Б. Повторение с использованием разных методов

 

В исследованиях артефактов всегда повторяется одна и та же история: весьма обнадеживающий перво­начальный эксперимент, построенный по схеме «исполь­зование одного воздействия и одного замера», подвер­гается затем критике с точки зрения конкретных правдоподобных конкурентных гипотез и сопровож­дается рядом других экспериментов, предполагающих использование либо контрольных групп, подвергаемых дополнительному воздействию, либо измененного метода воздействия, либо измененного метода измерения, пока, наконец, первоначальные данные не получат двойного подтверждения или не будут отвергнуты в пользу какой-нибудь конкурентной интерпретации. Даже там, где поле исследования доступно, а само исследование обходится недорого, этот цикл занимает добрый десяток лет, в чем можно убедиться на примере работы Розенберга [83] с экспериментальным исследованием диссо­нанса. Поэтому можно лишь приветствовать любую стратегию, которая могла бы сократить эту расточитель­ную процедуру.

Познакомившись с описанием средств контроля, пред­ставленным в предыдущем разделе о типах артефактов, нетрудно подметить их обобщенный характер и приме­нимость к разнообразным экспериментальным процеду­рам. Многочисленные методы измерения имеют анало­гичное значение. Это наводит на мысль взять за правило программирование гетерометодического повторения

 

 

уже на начальной фазе исследования. Так, от всякого диссертационного исследования требовалось бы вво­дить экспериментальную переменную двумя методи­чески независимыми способами и в каждом случае измерять эффект воздействия двумя независимыми методами. Если какой-нибудь гипотетический закон был первоначально подтвержден в каждом из четырех произведенных таким образом гетерометодических по­вторений, большая часть потенциально правдоподобных конкурентных гипотез будет сразу же исключена (еще до того, как они будут сформулированы в явном виде). Если все четыре повторения не дали согласованных между собой результатов, а наблюдался ряд значи­тельных эффектов, то соискатель столкнется с интри­гующей эмпирической загадкой, над которой стоит по­размыслить, но у него не будет искушения высказывать сверхкатегорические теоретические утверждения, что могло бы иметь место, если бы его взору открылась какая-то одна часть этой загадки. Однако выполнять это методическое предписание не рекомендуется. Если я пра­вильно оцениваю наши сегодняшние теоретические успе­хи и экспериментальные умения, полного подтверждения все равно почти никогда нельзя получить. Описанный процесс в целом был бы более обескураживающим, чем принятая ныне практика, притом настолько, что у мно­гих вовсе пропала бы охота проводить исследования. При нынешних стандартах, не поощряющих публикацию негативных результатов, не подтверждающих новые ги­потезы, редакторы журналов почти наверняка отказа­лись бы опубликовать честный отчет, и были бы, вероят­но, правы, если смотреть на дело с точки зрения опти­мальной коллективной переработки информации (Campbell [20, с. 168—170]). Науке как социальной системе требуется мотивация, достаточная для того, чтобы про­дуцировать научные исследования в избыточном количе­стве. Эта мотивация гораздо выше, когда каждый иссле­дователь считает, что он пользуется оптимальным мето­дом, а когда его ожидания подтвердились, верит, что доказал истинную теорию. Какая-то степень сверхопти­мизма, возможно, необходима как при предвосхищении еще не сделанного, так и при ретроспективном взгляде на выполненное исследование. Так же обстоит дело и с проблемой артефактов вообще: с точки зрения мотива-

 

 

ции самое лучшее, по-видимому, не думать о них зара­нее как о неотвратимом закономерном аспекте любого исследования, а, напротив, закрыть глаза на их возмож­ность и рассматривать всякого рода возмущение, коль скоро оно возникло, как специфическую аномалию в целеустремленном во всех других отношениях научном поиске.

Если избранное нами поприще и в самом деле чрез­вычайно трудно, то систематическое появление на свет поражающих воображение результатов, в которых позднее станут подозревать артефакты, в мотивационном плане даже полезно. Они служат подкреплениями, которые побуждают потенциальных первооткрывателей и знающих свое дело критиков (чем поразительнее результат, тем выше репутация беспочвенных заявле­ний). Это подкрепления и мотивация, побуждающие к экспериментальной работе и эмпирическим исследо­ваниям. И то и другое было бы утрачено, если обра­титься к процедуре, успешно страхующей от чрезмерно оптимистических псевдоподтверждений будоражащих умы теорий.

 

В. Замаскированные эксперименты

В естественных условиях

 

Формальная схема, намеченная в предыдущем раз­деле, дает полезное общее представление о возможных артефактах и в то же время выделяет один из основ­ных классов правдоподобных конкурентных гипотез. Мы можем обозначить его как осведомленность об экспериментировании, или, как я когда-то назвал его, реактивные настройки. В 1957 г. я писал: «При использовании любого экспериментального плана рес­понденты могут установить, что они участвуют в эксперименте, и такая осведомленность может привести к эффекту взаимодействия, вызывая реакции на X (экспериментальное воздействие), которых не было бы, если бы X было встречено без установки «Я подопыт­ный кролик». Лазарсфельд [63], Керр [58], Розенталь и Франк [81] выступили с ценными обсуждениями этой проблемы. Такого рода эффекты ограничивают воз­можности обобщения. Полученные результаты могут быть отнесены только к тем респондентам, у кого естъ

 

 

такая осведомленность, н не могут быть распростра­нены на популяцию, у которой в отношении X нет экспериментальных установок.

Этот эффект может давать сдвиг в сторону негати­визма вроде нежелания внять какому бы то ни было убеждению или пойти на какое бы то ни было изменение. Это можно было бы сравнить с отсутствием, какого бы то ни было непосредственного эффекта в случае, когда коммуникатор не пользуется доверием (Hovland et al. [55]). Чаще же, вероятно, наблюдается своего рода результат взаимодействия, когда респондент принимает ожидания экспериментатора и снабжает его псевдопод­тверждениями. Отчасти имеет место положительная реакция, вероятная в ситуациях, где респондентами яв­ляются добровольцы, заинтересованные возможностями, связанными с X. Так, хоуторнские исследования (Roethlisberger, Diskson [77]) иллюстрируют изменения, вы­званные осведомленностью об экспериментировании, а не специфической природой X.

Проблема реактивных настроек касается всех осо­бенностей эксперимента, которые могут привлечь вни­мание респондента к факту экспериментирования и его целям. Очевидное предварительное тестирование пред­ставляет собой особенно уязвимое звено, поскольку оно сигнализирует о предмете и целях экспериментатора. В случае сообщений, явно направленных на убеждение респондента, о содержании намерений эксперимента­тора сигнализирует само воздействие X, если только это сообщение не выглядит как часть естественной обстановки. Даже группы, подвергающиеся одному только итоговому тестированию, не составляют исклю­чения: факт итогового тестирования может вызвать тот или иной реактивный эффект. Респондент может ска­зать себе: «Ага, теперь понятно, почему нам показы­вали этот фильм». Это соображение оправдывает прак­тику маскировки связи между О (наблюдение или измерение) и X... как, например, путем смены персо­нала, участвующего в эксперименте, использования различных способов предъявления, включения фраг­ментов содержания О, которые имеют отношение к X, в некое маскирующее многообразие других тем» (Campbell [19, с. 308—309]).

 

 

Многие, хотя и не все, артефакты, отмеченные в работах, посвященных артефактам, можно охватить гипотезой, согласно которой результаты таковы, каковы они есть, только потому, что испытуемые знали, что с ними экспериментируют, а также потому, что степень осведомленности участников экспериментальной группы может быть различной. Таковы по своей природе харак­теристики, отмеченные Орном, в то время как на эффекты плацебо, рассматриваемые в его обзоре наряду с первыми, это не распространяется, поскольку они, несомненно, присущи также неэкспериментальному медицинскому применению лекарств. Сенсибилизирую­щее влияние предварительного тестирования, будь оно эмпирически установлено, тоже вошло бы в этот класс, и, возможно, предписывающее влияние предваритель­ного тестирования также проистекает из сознания, что данные предварительного и итогового тестирований подлежат экспериментальному сравнению. Доброволь­ное участие в эксперименте предполагает знание об эксперименте, в котором испытуемые намерены участ­вовать. Влияние со стороны экспериментатора в целом имеет иную природу (в самом деле, для эффектов Пигмалиона нет надобности в том, чтобы учитель или ученик сознавали, что они участвуют в эксперименте), но эффекты, связанные с влиянием экспериментатора и обязанные своим происхождением сотрудничеству с ним респондента в достижении целей эксперимента, как он их себе представляет, относятся сюда же. Подозритель­ность, вызываемая намерением экспериментатора, — это чуть ли не синоним используемой здесь главной категории, и меры, вводимые Мак-Гайром, равно как и его экспериментальные процедуры, могут служить кон­кретной иллюстрацией этого. Боязнь оценки полностью зависит от осведомленности об экспериментировании, судя по крайней мере по тем примерам, которые при­водит Розенберг. Эффекты взаимодействия при измере­нии, которые отмечались при косвенном измерении социальных установок (Campbell [17], Kidder, Campbell [59]), и ненавязчивые измерения (Webb et al. [94]) имеют ту же природу. Вопрос об «экспериментальном реализме» и «примитивном реализме» (Aronson, Carlsmith [5]) во многом связан с проблемой осведомлен­ности. Многие из существующих исследований свидетель-

 

 

ствуют об этом, хотя другие — нет. Симуляция (см., например, Broun [14], Kelman [57], Orne [83]) может служить здесь полезной дополнительной альтернати­вой, но она не может быть заменой, так как осведом­ленность об эксперименте доводится при ней до край­ности.

Очевидным средством избежать все эти артефакты является замаскированный эксперимент, в котором рес­понденты (а то и сами экспериментаторы) не знают, что они принимают участие в эксперименте, не знают, что «с ними экспериментируют». Такие эксперименты лучше всего проводить в естественных, а не в лабо­раторных условиях не потому, что естественные усло­вия в большей мере репрезентируют объект дальней­ших обобщений, а, скорее, потому, что в естественных условиях респонденты не подозревают, что с ними экспериментируют. Лаборатория, как правило, воспри­нимается именно как совокупность условий, созданных специально для экспериментов.

Этот аргумент может стать еще более убедитель­ным, если мы обратим внимание на то, что большинство лабораторных исследований, характеризующихся боль­шим «экспериментальным реализмом», добиваются его, отвлекая респондента каким-нибудь правдоподобным прикрытием или легендой, в то время как воздействие вводится как неожиданное или случайное событие. Так, Френч [45] собирал группы для дискуссии, а затем, применяя в качестве экспериментального воздействия дым, впускал его в комнату сквозь дверные щели. Орн пользовался «случайной неудачей», а Дарли и Латане [37] —эпилептическим припадком. В некоторых слу­чаях реальный эксперимент проводится среди респон­дентов, ожидающих своей очереди участвовать в экспе­рименте. В бесчисленном множестве экспериментов с использованием подставных испытуемых воздействие состоит в выполнении задания кем-нибудь из партне­ров. Использовался и такой случайный факт, что один экспериментатор был по происхождению негр, а дру­гой — кавказец (Rankin, Campbell [76]). Респондента часто заставляют поверить, что он является экспери­ментатором (см., например, Festinger, Carlsmith [42], Milgram [66] и т. д.). Все это попытки использовать естественные факторы ситуации, чтобы избежать эффек-

 

 

тов осведомленности об экспериментировании. Стано­вясь достоянием гласности, эти меры утрачивают свою полезность, однако они могут обрести ее вновь, если будут совсем вынесены из стен лаборатории.

К настоящему времени социальная психология нако­пила уже достаточный опыт замаскированных экспери­ментов в естественных условиях, чтобы обеспечить базу для их зрелой таксономии и методологии. Работы Уэбба и его соавторов [94] могут служить весьма по­лезным началом, хотя внимание этих авторов сосре­доточено скорее на измерении, чем на эксперименталь­ных воздействиях. Аронсон и Карлсмит [5] разраба­тывают другой аспект проблемы. Следует упомянуть работу Гросса, Коллинса и Байрен [50], а также Розенблата и Миллера [80]. Однако задача все еще не решена, не будет решена она и в настоящей работе. Тем не менее не повредит делу несколько соображений и иллюстраций. Прежде чем дать иллюстрации, мы остановимся на двух вопросах, чтобы сформулировать точки зрения, нужные для дальнейших оценок.

1. Ограничения, обусловленные содержанием. Все, что нужно для вполне замаскированного эксперимента в естественных условиях, — это какая-нибудь естествен­ная форма контакта с людьми (или с социальными единицами, достаточно малыми и достаточно многочис­ленными, чтобы, подвергнув их воздействию в случай­ном порядке, достичь эффективного уравнивания) при требуемом личном характере этого контакта, не вызы­вающем подозрения, что другие единицы подвергаются воздействиям иного рода, и при возможности для рес­пондентов в тех же условиях давать на воздействие какую-нибудь естественную реакцию, которой можно было бы воспользоваться как релевантным средством измерения эффекта. Коль скоро такие условия должны сохранять естественность, они не могут создаваться про­извольно для всех возможных воздействий и с использо­ванием всех возможных мер. Наоборот, их следует свое­временно найти. Каждая данная совокупность условий неизбежно будет накладывать серьезные ограничения на те классы проблем, которые могут в ней изучаться. Эти ограничения будут касаться разновидностей эксперимен­тальных переменных, которые могут быть включены в исследование, и доступных форм измерения.

 

 

2. Обман, демаскировка (debriefing) и другие эти­ческие проблемы. Очевидно, что замаскированные эксперименты в какой-то мере предполагают обман, и, как ясно показали Мак-Гайр [83] и Келмен [57], это нежелательный момент, оправданный разве что сообра­жениями более высокого порядка. Одно из этих сооб­ражений — моральная ценность созидания нетривиаль­ной социальной науки. При всяком таком сравнитель­ном взвешивании соперничающих ценностей становятся важными количественные характеристики каждой из них, например масштаб обмана. Если рассматривать страдания того, кто обманывает (экспериментатора), то неявная «белая ложь» не столь болезненна, как злонамеренная «черная» (например, «активный обман» Мак-Гайра), и, хотя и та и другая могут одинаково травмировать реципиента, он также будет склонен при­знать первую менее аморальной в силу наших языковых привычек. Ложь того и другого типа менее болезненна и не столь аморальна, когда ее ждут и когда она конвенциально оправданна. В связи с неточностью языка и нашей общей способностью опираться на сло­весные отчеты других людей (Asch [6], Campbell [22]) этот эффект тем выше, чем заметнее выявляется ложь в ситуациях, связанных с высоким престижем. Во всех этих случаях уровень адаптации, обязанный своим про­исхождением другим сферам общественной практики, служит своего рода релятивистским основанием для сравнения. Какая-нибудь сладкая ложь не столь амо­ральна в сообществе, где подобные случаи часты, неже­ли там, где она прозвучала бы впервые.

В этом плане замаскированные естественные экспе­рименты в значительной мере отличаются друг от друга и в принципе не ставят, вероятно, перед исследовате­лем более сложных проблем, чем лабораторные экспе­рименты. Они, по-видимому, больше опираются на невербальную, или «белую», ложь и меньше — на пря­мой обман. Они обычно находят себе применение в таких ситуациях словесного общения, которые уже разъедены обманом в большей мере, чем ситуация обу­чения. Если ложь обнаружена, то смоделированное влияние будет, вероятно, ниже, чем это имеет место в отношениях между профессором и студентом. Однако в естественных условиях обычно отсутствует молча-

 

 

ливое соглашение по поводу приемлемой лжи, ко­торое, возможно, достижимо в психологической лабо­ратории ¹.

Особняком стоит проблема получения от респондента согласия на участие в эксперименте, — проблема, кото­рая приобрела большую практическую важность теперь, когда стала актуальной для части наших мероприятий по поддержке исследований. В случае тех эксперимен­тов, которые мы собираемся здесь описать, такое согла­сие — вещь, очевидно, невозможная, коль скоро речь идет о том, чтобы добиться их маскировки и неосведом­ленности испытуемых. С другой стороны, в условиях, где используются каналы коммуникации, по средствам и размаху представляющие общественный интерес, и эти каналы без всякого разрешения на то свободно исполь­зуются лицами, не являющимися экспериментаторами, это требование становится просто неразумным.

Другая этическая проблема — это вторжение в лич­ную жизнь. Оно не обязательно в замаскированных ес­тественных экспериментах, а иной раз и невозможно. Одну из сторон этой проблемы составляет анонимность регистрационных записей. Однако, когда сбор сведений доверительного и.сугубо личного характера осуществля­ется таким способом, который дает возможность связать их с именем данного человека, маскировка и отсутствие согласия в любом случае усугубляют опасность вторже-

_____________________________________________________________________________

¹ Действительно, на практике, чтобы избежать этических про­блем в университетской аудитории, можно было бы, например, в начале семестра собрать всех испытуемых и обратиться к ним с та­ким заявлением: «Примерно в половине всех экспериментов, в кото­рых вы будете принимать участие в течение этого семестра, по­требуется во имя валидности эксперимента полностью или частично держать вас в неведении относительно его истинных целей. Не бу­дет у нас и возможности информировать вас о том, что это были за эксперименты и в чем заключалась их действительная цель, до тех пор, пока не будут собраны все экспериментальные данные. Мы гарантируем вам, что какая бы то ни было опасность или вторже­ние в личную жизнь исключены и ваши ответы будут анонимны и будут содержаться в полной тайне. А теперь мы просим вас скре­пить своей подписью соглашение, составленное по надлежащей фор­ме, которое будет свидетельствовать о вашем согласии участвовать в экспериментах на этих условиях». Тем самым мы попросту сде­лали бы явным то, что понимается сегодня всеми, не усугубляя, по-видимому, существующую сейчас проблему осведомленности и подозрительности.

 

 

ния в личную жизнь. В случае естественного экспери­мента проблема разного рода травм, включая унижения и оскорбления личности, стоит не более остро, чем в случае лабораторного эксперимента.

Демаскирование, разъяснение респонденту истинной природы эксперимента, извинения за обман и, если это возможно, обеспечение обратной связи в отношении ре­зультатов суть процедуры, типичные для открытой ла­боратории в университетском городке, но полностью ис­ключенные из замаскированного полевого эксперимента. Хотя такое демаскирование и стало обычным компонен­том вводящих в заблуждение лабораторных эксперимен­тов, в этическом плане ему присущи многочисленные изъяны. Оно приносит во много раз большее облегчение экспериментатору, освобождая его от болезненных пере­живаний, связанных с обманом, чем респонденту, кото­рый может узнать из признаний экспериментатора о своей собственной доверчивости, конформности, жесто­кости или предубежденности. Обеспечивая модель об­мана и разглашая его, оно тем самым лишает основа­тельности словесное общение и для респондента, и для экспериментатора. Оно подрывает доверие к лаборато­рии и снижает пользу, которую мог бы иметь обман в будущих экспериментах¹. Аргайл [4], Милтон Рокич (личные сообщения), Столлак [91], Мак-Гайр [83] и Аронсон и Карлсмит [5] обратили внимание на эти изъяны, и они достаточно значительны, чтобы считать оправданным отказ от демаскировки в тех случаях, ко­гда экспериментальное воздействие не выходит за рам­ки обыденного опыта респондента, представляя собой всего-навсего экспериментальное использование комму­никаций на обыденном уровне. Этот нормальный диапа­зон, безусловно, превзойден в исследованиях Аша [7], в которых предъявленный материал вступает в резкое противоречие с обыденным опытом испытуемых — простым перцептивным суждением восьми свартморских студентов, или в исследованиях Милгрэма [66], в кото­рых респондент должен был воздействовать сильным разрядом электрического тока на своего товарища по колледжу. Он превзойден, по-видимому, в убеждающих

______________________________________________________________________________

¹ В свете этого представляется тем более примечательным без­мятежное повествование о вводящих в заблуждение экспериментах во вступительных курсах психологии.

 

сообщениях, содержащих вымышленные данные ни по­воду весьма серьезных проблем, но не превзойден, ве­роятно, в большинстве исследований убеждающей ком­муникации. В экспериментальной социальной психоло­гии мы исчерпали возможности наших лабораторий. По этой причине мы уже покидаем стены колледжа, отда­вая предпочтение средней школе и улице. Гласность погубит в конце концов и эти лаборатории, но это прои­зойдет намного быстрее, и гнев общественности, вызван­ный обманом, не уменьшится, если мы в ходе замаски­рованных естественных экспериментов будем заниматься саморазоблачениями.

3. Примеры классических исследований. Госнелл [48] рассылал зарегистрированным избирателям убеж­дающие сообщения, имевшие целью побудить их к голо­сованию, и по протоколам избирательных участков оп­ределял в дальнейшем, проголосовал ли член той или иной экспериментальной или контрольной группы; он провел, таким образом, никем не замеченный экспери­мент, пользуясь рядом сообщений, вполне укладываю­щихся в пределы нормы. Хотя сегодня не очень-то до­веряют протоколам, составленным в избирательных участках Чикаго, к нашим услугам избирательные участки других городов. Это лаборатория, которая к настоящему времени могла бы быть использована сот­ни раз, однако, насколько мне известно, ею не восполь­зовались с тех пор ни разу. Хотя тематика здесь крайне узкая, убеждающие сообщения можно было бы варьи­ровать в широком диапазоне экспериментальных пара­метров, к которым прибегают при исследовании убеж­дающей коммуникации в лаборатории. Ценность этой лаборатории значительно возросла бы, если бы наряду с информацией о том, проголосовал ли данный избира­тель, можно было бы получить сведения о том, как он проголосовал. Хотя применительно к отдельным индиви­дам эта информация не подлежит огласке, в отношении избирательных участков в целом она является гласной, благодаря чему эти последние и использовались Гартманном [52] в качестве единицы выборки в его клас­сическом исследовании влияния, оказываемого полити­ческими листовками с рациональными или эмоциональ­ными доводами. Пользуясь этим приемом в таком шта­те, как Калифорния, где избиратели участвуют в

 

 

голосовании не только по поводу тех или иных кандида­тур, но и тех или иных вопросов, можно проверить об­ширный класс теорий убеждающей коммуникации. Однако и лаборатория Гартманна больше не использова­лась. В подобных исследованиях согласие и демаскиро­вание были бы совершенно неуместными, разве что в со­общениях содержались бы клевета и прямой обман; но в этом случае демаскирование после выборов наверняка вызвало бы бурю вполне законного негодования. Таким образом, диапазон экспериментальных воздействий, ко­нечно, ограничен, но он мог бы тем не менее охваты­вать и односторонние, и двухсторонние сообщения, экс­тремальность защищаемых в них позиций или их насы­щенность льстивыми эпитетами. И Госнелл, и Гартманн защищали ту позицию, в которую они действительно верили. (Гартманн сам баллотировался в мэры от со­циалистической партии.) Эта искренность и связанная с ней правдивость были бы утрачены в исследова­ниях первичности и новизны, в которых защищаются обе противоположные альтернативные позиции, разве что в эксперименте сотрудничали бы экспериментаторы с про­тивоположными убеждениями или экспериментатор по­лучил бы от противоборствующих сторон одобрение на распространение нужных ему сообщений. Это — смеще­ние в сторону «белой лжи». Но, с другой стороны, в экс­перименте необходимо манипулировать лишь тем, когда и кому посылать сообщения, чтобы они соответствовали частичному и случайному распределению. (В подоб­ных исследованиях мы часто склонны предавать непро­порционально широкой гласности второстепенные во­просы просто потому, что другие сообщения на ту же тему почти отсутствуют.) Пользуясь этой лабораторией при изучении проблемы конформности (Campbell [18]), следовало бы воздержаться от использования в функции обратных связей вымышленных результатов опроса об­щественного мнения, столь охотно применяемых в лабо­ратории колледжа, и ограничиться сравнением случаев наличия и отсутствия обратной связи, а также соответ­ствующих источников (избирательный участок, штат или страна), от которых эта обратная связь поступила. В некоторых случаях это ограничение означало бы весь­ма реальную жертву в отношении ясности и четкости экспериментального вывода, однако предъявление фаль-

 

 

сифицированных результатов опроса было бы недопус­тимым манипулированием голосованием, а это уже со­всем иное дело, чем, если бы речь шла не о столь важ­ной акции, как выборы.

Замаскированные полевые эксперименты по большей части не имели столь обширной лаборатории и служили от случая к случаю весьма конкретным целям. Так, в одном из исследований конформности Лефкович, Блейк и Мутон [64] моделировали поведение пешехо­дов при переходе перекрестка на красный свет. «Пеше­ходы» были в одежде, которая символизировала либо высокий, либо низкий их социальный статус. Отмеча­лось влияние этого фактора на тенденцию наблюда­теля пренебрегать сигналами. Шварц и Сколник [85] варьировали содержание посланий, адресуемых нани­мателям с просьбой о предоставлении временной под­собной работы на летнем курорте, и изучали при этом, как влияет на найм сообщение о данных уголовного порядка. Шварц и Орлеане [86] пользовались налого­выми декларациями, чтобы измерить страх, возника­вший перед юридическими санкциями. Брайан и Тест [16] предоставляли испытуемому возможность совер­шить альтруистический поступок, оказав помощь жен­щине, у которой села покрышка; в одних случаях этому предшествовало предъявление модели поведения по оказанию помощи, в других — нет. Пейдж [70] в слу­чайном порядке делал на ученических работах замеча­ния, содержащие мотивационные суждения, и с по­мощью последующих проверок измерял впечатление, которое они производили на учащихся. Дуб и Гросс [38] сравнивали реакцию водителей высокого и низкого статуса на стоящий впереди автомобиль, который (в чем и состояло экспериментальное воздействие) не мог сдвинуться с места, когда зажигался зеленый свет.

Некоторые из этих лабораторий настолько узки, что трудно представить себе еще какую-нибудь проблему, для решения которой они могли бы подойти; однако некоторые из них могут найти и более широкое при­менение. Так, ситуацией, созданной Шварцем и Сколником, можно было бы воспользоваться для исследова­ния широкого круга проблем, связанных с презентацией личности и предполагающих обращение к особым, коли­чественным измерениям эффекта. Даже в такой на

 

 

первый взгляд узкой методике, как методика утерянных писем, предназначенной для изучения честности (Merrit, Fowler [65]), можно добавить много других пере­менных. Надписывая на конвертах адреса лиц, принад­лежащих к группам, релевантным определенным соци­альным установкам, Милгрэм (Milgram, Mann, Harter [67]) получил весьма валидные на вид поведенческие количественные меры социальных установок. Гросс [49], оставляя конверты незапечатанными и используя различные варианты в содержании писем, имел возмож­ность оперировать множеством переменных.

4. Использование рабочей силы. Важное значение в экспериментировании имеет специальный контроль за тем или иным отрезком личного времени индивида. Именно эта мера разрывает причинные связи, суще­ствующие между прошлыми условиями и эксперимен­тальными воздействиями, и позволяет случайным обра­зом подвергать эквивалентные выборки различным воздействиям. Чем больше этот контроль, тем выше полезность эксперимента во многих отношениях. Одной из таких совокупностей условий является ситуация ис­пользования рабочей силы. Я не буду говорить здесь о разработке этой области в прикладных эксперимен­тальных исследованиях, сосредоточенных на проблемах нанимателя и праве выбора, имеющемся у администра­ции (см., например, Feldman [40], Kerr [58]), и оста­новлюсь вместо этого на использовании производствен­ной ситуации для исследований в области теоретиче­ской социальной психологии. Особенно ярким примером здесь могут служить исследования Адамса [2], посвя­щенные несправедливой оплате за выполненную работу. В них использовались работники, нанятые на короткий срок и занятые в течение неполного рабочего дня, при этом им выплачивалось денежное вознаграждение того же порядка, как испытуемым в обычной лаборатории. Стюарт Кук [30] воспользовался этой ситуацией в сво­ем (до сих пор не опубликованном) классическом ис­следовании влияния контакта лиц с равным статусом на расовые установки.

Сходной ситуацией (бюро по найму) воспользова­лись Рокич и Мецей [78], чтобы воспроизвести в своем прекрасном исследовании результат, уже наблюдав­шийся до этого в более искусственных лабораторных

 

 

условиях. (При ближайшем рассмотрении, однако, их результаты указывают на то, что люди впадают в дру­гую крайность, тяготея при межрасовых контактах к честной игре. Эта тенденция симптоматична, возможно, для экспериментальных ситуаций, вызывающих реактивную настройку.)

В приведенных в качестве иллюстраций исследованиях испытуемые не подвергались никаким чрезвычай­ным или опасным воздействиям: просто заранее пла­нировался жизненный опыт, который все равно так или иначе был бы — или мог бы быть — приобретен некото­рыми из них. В этих исследованиях демаскирование представляется не только не необходимым, но и, пожа­луй, неразумным, а этические проблемы, связанные с обманом, сводятся к минимуму. Но весь вопрос упи­рается, конечно, в природу самих воздействий. Доста­точно вспомнить о таком противоположном примере, как использование ситуации воинской службы для создания реальной угрозы неминуемой гибели (Berkun, Bialek, Kern, Jagi [9]; Dailu Palo Alto Times[36]; Argule [3]), красноречиво свидетельствующем о без­нравственном избытке ученого рвения.

5. Контакты в общественных местах. Целый ряд экспериментальных воздействий может быть использо­ван при изучении случайных контактов незнакомых людей. Брайан и Тест [16] ставили на тротуар кружку Армии спасения, а в качестве представителей, собираю­щих пожертвования, выступали лица различных этни­ческих групп, учитывалось также наличие или отсут­ствие модели поведения. Фелдман [41] просил местных жителей и приезжих указать правильную дорогу, помочь отправить письмо, а также спрашивал, не ронял ли респондент только что найденную долларовую бумажку. Кук, Бин, Кьяльдини, Кровец и Рей [31] провели ин­тересное исследование, в котором какой-то непривычно развязный, но не опасный на вид незнакомец отпускал комплименты идущим по университетскому городку женщинам; эффект измерялся с помощью нищего, стоя­щего с протянутой рукой на обочине (а также интервью­еров, которые говорили, что они проводят обследование, и задавали женщинам вопросы относительно их реакций на разного рода комплименты). Милгрэм с сотруд­никами собирали для приманки экспериментальные

 

 

толпы разного размера и регистрировали число прохо­жих, которые были ими привлечены. В исследованиях межиндивидуального пространства по методике Соммера [90] использовались ситуации, в которых экспери­ментатор задает вопросы незнакомым людям, подсажи­вается к ним в транспорте, в кафетерии и т. д. В этом случае возникает множество возможностей, в том числе и неприемлемые в этическом плане. Ходят слухи об эпилептических припадках, разыгрываемых на улице, о водителях такси — экспериментаторах, устраивающих в пути необъяснимые задержки, чтобы фрустрировать тревожных пассажиров, и т. п.

6. Формирование выборки путем обращения к испы­туемым. В исследованиях процесса убеждения чрезвы­чайно гибкой замаскированной лабораторией служат все те ситуации, в которых к незнакомым лицам обращают­ся с предложениями, узаконенными обычаем. Естествен­ная реакция на обращение становится, по существу, ме­рой ответа на воздействие. Предложение о покупке, сбор средств, сбор подписей под воззваниями — вот примеры узаконенных целей, а непосредственная почтовая и теле­фонная связь или посещение на дому — примеры узако­ненных средств. Институты общественного мнения обес­печивают весьма мобильную технологию и персонал для выборочного обследования (и разве существует перево­площение более артистичное, чем сотрудник такого ин­ститута, переодетый коммивояжером). Пользуясь в каче­стве вариантов убеждающего обращения посещениями на дому или почтовой перепиской, мы получаем прекрас­ную возможность создавать эквивалентность случайным образом, не давая понять респондентам, что с ними про­водится эксперимент. (Чтобы уберечь респондентов от подобных подозрений, часто желательно пространствен­но обособить сравниваемые группы, к которым обра­щаются с разными предложениями, и тем самым ли­шить их возможности обмениваться впечатлениями.) В порядке комментария к этике «белой лжи» отметим, что и у экспериментатора, и у визитеров обман вызывал бы значительно меньший дискомфорт, если бы они были действительно заинтересованы в сборе средств или в сбыте продукта, как это часто бывает в соответствую­щих случаях.

В случае сбора средств возможность соответствую-

 

 

щей квантификации обеспечивается суммой пожертво­вания, и даже по комментариям, сопровождающим от­каз от пожертвования, можно судить о степени благо­склонного отношения респондента к мероприятию, В случае сбыта товаров дихотомическое деление на «проданное» и «непроданное» можно обогатить серией градаций по шкале Гутмана, предоставляя почтовые карточки, которыми респондент может воспользоваться, приняв запоздалое решение о покупке, а также буклеты с дополнительной информацией и т. д. В случае сбора подписей под воззваниями естественная количественная мера дихотомична, но и ею можно воспользоваться для построения градуальной шкалы, да и комментарии рес­пондентов могут быть при этом проанализированы, как при опросах общественного мнения (хотя регистрация комментариев при личном контакте была бы исключена). Иногда можно, не уменьшая правдоподобия, предлагать воззвание в двух вариантах — умеренном и резком.

Блейк и его сотрудники (Blake, Mouton, Hain [11]; Nelson, Blake, Mouton [53]), а также Гор и Роттер [47] первыми применили сбор подписей под воззваниями для внелабораторных исследований в университетском городке. Широкое применение в рекламной промышлен­ности находят эксперименты с использованием непо­средственного рекламирования по почте. Кук и Инско [32] в качестве экспериментального воздействия использовали письма различного содержания, отправ­ленные по почте. У Брока [13] разнообр<

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: