих безделок: дорогие ткани, цветное стекло, янтарь. Торговцы всех мастей предлагали сомнительные товары, которые люди из многочисленной свиты императора ни за что бы не приобрели в Риме, но здесь покупали по баснословным ценам. Сабина отыскала терпкие духи во флаконе, выдолбленном из цельного куска хрусталя. Духи настолько густые, что их намазывали на кожу, и настолько пряные, что теперь Адриан точно знал, где находится его супруга, уловив струю одуряющего аромата. Но до вечера хорошего настроения Сабине никак не хватало, и к тому моменту, как они добирались до спальни, она начинала бурчать или сетовать на свою судьбу. Адриан предлагал ей сочинять эпиграммы, она в ответ обзывала его гречонком.
Их ссоры повторялись с завидной регулярностью. Вечерами ему приходилось брать ее спальню чуть ли не штурмом. После близости она начинала его распекать и упрекать неведомо за что, поэтому Адриан попросту сбегал к себе в комнату.
Так невесело текла супружеская жизнь Адриана в Сирмии до того дня, как приехал Филон.
* * *
– Как же здесь холодно! – Сабина демонстративно повела плечами.
В столовой-триклинии в самом деле было не жарко, но и незачем было надевать платье из тончайшего виссона с открытыми плечами на скромный семейный обед. Вполне бы подошла туника с длинными рукавами и поверх – стола из толстой добропорядочной шерсти.
Адриан велел служанке принести дорогую крашенную пурпуром ткань и окутать юную матрону, но та капризно надула губы:
– Какая колючая! Шерсть нынче не в моде, дорогой… Вот шелк и лен… О, да…
Она закатила глаза.
– Знаешь, в здешних местах холодновато щеголять зимой в шелках, – зло заметил Адриан.
Триклиний в снимаемом доме был не самый пышный, а штукатурить и заново раскрашивать было уже некогда – потому стены завесили тканями и шкурами да расставили повсюду статуи. Обеденные ложа застлали тканями и уложили подушки, набитые мягкой шерстью.
Подавали тетрафармакон – любимое блюдо Адриана. Каждую порцию повар сооружал из кусочков фазана, свиного вымени, окорока и укладывал все это на хрустящий пирожок.
– Это кто? Он не певец? – Юная матрона ткнула пальчиком в Филона.
– Он сочинитель. Но сочиняет научные трактаты о механике, – тактично обошел скользкую тему Адриан.
– А развлечения? Неужели не будет никаких развлечений? Уж раз мы обедаем дома, могли бы чуточку повеселиться. Но ты совсем обо мне не думаешь… Когда ты бываешь у Траяна, то напиваешься как испанец… – Сабина презрительно фыркнула.
– Сегодня я ничем не могу помочь прекрасной госпоже, – расплылся в сладкой улыбке Филон. – Но если госпожа соизволит подождать два или три дня, я бы мог соорудить для госпожи занятную игрушку.
– Какую? – Сабина расковыривала пальчиками выложенные на блюде яства, превращая изысканное творение повара в кучки отбросов.
– Механический театр с деревянными раскрашенными акробатами…
– Хочу! – взвизгнула Сабина.
В тот же миг Филон перехватил яростный взгляд Адриана – казалось, императорский племянник собирается испепелить его взглядом.
– Ну, или механического поющего дрозда! – живо постарался уменьшить притязания юной красавицы Филон.
– Хочу дрозда! И театр! Дрозда и театр! – Сабина от волнения вся раскраснелась.
– Дорогая, не сегодня, – проговорил Адриан, сжимая в руке серебряный бокал так, что он превратился в нечто бесформенное и плоское. – Игрушки надо еще изготовить. А на это понадобится много времени, очень много времени…
– Так всегда! – обиженно надула губки Сабина. – Всегда! Всегда! Всегда! Стоит мне попросить о какой-нибудь малости, как ты тут же говоришь мне: нет! Много времени! А разве у нас его мало? Да тут с ума сойти сколько времени! И оно все тянется и тянется… ужас! Я иногда сижу и смотрю на клепсидру: жду, когда вытечет вся вода… А ты – нет времени!
Адриан ничего не ответил – серебряный кубок он уже сминал двумя руками, не замечая, что поцарапал кожу, и теперь на серебре сверкали алые капли.
– Я осмелюсь предложить небольшое развлечение, – сказал вольноотпущенник Зенон.
– Какое? Мимы? – оживилась супруга Адриана.
Она была поклонницей дешевых пантомим, ее бы воля, с утра до вечера сидела в театре.
– Актер будет декламировать стихи Энния.
Старомодного Энния любил Адриан, а Сабина терпеть не могла и тут же сделалась мрачнее прежнего.
– Нет и нет. Никакого Энния. Я умру от скуки. Хочу поющего дрозда.
– Через три дня… – Филон явно не обладал стойкостью Адриана.
– Дрозд будет в Риме, – отрезал Адриан. – У механика есть дела поважнее.
– А я хочу!
– Нет.
– Тогда я ухожу. Слушай в одиночестве своего Энния! – Сабина вскочила и выбежала из триклиния, уверенная, что супруг помчится за нею следом.
Но Адриан не двинулся с места.
– Катись! – сквозь зубы прошипел он.
* * *
Горестный вопль Филона Адриан услышал прежде, чем грек ворвался к нему в таблиний.
– Они исчезли! Зевс Тучегонитель! Ис-чез-ли! – выкрикнул он в отчаянии. Кричал он немного театрально. И уж совсем театрально воздел к потолку руки.
– Что? Кто исчез? – переспросил Адриан.
– Детали будущих машин. Все мои труды пошли прахом! Их украли.
– Украли?
Как раз в это Адриан не поверил. Кому здесь, в Сирмии, понадобились загадочные медные крючки, упоры, кусочки еще не собранной цепи? Скорее уж их спрятали. И он даже знал – кто это устроил.
Адриан отложил очередной отчет о заседании сената и невольно вздохнул с облегчением. Поразительно, как обожают эти люди, от мнения которых уже больше ничто на свете не зависит, говорить, говорить и говорить. Иногда для речи закажут себе аж четыре клепсидры. И пока не вытечет из последней последняя капля воды, ни за что не смолкнут. А потом писцы строчат и строчат, переписывая их заранее заготовленные тексты, и все это шлют Адриану, а он должен читать…
Но глухое раздражение сменялось злостью, когда в донесениях встречалось имя Лициния Суры или – что еще больше приводило Адриана в ярость – упоминался зятек Сервиан. Их обоих – Суру и Сервиана – Траян сделал консулами в этом году. Второе консульство и для того, и для другого. Какой почет! Адриан понимал, что сам он в силу ненадлежащего возраста еще не может претендовать ни на что подобное, но это понимание мало его утешало. Ревность-зависть жгла огнем и грозила выплеснуться в самый неподходящий момент приступом неконтролируемого гнева.
– Так что делать? – спросил Филон, обескураженный реакцией патрона.
– Спросить, где они, у того, кто их спрятал. Иди за мной.
* * *
В покоях Сабины, как всегда, царил беспорядок. И она, как всегда, занималась тряпками. Она просто становилась безумной от этих переливов оранжевого и пурпурного шелка, как какой-нибудь фанатик в восточном храме, одурманенный воскурениями.
– В чем дело? – холодно спросила Сабина, отстраняясь и не позволив Адриану себя поцеловать.
Да он и не стремился. С утра ее лицо было натерто дорогими милосскими белилами, а поверх на щеки нанесены румяна. Так что женушка напоминала раскрашенную статую из местного храма. К вечеру часть краски обсыплется, и тогда Сабина станет чуть более похожей на живую женщину. Правда, не менее сварливую, чем утром.
– Где детали из сундука Филона? – спросил он напрямик.
Сам грек притащился следом за Адрианом, но в спальню Сабины не вошел, топтался на пороге.
– О чем ты? – Она приложила ткань к груди. – Вчера мне нравился этот цвет… А сегодня… – Она выпятила губу. – Ужасно… – Она бросила на пол ткань и принялась рыться в шкатулке. Две служанки стояли не шелохнувшись, любой центурион позавидовал бы их выучке. – А вот это… я обожаю… – Золотой браслет был так густо усыпан жемчугом и самоцветами, что золота почти не было видно.
– Где детали машин? – повторил свой вопрос Адриан.
– Не знаю я ни про какие машины! – не оборачиваясь, проговорила Сабина.
– Знаешь. Ты велела их спрятать.
– Нет! – Она тряхнула головой. Вычурная прическа качнулась, выбился локон – ну все, служанке придется попотеть, исправляя досадную порчу. – Ничего не знаю.
В ее капризном «нет» открыто звучал вызов, «нет» – в том смысле, что ничего не получишь, дорогой супруг.
– Отдай.
– Нет. – Капризность избалованного ребенка и обиженной женщины слились в одном слове.
– Что хочешь взамен? – Он готов был на торг, но только до определенного предела.
Пока они спорят и ссорятся, Зенон и рабы рыщут повсюду: железо – не золотая безделка, в шкатулке не спрячешь.
Он подхватил ткань с полу, потом прибавил столу, разложенную на кровати, вырвал паллу из рук служанки, стал засовывать ткани и украшения, что попадались под руку, в сундук.
– Что с тобой, Публий? – Кажется, Сабина растерялась.
– Верну, когда вернешь железо. Обмен. Я тебе твой сундук – ты мне мой.
Она вцепилась в ткань. Яростно – любой легионер бы мог позавидовать ее страсти и силе. Она не была слабой – но только никто – ни мужчина, ни женщина, не мог тягаться силой с Адрианом. Разве что сам Траян. Адриан дернул, порвал шелк.
Запихал разорванную ткань в сундук и захлопнул крышку.
– Ну? Меняемся?
Она поджала губы.
– Поющий дрозд и театр с акробатами.
Адриан обернулся и глянул на Филона. Тот спешно закивал.
– Только дрозд, – сказал Адриан.
– Дрозд завтра, театр к концу месяца.
Филон закивал еще яростнее.
– Дрозд завтра, – подтвердил Адриан. – Театр – к лету, не раньше.
– Хорошо, я покажу, где твои железяки, – уступила Сабина.
Повинуясь знаку, служанка подала ей плащ из толстой шерсти. Адриан не торопился возвращать сундук, так и держал в руках.
– Зосим! – крикнул он, отлично зная, что вольноотпущенник где-то здесь, в полутьме неосвещенной кладовой. Тот не заставил себя ждать.
– Стереги сундук!
Адриан и Сабина вышли во двор, пересекли улицу. Филон старался держаться на расстоянии.
– Вон там! – Сабина указала на колодец. – Я велела бросить их туда.
– Не лжешь?
– Зачем? Это ты изоврался, как… – Она не нашла сравнения. – Как обезьяна… – брякнула первое, что пришло в голову.
И она удалилась с видом триумфатора – только колесницы, запряженной четверкой белых лошадей, не хватало.
– Как же их вытащить? – спросил в ужасе Филон, склоняясь над колодцем.
Внутри по краю каменной кладки намерзло полукружие льда молочного цвета. Вода в колодце наверняка ледяная.
– Отчерпывайте воду, – приказал Адриан. – Это же колодец, а не река. Он не может наполняться слишком быстро. Когда покажется дно, достанете детали.
– Отнесешь сундук в комнату Сабины, – приказал Адриан Зенону, что притащился к колодцу вместе с добычей. – Но лишь когда поднимем первую деталь.
* * *
Адриан никогда не любил эту женщину. Его брак был банальным расчетом, причем расчетом двойным. И Сабина, и Адриан находились в родстве с Траяном. Обоим император был двоюродным дядей, так что муж Сабины приобретал шанс добраться до императора. Своей женитьбой по расчету, устроенной с помощью Плотины, Адриан упрочил свое положение и перекрыл путь другим соискателям.
Теперь у него оставался лишь один соперник – Юлий Урс Сервиан, женатый на старшей сестре Адриана. Сервиан, старше Адриана на тридцать с лишним лет, был одновременно и родней императору, и его сподвижником – Траян всегда отличал этого неглупого и цепкого человека зачастую куда больше, нежели юного племянника. Сервиан к порученным делам относился ответственно, но в нем имелась какая-то подлая, гадостная черта, как бывает в драгоценном камне скрытая трещина. Не задумываясь, он готов был устроить подлянку любому – как тогда, когда Адриан вез Траяну сообщение о смерти Нервы. [317]
|
|
|
