Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Ракоци сен-жермен Франциск 14 глава




Зажимая рукой рану, Сен-Жермен встал и сделал несколько нетвердых шагов. Какая-то часть его мозга саркастически усмехалась, но честь выше доводов разума: он знал, что ему следует выстоять до конца. Сен-Жермен выпрямился и вскинул в римском приветствии окровавленную ладонь.

– Славься, цезарь,- прохрипел он Веспасиану.- Я шел на смерть, но остался жив.

Веспасиан подался вперед.

– Тем не менее ты выдержал все удары.- Яркие глаза главы династии Флавиев искрились весельем.- Прекрасная битва, Франциск.

– Апеллировать к милосердию здесь или обратиться к весталкам? – слабым голосом спросил Сен-Жермен.

– Здесь. Полагаю, ты оплатил свои вины. Судя по твоим прежним шрамам, ты всегда платишь с лихвой. Однако мне бы хотелось просить тебя покинуть пределы Рима. Ничто не восстанавливает силы так, как хорошее путешествие.- Император повернулся к своему старшему отпрыску.- У Тита есть неплохое имение в Африке, и он очень гостеприимен.

– Я время от времени там бываю,- широко улыбнулся Тит. Чересчур широко, уязвляя Домициана.

– Благодарю. Я сам в состоянии позаботиться о себе.

Сен-Жермен не был уверен, удалось ли ему это сказать. Он пошатнулся и упал на колени. Император говорил что-то еще, публика ликовала. Мозг победителя заволокло горячим туманом. Кто-то, возможно распорядитель игр, возложил ему на голову венок. Сен-Жермен представил себе, как все это выглядит. Голый, мокрый, перепачканный кровью, он стоит перед императором на коленях и с лавровым венком на бровях. Его стал душить приступ смеха.

Распорядитель игр дал знак подручным, через мгновение на помилованного набросили красный плащ с капюшоном. Мир покачнулся и завертелся волчком.

– Принесите мои сапоги,- простонал Сен-Жермен и провалился в душную, жаркую мглу.

 

Выдержки из обвинительного заявления Корнелия Юста Силия, представленного в сенатскую курию.

 

«…Хотя мне, как добропорядочному семьянину, и тяжело обвинять в чем-то неблаговидном свою собственную жену, я с болью в сердце делаю это, ибо давно прозреваю в ней не надежную спутницу жизни, а коварного и злокозненного врага. У вас имеется отчет лекаря, неопровержимо доказывающий, что в последнее время кто-то намеревался меня отравить. Сделано три попытки, каждым приступ болезни, настигал меня после вечера, проведенного вобществе моей третьей супруги. Может, конечно, статься, что какой-либо мой тайный враг втерся в доверие к ней и без ее ведома осуществляет свои мерзкие планы, можно также решить, что на меня ополчилась за что-то кухонная стряпуха. Как эти версии ни смехотворны, я все-таки предпочел бы поверить в них, а не в то, что порочные и себялюбивые помыслы подвигли патрицианку Этту Оливию Клеменс покончить со мной. Три попытки - это уже не порыв, это указывает на решительное стремление к цели.

К данному заявлению приложены также письменные свидетельства, показывающие, что жена моя искала плотских утех в обществе гладиаторов и многих других подозрительных лиц, настаивая на насильственном завершении большей части сношений. Как я понимаю, подобные аппетиты в ней разгорелись (и соответственным образом ублажались) уже в самом начале нашей совместной жизни, но мне довелось узнать о них более чем через пять лет супружества, что и подчеркивается в предоставленных сенату бумагах. Часто случается, что пожилые мужчины не могут соперничать в пылкости со своими молодыми избранницами; то же, вероятно, произошло и со мной. Ее желания зачастую плохо соизмерялись с моими возможностями, и порой я даже не понимал, чего от меня хотят. Мог ли я подозревать, что в девице из честного и благородного дома таятся порочные склонности? Да и она сама, видно, стыдилась их, раз уж выбирала себе утешителей в кругах, которые от меня далеки. Ей, может быть, не хотелось позорить меня, одним лишь этим я себя утешаю, хотя и безмерно скорблю. Ни одному мужчине, полагаю, не доставит удовольствия мысль отом, что его супруга тешит свою похоть в объятиях кого-то другого, и, хвала небу, многие наши матроны неукоснительно чтут добродетель, однако, признаюсь, я закрыл бы глаза на тот факт, что жена моя имеет любовника, окажись тот порядочным и респектабельным человеком. Впрочем, такой любовник недолго бы. с ней продержался, ибо ему вряд ли пришлись бы по вкусу ее низкопробные притязания.

Некоторые из вас, добираясь до корней столь прискорбного поведения благородной особы, возможно, вспомнят о ее казненном родителе и братьях, посланных на арену. Яблоко от яблоньки падает, конечно, недалеко, однако в данном случае это суждение, мне кажется, совершенно неприменимо. Да, это правда, что Клеменсы, запятнали себя участием в заговоре, направленном против имперской власти, но сей удар назначался Нерону, и это в какой-то мере снимает с них часть вины. Этта Оливия Кле-менс, возможно, и разделяла настроения заговорщиков, во всяком случае их бесславная смерть ее весьма удручила, однако предполагать, что она пропитана бунтарским духом своей семьи и потому не способна вести себя благонравно, это скорее для театра, чем для реальности. Довольно того, что виновные понесли наказание. Мне не хотелось бы заострять этот вопрос.

…Свидетельские показания моего бывшего раба Моностадеса сообщают о тайных встречах моей жены с чужеземцем Ракоци Сен-Жерменом Франциском. Их свидания проходили в доме Клеменсов, где она проживала в последнее время, но они, кажется, были не частыми; впрочем, домашняя челядь, если ее допросить, возможно, скажет что-нибудь большее. Рабы подбирались ко мне с намеками, но я отмахивался, ибо верил жене. И, похоже, напрасно, потому что армянский ученый Лед Арашнур в беседах со мной утверждал, что видел их вместе не раз. Он даже незадолго до своей загадочной гибели составил для меня (правда, на греческом языке) нечто вроде отчета о своих наблюдениях; этот документ сейчас также находится в ваших руках. Нелепо считать, что жена моя имеет какое-то отношение к убийству этого армянина. Это придумали сплетники и злопыхатели, ибо нет никаких доказательств того, что она знала о трениях между Франциском и Арашнуром. Если сенат захочет дать ход этой истории и провести соответствующее расследование причастности Этты Оливии Клеменс к смерти упомянутого армянского подданного, я такое решение определенно опротестую.

…С глубоким прискорбием отмечаю, что всего вышесказанного более чем достаточно, чтобы приговорить мою жену к смертной казни. Я этого никак не хочу, но становиться на пути римского правосудия, безусловно, не стану, ибо закон - основа империи, о величии и процветании каковой все мы неустанно печемся. Однако прошу сенат учесть мою просьбу. Если откроется, что Этта Оливия Клеменс заслуживает самого строгого наказания, позвольте ей умереть достойно и не публично, вдали от людских глаз, которые далеко не всегда честны и чисты. Коль скоро именно я являюсь главным объектом ее преступных нападок, у вас нет причин не прислушаться к моему ходатайству и не принять решения, удовлетворившего бы меня.

Я понимаю, ее побег не добавляет в ваших глазах к ней симпатии и даже, наоборот, окрашивает всю историю в весьма негативный цвет, однако этомупоступку можно сыскать оправдание. Преступница, должно быть, раскаялась в том, что содеяла, и решила лучше сбежать, чем смотреть в глаза человеку, которого намеревалась отправить к теням праотцов. Умоляю вас сделать на это скидку, уважаемые сенаторы, и стремиться не к крайности, а к минимально возможному в данном случае приговору.

Есть люди, которые вечно всем недовольны. Этта Оливия Клеменс, очевидно, из таковых. Она всегда утверждала, что я плохо с ней обращаюсь, а когда ее родичи пострадали, стала обвинять меня в том, что я их погубил. Бы непременно услышите это и от нее и, надеюсь, с первых же фраз ощутите, что хулу ей в уста вкладывает не врожденная лживость натуры, а совершенно искренняя уверенность, что во мне одном кроется истинная причина всех ее бед. Разнузданность плоти раздражает рассудок, и таким людям многое видится искаженным, причиняя им же самим нешуточные страдания, - постарайтесь в своих оценках это учесть. Подобно целомудрию, милосердие является в римском понятии добродетелью, а к чему же, как не к добродетелям, должен указывать нам дорогу сенат?

Аргументы говорят за себя, но все ли они освещают? Прошу вас, воздержитесь от резких суждений, пока не выслушаете ее. Могут вскрыться смягчающие обстоятельства, о которых не знаем ни я, ни вы.

…Следует помнить, что Этта Оливия Клеменс – мятущаяся натура, считающая, что на долю ее выпадают одни несчастья. Склонность болезненно реагировать на все, что вокруг происходит, весьма свойственна ей. Таков же был и ее батюшка,пустивший по ветру состояние уважаемого и древнего рода. Впрочем, уверяю вас, что на этом досадное сходство кончается. Лети, конечно, наследуют многие качества своих родичей, но далеко не всегда.

Я признаю, что наш брак неудачен, как и то, что во всем случившемся, возможно, имеется и доля моей вины.

…Я искренне верю, уважаемые сенаторы, что суд ваш будет скорым и справедливым. Хочется, чтобы это постыдное и грязное дело наконец завершилось, и как можно быстрее. Зачем продлевать страдания моей злосчастной супруги? Зачем подвергать ее дополнительным унижениям? Ведь ничего этим у же не поправишь.

Я еще раз призываю высокий суд к терпению и снисходительности. Не ополчайтесь против заблудшего существа. Если она примется поносить вас, напоминайте себе, что в ней говорит разочарование, а не отсутствие уважения к римским законам. Если она станет хулить меня, пусть выскажет все, что накопилось у нее на душе. Ей станет легче, а к тем ранам, что она мне нанесла, уже невозможно что-либо прибавить.

Корнелий Юст Силий».

 

ГЛАВА 21

 

 

Сен-Жермен покидал виллу Ракоци в сопровождении десятка солдат, а возвращался с эскортом из сорока преторианцев. Приближение столь внушительного отряда взволновало рабов. Они высыпали к воротам и возликовали, увидев хозяина.

Лавровый венок по-прежнему украшал голову победителя крокодилов, но короткие черные кудри его были теперь чистыми и блестящими. Из-под плаща, накинутого ему на плечи в цирке, выглядывали черного шелка туника и красные скифские полусапожки. Бледный, осунувшийся, невероятно усталый, он все же нашел в себе силы улыбнуться сопровождавшему его офицеру.

– Благодарю, добрый трибун.

Трибун вытянулся в струну, то же самое сделали его подчиненные.

– Слава достойному! – рявкнул он. Отряд, салютуя, звякнул клинками.

– Я отдам необходимые распоряжения и тут же вернусь,- сказал Сен-Жермен и двинулся в сторону

сада.

Дверь северного флигеля отворилась, на крыльцо вышел Роджериан.

– Доброго дня тебе, господин,- произнес он невозмутимо.

Сен-Жермен, одобрительно усмехнувшись, кивнул.

– Как видишь, я не один. Есть у нас чем угостить моих провожатых?

Роджериан смутился.

– Трудно сказать. Мы жили тут кое-как. Думаю, кухня пустует. Однако,- продолжил он, обретая достоинство,- не сомневаюсь, что через час повара что-нибудь приготовят.

– Через час? – поднял бровь Сен-Жермен, представляя, в какой ужас придет кухонная прислуга.- Если они справятся с этим в столь краткий срок, то заслужат мою вечную благодарность.- Он поднялся на крыльцо и сразу почувствовал себя лучше, ибо полости в фундаменте флигеля были заполнены слоем защитной земли.

– Арена,- буркнул Роджериан.- Я волновался, когда началась эта охота

– Я тоже,- откликнулся Сен-Жермен. Постояв пару минут на вытягивающем из него усталость крыльце, он вернулся к преторианцам.

– Доблестные воители, благодарю вас за доброе ко мне отношение и полагаю, что перед обратной дорогой никто из вас не откажется отобедать и выпить вина Скоро накроют столы, а пока вам, возможно, будет интересно осмотреть моих лошадей и пройтись по зверинцу. Роджериан, скажешь Рейдесу, что эти люди – мои друзья и не должны ни в чем знать отказа. Пусть учтет, что они разбираются в лошадях, и выведет лучших.

Роджериан кивнул и пригласил солдат следовать за собой, а Сен-Жермен обратился к их командиру.

– Добрый трибун,- сказал он мягко,- Разреши мне проститься с тобой и не сочти это за неучтивость. Я, во-первых, смертельно устал, а во-вторых, мне надо пройти на кухню, чтобы лично за всем присмотреть. В мое отсутствие слуги, похоже, несколько разболтались.

– Рабы есть рабы,- глубокомысленно заметил трибун, не уловив сарказма в голосе чужеземца Он был доволен, что его миссия завершится пирушкой.

 

На кухне поднялась суматоха.

– Если найдете парочку поросят,- успокоительно говорил поварам Сен-Жермен,- нафаршируйте их луком с изюмом. Это уже восемнадцать порций. Свинина готовится быстро. Что можно придумать еще?

Главный повар почесал в затылке.

– Могу предложить гусей на вертелах. С хлебом и фруктами этого хватит. То, что годится возницам, сойдет и для солдат.- Он вдруг заметил, что хозяин нахмурился, и быстро добавил: – Это ведь не патриции, а преторианцы. Они неприхотливы в еде. Пока наша гвардия будет расправляться с основными закусками, я сочиню что-нибудь на десерт.

Добродушный толстяк истолковал хозяйскую мрачность превратно. Откуда ему было знать, что неосторожное упоминание о возницах всколыхнет в его господине скорбь по Кошроду и Тиштри, а следом и по Аумтехотепу, с которым он не расставался много веков. Сен-Жермен заставил себя улыбнуться.

– Непростительно с моей стороны ставить перед тобой такую задачу. Я ждал, что их угостят холодной кашей с вареньем, но ты превзошел мои ожидания, и я весьма благодарен тебе.

Широкое лицо повара просияло.

– Господин, я рад служить тебе всем, чем могу.- Он был слишком деликатен и горд, чтобы напомнить хозяину, что тот никогда не пробовал его блюд.

Убедившись, что с преторианцами все будет в порядке, Сен-Жермен пересек сад и вошел в свой флигель, уже не пытаясь бороться с одолевавшей его усталостью. Поплотнее закутавшись в красный солдатский плащ, он рухнул на узкий топчан, основой которому служил ящик с землей, и провалился в сон.

 

Проснулся он заполночь. Перебинтованный аренным лекарем бок саднило, но терпимо. Сен-Жермен подвигался, проверяя себя, и прежней слабости не ощутил. Энергетика флигеля понемногу восстанавливала его силы. В кабинете горели лампы, Сен-Жермен пошел на их мягкий свет и увидел Роджериана. Тот сидел за столом, склонившись над объемистым манускриптом.

– Приятный вечер, хозяин.

– Ночь,- сказал Сен-Жермен, пересекая комнату.- Что ты читаешь?

– Кодекс римских законов.

– Изучаешь права арендаторов?

– Нет. Семейное уложение,- отозвался Родже-риан и глаза его помрачнели.- Вчера в сенатскую курию была подана жалоба на Этту Оливию Клеменс. Ее муж заявил, что она пыталась его отравить.

– Что? – удивился Сен-Жермен.- Но ведь это явная чепуха! Неужели Силий всерьез рассчитывает, что ему кто-то поверит?

– Он представил в суд весомые документы. И отчет лекаря, подтверждающий, что в его организме был яд.

– Если это и так, то Оливия тут ни при чем.- Сен-Жермен вскинул руки к груди и скривился от боли в боку. Лицо его побледнело.

– Безусловно. Однако, очень многое свидетельствует против нее.- Роджериан аккуратно закрыл манускрипт.- Ей будет весьма трудно убедить сенаторов, что Юст лжет.

– Прежде надо, чтобы она попала к ним в руки.

– Она и попала. Вчера.- Слуга пристально посмотрел на хозяина.

– Как? – выдохнул Сен-Жермен, не веря своим ушам.- Ее укрытие было абсолютно надежным.

– Она сама к ним пошла. Глаза Сен-Жермена посуровели.

– Сама? И ты ее не удержал?

– Удержать Этту Оливию Клеменс, когда она что-то задумала? – усмехнулся Роджериан.- В чьих

это силах, хозяин? Я сказал ей, что ты выжил и что через очень короткое время вы вместе покинете Рим, но она заявила, что это ей не подходит. Жизнь беглянки с постоянным ощущением топора, занесенного над головой, для нее хуже смерти. Так она мне сказала, перед тем как ушла Слушание дела состоится через три дня, еще через два дня вынесут приговор. Император велел ускорить процесс.

– Ты знаешь, где ее держат? – Сен-Жермен задрожал, в глазах его полыхнуло безумие.- Ее надо вызволить еще до суда! И мы тут же уедем!

– Она воспротивится, господин. Она согласится уехать с тобой только тогда, когда все уладится.- Роджериан вздохнул.- Я пытался ее убедить, что уладить дело невозможно, но она не захотела меня слушать. Ей кажется, что сенат заклеймит Юста, как только узнает, что она от него претерпела.- Слуга опустил глаза и принялся изучать свои широкие костистые руки.- О том, как он с ней обращался, я знаю очень немногое, но и этой малости мне достаточно, чтобы понять, почему Этта Оливия Клеменс так жаждет мести.

– Ничего не выйдет,- пробормотал Сен-Жермен.- Юст не глупец. Он все продумал. Тит говорил, что этому негодяю не терпится породниться с императорским домом, а из этого следует, что Оливия будет осуждена.- Он невидящим взглядом уставился на стену, где висело позолоченное изображение Будды.- Веспасиан поторапливает сенат? Это значит, что он держит сторону Юста. Суд примет решение, угодное императору.

– Откуда такая уверенность? – возразил Роджериан.- Сенат не игрушка в руках властителей Рима.

– О да!- кивнул Сен-Жермен.- Просто так уж получится, что мнение судейской коллегии совпадет с мнением Веспасиана.- Его губы дрогнули, он принялся нервно расхаживать по кабинету.- Что ей грозит?

Роджериан покопался в книге и вскоре нашел нужный лист.

– Вот. Супруга, покушавшаяся на жизнь мужа, должна умереть. Или от собственной руки – в присутствии назначенных сенатом свидетелей, или, при отягчающих обстоятельствах, от рук палачей. Детоубийц обезглавливают. С остальными расправляются по-иному. Заживо замуровывают или забивают кнутом. Вариантов тут много, но эти – наиболее ходовые.

– Топор отпадает,- мрачно сказал Сен-Жермен.- Кнут может повредить позвоночник. Смерть от своей руки нас бы устроила, но Юст…- Он замолчал. Юст будет не Юст, если не добьется для Оливии самой мучительной казни, и это… Сен-Жермен содрогнулся. В мозгу его зароились ужаснейшие видения. Вот узница окровавленными руками ощупывает стены каменного мешка в тщетной надежде обнаружить в них брешь; вот она, скорчившись, сидит в углу своего саркофага и рвет на себе волосы, а с ее уст срываются жуткие завывания; вот она грызет свои пальцы в безумном стремлении утолить нестерпимую жажду, а потом бьется лбом о пол, чтобы раскроить себе череп…

– Господин! – Сен-Жермен очнулся и увидел в глазах слуги жалость.

– Прости, старина,- сказал он, потирая лицо.- Мне что-то не по себе. Как думаешь, найдется ли способ увидеться с ней?

Роджериан покачал головой.

– Доступ к ней запрещен до разбирательства дела. С целью оградить ее от злокозненных посягательств, так заявил Юст. Домициан самолично назначил охрану. Да и потом…- Слуга запнулся, подыскивая слова.

– Не бойся задеть меня. Говори,- кивнул Сен-Жермен.

– Как господину будет угодно,- поклонился Роджериан.- Сенатор Силий в своем заявлении указал, что одним из любовников его развратной и преступной супруги является некий Ракоци Сен-Жермен Франциск. Любая твоя попытка с ней повидаться только подтвердит это и даст почву для домыслов, усугубляющих ее положение.

Сен-Жермен стиснул зубы.

– Понимаю,- пробормотал он, усаживаясь на стул.- Юст оказался хитрее, чем я думал.- Он мысленно выбранился и приказал себе сосредоточиться.- Есть ли у тебя подход к рабам римских сенаторов? Прислуге обычно известно многое.

– Трудно сказать,- сказал после раздумья Роджериан.- Рабы есть рабы – они всегда не прочь перемыть хозяевам кости. Думаю, те, кто знает, что я твой данник, вряд ли будут со мной откровенничать. Но разговорчивость остальных вполне возможно купить за чашу вина. Надо лишь проявлять известную осмотрительность.

– Осмотрительность, похоже, твое главное качество,- без тени иронии сказал Сен-Жермен.- Делай что нужно. Я на тебя полагаюсь.

– Во избежание неприятностей лучше прибегнуть к какой-нибудь маскировке,- продолжал раздумчиво Роджериан.- Например, чтобы встретиться с Эттой Оливией Клеменс и не вызвать ни у кого подозрений, я приделал себе на спину горб, а на лицо налепил бородавок. Потом набрал фруктов в корзину и уселся перед ее домом, расхваливая товар. В конце концов она вышла и заговорила со мной. Я могу снова сделаться горбуном. Уверен, рабы там меня еще помнят. Они нисколько не удивятся, если я стану расспрашивать, куда делась добрая госпожа, щедро платившая мне за поставки.- Он вопросительно посмотрел на хозяина.

– Я восхищен,- вполне искренне сказал Сен-Жермен.- Зная планы врага, мы сможем найти для себя в них лазейку.- Лицо его посуровело.- Веспа-сиан выставляет меня из Рима. Иначе Юст поплатился бы за каждое мгновение горя, которое он ей принес.

– Возможно, со временем…- заговорил было Роджериан.

– Ах, перестань,- прервал его Сен-Жермен.- Я прожил достаточно долго, чтобы понять, что к негодяям вроде Юста почему-то благосклонна фортуна. Они процветают, попирая чужие жизни, и слывут мудрецами, достойнейшими из достойных. Юст безжалостен и полон решимости втереться в дом Флавиев. Он, безусловно, завладеет порфирой, если не вмешается рок. Такие люди обрекли на гибель Египет. Я их встречал в Афинах, в Дамаске, и всюду они сеяли мрак.- Он встал и посмотрел на слугу.- Играть с. ними в игры опасно.

– Опасно было отбивать меня у жаждущей крови толпы, но кое-кто сделал это.- Взгляд Роджериана был тверд.

Сен-Жермен усмехнулся.

– Что ж, попробуем их обыграть.- Он пересек комнату и, встав у окна, заговорил решительным тоном; – Надо обо всем позаботиться и все подготовить к отъезду, ибо, как только нам удастся ее выручить, мы отправимся в путь. Нам понадобятся колесницы, ящики с подходящей землей, одежда, деньги.- Энергичным жестом взъерошив свои волосы, Сен-Жермен продолжал; – Необходимо организовать подставы на всем пути от Рима до нужного нам порта. Просмотри последние записи и постарайся выяснить, на каком из кораблей мы, не мешкая, можем отплыть.- Он вдруг широко улыбнулся.- Боюсь, плавание – никудышный способ путешествия для существ моего рода, но, если все устроится, мы с Оливией проспим большую часть пути.

– Я сделаю все, что нужно,- ровным голосом произнес Роджериан, стараясь не смотреть на хозяина.

– Тебе также следует подыскать кого-то, кто сможет здесь тебя заменить. Оставляю это на твое усмотрение.- Бок опять начал болеть, и Сен-Жермен погладил бинты.

– Хозяин хочет, чтобы я ехал с ним? – спросил Роджериан недоверчиво.

– Ну разумеется,- с некоторым удивлением подтвердил Сен-Жермен.- Ты говорил, что намерен остаться со мной. Я полагал, что этот вопрос между нами улажен.- Вскинув брови, он ждал ответа.

Роджериан встал.

– Я закажу места для троих пассажиров,- с достоинством произнес он, укладывая манускрипт в защитный футляр.

 

Письмо раба Яддея к вольноотпущеннику Лисандру.

 

«Мой брат во Христе!

 

Молю Господа, чтобы это послание благополучно дошло до тебя, ибо дело мое к тебе представляется мне чрезвычайно важным. Я рассчитываю на то, что ты поможешь восстановить попранную справедливость, - ведь несмотря на то, что все наши чаяния устремлены к небесам, земное нами также не должно забываться.

У нас появился новый товарищ, не иудей и не христианин, его поздним вечером втолкнули в нашу лачугу. Человек этот явно был не в себе, ибо с ним обошлись очень жестоко. Правая рука у него была перебита, мошонка отрезана, равно как и язык. Стыдно признаться, но поначалу я, как и большинство из нас, чурался страдальца. Но однажды он услыхал, как я читаю по-гречески наши молитвы, и знаками дал понять, что хочет сообщить мне нечто важное. Я решил, что он грек, и заговорил с ним на его языке, а увечный принялся что-то мычать и водить пальцем по грязи. Да простит мне Господь, я хотел его оттолкнуть, но калека потянул меня за руку. Наклонившись к земле, я, к своему удивлению, обнаружил на ней греческие письмена. Я прочитывал фразу за фразой, увечный стирал написанное и снова писал. Так я узнал историю этого человека.

Раба зовут Моностадес, им владел сенатор Корнелий Юст Силий. Причиной увечий несчастного и ссылки на государственные работы явилось то, что он помогал своему хозяину сплести ловушку для его же супруги, после чего тот без зазрения совести расправился с лишним свидетелем. Сенатор прикинулся, что страдает от яда, подносимого ему жестокосердой женой, хотя он сам принимал отраву после вечеров, проведенных с ней, чтобы всему свету сделалось ясно, что его хотят извести. Моностадес поведал мне также, что хозяин всячески измывался над своей женой, например заставлял ее зазывать на свое ложе совершенно опустившихся типов, а сам наблюдал за тем, что они с ней творили. Еще он считает, что именно его господин выдал страже отца и братьев своей жены, составивших заговор против Нерона.

Печальная повесть, и Моностадес умолял меня ее записать, чтобы затем каким-нибудь способом довести записанное до сведения властей.

Я понимаю, мы мало знакомы с тобой, но мы оба сходимся в любви к нашему Господу. Я записал рассказ Моностадеса на обратной стороне пергамента, содержащего основы нашего вероучения, и пересылаю этот пергамент тебе. У тебя, как у писчего, есть доступ в сенат. Ты ведь можешь сделать так, чтобы документ этот попал в руки человека, облеченного властью? Пожалуйста, во имя христианского милосердия, устрой это ради вселения мира в душу несчастного Моностадеса. Сейчас он болеет и, вероятно, скоро умрет. Перед своим уходом ему хочется восстановить попранную с его же помощью справедливость и ввергнуть своею хозяина в положение едва ли не худшее, чем то, в какое тот его вверг. Бедный грек постоянно раздражен и угрюм, но постепенно начинает прислушиваться к моим наставлениям. Ему приятно было узнать, что в день Страшного Суда все мы равно предстанем перед лицом Господа и что каждый из нас будет держать ответ за свою жизнь.

Моностадес клянется именем Спасителя человечества, а заодно и всеми богами Рима, что все в его истории - правда и что он в любое время и в любом месте готов это подтвердить.

Снизойди к просьбе этого человека, Аисандр, и помоги ему развенчать зло. Спаси от ужасной казни безвинную женщину, расстрой планы оклеветавшего ее негодяя, ибо до тех пор, пока люди, подобные сенатору Силию, обладают почетом и властью, вход в царство Божие будет для многих недостижим.

Цирк Флавия строится, как видно любому, кому не лень посмотреть, однако вопреки ходящим по Риму слухам уверяю тебя, эта стройка не завершится ни в текущем году, ни в следующем, ни через год. От непосильных трудов умирают животные, держатся лишь люди, однако сдают и они.

Помнишь христианина, исповедующего неверное учение Павла? Молись за него, он покинул сей мир. Мраморный столб покачнулся и упал на него. Он очень страдал, но стойко сносил муки. Я стоял на коленях и держал его за руку, пока душа несчастного не оставила тело, трудно было сносить его аскетизм, но он был тверд в своей вере и не знал колебаний. Он принадлежал к братству, отправляющему богослужения в таверне "Приют рыбака". Загляни в эту таверну и дай там знать о смерти этого человека, пусть тамошняя община помолится за упокой его суровой, но крепкой в вере души.

Я же молюсь за всех нас и с нетерпением ожидаю часа, когда Христос повелит мне окончить мои земные труды. Нет более заманчивой перспективы, чем вечная жизнь, нет слаще дум, чем думы о Господе нашем и о его к нам великой любви.

Уповая на Спасителя нашего, благословляю все, что ты сделаешь для скорбящего о своих грехах Мо-ностадеса. Он вознесет тебе хвалу в тот сияющий день, который придет к нам прежде, чем мы сумеем это понять.

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...