Церковь и социальный вопрос

В главе шестой Евангелия от Матфея (ей параллельна 12 глава от Луки) содержится речь Спасителя о богатстве. Он учит в ней приобретать «сокровище» не на земле, но на небе, ибо «где сокровище ваше, там и сердце ваше», и не делать себе господина из «мамона», ибо «нельзя служить двум господам». «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи и тело одежды?» Господь предлагает взглянуть на птиц небесных, которые не сеют, не жнут, не собирают в житницы, на полевые лилии, которые не трудятся и не прядут и, однако, одеты краше великого царя. «Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть или что пить? или во что одеться? Потому что всего этого ищут и язычники, и потому, что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде всего Царствия Божия и правды его, и это все приложится вам».

Это учение способно вызвать смущение и замешательство у многих. Как понимать его в связи со всем остальным содержанием Евангелия и вообще Слова Божия? Неужели Спаситель приглашает здесь Своих последователей вовсе отказаться от труда и хозяйственной деятельности по примеру несеющих птиц и непрядущих лилий? Или учит искушать Бога требованием непрерывных чудес в отмену Им же установленного естественного порядка природы, представляющего собой подлинное и величайшее чудо? Ужели отменяется здесь грозная заповедь, данная Адаму при его изгнании из рая1, когда было сказано ему: «В поте лица твоего съешь хлеб твой, проклята земля за тебя, со скорбью будешь питаться от нея во все дни твоей жизни, терние и волчцы произрастит она тебе и будешь питаться полевою травой»? Ужели и ап. Павел забывал эту речь Спасителя, когда писал солунянам про себя, вечного труженика, следующее: «Мы не бесчинствовали у вас, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работой

 

==79

 

 

ночь и день, чтобы не обременять кого из вас... Когда мы были у вас, то завещали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь. Но слышим, что некоторые из вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся; таковых увещеваем и убеждаем Господом нашим, Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб» (II Сол. III, 7—12). Наконец, если мы обратим внимание на содержание той самой главы Евангелия Матфея, то и в ней натолкнемся на места, стоящие как бы в противоречии с речью о богатстве. В начале ее говорится о «милостыне», под которой следует подразумевать всевозможные формы помощи нуждающемуся, но это, конечно, предполагает условия, неразрывно связанные с хозяйственными заботами и имущественными отношениями. Также и обязанность накормить голодного, одеть нагого, посетить заключенного в темнице, о которой спросится со всех людей, предполагает исключительно даже внимательное отношение к хозяйственной стороне жизни и, следовательно, хозяйственной работе. Но, что особенно поразительно, в той же шестой главе Евангелия от Матфея мы находим и молитву Господню, в которой рядом с универсальными, всеобъемлющими прошениями непосредственно стоит: хлеб наш насущный даждь нам днесь. Это высшее освящение хозяйственной заботы, включение ее в молитву молитв, все прошения которой таковы, что, требуя помощи свыше, они предполагают и нашу деятельную работу в соответствии богочеловеческому характеру всего исторического процесса, достаточно говорит за себя. Молясь о насущном хлебе, мы просим благословения на нашу хозяйственную деятельность и хозяйственную заботу, на все народное хозяйство.

Кажущееся противоречие двух точек зрения на хозяйственную деятельность, по нашему разумению, объясняется тем, что они относятся к разным плоскостям и отражают на себе основную религиозную антиномию^ мира и человеческой жизни. Если веровать в Небесного Отца, святая и премудрая воля Которого царит в мире, жизнь и мир должны представляться нам раскрытием этой попечительной воли. И проникновение этой верой должно вселять в душу необыкновенное спокойствие и отсутствие мирских забот, только одна забота должна наполнять всю жизнь, брать в распоряжение всю волю — забота творить волю Отца, всегда и во всем искать «прежде всего» Царствия Божия, при котором лишь «прилагается» все прочее. При таком, чисто религиозном, отношении к миру все теряет

 

К оглавлению

 

==80

 

 

свою непроницаемость, освобождается от Тяжелого, мертвящего покрова железной необходимости, живет в непосредственном общении с Небесным Отцом, так, как жили наши прародители, непосредственно слышавшие голос Бога. В раю не было тех хозяйственных забот, которые отчуждают человека от Бога, ибо не было и хозяйства в теперешнем смысле, и подобное же состояние свободы от хозяйственной необходимости и забот рисуется и в Апокалипсисе относительно Нового Иерусалима, Града Божьего (гл. XII, 1—5). И такое отношение к миру есть высшая норма и идеал религиозного его восприятия, убеждение, что волос не падает с головы без воли Отца и Он знает, в чем мы имеем нужду, и вовремя пошлет нужное, должно постоянно наполнять душу, окрашивать собой жизнь, чувства, надежды, заботы! Нет томящей повседневной заботы, нет этого мучительного страха жизни, нет непоправимого несчастья! Кто живет в таком настроении, чья душа полна этих чувств, тот живет уже в том царстве свободы, гражданами которого все мы призваны быть, тому доступно истинное блаженство и спокойствие, у того вырастают крылья, восстанавливается утерянная связь с космосом и со всею живою тварью. Таково состояние святости. Пленительный образ такого существования дает нам жизнь св. Франциска Ассизского 3 — вот что значит жить без забот, подобно воронам и полевым лилиям (надо заметить, что, согласно евангельскому рассказу, Спаситель с этими заповедями обращался именно к ближайшим своим ученикам, а не к окружавшей его в это время толпе). С мирской точки зрения здесь можно видеть известный дальтонизм или слепоту, поскольку не замечаются обычные условия жизни и обычная реальность считается призраком. Такие люди живут в этом мире, повинуясь его законам, но их не замечая, не преклоняясь пред давящей необходимостью, которая существует и страшна только для робеющих пред ней. Иной религиозной нормы отношения к миру, к богатству, к материальным условиям жизни, кроме данной в учении Спасителя, быть не может. Но эта норма, отвечающая идеальной действительности безгрешного или спасенного мира, в котором она является единственно возможным и естественным законом жизни, в теперешнем мире, на земле проклятия, есть только идеал, отрицающий дурную действительность и требующий борьбы с ней и с самим собой, поскольку и в нас она имеет силу. После изгнания из рая, когда нарушено было прямое, открытое и нормальное

 

==81

 

 

отношение человека к миру и в мире появилось зло, на все налег тяжелый покров необходимости, законов мертвого естества. Мы не слышим уже голоса Бога в природе, мы утратили царственное достоинство свободы и стали рабами. Рабы получили и заповеди рабов, и рабьи обязанности, и рабьи добродетели. Возделывать землю в поте лица, чтобы отстаивать самое свое существование, пронести факел цивилизации чрез дебри варварства и первобытного одичания стало новою заповедью, новой задачей. Поскольку мы обречены жить в этом мире, мы «повинны его работе», связаны законами естества, законами истории, законами хозяйствования. Мы знаем теперь из политической экономии, чего стоит людям хозяйственная необходимость, вся эта черная культурная работа, выдвигающая все новые задачи. Мы призваны не только охранить и поддерживать жизнь, но быть и творцами истории, творить культуру, не уподобляясь ленивым и лукавым рабам, зарывшим свой талант в глубокое варварство. Эта относительная мирская область тоже знает свою правду и неправду, прямую и кривую дорогу, правую и левую сторону, и это различение необходимо в целях сознательного участия в историческом

творчестве.

Но, вступая на трудный и кремнистый путь исторической необходимости, мы уже бескрылые рабы, движущиеся в определенных механизмом причин и следствий границах, и для того, чтобы действовать в этом мире, должны, до известной степени, его признавать, подчиняться его законам и считаться с ними. Это не только необходимость, но и

обязанность.

Таким образом, человек призван одновременно жить в двух мирах: в царстве необходимости и царстве свободы, нося в душе постоянную загадку, противоречие, антиномию, обусловливающую постоянную борьбу, призывающую к постоянному подвигу. Пред человеком всегда два пути, хорошо или дурно сознанные: путь освобождения от мира силой его отрицания и путь порабощения его пустым и мертвым стихиям. Свободный раб или порабощенный царь, связанный дух или одухотворенная материя,— вот что представляет собой человек. Не будучи в состоянии окончательно преодолеть эту противоречивость, уйти от этой антиномии, обрести желанную целостность, человек обречен на постоянный компромисс и постоянную борьбу, и эта духовная трагедия связанного Прометея неустранима, поскольку она свидетельствует о высшем достоинстве

 

==82

 

 

человека, хотя и в состоянии греховности. Отданный в рабство стихии, человек не должен внутренне становиться ее рабом, сохраняя веру, что эта необходимость только кажущаяся и призрачная и что в ней совершается Высшая Воля. Побеждать таким образом необходимость есть подвиг веры. Особое могущество приобретает при этом соблазн поверить в эту стихию больше, чем в Бога, признать ее видимую силу сильнее Его воли, обожествить механизм природы. В такое язычество, навязываемое нам нашим естественным положением в мире, мы впадаем всякий раз, когда «полагаемся на богатство», дозволяем «мамону» воцариться в нашей душе; мы поступаем тогда как «люди мира сего» или «язычники». Кроме практического язычества, существует еще и религиозно-теоретическое, тот же соблазн, но принятый уже сознанием как догма философии или науки. Таков философский материализм, учащий, что пища и питье больше и первее дущи, ибо ее определяют («der Mensch ist, was er isst»O, а одежда, т. е. вообще внешние условия жизни, первее тела, как органа воплощения свободного духа. «Экономический материализм», так распространенный в наши дни, дал этому воззрению законченное выражение, провозгласив, что вся духовная культура определяется экономическим базисом; идти дальше этого философского «мамонизма» уже некуда. Евангелие, написанное для всех времен и народов, и предостерегает не только от практического, но и от теоретического язычества. В отношении к этому уклону человеческой мысли и чувства становятся особенно понятны слова Спасителя.

Однако сокровенное движение сердца в ту или другую сторону не освобождает человека от условий его эмпирической жизни. Земледелец должен пахать и сеять, жать и молотить, хотя и вполне сознавая, что сам он, своей волей, не может прибавить ни одного локтя роста, ни вырастить ни одного колоса. Кажется, у Герцена есть замечание, что всякая молитва просит о чуде, в смысле нарушения законов природы5, это совершенно неверно, потому что возможно и даже обязательно для религиозного сознания религиозно воспринимать и то, что сообразно законам природы, представляющим тоже ежедневное чудов. Вот почему, садясь за готовый стол или бросая зерно в нераспаханную полосу, можно молиться: хлеб наш насущный даждь нам днесь, и действительно верить, что обед, изготовленный кухаркой, и хлеб, скошенный на поле, дает нам Бог. Мы

 

==83

 

 

зависим не от мертвых стихий, но от того, что за ними, для чего они служат лишь средством. В порядке религиозном только эта сущность явлений и имеет значение. Но все это не отменяет обязанности — в порядке эмпирическом — трудиться в поте лица, нести 'хозяйственную повинность общего труда. Возделывание «земли», т. е. сил природы (которое включает, значит, не одно только земледелие, но и все виды промышленного труда), составляет естественную задачу человечества, и было бы странно предположить — одинаково и с религиозной, и с человеческой точки зрения,— чтобы эту задачу разрешал человек изолированно. Политическая экономия совершенно определенно учит нас, что хозяйство, процесс производства, в силу естественной необходимости ведется человеком общественно, и этот общественный труд человечества объективируется в хозяйственных формах, в хозяйственном скелете, который и изучает политическая экономия. Как после открытия Коперника мы не можем уже смотреть на звездное небо теми же глазами, что и во времена Птолемея, как после новейших открытий геологии, биологии мы не можем уже понимать повествование Моисея в точном естественно-научном смысле, хотя и сохраняем все его религиозное содержание, так и после открытий новейшей социальной науки, раскрывшей нам целый новый мир, показавшей всю сложность социальной ткани, мы не можем с первобытным простодушием и наивностью смотреть на явления богатства и бедности. И если заповедь о всеобщей обязанности труда и помощи нуждающимся в материальной поддержке понималась раньше исключительно как обязанность личного поведения, то теперь, после того, что мы знаем из общественных наук, одна она не может успокоить совесть, для нас выясняются, кроме того, и обязанности социального поведения. Мы узнали также, что для того, чтобы вырывать у земли не одни лишь тернии и волчцы, сулящие человечеству голод и болезнь^, мало трудолюбия, но необходим ряд мер, которые ведут в конце концов к экономическому прогрессу, а этот последний неизбежен уже ввиду хотя бы только факта постоянного прироста населения, не говоря о постоянно растущих потребностях культуры. Правда, этот экономический прогресс сделан в наше время кумиром, он ослепил и оглушил современное человечество, и в этом грехе последнего современное человечество слишком «полагается» на свое богатство и в погоне за ним нередко утрачивает совесть, но это есть злоупотребле-

 

==84

 

 

ние, нисколько не говорящее против необходимости и законности этого прогресса. Политическая экономия раскрыла нам глаза и на социальные обязанности, проистекающие из евангельской заповеди любви и помощи ближнему. Откровение дает вполне определенные руководящие нормы общественного устройства. Первая норма такова, что каждый должен трудиться в меру своих сил и умения; эта заповедь труда и святыня труда исключает социальную праздность, заставляет стремиться к трудовому хозяйству, с превращением всех рентных доходов в трудовые. Второю нормой служит забота о слабых и угнетенных, т. е. о тех многочисленных слоях народа, которые придавила и задавила собой наша цивилизация. Нормальным с точки зрения этих принципов представляется такой общественный строй, в котором не было бы места для социальной праздности, существовала бы общая обязанность труда, соответственно склонностям и способностям, и в котором не было бы теперешнего различия между богатыми и бедными, имущими много и подвергающимися искушению от своего богатства и не имущими ничего, подавляемыми этой бедностью. В обычном словоупотреблении строй этот зовется социалистическим.

Не только живые люди, но и человеческие учреждения, тоже результат деятельности людей, кристалл человеческого духа, служат правде или неправде, любви или ненависти. Как рабовладение и крепостное право для нас теперь представляет явно греховное установление, так и современный капитализм, основанный на эксплуатации труда, классовых антагонизмах, контрастах богатства и бедности, есть явный грех и человеконенавистничество. Христианство не допускает примирения с каким бы то ни было общественным строем, основанным на насилии и ненависти, оно может благословить только строй, воплощающий начала любви, свободы и равенства, и, пока остается социальная неправда, оно всегда зовет вперед, к социальному прогрессу, к очищению общества от этих пороков, проповедует не только личное, но и общественное покаяние*. Опять-таки

В Ветхом завете, особенно у пророков, а также и в Новом завете найдется не мало мест, полных праведного социального гнева и как бы непосредственно направленных против злоупотреблений современного капитализма. «Если брат и сестра наши», читаем у ап. Якова, «и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: идите с миром, грейтесь и питайтесь, но не даст им потребного для тела, что пользы?» (II, 15—16). «Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъеде-

 

==85

 

 

и здесь Евангелие предостерегает также и от превращения Иерусалима в панацею, в духовный кумир, как делает это наша современность, в которой социализм практически стал средством для атеизма, для «мамонизма». Но это злоупотребление и религиозное извращение идей социализма отнюдь не уничтожает той относительной правды, которая в них, несомненно, содержится.

Итак, бесспорно, существуют для христиан обязанности в экономической жизни, в области экономической и социальной политики. Однако религиозное учение в этой области дает указания только относительно цели, оставляя человеческому творчеству нахождение соответствующих средств в каждом частном случае, относительно последних и христианам обязательно консультировать политическую экономию, вообще, так сказать, социальную технологию, прибегать к помощи научного мышления, так же точно, как для постройки машин следует учиться механике, домов — строительному искусству и т. д. Здесь, в области практических действий, мы вступаем в область механической причинности и механических расчетов, вольный полет вдохновения сменяется прозаическим ремесленным делом.

На основании сказанного можно заключить, что в отношении церкви к хозяйству повторяется то же, что мй констатировали в предыдущем этюде в отношении церкви к государству. И государство, и хозяйство одинаково принадлежат внецерковной, «мирской», временной и преходящей стихии, образуют «внешний двор» церкви, на котором живут, однако, своей натуральной, внецерковной жизнью члены церкви. Отсюда они приходят в храм и сюда они возвращаются из храма, потому связь живая и непосредственная здесь существует, они нуждаются в возможном освящении этих забот и этой жизни. Действуя в нецерковной стихии и нецерковными средствами, они все же должны ставить себе христианские цели. Церковь не может поэтому удалить из своего сердца попечение и о хозяйственной области жизни. Оставаясь вне хозяйства и выше его, церковь не может сделаться одной из социальных партий, это

ны молью. Золото ваше и серебро изоржавели.. Вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали па земле и наслаждались; напитали сердца ваши как бы на день заклания. Вы осудили, вы убили праведника, он не противился вам» (V, 1—5). Можно ли сильнее обличать социальные язвы хотя бы и современного хозяйственного сгроя!

 

==86

 

 

значило бы для нее перестать быть церковью, обмирщиться, но она есть коллективная социальная совесть своих членов, судящая о добре и зле в социальной жизни, причем социологи и экономисты своими трудами дают для этой работы совести соответствующий практический материал. И если не должно быть партии какого-то особого церковного интереса, ибо церковь хозяйственных интересов не имеет (такую партию представляет из себя клерикально-католический центр в германском рейхстаге), то неизбежно, однако, участие в социальной, а следовательно, и партийной жизни христиан, людей церкви, поскольку они участвуют в общественной и партийной жизни как христиане, они действуют не во имя интереса, но во имя совести. Партия церковных людей, насколько можно об этом говорить, есть не партия интересов, но партия веры и совести, и в этом смысле она может составляться не из представителей какого-либо одного класса, связанного общим экономическим интересом, но из представителей разных классов, объединяемых работой совести. И в душе каждого человека мирской, себялюбивый и потому безбожный человек постоянно борется с внутренним, совестливым, церковным человеком, и борьба эта ведется с изменяющимся успехом. Поскольку перевешивает первый, внутренняя группировка людей происходит на почве интереса, каков бы он ни был,— будут ли это рабочие или фабриканты, капиталисты или крестьяне; поскольку побеждает второй, преобладание получают высшие запросы совести, правды и любви. Неуловимое, но могущественное духовное влияние истинного христианства и церкви должно сводиться именно к тому, чтобы дать перевес влиянию совести над влиянием интереса, возвысить и одухотворить борьбу, полную своекорыстия и безбожия.

Но, как указано, помимо внутренних мотивов и нравственных целей надо считаться еще с реальными средствами действий, а их дает социальная м*еханика, в которой действует, в числе других, принцип сложения сил. И если известные группы преследуют одинаковые практические цели, выставляют, другими словами, одинаковую практическую программу и тактику, то в этой внешней деятельности должны объединяться, очевидно, все, эту программу разделяющие. Возможно и то, что люди одинакового настроения разойдутся в оценке средств, в области социальной механики, и окажутся вследствие этого в разных (хотя, конечно, близких) группах. По этому поводу приходит-

 

==87

 

 

ся повторить сказанное по поводу отношений церкви и государства: in necessariis unitas, in dubiis libertass. Должна быть предоставлена свобода социальной совести каждого,— только при таком централистическом клерикализме, который мы имеем, напр<имер>, в партии германских католиков, приказ из центра заменяет свободную совесть и мысль ее членов, но подобный клерикальный фетишизм есть соблазн Рима, замена церкви папой и клиром, которая не может быть поставлена в пример. Любопытно, что зачатки того, что теперь мы зовем социальной политикой, в недифференцированном виде существовали уже в первые века христианства. Проф. Ад. Гарнакв в своем известном труде о миссии и распространении христианства в первые три века констатирует между прочим, что среди христианских общин, наряду с разными формами благотворительности в узком смысле слова (милостыня, поддержка учителей, вдов и сирот, больных и слабых, бедных и неспособных к труду, забота о пленных и томящихся в рудниках, о погребении бедных и вообще об умерших, о рабах, помощь при крупных несчастьях, забота о приезжих собратьях и бедных или пострадавших общинах), существовали задатки и того, что мы теперь назвали бы социальной политикой и даже в довольно современной форме: именно нечто вроде организации приискания труда (Arbeitsnachweis) и признание права на труд в пределах христианских общин*.

«Мы давно уже имеем свидетельства, из которых можно заключить, что в древнейшем христианстве наряду с признанием прав за каждым христианским собратом требовать Existenzminimum'a существовала и обязанность общин этот минимум доставлять или посредством приискания труда, или помощью. Так, мы читаем в псевдоклементинских гомилиях (ср. Clem. 8): "трудоспособным труд, неспособным сострадание"; также Киприан (ср. 2) считает само собой разумеющимся, что община, если она воспрещает учителю драматического искусства это занятие, должна озаботиться о нем, а в том случае, если он, кроме этого, не имеет профессии, обеспечить ему Existenzminimum. Но до сих пор мы не знали, действительно ли эта обязанность пользовалась всеобщим признанием. Но с тех пор как мы имеем "Учение апостолов", это изменилось. Здесь значится (с. 12), что ни один трудоспособный брат не должен получать поддержку от общины дольше чем в продолжение двух или трех дней. Существует, стало быть, право у общины отсылать такого брата. Но это право обратной своей стороной имеет обязанность: "если брат знает ремесло, то пусть он занимается своим ремеслом и ест. А если не знает, то смотрите, чтобы ни один христианин не жил в среде вашей в праздности. А если он не хочет этого делать (т. е. исполнять порученную ему работу), то он принадлежит к числу торгующих Христом χρισϊίμποροσ. Остерегайтесь таковых". На основании этого является несомненным, что христианский брат в общине может требовать работы и она должна ее ему доставить. Стало быть, не только обязанность поддержки связывала членов — это была только ultima ratiolo,— но в этом смысле они были и рабочими общинами, так что общины, где было нужно, должны были доставлять работу (Adolf

==88

 

 

При обсуждении способов христианского, участия в экономической и социальной политике естественно возбуждается и такой вопрос: не следует ли стремиться к созданию обособленного, христианского или церковно-общинного хозяйства? Не может ли существовать особого церковного социализма, непосредственно церковного хозяйства? Мы с полным убеждением и со всей энергией на этот чрезвычайно важный вопрос отвечаем отрицательно и в идее церковного хозяйства видим разновидность того же соблазна, какой содержится в идее церковного государства или православного царя (ср. предыдущий этюд). И как в одном случае дух лжи соблазняет воспользоваться земною властью как орудием для церковных целей, так и здесь он обольщает мыслью сделать участие в церкви не только религиозным, но и практическим, деловым, грубо говоря, выгодным для своих членов, сделать его, словом, «царством от мира сего», социалистической фаланстеройи. Это именно и есть тактика Великого Инквизитора, заманивавшего человечество в свой плен, в числе других соблазнов, также и соблазном обеспеченного, верного хлеба.

Может ли церковь, как союз веры, молитвы и любви, органически ввести в свою жизнь ведение хозяйства? Тогда почему и не государство, не полицию? Ведь в Евангелии указана только одна религиозная норма относительно хозяйств, имеющая силу для общения душ в момент их религиозного осенения и реального соприкосновения в церкви: не заботьтесь, что вам есть и пить и во что вам одеваться, взгляните на птиц небесных и на полевые лилии. Господь и Сам ел и пил во время своей земной жизни, среди его учеников был даже казначей (хотя на судьбе последнего и подтвердилась вся опасность хозяйственного соблазна), но это оставалось только внешним фактом жизни Его и апостолов, и Господь не давал завета общине своих последователей устроить хозяйственную коммуну (хотя пример коммунистической секты ессееви был на глазах). Он не только не хотел связать церковь с какой-либо организацией хозяйства, но выразительно и решительно расторгнул эту связь, так же как расторгнул союз церкви с государством, хотя одинаково не отвергал ни того, ни другого в качестве условий земной жизни. И если единственная норма в отношениях между церковью и государством есть их отделение, Harnack. Die Mission und Ausbreitung des Chrislenthums in den ersten drei Jahrhunderten. 1 Ausg. Leipzig, 1902, стр. 127—8).

==89

 

 

так же точно и отделение церкви от хозяйства должно служить нормой отношения между последними. Хозяйственный интерес пятнает белоснежную ризу непорочной невесты Христовой. Ей не нужно ни земной власти, ни земного богатства.

Мы отрицаем поэтому в самой идее церковные хозяйственные общины, которых мы не знаем и в первые века христианства, и так учит об этом и ап. Павел, требовавший, чтобы каждый оставался в том звании, в котором был призван (I Кор. VII, 2), рабов оставлявший по-прежнему рабами, а господ господами. Идея делать обращение в христианство средством освобождения от рабства или, тем более, вступление в социалистическую фаланстеру была совершенно чужда апостолу, предостерегавшему Тимофея против людей, «чуждых истине, которые думают, будто благочестие служит для прибытка» (1 Тимф. VI, 5). Мы знаем, как загрязнились ряды христиан, когда после эдикта Константина Великого обращение в христианство стало средством делать карьеру". Поэтому-то мы так отрицательно относимся к идее различных религиозно-хозяйственных скитов, будет ли это Толстовская колония, или Неплюевское «братство», имеющее чересчур солидный экономический базис в виде земельных и денежных пожертвований своего «блюстителя», или богатый монастырь, изнемогающий духовно от своих богатств, или разные сектантские социалистические коммуны, которые основывались в Америке. Благодаря соединению благочестия и «прибытка» такие начинания носят в себе начало своего разложения.

Идея такого церковного социализма на фоне общего господства капиталистического строя не только религиозно ложна, но и противоречит требованиям человеколюбия, практически приводит к церковному эгоизму. В самом деле, представим себе, что такой фаланстер существует, стало быть, он имеет достаточно средств, чтобы безбедно содержать трудящуюся общину. В ее пределах будет осуществлено то драгоценное преимущество, которого не знает человечество при господстве капитализма,— право на труд. У ворот такой общины, конечно, неизбежно будет толпиться целая армия бедного, голодного, безработного люда, который будет просить не милостыни, но работы, не подачки, но внимания и любви к себе. Как же останется поступить таким общинам? Неужели так же бессердечно и безбожно, как поступают наши богатейшие монастыри в

 

К оглавлению

 

==90

 

 

годины общенародных бедствий? Разве таково учение Христа о том, кто наш ближнии, разве с нас спросится о помощи только христианину, а не всякому человеку, в ней нуждающемуся? Нет, такое обособление прямо противоречит духу христианства. Христиане должны стремиться к усовершенствованию социального строя для всех, но не создавать привилегий для избранных. Наконец, такая мысль совершенно несостоятельна и с деловой, политико-экономической точки зрения, по крайней мере для нашей эпохи народного или даже мирового хозяйства, ставящего во взаимную экономическую зависимость благодаря сети обмена все культурное человечество,— само Провидение сделало неосуществимым план отъединения в экономической жизни. При существовании народного и международного разделения труда и товарного обмена в христианском фаланстере можно организовать на кооперативных началах несколько производств, но они должны находиться в меновых отношениях со всем остальным капиталистическим миром. Производительные кооперации и с чисто экономической точки зрения вызывают против себя справедливые возражения по той именно причине, что ими вгоняется клин в рабочий класс, создается привилегированная группа как бы мелких капиталистов, но даже если и считать такие ассоциации заслуживающими поощрения, то странно делать условием вступления в них религиозные убеждения. Одна ложь не преминет вызвать в скором времени и другую,— обман и лицемерие, «благочестие ради прибытка».

Следует устранить возможное недоразумение. Мы вовсе не отрицаем необходимости имущественных прав за церковным союзом, за церковью, как юридическим лицом. Церковный союз есть внешняя, так сказать, земная сторона церкви: для отправления культа, содержания клира, школы и для удовлетворения некоторых материальных нужд он нуждается в средствах, как в них нуждается любое общество или союз. Можно спорить о том, больше или меньше эти средства, как они добываются, но это уже не касается принципиального разрешения вопроса, которое может быть только утвердительное.

В этой необходимости иметь церковные имущества для церковного союза заключается источник постоянного соблазна превратить средство в цель, отожествить действительные интересы церкви с имущественными интересами

 

==91

 

 

церковного союза (каким бы образом ни создавались его имущества, из государственных или частных пожертвований). Этим создается возможность постоянного уклона к клерикализму, и относительно этой опасности всегда надо быть настороже. Но на этом вопросе мы не предполагаем сейчас останавливаться.

Изложенный взгляд противоречит тому воззрению, будто истинная любовь христианская ведет к «общению имуществ» и уничтожению всякой «собственности», словом, к непосредственному коммунизму, руководящий пример чего дает практика первой Иерусалимской общины, о которой в «Деяниях Апостолов» рассказано следующее: «Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем смотря по нужде каждого» (II, 44—5). Некоторые видят здесь вообще норму экономического строя для христианской общины. Однако, вдумываясь внимательно в содержание этого места, мы должны придти к заключению, что именно хозяйственной нормы тут не содержится и что здесь описан исключительный праздник в истории христианства, а то, что естественно в праздник, не вполне применимо в будние дни. Значение нормы имеет, конечно, то чувство любви, которое ярко пылало в этой общине и, при данных обстоятельствах, имело экономическим последствием описанную форму общения имуществ. Но самая эта форма не представляет собой чего-либо абсолютного. Приглядываясь к ней ближе, мы видим, что в данном случае отнюдь не вводится какой-либо новый порядок или хозяйственный строй, а тем более новая организация производства. Напротив, по-видимому, в это время христианская община какой бы то ни было хозяйственной деятельностью вовсе и не занималась, «постоянно» находясь «в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах»». Здесь происходила не организация, а ликвидация хозяйства, какое же значение имела «продажа имений и частной собственности» в целях выручки денег, отдаваемых на прожиток общине. Очевидно, мы имеем здесь чисто потребительский коммунизм, предполагающий общность не производства, но потребления и, кроме того, подразумевающий обычный ход хозяйства вне общины (ибо продажа имений предполагает покупателей, а покупка предметов потребления — товарный рынок). У нас нет точных данных о том, насколько продолжительно и распространено было существование такого потребительского коммуниз-

 

==92

 

 

ма*. Несомненно, что уже в посланиях ап. "Павла его нет: там идет речь о взаимной поддержке церквей сборами, о благотворительности, но совсем незаметно существование потребительского коммунизма. Напротив, как мы знаем, ап. Павел призывает оставаться в прежнем звании, следовательно, предостерегает от ликвидации хозяйства. Стало быть, и в глазах апостола строй, описанный в Деяниях Апостолов, не имел значения общей нормы, ибо, в качестве таковой, он упраздняет всякое хозяйство, превращая будние дни в праздничные, что выразительно запрещено заповедью, повелевающей шесть дней работать, т. е., в частности, вести и хозяйство.

Чрезвычайно поучительно отношение ап. Павла к вопросу о рабстве, которое составляло величайшую социальную язву древнего мира, но в то же время было экономическим фундаментом всей древней культуры. Христианство застало рабство в полном рацвете. Как же оно относилось к отдельным рабам и рабству? Иногда самые успехи и распространение христианства объясняют тем, что это была религия рабов и социально обездоленных. Конечно, не может подлежать сомнению, что нет силы, более радикально отрицающей рабство, нежели учение христианства о бесконечном достоинстве человеческой личности и равенстве

Проф. Гарнак говорит по этому поводу следующее: «О древнехристианском коммунизме" писали много. На почве великой церкви языческой он никогда не существовал, ибо подобное частичное явление, как полуязыческая карпократнанская секта с ее коммунизмом, сюда не относится. Монашеский же коммунизм называется так только ex abusul⁵, а вообще сюда не относится. На иудейско-христианской почве также не было коммунизма, стало быть, пример ессеев остался без подражания. Правильно судит Ульман: "нельзя себе ошибочно представлять общение имуществ, если под этим разумеют какой-нибуть институт, подобно существовавшему у ессеев и терапевтов. Много лучше можно представлять себе это состояние как отсутствие всяких институтов"» (Hamack, op. cit., 109, примеч.).

И коммунистические мнения, встречаемые у отцов церкви, не идут дальше такого потребительского коммунизма, сводящегося к отсутствию всяких учреждении и ставящего чисто филантропически

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: