Лечение (первичная терапия)

Пациенты, впервые решивших пройти курс первичной терапии, должны быть заранее подготовлены к тому, что им предстоит необычная лечебная процедура. Для начала достаточно телефонного разговора, в котором они описывают характер проблемы и дают краткую историю физических заболеваний. Далее пациента просят прейти врачебное обследование, чтобы исключить любые возможные противопоказания для первичной терапии, к примеру, такие как врожденная мозговая (психо-) патология. При любых формах психоза необходимо личная встреча и собеседование. Пациента просят прислать письмо, в котором он должен описать свою жизнь, историю семьи, свои проблемы, предыдущие методы лечения, а также ответить на вопрос: почему он решил пройти курс первичной терапии? В большинстве случаев личное собеседование происходит только в начале лечения. Как правило, в этом нет необходимости, поскольку человек узнает об этом методе лечения либо от друзей, проходивших курс первичной терапии, либо от врача, который объясняет ему суть данного метода. К началу лечения он уже достаточно хорошо представляет себе, что его ждет.

После первого телефонного разговора и получения письма пациенту высылается список инструкций (смотри приложение). В данных инструкциях оговаривается, что на время первичной терапии — то есть на несколько месяцев — он должен отказаться от курения, алкоголя и наркотиков. Также сообщается, что ему предстоит три недели ежедневного индивидуального лечения, за которым последует несколько месяцев групповой терапии. Его просят освободиться от работы или учебы на первые три недели. Курс индивидуальной терапии предполагает большие затраты энергии, кроме того, он при всем желании не сможет нормально работать, поскольку часто будет слишком расстроен.

Первые три недели всецело посвящаются одному конкретному пациенту. Ежедневно ему уделяется столько времени, сколько ему потребуется; только его самочувствие будет определять, когда должен закончиться терапевтический сеанс. Как правило, сеансы занимают от двух до трех часов; хотя иногда сеанс продолжается меньше двух или больше трех с половиной часов. Курс первичной терапии значительно экономичнее, чем традиционная психотерапия, использующая механизм инсайта, — он экономит не только финансы, но и время. Общие финансовые затраты составляют примерно одну пятую стоимости лечения у психоаналитика.

Последние сутки перед началом курса первичной терапии пациент должен провести в изоляции гостиничного номера, который его просят не покидать до первого сеанса терапии, назначенного на следующий день. В течение этих двадцати четырех часов ему нельзя читать, смотреть телевизор и звонить по телефону. Хотя ему разрешается записывать свои мысли. Если у нас есть основание полагать, что пациент хорошо защищен, то мы просим его не спать всю ночь. Такая подготовительная методик может использоваться время от времени в ходе первых двух недель индивидуальной терапии.

Изоляция и бодрствование в ночное время являются важными приемами, способствующими лечебным целям, поскольку обычно помогают пациентам прийти в то состояние, в котором они смогут быстрее восстановить сцену первопричины. Цель изоляции — лишить пациента всех его обычных способов снятия напряжения, а бессонница способствует ослаблению оставшейся защитной системы; в данной ситуации у него меньше источников для избавления от своих чувств. То есть наша цель — не позволять пациенту отвлекаться от самого себя. Один из пациентов рассказывал мне: «Примерно в середине ночи я начал делать зарядку. Всякий раз, когда я прекращал упражнения и выглядывал из окна своего номера, то начинал рыдать, сам не зная почему». Другая пациентка испытала приступ панического страха, и ей пришлось позвонить мне в полночь, чтобы убедиться, что она не сходит с ума. Одиночество может привести к невротическому отчаянию. Для многих пациентов эта ночь в гостиничном номере становится первой за много лет, когда они вдруг вынуждены спокойно сидеть в полном одиночестве, предоставленные самим себе. Им нельзя ничего делать, нельзя никуда выходить. Они не должны заниматься символической деятельностью. Очень важной функцией ночного бодрствования является то, что пациент лишается возможности символического замещения во время сна. Недостаток ночного отдыха помогает разрушить защитную систему отчасти потому, что простая усталость делает пациента менее способным к активным действиям, а главное, потому, что он не смог символически расслабиться посредством сновидений, то есть не смог снять напряжение. Устранив символическую деятельность во время бодрствования и сна, мы помогаем человеку приблизиться к его реальным чувствам. В добавление к вышеизложенному многие исследовательские работы показывают, что изоляция сама по себе понижает болевой порог.

Первая встреча (сеанс)

Пациент приходит на прием измученным. Ему пришлось отказаться от курения и транквилизаторов, он явно чувствует себя усталым и встревоженным. Больной смутно представляет себе, что его ждет. Можно заставить его подождать пять — десять минут сверх назначенного времени, чтобы еще больше усилить его напряжение. В звуконепроницаемой приемной включен приглушенный свет, телефон отключен. Пациент лежит на кушетке. Ему предписывается лежать распластавшись, поскольку в такой позиции он максимально ощущает некую физическую беззащитность, а именно этого я и добиваюсь. Важное значение такой позиции или позы я осознал, наблюдая за вновь поступившими арестантами, которые часто проводили свои первые дни в тюрьме, лежа в позе эмбриона или скрестив ноги, сложив руки на животе и подтянув колени к туловищу, словно пытались таким образом защититься от одиночества отчаяния и боли. Как будет обстоять дело дальше, зависит, разумеется, от индивидуальности пациента. Давайте рассмотрим некий типичный случай.

Пациент рассказывает о своем напряженном состоянии и других проблемах: о слабости, импотенции, головных болях, депрессии и вообще о несчастной жизни. Возможно, он скажет: «Какой же смысл в такой жизни?», или «Все так страдают; здоровых людей не осталось!», или «Я устал от одиночества! Я не могу завести друзей, а если они и появляются, то вскоре начинают утомлять меня!» Все это означает, что перед нами — несчастный и страдающий человек. Если он испытывает ощущение очень сильного напряжения и страха, я прошу его позволить этим чувствам полностью завладеть им. Если он начинает паниковать, я предлагаю ему позвонить родителям, чтобы попросить о помощи. Иногда это вызывает болезненные чувства уже в ходе первых пятнадцати минут первого сеанса. Я прошу его рассказать о детских годах жизни. Возможно, он скажет, что помнит не так уж много. Я настаиваю, чтобы он вспомнил все, что сможет. Затем пациент начинает рассказ о своем детстве.

Пока он рассказывает, я собираю определенную информацию. Защитная система пациента проявляется двумя путями. Во-первых — в том, как он говорит. Он может философствовать, почти не проявлять чувств, использовать абстрактные сравнения, а в целом создается впечатление, что он скорее посторонний наблюдатель своей жизни, чем человек, который действительно прожил ее. Поскольку его «личность» (или нереальное «я») проявляется в описании собственной жизни, мы внимательно слушаем, что же она говорит. Осторожный человек, который уклоняется и пытается смягчить требования терапевта, возможно скажет: «Не мучайте меня больше. Я не в состоянии ничего воспринимать» пока вы не перестанете терзать меня».

Во время этого рассказа пациент обычно описывает взаимоотношения, принятые в его доме: «Я обычно отмалчиваюсь, когда он говорит так», «Он был бы доволен, заметив, что обидел меня. Но я предпочитал не доставлять ему такого удовольствия», «Моя мать вела себя как маленький ребенок, и мне зачастую приходилось брать на себя роль матери», «Папа всегда набрасывался на меня с обвинениями, и я научился быстро находить оправдание любым поступкам», «Я никогда не мог угодить им», «По-моему, никакой родительской любви вообще не бывает».

Поощряя воспоминания о случаях из раннего детства, мы пробуждаем у пациента довольно сильные чувства. «Я молча сидел, позволяя ему избивать моего брата и… Ох, почему-то я чувствую напряжение… Даже не знаю, что это cq мной…» Ему вновь предлагается отдаться на волю этого чувства. Возможно, on так и не поймет, что именно взволновало его, или, быть может, скажет: «Я подумал, что такое же может случиться и со мной, если начну спорить, как это сделал мой брат… 0-ой, у меня свело живот. Неужели я был так испуган?» Пациент начинает слегка подергиваться. Его руки и ноги приходят в движение. Он моргает и хмурит брови. Слышатся его вздохи или скрип зубов. Я вновь настаиваю: «Постарайся понять это чувство! Вспоминай дальше!» Допустим, он скажет: «Не могу. Это ощущение прошло». Такие тренировочные занятия могут продолжаться несколько часов или дней, но здесь я немного сокращу описание выявления этого чувства, чтобы мы могли перейти к следующему этапу.

«Я весь скован напряжением. Да… Похоже, я действительно боялся своего старика» — таким может быть очередное утверждение пациента. В тот момент, когда я вижу, что он осознал это чувство и твердо стоит на своем, я прошу его глубоко и интенсивно дышать, задействуя мышцы живота. Я говорю: «Откройте рот как можно шире и не закрывайте его! А теперь выталкивайте, выталкивайте это чувство из живота вместе с воздухом!» Пациент начинает глубоко дышать, корчиться и дрожать. Когда такое дыхание становится непроизвольным, я побуждаю его к следующему шагу: «Скажи папе, что тебе страшно!» Возможно, он ответит: «Я вообще не хочу разговаривать с этим мерзавцем!» Я вновь настаиваю: «Постарайся сказать это! Говори!» Как правило, в течение первого сеанса, несмотря на кажущуюся простоту этих слов, пациент не в состоянии произнести их. Если ему все-таки удается выкрикнуть свой страх, то это, как правило, сопровождается потоком слез и глубоким судорожным дыханием. После этого он может тут же начать рассказывать, каким замечательным был его отец. Вполне вероятно, что в ходе этого рассказа он также вспомнит несколько преданных забвению конфликтных ситуаций (возможен также ряд инсайтов).

Такую начальную реакцию мы называем подходом к сцене первопричине, или псевдопервопричинной. Подготовительная стадия, сопровождающаяся псевдопервопричинными реакциями, может продолжаться несколько дней, неделю или около того. По существу, это просто расслабляющий процесс, цель которого — заставить пациента раскрыться, подготовить к сдаче его защитной крепости. Естественно, никто из пациентов не сдаст эту крепость без боя. Невроз отступает далеко не сразу, неохотно и постепенно сдавая свои позиции.

Возможно, уже через пятнадцать минут пациент вновь успокоится и замкнется в себе, вернувшись к привычной необщительности, к бесчувственной манере разговора, свойственной его нереальному «я». И опять-таки его необходимо вывести из себя, вызвав воспоминания о болезненных ситуациях из его прошлой жизни. Терапевт также должен стремиться устранить все проявления защитной системы пациента. К примеру, если он говорит тихо, надо заставить его говорить громко. Если он склонен к философским рассуждениям, надо постараться подвести его к простому описанию реальной жизни. Чаще всего хорошо защищенному пациенту, который привык жить своей головой, а не чувствами, не удается пройти подготовительную стадию (псевдопервопричины) за несколько дней. Так или иначе, мы должны постоянно подчеркивать его излишнее мудрствование на каждом сеансе.

Первая встреча с подобным философом может быть очень похожа на сеанс традиционной психотерапии: обсуждение, история, вопросы и прояснения. Ни в коем случае нельзя обсуждать терапевтические понятия. Многие пациенты склонны обсудить идеи и достоинства первичной терапии, однако нам не следует допускать этого. Наша ежедневная и неизменная задача — пробивать и расширять брешь в его защитной крепости до тех пор, пока пациент уже не сможет больше защищаться. Вероятно, первые несколько сеансов терапии будут соответствовать ранним годам жизни пациента, предшествующим сцене первопричины, вынудившей его уйти от реальности. Он описывает свои переживания в отдельных, бессвязных событиях, по крупицам восстанавливая далекое прошлое. Когда все эти фрагменты соберутся в значимое целое, пациент будет готов к восстановлению сцены первопричины.

Настороженность, робость, вежливость, исполнительность, враждебность или мелодраматичность — все это защитные маски пациента, которые надо постараться снять, чтобы дать возможность проявляться его реальным чувствам. Если пациент сгибает ноги в коленях илу поворачивает голову в сторону, необходимо заставить его бно (ь принять исходное распластанное положение. Усиление волнения может сопровождаться излишней смешливостью или зевотой, на что пациенту надо немедленно и с раздражением указать. Он может попытаться сменить тему разговора — такие попытки тоже следует пресекать. Или он буквально проглотит (подавит) свои чувства, что в общем-то случается со многими невротиками, поскольку они привыкли скрывать или проглатывать нарастающие чувства. Отчасти поэтому мы просим пациента не закрывать рот.

Пока пациент оживляет воспоминания своего детства, мы продолжаем следить за признаками проявления чувств. Его голос может слегка дрожать от повышенного напряжения. Следует напомнить ему о необходимости сочетания глубокого дыхания и чувства. Возможно, через час или два после начала сеанса пациент испытает сильнейшее волнение. Не понимая, какие чувства владеют им, он просто ощущает напряжение и тревожную «подавленность» — в сущности, он пытается подавить свои чувства. Я побуждаю его продолжить воспоминания и восстановить дыхание. Пациент клянется, что не знает, что именно он чувствует. К его горлу подступает комок, ему кажется, что его грудная клетка сдавлена тесным панцирем. Он начинает давиться и тужиться, говоря: «Наверное, меня сейчас вырвет!» Я сообщаю ему, что это лишь кажущееся ощущение и что ничего подобного не произойдет. (Случаев рвоты не было ни у кого из моих пациентов, несмотря на долговременные рвотные позывы.) Я настаиваю на том, чтобы он рассказывал о своих чувствах, даже если он не понимает, что именно чувствует. Он подыскивает какие-то слова и начинает метаться и корчиться от боли. Я прошу его постараться выпустить эту боль, и он продолжает попытки высказать свои чувства. И наконец чувство прорывается в криках: «Папочка» пожалуйста не бей его!», «Мама, помоги мне!», или он просто выкрикивает одно слово — «ненавижу»: «Я ненавижу тебя, ненавижу!» Это и есть первичный крик. Он сопровождается судорожным учащенным дыханием, которое как бы выталкивает это мучительное чувство, долгие годы томившееся в отстойнике боли. Иногда пациент просто кричит: «Мамочка!» или «Папочка!» Даже произнесение этих слов может сопровождаться нестерпимой болью, так как многие «мамочки» не разрешают своим детям обращаться к ним в такой уменьшительной форме. Невротик наконец вновь чувствует себя тем маленьким ребенком» который нуждается в том, чтобы «мамочка» помогла ему высвободить все старые, подавленные чувства.

Такой кряк является криком боли и одновременно неким освобождающим событием, резко снижающим барьер личностной защитной системы. Это оказывается возможным потому, что в течение примерно двадцати дней шло нарастание напряженности, которое позволяло сдерживать проявления реального «я». В большей степени это относится к бессознательным реакциям. Такой крик пронизывает весь организм. Многие сравнивают его с ударом молнии» вдребезги разбивающим все подсознательные запреты и установки» организма. Более подробно значение этого крика я буду описывать в одной из следующих глав. Пока достаточно отметить, что крик первопричины является как причиной, так и результатом разрушения защитной системы.

На первом сеансе я время от времени прошу пациента мысленно представить своих родителей и разговаривать только с ними. Просьба рассказать о них невольно слегка отдаляет пациента от его чувств, и в этом случае наш сеанс скорее напоминал бы дискуссию двух взрослых людей. Поэтому будет лучше, если пациент, например, скажет: «Знаешь, пап, я помню, как ты учил меня плавать и сердился за то, что я боялся опустить голову под воду. В конце концов ты не выдержал и утопил меня». В этот момент пациент может повернуться ко мне и раздраженно заметить: «Вы представляете себе этого идиота, решившего утопить шестилетнего малыша?» А я отвечу ему: «Ты скажи отцу все, что ты чувствуешь!» — и он продолжает выплескивать раздражение и выкрикивать «страх, испытанный в шестилетнем возрасте. Это может вызвать новые ассоциации, ведущие к более связным воспоминаниям. К примеру, он начинает вспоминать, как отец пытался учить его другим вещам и как страшно ему было при этом: «Однажды он подвел ко мне огромного коня. Я не знал даже, как забраться на него. Но он хотел, чтобы я обязательно проехался на нем. Лошадь взбрыкнула и поскакала прочь. Подоспевший тренер вовремя остановил лошадь. Мой отец не сказал ни слова». И вновь я побуждаю его высказать отцу свои чувства. Возможно, он будет и дальше вспоминать о тех жизненных испытаниях или страшных ситуациях, в которых отец отказывал ему в праве на страх. Или может вдруг переключиться И вспомнить о своей матери: «Почему она не остановила его? Она была такой робкой. Никогда не защищала меня от него». Начиная осознавать прошлое, пациент обращается к матери: «Мамочка, помоги мне. Мне так нужна твоя помощь! Мне так страшно!» При этом проявление чувств может стать более сильным — слезы, рыдания, спазмы в животе — и, возможно, оживут новые воспоминания о событиях детства, когда она не могла защитить его от этого «чудовища»! Все четче он понимает, каким слабым и испуганным созданием была его мать. Она была слишком робка, чтобы осмелиться помочь ему и т. д. После двух или трех часов воспоминаний силы пациента обычно истощаются, и мы прекращаем первую встречу. Пациент возвращается в свой гостиничный номер. Он знает, что в случае необходимости может в любой момент связаться со мной, а также в течение первой недели ему, возможно, понадобятся дополнительные ежедневные сеансы, если он будет испытывать повышенное чувство тревоги. Последующие недели обычно проходят более спокойно. Ему по-прежнему не разрешается смотреть телевизор или ходить в кино. По сути дела, он не испытывает в этом необходимости, поскольку полностью поглощен собой.

Второй день

Память пациента уже озарена светом проникновения, воспоминания льются потоком. «В моей голове точно вдруг что-то взорвалось», — может сказать он. «Мне так много удалось постичь за эту ночь. Я почти не спал, однако сейчас не чувствую себя измученным. Ненадолго засыпая, я видел разные сны…» Он на правильном пути, его реальное «я» начинает оживать. Он рассказывает мне о давно забытых событиях, говорит о наиболее болезненных ситуациях, о которых не мог упомянуть на первой встрече. Возможно, не пройдет и десяти минут, как он начнет плакать, а затем вновь последуют воспоминания, сменяемые все новыми озарениями и чувственным осознанием. Он выглядит крайне измученным и тем не менее, как и подавляющее большинство пациентов, говорит: «Я с трудом смог дождаться сегодняшнего сеанса». Опять мы начинаем борьбу с его защитной системой. Нельзя позволить ему уклоняться от какой-то темы, если есть подозрение, что он избегает ее. Нельзя позволять ему садиться на кушетке или замыкаться в себе. Мы вновь зацепили мучительное воспоминание: «Однажды мама пошла за покупками вместе с двумя подругами и взяла меня с собой, она прицепила бант к моим волосам и сказала подругам: «Посмотрите, какая из него получилась бы хорошенькая девочка, правда?!» «Глупое чучело! Я же мальчик!» — кричит он. И далее начинает рассказывать о ситуациях, в которых мать пыталась навязать ему женский образ. Новые воспоминания, новые инсайты и чувства, связанные с таким материнским поведением. Затем начинается разговор о ее прошлой жизни. О том, что заставило ее стать такой, какой она стала. Почему она вышла замуж за женоподобного мужчину. Разговор уходит в другое русло. «Я уходил в армию, и она поцеловала меня на прощание. Она страстно поцеловала меня прямо в губы. Представляете? Моя родная мать. О Господи! Она всегда хотела, чтобы я оказался на месте моего отца. Моя мать! Отстань от меня! Оставь меня в покое! Я же твой сын!» Затем он, возможно, скажет: «Теперь я понимаю, почему она отвергала всех моих подружек. Ей хотелось оставить меня для себя. Боже, это же просто болезнь! Сейчас я вспомнил один пикник, мы с ней убежали и спрятались от моего отца, и она положила голову мне на колени. У меня возникло странное ощущение. Оно было достаточно мучительным. Ох! Моя мать совращала меня. Я испытывал болезненное ощущение, вырвался и убежал от нее, сам не знаю почему. Сейчас я все понял. Она настраивала меня против моего отца, единственного порядочного человека в моей жизни. Ах ты, дрянь! Настоящая дрянь!» При этом пациент может кататься по полу, корчась и задыхаясь: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу. О-о, o-о!» Он кричит, что хотел убить ее. Я говорю: «Скажи ей об этом». Вне себя от ярости, он начинает молотить кулаками по полу, пребывая в таком состоянии около пятнадцати или двадцати минут. На этом все заканчивается. Он истощен, слишком устал, чтобы продолжать разговор, и мы откладываем его до очередной встречи.

Третий день

Защитная система пациента сильно ослаблена. Он может начать плавать уже по дороге в мой кабинет. Или я обнаруживаю его рыдающим на полу перед дверью кабинета. «Я не смогу перенести все эти мучения, — жалуется он. — Это слишком больно. Я не могу даже читать, настолько меня захватили все эти воспоминания и инсайты (озарения). Как долго все это будет продолжаться?» Мы возобновляем процесс оживления чувств: «Помню, как однажды отец безумно разозлился на меня потому, что я, не хотел сделать то» о чём просила моя мать. Мне было тогда только восемь лет. Я посоветовал ему заткнуться. Он сказал, чтобы я никогда больше»е произносил таких слов. Но я вновь повторил их. Он схватив веник и замахнулся им на меня. Я побежал. Он догнал меня и начал охаживать веником. О Господи! Он едва не забил меня до смерти! Папа ненавидит меня. Он хочет, чтобы я убрался с его дороги. Перестань, папа, перестань!» Эти вновь осознанные чувства, возможно, полностью захватят пациента. Он скатится с кушетки на пол и, сжимаясь от судорожных болей в животе, будет кричать о том, что отец хочет убить его. Возможно, он покроется испариной и начнет давиться, не имея сил выкрикнуть то, что ему хочется. После приступов тошноты и удушья он может закричать, что лучше уж ему умереть. И в итоге: «Папа, я буду хорошо вести себя, я не буду говорить плохих слов!» То есть его реальное «я» вновь отступает. Он становится послушным маленьким мальчиком. Только что он пережил сцену первопричины — цельное чувственно-осознанное переживание из своего прошлого. Оно закончилось через несколько минут и проявилось необычно болезненно. Пациент не обсуждает больше свои чувства. Он прочувствовал их.

Любая сцена первопричины является неким полностью, захватывающим переживанием. Пациент почти не осознает, где находится в этот момент. То, что он переживал влечение первых двух дней терапии, я называю переживаниями псевдопервопричины. Все они были основополагающими чувствами его прошлой жизни, однако главная сцена расщепления еще не выяснена. Естественно, это не означает, что главная сцена первопричины не может быть пережита в ходе первого сеанса. Однако такие случаи скорее исключение, чем правило. Иногда требуется несколько недель, чтобы подойти к главной сцене первопричины. Это случится тогда, когда пациент, разрушив мысленно чувственный барьер, будет готов ко всем видам чувств и начнет непроизвольно восстанавливать сцены первопричины даже после окончания терапевтических сеансов. С этого момента пациент выходит на путь выздоровления.

Каждый день он, вероятно, будет испытывать более глубокие переживания до тех пор, пока не достигнет той сцены, где критический баланс между нереальным и реальным «я» сможет измениться в пользу реального и все чувственные переживания наконец обретут исходную цельность и полноту. С этого времени мучительные переживания прошлого и воспоминания новых сцен первопричины будут продолжаться еще несколько месяцев. Однако мы не можем сказать, что в этот период человек уже совершенно здоров. Каждое переживание сцены первопричины уменьшает роль нереального «я» и увеличивает значимость реального «я». После переживания главных болей первопричины нереальное «я» исчезает, и тогда мы можем, сказать, что пациент стал нормальным. Наша задача — пробудить эти боли, чтобы помочь восстановлению реально чувствующего человека.

После третьего дня

В течение последующих трех недель индивидуальной терапии процесс лечения происходит примерно так же, как было описано ранее. Существуют еще Определенные времена, о которых пациент вспоминает неохотно, tie испытывая сильных чувств или оставаясь почти равнодушным. Иногда наступает период невосприимчивости, когда организм пациента просто отдыхает от боли. Сам организм является отличным регулятором боли, и мы должны позаботиться о том, чтобы не провоцировать усиление мучительных переживаний в этот невосприимчивый период.

Иногда пациент просто сопротивляется встрече со своими чувствами, его Защитная система еще вполне дееспособна. Как правило, через неделю после начала лечения пациент покидает гостиничный номер, однако мы можем вновь попросить его вернуться туда и провести ночь в состоянии бодрствования. То есть мы делаем еще одну атаку на его защитную систему.

По описаниям некоторых пациентов, после каждого следующего дня терапии их защитная система уменьшается на один или несколько слоев. Этот процесс набирает силу, поскольку полное осознание одного болевого момента подготавливает пациента к переживанию более значительной боли. Любая боль первопричины, по-видимому, вскрывает закрытые области памяти, черпая оттуда дополнительные сцены первопричины. По мере уменьшения защитных слоев эти сцены могут восприниматься все более мучительно. Нельзя торопить пациента, его организм позволяет единовременно прочувствовать только ту боль, которую он в состоянии пережить, это» процесс должен быть упорядоченным, постепенным и безопасным. Вынуждая пациента пережить пока слишком мучительные для него сцены, мы можем добиться лишь того, что он вновь замкнется в себе.

В ходе последующих переживаний сцен первопричины пациент обычно все дальше углубляется в детские воспоминания. Зачастую мы даже слышим, как меняется его голос и манера разговора в соответствии с вспоминаемым возрастом, — появляется шепелявость, детский лепет и в конце концов младенческий крик.

Наблюдая за этими процессами, я пришел к пониманию взаимосвязи боли и памяти, поскольку после переживания подавленных болей постпервичные пациенты свободно рассказывали о своем детстве, начиная с младенческого возраста. Эти наблюдения также привели меня к пониманию огромных последствий, связанных с травматическими событиями первых трех лет жизни. Естественно, это не было новым открытием, Фрейд говорил об этом уже на заре нашего столетия. Однако природа таких травм исключительно тонка и трудно уловима: постоянно мокрые пеленки, которые никто не меняет; грубое или резкое обращение; недостаток внимания и безутешный плач в течение нескольких часов; пронзительные родительские голоса, постоянно нарушавшие покой лежавшего в колыбели (беззащитного) ребенка; длительное ощущение голода; недостаток физической ласки и ощущения надежной связи с родителями, когда ребенка берут на руки только на время кормления.

Трудности, связанные с появлением на свет, также могут привести к травме, и, учитывая это, мы можем по-новому взглянуть на исследованиях Отто Ранка, который писал в начале этого столетия о существовании родовых травм. Отто Ранк полагал, что само рождение уже является травматичным событием (ребенок покидает надежную защиту материнского чрева), хотя я полагаю, что именно травматичное рождение приводит к травме. Рождение само по себе является естественным процессом, и я не думаю, что любой естественный процесс должен быть травматичным.

Однажды я наблюдал за женщиной, которая переживала сцену первопричины, сжимаясь в комочек, захлебываясь, почти задыхаясь и выплевывая слюну, а затем вдруг вытянулась на кушетке и заплакала, как новорожденный. Когда она успокоилась, то осознала, что вновь пережила свое очень трудное появление на свет, во время которого она действительно едва не умерла, захлебнувшись жидкостью. Был и еще один пациент, вновь переживший процесс долгого рождения (мать рожала его около двадцати часов). Прочувствовав, насколько упорной была его борьба за жизнь, он осознал, что эта борьба началась во время родов и не оставляла его всю дальнейшую жизнь: «Мне казалось, что моя мать пыталась с самого начала помешать мне нормально жить», — сказал он.

В связи с этим я хочу вспомнить очень поучительный случай из моей терапевтической практики. Одна пациентка испытывала постоянную смутную тревогу и, сама не зная почему, чувствовала себя несчастной. Она стонала и причитала: «Я не могу заплакать, не могу плакать». И вдруг ей удалось оживить какие-то воспоминания, и слезы брызнули из ее глаз; она пережила травматическое событие, случившееся с ней в годовалом возрасте, которое оказало запрещающее воздействие на ее слезные протоки, а теперь этот запрет был устранен. Наконец-то тридцатилетняя женщина обрела способность плакать; однако до тех пор, пока ей не удалось восстановить все события, предшествующие этой детской травме, она не могла пролить ни слезинки во время наших встреч.

Это свидетельствует о том, что даже не умеющий говорить младенец может быть травмирован. И не только родительские крики или порицания способны привести к неврозу; вероятно, травма может исходно повредить нервную систему и помниться на органическом уровне. Физиологическая система «знает», что она была травмирована, даже когда сознание еще практически не развито. И вновь я подчеркиваю, что не достаточно знать об этих событиях; если они были травматическими, то их надо восстановить в памяти и полностью пережить, чтобы избавиться от их дальнейшего воздействия на организм.

Начиная со второй или третьей недели первичной терапии, мы будем почти ежедневно сталкиваться с переживанием сцен первопричины. Каждый индивидуум подходит к восстановлению сцен первопричины своим неповторимым путем. Некоторым пациентам необходимо выговориться, чтобы начать чувствовать; другие — сначала испытывают физические ощущения, необъяснимые в настоящий момент, которые вскоре превращаются в реальные воспоминания. Самым мучительным является восстановление главной причинной связи, и приближаясь к ее осознанию, пациенты ведут себя по-разному: хватаются руками за края кушетки или за собственный живот, начинают крутить головой, скрипеть зубами или задыхаться и тужиться. Одни пациенты корчатся от боли, другие — сжимаются в уголке кушетки или падают на пол и бьются в судорогах.

Поведение одного и того же пациента может быть разным в ходе переживания разных сцен первопричины. Одни. сцены вызывают гнев и неистовство, другие — страх или тихую печаль. В каких бы формах ни выражались эти переживания, задача терапии — выявить все давние подавленные чувства.

Все эти чувства могут быть настолько разными, что их трудно описать словами. Одна пациентка, ранее проходившая курс традиционной (условной) психотерапии, говорила) что она очень много плакала во время того лечения, но тот плач или те чувства резко отличались от того, что ей пришлось пережить в ходе первичной терапии. Раньше плач обычно помогал ей облегчить боль и она всегда чувствовала, себя лучше, защитив таким образом свое страдающее, «я». Но теперь она выплакивала свои реальные обиды, и испытывала. значительно боле? сильные и захватывающие чувства-По ее словам» во время переживания сцены первопричины она чувствовала, что плачет каждой клеточкой своего тела,

Во время таких индивидуальных сеансов пациенты вскоре приучаются открыто проявлять и распознавать свои чувства. Например, пациент может вспоминать о сне, увиденном им предыдущей ночью описывая его так, словно только что увидел его, испытывая чувства страха, беспомощности и быстро переставая контролировать себя», осознает связь чувства с его источником. Полностью теряя контроль на собой, они наконец могут установить эту связь, поскольку самоконтроль почти всегда означает подавление реального «я». Пациент стремится испытать давние боли, понимая, что это единственный путь избавления от невроза. «Это мучает меня, — говорил один пациент, — но если я смогу прочувствовать и понять самого себя, то больше мне ничего не надо».

Спустя некоторое время ход лечения уже мало зависит от терапевта, теперь он в основном должен быть молчаливым наблюдателем. Когда чувства пациента пробуждаются, они возвращаются к нему обновленными — он воспринимает новые запахи и звуки и по-новому ощущает все, что происходило с его организмом, но было подавлено в раннем возрасте. Например, пациент, в годовалом возрасте пришедший к выводу, что его будут больше любить, если он станет всячески сдерживать себя и как можно меньше мочить пеленки, переживая сцену первопричины, испытал почти такую же сильную потребность! в мочеиспускании, какую он испытывал, когда был младенцем. Очень важно помнить о том, что пациент полностью погружается в события прошлого и любое слово терапевта, сказанное в это время, может нарушить этот процесс. Беспомощность или одиночество, то чувство, которое возвращает пациента к исходным событиям, не может быть полностью прочувствовано, если у него остается ощущение присутствия рядом с ним терапевта.

Существует целый ряд признаков, характерных для переживания сцен первопричины. Один из них относится к своеобразной лексике и манере разговора. Если пациент произносит слова, как маленький ребенок, — что происходит в большинстве случаев, — это означает, что он переживает сиену первопричины. Например, один пациент, доктор философии, говорил во время сцены первопричины: «Папочка, я насквозь испуганный». Для меня такие слова являются свидетельством того, что он не притворяется. Однако если пациент выкрикивает ругательства вроде «Папа, ты ублюдок!» во время сцены первопричины, то, скорее всего, это переживание псевдопервопричины.

Другим качественным признаком сцен первопричины является то, что постепенное, все более глубокое оживление младенческих и детских чувств приводит к более явному проявлению зрелости. Это происходит потому, что снятие систем защиты позволяет человеку стать по-настоящему взрослым, а не изображать взрослого. Иными словами, он становится самим собой. Зачастую, переживая сцену первопричины, пациент возвращается к своим младенческим обидам, крича и плача, как годовалый ребенок, а прочувствовав их, вдруг начинает говорить новым более низким и выразительным голосом вместо того тонкого и слабого голоса, который у него был до терапии.

Оживляя воспоминания прошлого в ходе сеанса первичной терапии, пациент порой теряет ощущение времени. Например, пациенты могут сказать: «Мне кажется, что с начала сегодняшнего сеанса прошло много лет». Если я прошу пациента оценить, как давно он пришел в мой кабинет» он может ответить: «По-моему, я провел здесь лет тридцать». Вероятно, переживая события прошлого, он не воспринимает реальное время в минутах или часах.

Пациенты описывают эти сцены первопричины как некое проникновение в подсознательное. Хотя они могут выйти из этого состояния в любое время, но предпочитают не делать этого. Они понимают, где они находятся и что с ними происходит, однако, в таких сценах первопричины они восстанавливают историю своей жизни, которая полностью захватывает их. Они уже прожили ту жизнь, однако скорее сыграли, чем реально прочувствовали ее. Даже их сновиден<

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: