 |
Осень 859 года от основания Рима 11 страница
|
|
|
|
«Не поскользнуться бы», – мелькнула мысль.
А на ложах, покрытых драгоценными тканями, в грудах подушек командир «стражников» развлекался сразу с двумя женщинами. Одна из них лежала неподвижно лицом в подушки, второй красотке загорелый сириец сдавливал пальцами щеки и требовал:
– Бери за щеку, сука! Кому говорю!
Приск просто шагнул вперед и ударил под лопатку в загорелую спину. Кажется, никогда прежде он не убивал противника так. Но этот парень и не заслуживал иного удара. Клинок прошел насквозь. Приск выдернул меч, и сириец, заливая женщину кровью, рухнул, подминая красотку. Женщина запоздало завизжала и принялась сталкивать рухнувшее тело. Приск перепрыгнул через парочку – мертвеца и визжащую женщину – и вскочил на широкое обеденное ложе. [590] Прыжок на другое ложе – к командиру разбойного отряда. Тот успел приподняться, но и только. Приск нанес удар сверху вниз, каким гладиаторы отправляют к Стиксу побежденных. Выдернул меч, и разбойник грохнулся на заставленный стол. Увлекая за собой кубки, объедки, тарелки, сполз на пол.
Третий участник «пиршества», видя, что к двери уже не прорваться, подхватил свой меч и ринулся в окно – благо деревянной решетки в проеме не было. Марк Афраний и один из гладиаторов тут же прыгнули следом.
– Куда! – рявкнул трибун, но парень уже исчез во дворе.
Приск поднял обеденную салфетку, вытер кровь с клинка.
Девчонка лет тринадцати, которую насиловал главарь, совершенно голая, перемазанная в крови, тихонько сползла с ложа и на четвереньках уковыляла подальше в угол. Вторая женщина наконец выбралась из-под тела сирийца, подбежала к девочке, обняла ее, и обе завыли. Скорее всего, это были хозяйка и ее дочь. Третья – стройная смуглая красотка, от которой ее партнер так невежливо сбежал, поднялась, схватила кувшин вина и сделала глоток прямо из горла, проливая капли на темные задорно торчащие грудки.
|
|
|
Оторвавшись от горлышка, она окинула трибуна дерзким взглядом.
– А ты кто, красавчик? – спросила Приска без тени испуга.
Похоже, все происшедшее ее только развлекло, и ни плакать, ни причитать она не собиралась.
– Военный трибун Гай Осторий Приск, – отрекомендовался тот.
– Приляг, сладкий мой… – Смуглая красавица кивнула в сторону ложа.
– Пожалуй, есть дела поважнее, – заметил Приск.
Оставалось самое сложное – обыскать дом и выкурить грабителей из комнат. А предаваться любовным утехам наскоро, вот так – это развлечение для новобранцев. Приск лишь тронул по-прежнему лежащую лицом вниз женщину, но та не шевелилась.
– Эта дура слишком сильно сопротивлялась… – хмыкнула смуглянка. – Вот ее малость и придавили.
– Где остальные разбойнички? – спросил Приск.
– Кто где… сокровища ищут, вино и баб.
– Придется прочесать весь дом.
– Ну так закончи свои дела и возвращайся, – предложила смуглая красотка и попинала ножкой застывшего на полу командира «стражников». – Хороший удар! – Она усмехнулась одобряюще.
В коридоре подле кухни Приск столкнулся с парнем, что волок охапку тряпья, внутри тканей что-то позвякивало. Увидев человека в красной военной тунике, парень мигом сообразил, в чем дело, швырнул награбленное на пол и завопил:
– Я всего лишь раб… раб господина… Помилуй… я помочь хотел, прятать нес…
Неуклюжая ложь не могла никого обмануть, да парень на это и не надеялся, для него сейчас главное – не схлопотать удар клинка в живот, а уж после, когда запал драки пройдет, никто его резать не станет.
Приск ударил, но не острием, а плашмя по голове, и парень повалился ему в ноги.
– Связать, – приказал трибун подоспевшему следом атлету.
|
|
|
– Чем?
– Да хоть этими тряпками… – Приск пнул груду награбленного, и под тканью опять зазвенело. – Потом оттащи во двор в подарок ланисте. Полагаю, все, кого мы захватим живьем, скоро окажутся на арене…
– Обожаю амфитеатр Цезаря в Антиохии, – сообщил атлет.
Приск выбрался в перистиль. Геркулес, темнокожий здоровяк, которого вооружил ланиста, волочил куда-то мертвое тело.
– Брось эту падаль и за мной!
Геркулес что-то проворчал рассерженное, но повиновался.
На кухне сбились в кучу старые рабы и рабыни – из тех, на кого разбойники не польстились, да еще несколько малолеток – мальчики и две девочки пяти-шести лет. Верно, из детей прислуги. А может, и не только – вон та девчонка в дорогой тунике явно не на кухне живет, мордочка чистенькая, ручки ухоженные.
– Вам нечего бояться, – сказал Приск. – Мы сейчас переловим разбойников. Кто не помогал им – ни в чем не виноват перед господами.
Седая темноликая старуха вдруг поднялась с пола, ухватила Приска за руку и подвела к глиняной бочке – наверное, именно в такой жил в свое время Диоген, когда Александр Македонский встал так неудачно, что заслонил кинику солнце.
– Скажи еще раз, – шепнула.
– Кому?
– Туда… – Она указал пальцем на кувшин.
– Никому не надо бояться, мы убили главаря и сейчас переловим остальных… – громко произнес Приск.
Он заметил при свете факела между насыпанных в глиняную бочку бобов полую деревянную трубочку.
– Кто там? – спросил он шепотом.
– Хозяйская дочка… одна из трех. Успели спрятать.
Старуха погрузила темные заскорузлые пальцы в бочку и принялась выгребать бобы.
– За мной! – позвал Приск оставшихся с ним гладиаторов.
Впрочем, остался с ним только один – тот самый темнокожий Геркулес. Другие были кто где. Дисциплина – она для солдат богиня. А гладиаторы поклоняются Фортуне. Вся их жизнь – на крылатом ее колесе.
Во дворе у костра Приск столкнулся с юным Афранием. Паренек был забрызган кровью, глаза – расширенные, круглые как у кошки. Ну точно – убил. Первого своего человека убил.
– Догнал? – спросил трибун.
– Ага!
Марк вскинул вверх меч. Капли стекли к деревянной гарде.
– Молодец! Но за то, что нарушил мой приказ держаться позади, в лагере я бы велел тебя высечь.
|
|
|
Афраний изумленно открыл рот.
– Ты же планировал записаться в легионеры, – напомнил Приск. – Так вот, легионера за такое ослушничество секут. Но пока ты не легионер… Посему за мной! И без самодеятельности! Или в самом деле…
Приск скорчил зверскую рожу.
Марк тут же проникся и послушно кинулся следом, в этот раз не пытаясь вырваться вперед или свернуть.
Навстречу им вылетел Сабазий. Приск узнал его по ожогу. Парень держал в одной руке факел, в другой – окровавленный клинок.
– Многих убил? – поинтересовался военный трибун. Сабазий поглядел на клинок, с которого еще капало, встряхнул кистью и ответил:
– Одного.
«Врет, – тут же решил Приск. – Наверняка умеет обращаться с оружием…»
* * *
Через полчаса все разбойники, что выдавали себя за городских стражников, были перебиты или захвачены в плен. Пленников оказалось всего трое. Среди этих троих выделялся чернокудрый нагловатый красавец с хищным оскалом. Держался он с достоинством и даже с вызовом. На требование назвать имя лишь громко заржал. Схлопотал по зубам. Но все равно не назвался. Пленников Приск решил отвезти в Антиохию Адриану – скорее всего, там их ожидали арена и дикие звери. Приск бы предпочел куда большее количество пленных, но так вышло, что гладиаторы раненых в пылу схватки добили. Видимо, им доставляло особое удовольствие по своей воле наносить последний смертельный удар, вопя: «Получай! »
В награду за спасение Приск приказал оглушенной случившимся хозяйке выдать каждому участнику штурма из отбитой добычи по серебряному денарию. Хозяйка сделала, как велели. Дом был богатый, но теперь судьба поместья представлялась сомнительной и смутной. Матрона была растеряна и не ведала, что делать. Сын ее служил военным трибуном в легионе и готовился, как и Приск, к предстоящей военной кампании, а три дочери, еще совсем девочки, жили в доме. Вторая юница, лет пятнадцати, извлеченная из огромного кувшина с бобами, растрепанная и грязная, ревела, обнявшись с младшей сестрой, которую изнасиловал главарь.
|
|
|
«Здесь как повсюду», – подумал Приск, вспоминая разграбление усадьбы Корнелия, отца Кориоллы.
Воспоминание о Мезии заставило его развернуться и направиться к повозке ненадежных гладиаторов. Он не ошибся – в клетке сидел Тифон. Тот самый раб, с которым он столкнулся при штурме Эска.
– Привет, старый знакомец, – сказал Приск.
Тифон поднял на трибуна тяжелый взгляд. Кажется, не узнал. Столько лет прошло. Да и римляне для варвара все на одно лицо. Как и варвары – для римлян. Один Приск запоминал каждого.
– Вспомни Эск. Тебя продали на рынке, а потом ты вернулся и штурмовал лагерь. Вспомнил? Мир тесен, а все дороги ведут в Рим. Значит, на одной из дорог всегда тебя поджидает старый враг.
Тифон дернулся (ага, вспомнил штурм), но вряд ли узнал Приска. Но уж коли перед ним был военный, римлянин, то значит – враг. Так что никакого узнавания и не требовалось.
– Хочешь поглядеть, как я сдохну на арене? – скривил губы Тифон.
– Не особенно люблю гладиаторские бои… но да, как ты умираешь – приду поглядеть, – пообещал Приск.
Хотя сомневался, что это обещание выполнит.
* * *
Спать легли за полночь. Пленных разбойников заперли в эргастуле, из преданных ланисте гладиаторов трибун выставил караул у ворот – кто знает, быть может, в суматохе двоим или троим фальшивым стражникам удалось сбежать в окружавшие виллу сады. Приску совсем не улыбалось быть прирезанным во время сна.
Максим вызвался дежурить во вторую стражу (первая незаметно пролетела в пылу драки) и приглядывать за ненадежным караулом. Затем наступит очередь ланисты и потом уже – Приска.
Военный трибун улегся в одной из спален.
– Да оставь ты эту дуреху в покое… – услышал он жаркий шепот за занавеской. – Отсиделась в бочке с бобами и рада. Ты же едешь в Антиохию… Понимаешь, в Антиохию. Возьми меня с собой, красавчик… ну во-озьми…
Сладостный шепот сделался совсем тихим. Похоже, юному Марку не придется в эту ночь спать.
Из-за занавески выскочила полуголая девчонка и с ревом кинулась на кухню. Ну да, та самая, что спасалась в глиняной бочке. Приск поднялся, выругался и вернулся в триклиний. Картинка немного поменялась, но незначительно. Теперь на ложе хозяина возлежал Вибий, пристраивая подле себя на боку хозяйку. Женщина глядела покорно, как корова, и даже не делала попытку воспротивиться. Девочек, правда, в триклинии не было. Младшенькая сидела на кухне, прижимаясь к няньке и дрожа от страха. Гладиаторы вместо разбойников – плохая замена. Приск запер дверь на кухню изнутри и улегся на пол на свернутом плаще.
«Так всегда и бывает, – подумал он, засыпая, – человек живет, уверенный в неизменном устройстве мира. А потом твой мир внезапно рушится и исчезает. Навсегда. И ты не можешь подпереть его плечом и удержать, как Атлант. Ты только можешь его оплакать…»
|
|
|
* * *
Однако утро принесло с собой новые сюрпризы. Приск, поднявшись затемно, обошел караулы, разбудил спящих на посту, наградив для порядку оплеухами. Проверил комнаты, коридоры и конюшни. Ополоснулся у фонтана. Дождался рассвета, наслаждаясь удивительной прозрачной тишиной этого утра. Еще раз обошел дом и застал в саду Марка и ту дуреху из бочки с бобами. Сейчас, умытая и причесанная, в длинной препоясанной цветной тунике, она выглядела очень даже мило. Шейка изящная, на щеках – румянец.
– Я же ничего такого не хотел… – оправдывался Марк. – А ты убежала сразу. Я как тебя увидел…
– Так и я… – бормотала, смущаясь, красотка.
Приск кашлянул, после чего, помедлив, вступил в сад.
Полагал, парочка смутится и исчезнет. А он усмехнется, глядя им вслед, да пойдет поднимать спящих – готовить караван к отправке.
Ничего подобного. Марк ухватил девчонку за руку и дерзко шагнул Приску навстречу.
– Трибун Гай Осторий Приск, – обратился Марк к патрону и даже стукнул себя по груди кулаком, как если бы уже служил в легионе. – Я хочу жениться.
– Что… что ты сказал… – Во всяком случае Приску показалось, что он сумел задать этот вопрос, а не прохрипел что-то совершено невнятное.
– Мы с Аннией Младшей решили пожениться. И просим твоего позволения, поскольку отец мой далеко, а ее отец мертв.
– Вот именно, мертв… траур… – нашелся Приск. – Ты же знаешь – жениться в период траура противозаконно. А для военного человека – вдвойне. [591]
– Поженимся как только кончится траур. А пока разреши нам обручиться.
– Я что… должен пойти к хозяйке и сговорить вас? – понял наконец, к чему клонит Марк.
– Ну да… – радостно закивал сопляк.
Приск вздохнул. Покосился на Аннию… Девочка так и сияла. Все это обман – пережитый страх, унижение, счастливая случайность, спасшая ее от насильников, – вот ей и кажется, что сама Тихе, богиня случайностей, покровительница Антиохии, протянула ей руку и подала знак… А, плевать!
– Хорошо. Сговорю, но свадьба не раньше чем через год.
Анния вдруг подпрыгнула, будто горная козочка, кинулась на шею Приску и чмокнула того в щеку.
Приск так и не понял, что случилось накануне, – предавалась эта парочка любовным утехам или дело кончилось поцелуями, а затем – ссорой.
– Ты же собирался вроде как служить легионером, – напомнил Марку Приск. – А легионерам нельзя жениться.
– Но я же в твоей свите, а значит – очень даже могу.
«Ага, передумал подаваться в легионеры… Надеюсь, и с женитьбой все так же разрешится… А то Афраний точно меня убьет. Завещание – простит, а женитьбу сына и наследника не пойми на ком – точно нет…»
Адриан
Осень 866 года от основания Рима
Провинция Сирия
Император Траян по-дружески возложил на наместника Сирии задачу не из простых: обеспечить боеспособность расквартированных в Сирии легионов. Наместнику стоило прежде всего воззвать к заповедям предков и восстановить дисциплину, что было делом совсем непростым, пробудить в солдатах доблесть и так далее, и прочая, и прочая.
Адриан первым делом вызвал к себе квесторов и проверил, много ли уворовали из положенного для легионов довольствия. Вышло, что немало. Потом наместник отправился инспектировать лагеря. Первым на пути был Четвертый Флавиев легион. Адриан прошелся по домикам трибунов, оценил шикарные ложа, девиц, что торчали в лагере на положении не поймешь кого, и уж конечно же – не законных жен, а также выяснил, как много берут центурионы за то, чтобы разрешить солдатам шастать по окрестностям и ничего не делать. Потом собрал солдат на плацу, взошел на трибунал и объявил, что веселье кончилось, пора приниматься за работу – до пота. Центурионов самых рьяных, несмотря на центурионские чины, велел выпороть (трибунов пороть не стал – такое давно вышло из моды), кто провинился поменьше – приказал стоять у своего претория в одних туниках без калиг и поясов, держа в руках какую-нибудь дрянь. Расхищенное приказал вернуть (нашлось немало), а из возвращенного выдать солдатам помимо жалованья новые туники и хорошую обувь. Какой-нибудь блюститель нравов тут же бы счел подобные поступки заискиванием перед солдатами и потребовал бы вернуться к истинной римской суровости, но Адриан в армии не был новичком и отличал потакание безделью от необходимой заботы за состоянием быта. Даже вопрос о дезертирстве [592] разбирал он с учетом прежних солдатских заслуг, а от новичков, еще не приученных к лагерной жизни, всегда требовал меньше, нежели от тех, кто отслужил год и более. Разобравшись с начальством и снабжением легиона, принялся за солдат – выбивал из легионеров лень и многодневный хмель, выселял за лагерную ограду девок и торговцев…
Кроме тренировок (новичкам, как и положено, две тренировки в день, ветеранам – одна), велел он подряжать солдат на ремонт дорог, а также на заготовку леса – куда бы ни отправился в предстоящем походе Траян, ему придется строить суда – и лес ему пригодится в любом случае.
Но, разумеется, особое внимание приходилось уделять кавалерии – превратить набранные не так давно отряды буйной молодежи в боеспособные части, прежде чем они окажутся в бою, – задача непростая и трудоемкая.
Укомплектованные кавалерийские части Адриан собирал в лагере близ Антиохии – и не потому, что здесь держать их было особенно удобно, а затем, что сам лично руководил подготовкой соединений.
Так в трудах проходили дни, мелькали месяцы, Антиохия веселилась, Адриан – работал. Но это не смущало его и не тяготило – империю он почитал уже почти что своей…
Пока… пока не получил то послание из Рима, отравившее его душу, будто гадючьим ядом.
* * *
С тех пор – уже два месяца – Адриан был мрачен. Со дня на день он ожидал сообщений из Рима, но их все не было. Удалось ли Элии заглянуть в завещание? Кто на самом деле назначен повелевать после Траяна? Великая дева, большая подруга Элии, присутствовала при записи завещания императора и обещала помочь. Но, как видно, позабыла о данном слове. Или – кто знает – нашлись друзья покрепче и поближе. Дальние расстояния умаляют все – и любовь, и дружбу. Недаром Адриан не желал этого наместничества. Предпочел бы как в Дакии – легатом легиона, чтобы рядом с Траяном всю кампанию. Хотя не так, не так все – не хотел он этой новой войны вовсе – ни новой крови, ни нового легатства. Хотел обучать и строить, обустраивать огромные пространства, размышлять над законами и рассматривать чудеса света. Траян уже сделал то, к чему был предназначен, и эта война, что близилась неотвратимо, была ненужной и лишней. Но, казалось, никогда прежде так не рвался Траян в бой, как ныне. Ничего не видел и не слышал, только твердил: в поход… Будто мальчишка…
Итак, Адриан не наследник. В первый момент это известие изумило. Адриан тогда только-только вернулся из расположения Четвертого легиона. И тут – будто германской палицей по голове. Той самой, что варвары любят украшать клыками волчьими да медвежьими – так, чтобы зубы эти при ударе проникали в мозг. И вот один клык как раз и проник. «Пшел вон! » – сказал ему император.
Как же так!
Ведь его уже почти официально именовали наследником.
Адриан ощупал алмазный перстень на пальце. Драгоценный перстень Нервы, тот самый, который вручил ему Траян на развалинах Сармизегетузы… Едкий дым над руинами города, смрад горелого мяса и стоны тех, кто еще не умер, но вот-вот расстанется с жизнью… Дакия после отчаянного сопротивления пала к ногам Траяна.
«Империя будет твоя, сынок…» – Адриан в самом деле слышал эти слова или ему померещилось?
Два месяца назад, прочитав письмо Элии, Адриан поначалу даже не вник в смысл криво скользящих, липнущих друг к другу строк, хотя не было в послании никаких скрытых намеков или двусмысленностей – Элия писала прямо. Просто писала. Наследник – не ты. Глупая неосторожность – такие вещи надобно сообщать иносказательно или составлять письмо особым шифром.
«Империя завещана другому…»
Адриан перечитывал эту фразу десять раз… двадцать… сто…
Уж коли написала, могла бы указать – кому. Не указала. Женское пристрастие к тайнам там, где это совершенно не надобно, одержало верх.
Элия иногда слала наместнику письма – в основном рассказывала о проказах своего малыша. Впрочем, Луций уже далеко не малыш – ему двенадцать – через два года наденет тогу взрослого гражданина. Когда он родился, сходство младенца с Адрианом было разительным, буквально кричало о совершенном прелюбодеянии. Потом лицо мальчугана стало меняться, уличающая схожесть постепенно сошла на нет – сохранившись разве что в форме лба и немного – носа. Но супруг Элии Цезоний Коммод ни о чем не догадывался. А если и догадывался, то помалкивал. Консульство в год победы над Децебалом – такой подарок любому недовольству затыкает рот. А последние сомнения развеются при мысли, что ребенок, носящий твое имя, в будущем наследует империю.
А вот и промах – мимо цели, приятель!
Ничего уже не наследует этот проказник Луций. Потому что ничего не наследует тот, кто его зачал. Адриан уже почти знал, из-за чего все пошло наперекосяк.
Дело в играх – в тех самых, что устроил Адриан в январе в год своего преторства, [593] еще до того, как Траян вернулся в Рим из Дакии и справил триумф. Да, все дело в этих дурацких играх. И хотя сам император не присутствовал в те дни в императорской ложе амфитеатра и не видел зрелищ, Траяну донесли доброхоты, что все это жалкое действо, устроенное племянником-претором, не достойно великой победы над Дакией и страшным Децебалом, чью голову доставили в Рим вместе с отрубленной десницей и сбросили с Гемоний. Похоже, золото Дакии ошеломило Траяна. Огромные плетеные корзины, наполненные доверху монетами, которые чеканились еще для самого Брута, многих свели в тот год с ума. Найденный в горах клад казался неисчерпаемым – как та пещера на дне реки, откуда эти монеты извлекали мешками и корзинами. Золото таскали как строители таскают песок.
Но сколько легионеров навсегда остались на горных склонах? Сколько дакийских детей и женщин приняли яд? Города и крепости пали, великое царство обратилось в прах.
«Жалкие игры? Я устроил жалкие игры? – спрашивал племянника Траян, и после третьего кубка мокрые лиловые старческие губы кривились, лицо шло пятнами. – Нет! Это ты устроил жалкие игры. А мои… мои будут самыми грандиозными! » – заявил он, опрокидывая четвертый.
Да, его игры были самыми замечательными, самыми грандиозными… самыми-самыми…
Аполлодор явился в Рим, чтобы строить и строить… Мрамор, гранит, бронза, позолота. От всего этого рябило в глазах. Но разве Рим в одиночестве должен объедаться и обжорствовать? Разве только в Риме живут граждане империи? Почему маленькая бедная Ахайя [594] не достойна новых храмов и римской щедрости? Или тот же город Ульпия Эск, названный так в честь Траяна, новая колония в Мезии на месте каменного лагеря Пятого Македонского легиона – разве Эск не достоин новой базилики и новых храмов? Или Сармизегетуза Ульпия Траяна – новоявленная столица Дакии – разве не должна она стать украшением в ожерелье других городов, затмить умирающую на вершине горы прежнюю Сармизегетузу? Если бы Адриан сделался императором, он бы объехал всю империю, он бы обустроил каждую провинцию, каждый ее город… Где надо – возвел бы крепости и города, создал укрепления, обучил легионы…
Да, деньги необходимы на обустройство дорог и городов – а вместо этого они осели в денежных сундуках торговцев, что везли диковинных зверей из Африки и Азии, у поставщиков драгоценных тканей, шафрана, оружия. Дакийское золото уплывало водой, хлынувшей через непрочную плотину. И остановить этот поток было не в силах Адриана…
Одно хорошо – теперь не надо притворяться, заискивать и можно говорить императору в лицо все, что думаешь. Можно сказать: ни к чему эта война. Нет нужды бросать в бой легионы. Надо вести переговоры и стравливать претендентов на парфянский престол – пусть грызутся между собой – и тем временем стараться занять все земли к западу от Евфрата и строить кастеллы, укреплять лимес, искать союзников…
Траян не послушается – но плевать. Потому что вся эта затея – для нового грабежа. Даже если Траян завоюет Месопотамию – Рим ее не удержит. Страны и народы на Востоке – как песок в горсти – всякий раз выскальзывают из пальцев тех, кто пытается их схватить. Если и есть какая-то цель у всего этого – только парфянское золото…
* * *
– Господин, – склонился к уху Адриана верный Зенон. – Из Рима прибыл военный трибун Гай Осторий Приск.
– Гай Приск? Он теперь военный трибун? Не староват ли? В его возрасте легатом прилично идти на войну. Хотя, впрочем… легат из него никакой. Так что все верно – военный трибун – и выше ему не подняться. А что так рано? Траян с войском еще не отплыл, нет вестей из Рима…
Зенон на миг замешкался, услышав столь странную отповедь, – не ему обсуждать карьеру военного трибуна, но тут же ответил спокойно:
– У него для тебя важное известие.
– Какое же?
– Умер Плиний Секунд, наместник Вифинии.
– Я уже знаю – был гонец. Печально… Наш добрый Плиний мог бы и дальше писать свои речи, стихи и письма, а главное – панегирики императору.
Адриан замолчал – с каждой едкой фразой злости в душе не становилось меньше.
– И еще трибун привез важное письмо из Рима, – добавил Зенон.
– Что за письмо?
– Не сказал.
Адриан задумался… Кто знает, быть может, именно Приск доставил то послание, которого с таким нетерпением ожидает наместник.
– Хорошо… – Адриан постарался унять охватившую его дрожь. – Пусть приходит во дворец в восьмом часу дня. [595] Один.
Золотой град
Осень 866 года от основания Рима
Провинция Сирия
Высокие горы защищали Антиохию со всех сторон; река Оронт несла бледно-зеленые воды через город, во время таяния снегов она набирала силу и грозно шумела под каменными мостами. Город, разрастаясь, захватил не только долину по обоим берегам полноводного Оронта, но и все близлежащие холмы. На крутых склонах горы Кассий среди виноградников, садов из персиковых и тутовых деревьев сверкали мрамором стены роскошных вилл.
Дафнийская роща – протянувшийся на несколько миль роскошный сад, перебиравшийся с одной террасы на другую, наполненный звуком немолчных водопадов, – влекла горожан по свою сладкую сень круглый год. На каждой террасе стояли храмы – и в каждой соблазнительные жрицы ожидали богатых изнеженных посетителей. В распоряжении жриц находились еще более соблазнительные рабыни: нумидийки, сирийки, даже восхитительные уроженки Гадесса и белокурые дакийки – их скупали на невольничьих рынках богатые антиохцы и дарили храмам. Рим, давным-давно уже далекий от нравственных устоев древности, был сама невинность в сравнении с этим градом. Здесь, в роще Дафны, имелся свой гипподром, где проводились олимпийские игры, в отличие от большого гипподрома в самой Антиохии, который римляне называли цирком и где проводились гонки колесниц.
Приск въехал на улицу Герода уже на закате. Да улица ли это? Две мили мощеной дороги, по обе стороны которой высились крытые портики. Такое чувство, что центральные улицы Антиохии были созданы не для прогулок или проезда повозок, а исключительно для праздничных процессий.
Сейчас по центральной части катились непрерывным потоком колесницы, скакали всадники, в тени портиков гуляки неспешно направлялись в таверны. Главную улицу пересекали под прямым углом другие, точно так же украшенные колоннадами, замощенные фиванским гранитом. Повсюду общественные здания, храмы, рынки и триумфальные арки. Восседавшая под каменным балдахином, что опирался на четыре мраморных колонны, Тихе – бронзовая, в позолоченной короне – снисходительно взирала серебряными глазами на счастливых обитателей города. Там, где прохожий отмерял неспешным шагом первую римскую милю, прогуливаясь под портиками, находилась колонна из черного фиванского гранита, на вершине которой стоял бронзовый, густо позолоченный принцепс Тиберий.
Отсюда, от этой площади, украшенной еще и нимфеем, [596] шла на запад другая, не менее величественная колоннада. Приск и его спутники остановились, оглядываясь. Город сбивал с толку. Казалось, тут вообще нет бедняков, нищих кварталов, лачуг и задрипанных инсул. Только роскошь, только полированный мрамор, фонтаны, гранит, бронза. За колоннадой перед храмом Марса возвышалась статуя Цезаря. Бронзовый диктатор снисходительно взирал на столицу Востока, и губы его морщила ехидная улыбка.
– А это что? – Марк указал на вырезанный на камне рельеф огромного глаза.
– В первый раз зришь пуп Антиохии, парень? – игриво подмигнул Приску прохожий с густо накрашенными на парфянский манер глазами.
– Где дворец наместника? – спросил военный трибун.
– На острове – вон туда, вдоль колоннады к мосту Рыб. Но сегодня тебя вряд ли пустят во дворец – ты слишком провонял потом и дорогой. Загляни в термы, парень!
Приск невольно положил ладонь на рукоять спаты.
– Эй, ты что – за меч хвататься? – заржал дерзкий. – Эй, жители Антиохии, поглядите на этого вояку – не может в ответ и слова сказать, только багровеет от злости.
Вокруг путников уже собралась маленькая толпа.
– Да, я с дороги, и от меня пахнет потом, – согласился Приск. – А от тебя – постелью и любовными утехами. Ты, видать, только-только подставлял свою побритую задницу «братику». Так что тебе стоит помыться первым. – Приск, недолго думая, ухватил обидчика за тунику и швырнул в нимфей. Максим напрягся, ожидая, что за обиженного сирийца вступятся товарищи. Но толпа ответила хохотом. Все сочли шутку удачной – и, понаблюдав, как обидчик Приска выбирается из нимфея, разошлись.
* * *
Пускай Антиохия и была столицей римской провинции, призванной демонстрировать имперскую мощь и величие Рима, все равно по сути она оставалась городом восточным, и прежде всего сирийским, лишь прикрытая густой позолотой романизации.
Сирийская архитектура предпочитала классической строгости восточную пышность. Черепицу здесь непременно золотили, фасады зданий украшали пилястры, а в колоннах непременно прорезали спиральные каннелюры. [597] На фасадах – множество окон, как и множество дверей, в обрамлении колонн и арок, как будто в каждый дом входили не отдельные гости, но толпы. Повсюду смешение стилей и архитектурных ордеров – коринфские колонны дерзко сочетались с фризами дорического ордера, такое пренебрежение каноном могло бы вызвать удар у поклонника классической Греции.
|
|
|
