Меланхолия в далеком прошлом (черная)

 

 

В отличие от большинства других чувств, меланхолия имеет богатую и экстравагантную историю. Сохранились даже античные свидетельства о поведении меланхоликов: «Они медлительны и угрюмы, вялы, без видимой причины пребывают в дурном расположении духа. Так начинается меланхолия», — пишет греческий врач Аретей в 1-П веках н.э. «Они становятся гневливы, впадают в отчаяние, страдают бессонницей... Проклинают жизнь и мечтают умереть». Их преследуют навязчивые образы. «Один думает, что он воробей, петух или глиняный горшок. Другой считает себя богом, ритором или актером... Одни хнычут, как дети, и просят взять их на руки, другие представляют себя горчичным зернышком и боятся попасть на обед к курице. Есть и такие, которые не мочатся из боязни вызвать наводнение»⁹.

Черная меланхолия уходит корнями в античное учение о жидкостях, на котором вплоть до XVIII века строилось представление о связи между телом и внутренним «Я» человека. Здоровье характеризовалось равновесием между кровью, слизью, желтой и черной желчью¹⁰. Кровь отвечает за жизненную энергию, переизбыток черной желчи может подействовать разрушительно: придать нездоровый цвет коже, крови и экскрементам, вызвать возбуждение. Слово «меланхолия» происходит от слов melas — «черный» и chole — «желчь» и переводится как «черная желчь». Эта жидкость по описаниям современников была «столь густой и вязкой, что врачи с большим трудом могли вывести ее из организма», она выделяла пары, которые поднимались в голову и омрачали душу. Была даже разновидность меланхолии, при которой взору человека все представлялось в черном цвете. «Через красное стекло все кажется красным», а этот человек «видел окружающий мир черным». Мир в буквальном смысле слова погружался во мрак.

Ученые относили к меланхолии самые разные состояния. На проявление симптомов влияли температура желчи, степень ее черноты и вязкости. Но вот парадокс: желчь не бывает черного цвета. Мишель Фуко предположил, что в действительности дело обстояло иначе: не черная жидкость приводила к помрачению чувств, а, напротив, темным чувствам требовалось объяснение на физическом уровне. Погружаясь в глубокий ужас и отчаяние, человек словно переполнялся чернотой¹¹.

Другое направление античных исследований ассоциирует меланхолию с интеллектуальным величием. «Почему все великие люди меланхолики?» — задавал вопрос Аристотель и сам себе отвечал: меланхоликам свойственны необыкновенная прозорливость и интуиция¹². В диалоге Платона «Федра» меланхолия соотносится со священным безумием, божественным вдохновением, страстью. Меланхолик может опускаться в бездонные пучины мрака и воспарять к сияющему свету.

Таким образом, уже в древние времена меланхолия воспринималась неоднозначно и могла одновременно соотноситься и с болезнью, и с озарением. В эпоху ренессанса homo melancholicus считался самым интеллектуальным типом человека, особую популярность он приобрел в среде молодых философов. Классический образ меланхолика создал Альбрехт Дюрер на своей гравюре «Меланхолия I» (1514), где изображен прекрасный ангел, погруженный в задумчивость. Перед ангелом разложены предметы, символизирующие знание и созидание. Чело его мрачно, очи затуманены. Это образ творца, томящегося в ожидании творческого подъема. Современники называли такую меланхолию melancholia generosa, то есть щедрая.

Одним из гуманистов эпохи Возрождения был Роберт Бёртон, чья «Анатомия меланхолии» (The Anatomy of melancholy, 1621), несмотря на внушительный объем — почти тысяча страниц фактического материала, стала бестселлером и общепризнанным справочником по меланхолии¹³. Книга написана легким, разговорным языком и содержит множество примеров из жизни. Автор перечисляет тысячи вариантов уныния, вызванного страхом, предательством, ревностью, скорбью или тоской. Есть в книге и перечень стандартных проявлений меланхолии:

«[Меланхолики] раздражительны, капризны. Они вздыхают, грустят, жалуются, проявляют недовольство, придираются, бурчат, завидуют, плачут... Они нерешительны, непредсказуемы, заняты только собой. Их тревога, мучения, эгоцентризм, ревность, подозрительность и т.д. проявляются постоянно, утешить таких людей нельзя... Только что они были довольны, и вот уже снова недовольны; то, что им нравилось, уже не нравится, и все вокруг раздражает».

Чтобы отличить разрушительную меланхолию от здоровой, Бёртон выделяет несколько уровней этого состояния. Он пишет: «Я не занимаюсь меланхолией, которая приходит и уходит каждый раз в ситуации скорби, нужды, болезни, страха или неуверенности», его не интересует меланхолия, которая является противоположностью «наслаждения, радости и восхищения» (кстати, данное определение хорошо подходит для описания современной депрессии), — эти состояния принадлежат повседневной жизни и знакомы каждому.

Истинная меланхолия — плод сильных страстей. У нее две главных составляющих — безграничный страх и бездонное отчаяние. Но в каждом конкретном случае они сопровождаются разными симптомами. Возьмем, например, любовную меланхолию и ее крайнее проявление меланхолию ревности. Чувства, присущие этому состоянию, — «страх, подозрительность, озлобление, беспокойство... гневное недоумение, щемящая боль, внутренний огонь, желание любой ценой узнать правду, желчность, безумие, головокружение, болезнь, ад». Сопутствующие признаки — эмоциональная несдержанность, странности в поведении и жестах: застывший взгляд, нахмуренный лоб, кривая усмешка, вздохи, вращение глазами, гневные слезы и стоны¹⁴.

Другой тип меланхолии, который Бёртон рассматривает во всех подробностях — эротомания. Она возникает при расставании с любимым. Линней определил это состояние как «тоску по ласке». Классический образ бледной девушки, которая, полулежа в кресле, протягивает вялую руку доктору для измерения пульса, — на самом деле иллюстрация одной из немногих ролей, возможных для женщины-меланхолика.

Типология Бёртона не всегда последовательна, стиль небезупречен, много повторений. Однако все эти недостатки окупаются удивительной искренностью автора. Его меланхолики — живые люди. Они мучаются, страдают. Но при этом располагают большим арсеналом средств для выражения своей боли. «Я пишу о меланхолии, чтобы избежать меланхолии», — признается Бёртон, изящно переформулируя известный тезис о том, что, выражая страдание, мы делаем шаг к его преодолению.

В XVII веке меланхолия распространяется по Европе, становясь особого рода ша1 с!и 81ёс1е[3], развившейся в эпоху войн и катастроф. Она стоит в одном ряду с апокалипсическими настроениями, страшными образами, барочной чувственностью и телесностью, и даже культом еды и питья. Страшнее всего тем, кто погружен в себя и в свои размышления. Мыслители всегда находятся в зоне риска. Но это состояние заразительно, эта поза распространяется, меланхолия впервые входит в моду. Художественная литература и драматургия изображают длинные ряды мизантропов, ипохондриков, пессимистов и влюбленных с суицидальными наклонностями. Даже Шекспир активно эксплуатирует этот образ. Стоит Гамлету появиться на сцене, и публика уже знает, чего от него можно ждать. Налицо все признаки меланхолии: красноречие, развитый интеллект, бунтарские наклонности и ненависть к власти, мысли о самоубийстве и всплески эмоций. Зрителю, жившему во времена королевы Елизаветы, этот типаж был хорошо знаком, тогда — в отличие от наших дней — он воспринимался как психологически достоверный и актуальный. При этом именно Гамлет (а позднее Вертер) явился прототипом современной личности: замкнутой и непокорной, страстной и одинокой.

Есть ли свидетельства проявления меланхолии у реальных людей того времени?

В ХУН-ХУШ веках врачи, особенно английские, много пишут о симптомах этого состояния¹⁵. Из их записей вырисовывается следующий тип меланхолика: он (это всегда мужчина!) постоянно занимается самокопанием, за бурными проявлениями страха следуют периоды размышлений, когда человек становится абсолютно не способен к активному действию. Часто встречается подтип ипохондрика. Физическое состояние — центральная тема меланхолии того времени. Страх корежит тело. Дни проходят в приступах боли, спазмах и мучительных ощущениях, бессонные ночи переполнены жуткими фантазиями.

Во мраке нет света. И душа, и тело находятся на краю пропасти. Несчастные «избегают общества людей, любят уединенные места и бродят без цели, сами не ведая, куда идут; цвет лица у них желтоватый, язык сухой, как у человека, страдающего сильной жаждой, глаза сухие, запавшие, никогда не увлажняемые слезами; все тело их сухое и поджарое, а лицо мрачно и отмечено ужасом и печалью», — это лишь одно из многих наблюдений, сделанных врачами в XVIII веке¹⁶.

Внутри меланхолии скрываются сильные страсти дикого человека. Безудержный страх, ненасытный голод, химеры и ужасные изменения личности.

 

Человек-волк

 

Одним из таких изменений является феномен человека-волка. Как следует его понимать? Самое любопытное, что дело здесь не только в восприятии человеком самого себя, но и в целом ряде симптомов, наблюдаемых со стороны.

Судя по имеющимся данным, тема волка упоминается в связи с состоянием дикой меланхолии еще в Средние века¹⁷. Волк выбран не случайно. В западной культуре волк считается существом, живущим на границе леса и человеческого жилья, девственной природы и цивилизации. Из всех диких зверей он единственный находится в непосредственной близости к человеку и представляет для него наибольшую опасность. Из этой близости родились представления о волке, как пограничном существе. Это трагическая и одинокая фигура — он избегает общения, предпочитает ночь и мрак. Кожа человека-волка неровная, сухая и тонкая, пигментация неравномерная, порой отмечается избыточная волосатость. Язык сухой, липкий, глаза сухие и воспаленные. Постоянное сосущее чувство голода.

Феномен человека-волка, таким образом, воспринимается как крайняя форма меланхолии: мизантропия, робость, необщительность, боязнь света и неутолимый голод.

Не следует путать человека-волка с фольклорными оборотнями, в которых по желанию злых духов превращаются люди, страдающие одержимостью или укушенные волком или собакой¹⁸. Однако вполне вероятно, что тема оборотней, которая в это же время активно эксплуатируется в картинах, мифах и сказках, способствовала формированию образа меланхолического волка, так же как представление об оборотнях, в свою очередь, сложилось под воздействием широко распространенных страхов. Возможно, определенную роль в этом процессе сыграл интерес к одичавшим людям (прежде всего детям), которых находили в лесу (хорошо известный пример — Виктор из Авейрона, позднее — девочка-волк Камала¹⁹).

В XVIII веке «волчья тема» получает научное подкрепление. В медицинских классификациях это состояние приравнивается к бешенству и описывается следующим образом: «опасные фантазии, желание, подобно волку или собаке, накинуться на человека и закусать его». Линней помещает бешенство в одну компанию с «болезнями страстей»: булимией, эротоманией и ностальгией. Он определяет его как желание рвать на части ни в чем не повинных людей²⁰.

Человек-волк, таким образом, превращается в диагноз (Фрейд тоже не обходит эту тему стороной, однако рассматривает ее в другом ракурсе: страдая от зоофобии, его пациент меланхолик Сергей Панкеев особенно боится волков).

Постепенно тема превращения человека в животное расширяется и получает название melancholia zoantropia. На сцену выходят и другие животные, например лошадь (melancholia hippantropia). В христианской традиции лошадь олицетворяет собой желание, животную природу и порой используется в живописи как образ меланхолии (например, «Ночной кошмар» Генри Фюзели, 1781). Еще один загадочный феномен — меланхолия, которая сопровождается превращением мужчины в женщину. Как следует это понимать? Означает ли это, что границы полов в те времена еще были открытыми²¹? Или данный феномен — проявление тайных мужских страхов? Много позднее, анализируя широко известную ситуацию Шребера[4] — мужчины, которому казалось, что он превратился в женщину, Фрейд определил это как гомосексуальную фантазию. Согласно другому толкованию, так проявляется желание мужчин оказаться внутри репродуктивного женского тела²².

Со временем «волчья тема» ушла из медицины, однако в массовой культуре она жива до сих пор. В частности, Ингмар Бергман придумал понятие «час волка» (шв. уа^1ттеп), которое даже стало названием фильма (1968). «Час волка» — это время перед рассветом, когда демоны одолевают страдающего бессонницей человека, и он испытывает жесточайшие муки. Существует поверье, что на эти часы приходится наибольшее количество смертей.

Таким образом, внутри меланхолика скрываются две ипостаси — гений и животное, возвышенный и примитивный образ. Боязливый мизантроп и грозное чудовище. Его активность совпадает с переходным временем суток, он живет на границе между ночью/природой и днем/культурой. В этом-то, видимо, и кроется притягательная сила меланхолии. Когда в XVIII веке в аристократических кругах мужчины временно сбрасывали маску благопристойности и под прикрытием меланхолии уходили в «дикий» загул — напивались, орали, валялись в грязи и предавались «животному» сексу — это было не что иное, как проявление поляризации природы и культуры.

Все сказанное свидетельствует о том, что в прежние времена меланхолия была немыслима без своей противоположности — мании[5]. Меланхолик имел двойную природу и бросался из крайности в крайность: от гиперчувствительности к бесчувствию, от красноречия к немоте, от бешенства к апатии. Это противопоставление внешней благопристойности и скрытого насилия стало знаковым для западной культуры.

Историк культуры Сандер Джилман утверждал, будто общество использует аномальные проявления, чтобы защитить границы нормальности. У каждого времени свои «монстры». Чтобы их изгнать, выбирается ряд категорий, на которые затем проецируются людские страхи. Особенно страшно, когда отклонения обнаруживаются там, где их не ждут, у того, кто прежде ассоциировался с нормальностью. Ужасен миг, когда приходится признать: «Этот человек способен на все»²³.

К одной из таких категорий относятся маньяки. Во времена, когда депрессивные проявления меланхолии имели высокий общественный статус, эти люди считались порождением мрака. Их место было на дне общества: среди дураков и сумасшедших, насильников и убийц, всякого рода существ, живущих на границе социума. Их двойственная природа нашла свое отражение в мифических персонажах типа доктора Джекилла и мистера Хайда, современных серийных убийцах и маньяках. Массовая культура растиражировала и превратила образ меланхоличного убийцы в клише. Таковы, например, преуспевающий бизнесмен, красавец и садист Патрик Бейтман (фильм «Американский психопат», 2000), любитель музыки Баха серийный убийца Ганнибал Лектер («Молчание ягнят», 1991), трепетный подручный вампира Эли Хокан Бенгтсон в фильме «Впусти меня» (2008)[6].

Во всех этих случаях к меланхолии добавляется мания. Маньяк прячет от мира дикие, животные порывы, меланхолик — свою культуру и человеческое лицо. Первый нас пугает и интригует, во втором мы узнаем себя. Как писал Бруно К. Эйер[7]: «Из всех диких животных самым ужасным является человек... В нем одновременно присутствует низкое и божественное начало. Человек может сделать выбор в пользу того или другого»²⁴.

 

Предыдущая12345678910111213141516Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: