 |
Домашнее испытание по Закону божьему 4 глава
|
|
|
|
Когда они наконец добрались до места, Эрик из Фаллы был еще не так уж плох. Его не раздавило, и ничего не было сломано. Одно бедро было значительно повреждено от сильного удара веткой. Но ничего такого, от чего ему было бы не оправиться.
На следующее утро, когда Ян пришел на работу, он услыхал, что Эрик лежит с высокой температурой и очень мучается.
Он простудился, пока лежал на земле в долгом ожидании. У него сделалось воспаление легких, и через две недели после несчастья он был уже мертв.
КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ
Когда девушке из Скрулюкки исполнилось семнадцать лет, однажды воскресным летним днем она шла в церковь в сопровождении родителей.
Пока она шла по дороге, на ней была шаль, но, поднявшись на церковный холм, она сняла ее, и тут все увидели, что на ней надето платье, подобного которому в приходе никто никогда не видел.
Один из тех торговцев, что бродят с большими мешками за спиной, добрался аж до Аскедаларна. Когда он увидал Клару Гуллю во всем великолепии юности, он вынул из мешка ткань и хотел было уговорить родителей купить ее. Ткань была красного цвета и переливалась почти как шелк.
Ткань была столь же дорогой, сколь красивой, и у Яна с Катриной не было никакой возможности купить девочке такую на платье, хотя понятно, что, по крайней мере Яну, ничего другого бы так не хотелось.
И подумать только, торговец долго настаивал и упрашивал, но все впустую! Тут он просто вышел из себя, поскольку не мог настоять на своем. По его словам, у него засело в голове, что эта ткань должна быть у их дочери. Во всей округе он не видел никого, кому бы она так шла.
А затем он взял и отмерил столько ткани, сколько требовалось на платье, и отдал Кларе Гулле. Оплата его не волновала. Он попросил только дать ему возможность увидеть Клару Гуллю в красном платье, когда в следующий раз придет в Скрулюкку.
|
|
|
Потом платье было сшито у лучшей портнихи прихода, у той, что обычно шьет мамзелям из Левдала. И когда Клара Гулля надела его, то они так красиво смотрелись вместе, она и платье, что можно было подумать, они выросли на одном из прекрасных кустов шиповника на лесной горе.
В то воскресенье, когда Клара Гулля должна была появиться возле церкви в своем новом платье, ни Ян, ни Катрина не смогли усидеть дома. Уж очень любопытно им было послушать, что станут говорить люди.
И случилось так, что все обращали внимание на платье, а глянув на него один раз, оборачивались и смотрели снова. Но во второй раз они уже смотрели не только на платье, а и на молодую девушку, на которой оно было надето.
Одни слыхали о платье и раньше, а других занимало, как это вышло, что стоявшая на холме перед церковью девушка из бедняцкого дома оказалась так хороша. Яну и Катрине приходилось вновь и вновь рассказывать историю с торговцем. И когда люди узнавали, как все это получилось, они уже больше не удивлялись. Все были рады, что удаче вздумалось заглянуть в этот бедный домик в далеком Аскедаларна.
Господские сыновья прямо говорили, мол, если бы эта девушка принадлежала к такому роду, что они могли бы жениться на ней, то она бы оказалась помолвлена, даже не успев выйти из церкви.
А дочери помещиков, даже из тех, кто и в самом деле «кое-что» имел, признавались себе в том, что, не сомневаясь, отдали бы целое поле в придачу в обмен на такое ослепительно румяное и так сияющее молодостью и здоровьем лицо.
Случилось так, что в это воскресенье читать проповедь в Свартше должен был пробст из Бру, а не их пастор. А пробст был строгим и старомодным человеком, и его очень сердили излишества, как в одежде, так и во всем остальном.
|
|
|
Когда он увидел эту молодую девушку в красном платье, он, конечно, испугался, что оно шелковое, и велел звонарю позвать девушку вместе с родителями, чтобы поговорить с ними.
Даже он, верно, видел, что платье девушке очень идет, но для него это не меняло дела.
- Послушай, дочь моя, что я тебе скажу, - сказал он Кларе Гулле, положив руку ей на плечо. - Ничто не помешало бы мне одеться в епископские одежды и повесить золотой крест на шею, если бы мне этого захотелось. Но я не делаю этого, потому что не хочу казаться лучше, чем я есть. Так же и тебе не следует одеваться роскошно, как мамзели из господского дома, коль скоро ты всего лишь дочь бедняка.
Это были суровые слова, и Клара Гулля была так смущена, что не смогла ничего ответить. Но Катрина поспешила рассказать, что девушка получила эту ткань в подарок.
- Ну что ж, возможно, - сказал пробст. - Но разве не понимаете вы, родители, что если вы позволите вашей дочери так разодеться раз-другой, то потом уже не заставите ее надевать ту жалкую одежду, которую вы в состоянии покупать ей?
Он повернул прочь от них, так как уже ясно высказал им свое мнение. Но прежде чем он отошел настолько, чтобы не услышать ответ, Ян сказал:
- Если бы эта маленькая девочка была одета, как ей подобает, - сказал он, - то она была бы прекрасна, как само солнце, потому что стала солнцем и радостью для нас с тех самых пор, как родилась.
Пробст повернул обратно и стал задумчиво разглядывать всех троих. И Ян, и Катрина выглядели старыми и изнуренными, но глаза сияли на их морщинистых лицах, когда они обращали их к искрящейся молодостью дочери, стоявшей между ними.
Тут пробст наверняка сказал себе, что жаль портить старикам их радость.
- Если это верно, что ты была светом и радостью для твоих бедных родителей, то можешь с честью носить свое платье, - сказал он ласково. - Ибо дитя, которое умеет приносить радость отцу с матерью, это лучшее, что может предстать нашему взору.
НОВЫЙ ХОЗЯИН
Жители Скрулюкки вернулись домой в то самое воскресенье, когда пробст сказал такие красивые слова Кларе Гулле, и увидели двух человек, сидевших на изгороди возле калитки.
Один из них был Ларс Гуннарссон, вступивший теперь в права хозяина после смерти Эрика из Фаллы, а другой - приказчик из лавки в Брубю, где Катрина обычно покупала сахар и кофе.
|
|
|
Они сидели с таким безразличным и отчужденным видом, что Ян и не подумал, что у них есть к нему дело. Он просто приподнял шапку и прошел мимо них в избу, ничего не сказав.
Они продолжали сидеть на том же месте, а Яну хотелось, чтобы они поскорее куда-нибудь убрались и набавили его от необходимости их видеть. Он чувствовал, что Ларс Гуннарссон замышляет что-то недоброе по отношению к нему с того самого дня, когда произошло несчастье в лесу. Много раз он слышал, как тот намекал, что Ян-де стареет и навряд ли долго сможет отрабатывать свои поденные.
Катрина поставила ужин на стол, и с едой было быстро покончено. Ларс Гуннарссон с приказчиком все продолжали сидеть на изгороди, весело болтая. Яну казалось, что они сидят там, как два ястреба. Они выжидают удобного момента и посмеиваются над маленькими пташками, которые думают, что смогут ускользнуть от них.
Тут они все-таки слезли с изгороди, отворили калитку и направились к избе. Значит, дело у них было именно к нему.
У него возникло сильнейшее предчувствие, что они хотят ему зла, и он огляделся, словно стремясь найти угол, где бы спрятаться. Но тут взгляд его упал на Клару Гуллю, которая тоже сидела и смотрела в окно, и мужество вернулось к нему.
Чего ему бояться, когда у него такая дочь? Она умная и находчивая и ничего не боится. И удача сопутствует ей во всем, за что она ни возьмется. Ларсу Гуннарссону будет нелегко справиться с ней.
Теперь, когда Ларс с приказчиком вошли в избу, они были все такими же безразличными и отчужденными, как и раньше. Ларс сказал, что они так долго сидели на изгороди, глядя на эту милую избушку, что в конце концов им захотелось зайти.
Они похвалили все, что было в избе, и Ларс заметил, что Ян с Катриной должны быть очень благодарны Эрику из Фаллы, потому что это ведь он устроил так, что они смогли построить избу и пожениться.
- Я вот о чем думаю, - сказал он и сразу же отвел глаза, чтобы не смотреть ни на Яна, ни на Катрину. - Эрик из Фаллы, верно, был настолько предусмотрителен, что выдал вам бумагу, по которой земля, где стоит изба, перешла в вашу собственность?
|
|
|
Ни Ян, ни Катрина, не ответили ни слова. Они сразу поняли, что вот Ларс и подошел к тому, о чем хотел с ними говорить. Лучше было сперва дать ему высказаться до конца.
- Я, правда, слыхал, что никаких бумаг нет, - сказал Ларс, - но я просто не могу поверить, что дело обстоит так плохо. Потому что тогда, возможно, эта изба достанется тому, кто владеет землей.
Ян по-прежнему ничего не говорил, а Катрина до того разозлилась, что не могла больше молчать.
- Эрик из Фаллы отдал нам землю, на которой стоит изба, - сказала она, - и никто не вправе отнять ее у нас.
Новый хозяин дружелюбным тоном заметил, что об этом никто и не говорит. Он хочет только, чтобы все устроилось. Это единственное, чего он хочет. Вот если бы Ян мог заплатить ему сто риксдалеров к октябрьской ярмарке…
- Сто риксдалеров! - воскликнула Катрина, и голос ее почти сорвался на крик.
Ларс больше ничего не добавил. Он только вскинул голову и поджал губы.
- Ян, и ты не говоришь ни слова! - сказала Катрина. - Ты что, не слышишь, что Ларс хочет отобрать у нас сто риксдалеров?
- Может быть, Яну будет не так-то легко выложить сто риксдалеров, - сказал Ларс Гуннарссон. - Но я же имею право на то, что мне принадлежит.
- И поэтому вы хотите забрать у нас избу? - закричала Катрина.
- Нет, конечно же, я этого не хочу. Изба принадлежит вам. Меня интересует только земля.
- Ну, тогда нам надо убрать избу с вашей земли, - сказала Катрина.
- А может, нет смысла вам тратить силы на то, что вы все равно не сможете сохранить.
- Вот оно что, - сказала Катрина, - вы так или иначе собираетесь прибрать нашу избу к рукам?
Ларс Гуннарссон замахал руками.
Нет, он вовсе не хочет конфисковать избу, Боже упаси, он же сказал, что не хочет, но дело в том, что лавочник из Брубю прислал сюда приказчика с несколькими неоплаченными счетами.
Тут приказчик вынул счета. Катрина передала их Кларе Гулле и попросила подсчитать, сколько там выходит.
Оказалось, что они задолжали не менее сотни риксдалеров. Катрина побледнела как полотно.
- Я вижу, вы хотите выгнать нас из дому, - сказала она.
- О нет, - ответил Ларе, - конечно же, нет, если вы только заплатите долг…
- Вам бы следовало вспомнить ваших собственных родителей, Ларс, - сказала Катрина. - Им тоже жилось не слишком хорошо, пока вы не стали зятем помещика.
Говорила все это время только Катрина. Ян не сказал ни слова. Он сидел и смотрел на Клару Гуллю, смотрел и ждал. Ему было совершенно ясно, что все это было устроено ради нее, чтобы она могла показать, на что она способна.
|
|
|
- Когда у бедняка отнимают избу, ему приходит конец, - стонала Катрина.
- Я же не хочу забирать избу, - оборонялся Ларс Гуннарссон. - Я хочу только, чтобы был произведен расчет.
Но Катрина не слышала его.
- Пока у бедняка есть изба, он чувствует себя таким же человеком, как и все остальные. Но тот, у кого нет своего дома, уже не может чувствовать себя человеком.
Ян считал, что Катрина права во всем, что говорит. Изба была построена из бросового дерева, и зимой в ней было холодно. Она стояла покосившись на своем плохоньком фундаменте, была тесной и маленькой, но тем не менее похоже было, что им придет конец, если они ее лишатся.
Ян, со своей стороны, ни на секунду не мог поверить в то, что все будет настолько ужасно. Здесь ведь сидела Клара Гулля, и он видел, как у нее засверкали глаза. Скоро она скажет или сделает что-нибудь такое, что прогонит прочь этих мучителей.
- Ну, у вас еще будет время, чтобы принять решение, - сказал новый хозяин. - Но помните: или вы выезжаете первого октября, или платите лавочнику из Брубю! И еще мне сто риксдалеров за землю!
Катрина сидела, ломая свои старые натруженные руки. Она настолько ушла в себя, что разговаривала сама с собой, не обращая внимания на окружающих.
- Как смогу я ходить в церковь, как смогу показаться на люди, раз у меня все настолько плохо, что нет даже своей избы?
Ян думал о другом. Он предавался прекрасным воспоминаниям, которые были связаны с этой избой. Это здесь повитуха подала ему ребенка. Там, в дверях, он стоял, когда солнце выглянуло из облаков, чтобы дать девочке имя. Эта изба составляла одно целое с ним, с Кларой Гуллей и Катриной. Они не могли ее лишиться.
Он видел, как Клара Гулля сжала руку в кулак. Теперь уже совсем скоро она, наверное, придет им на помощь.
Ларс Гуннарссон с приказчиком поднялись и направились к двери. Уходя, они попрощались. Но никто из остававшихся в избе им не ответил.
Как только они ушли, молодая девушка гордо вскинула голову и встала.
- Дозвольте мне отправиться по белу свету! - сказала она.
Катрина перестала бормотать и ломать руки. Эти слова пробудили в ней слабую надежду.
- Наверное, это не так уж невозможно - заработать двести риксдалеров к первому октября, - сказала Клара Гулля. - Сейчас только конец июня, а значит, есть еще три месяца. Если вы только разрешите мне поехать в Стокгольм и наняться там на работу, я обещаю вам, что изба останется у вас.
Когда Ян из Скрулюкки услыхал эти слова, он ужасно побледнел, и его голова откинулась назад, как если бы он падал в обморок.
Как прекрасно это было со стороны девочки! Именно этого он все время и ждал. Но как, как сможет он жить, если она уедет от него?
ГОРА СТУРСНИПА
Ян из Скрулюкки шагал по той самой лесной тропинке, по которой он и его женщины всего несколько часов назад шли домой из церкви, веселые и счастливые.
Они с Катриной долго совещались и пришли к выводу, что, прежде чем отпускать дочку или предпринимать что-нибудь еще, Яну надо сходить к депутату риксдага Карлу Карлссону из Стурвика и спросить, имеет ли Ларс Гуннарссон право отобрать у них избу.
Во всем приходе Свартше никто так хорошо не знал законов и предписаний, как депутат из Стурвика. Тот, кто был достаточно сообразителен, чтобы взять его в помощь при разделе имущества или его покупке, при описи наследства, торгах или составлении завещания, мог быть уверен в том, что все будет сделано по закону и что не останется никакой возможности оспорить дело в суде.
Но депутат риксдага был человеком строгим и властным, с суровой внешностью и грубым голосом, и Ян не испытывал особой радости от того, что ему надо было с ним поговорить. «Первое, что он сделает, когда я к нему приду, это прочитает мне нравоучение из-за того, что у меня нет никаких бумаг, - думал он. - Многих он до того пугал с самого начала, что они так никогда и не решались заговорить о том, в чем хотели попросить совета».
Ян выбежал из дома с такой поспешностью, что не было времени думать о том, с каким ужасным человеком ему предстоит встретиться. Но когда он уже шел через луга Аскедаларна, поднимаясь к лесной чаще, прежний страх охватил его. Глупо, что он не взял Клару Гуллю с собой.
Он не видал девушки, когда выходил из дома. Она, наверное, пошла посидеть в каком-нибудь уединенном уголке леса, чтобы поплакать над своим горем. Она никогда никому не показывалась на глаза, когда бывала чем-нибудь опечалена.
Как раз когда Ян собирался свернуть в лес, он услышал, как кто-то поет на горе справа от него.
Он остановился и прислушался. Пела женщина. Ее голос показался Яну удивительно знакомым. Но возможно ли это?
И все равно ему захотелось узнать, кто это, прежде чем идти дальше. Песню он слышал ясно и отчетливо, но лес заслонял от него певунью. Он свернул с дороги и стал пробираться через густой кустарник, чтобы выйти ей наперерез.
Но она была не так близко от него, как он думал. Она тоже не стояла на месте, а уходила все дальше и дальше по мере того, как он следовал за ней. Все дальше и выше в гору; иногда ему казалось, что песня слышится прямо над головой.
Должно быть, та, что пела, поднималась к горе Стурснипа.
Он понял, что она пошла той дорогой, которая огибала гору в тех местах, где было особенно круто. По обеим сторонам дороги молодые березки росли так плотно, что он, совершенно естественно, не мог ее видеть. Но какой бы крутой ни была дорога, она шла все так же быстро. Ему казалось, что она поднимается со скоростью летящей птицы, и все это время она продолжала петь.
Ян снова двинулся наискосок, прямо в гору. Но он так увлекся, что сошел с дороги, и ему пришлось пробиваться через вставший на пути лес, поэтому было неудивительно, что он сильно отстал. К этому добавилась ужасная тяжесть, возникшая в груди, и по мере того, как он шел, слушая песню, он чувствовал, что ему становится все труднее и труднее дышать.
Под конец он передвигался уже так медленно, что было почти не заметно, что он идет.
Узнавать голоса не так-то уж легко, а в лесу это труднее, чем где бы то ни было, потому что там много такого, что шуршит и шелестит, будто подпевая. Ему просто необходимо было добраться до такого места, откуда он смог бы увидеть эту молодую девушку, которая была так счастлива, что почти летела вверх по крутизне, иначе сомнения и подозрения терзали бы его всю оставшуюся жизнь.
Он знал также, что ему все будет ясно, как только он поднимется на вершину горы, голую и пустынную, где девушке уже не скрыться от него.
В свое время на горе Стурснипа тоже был лес, но двадцать с лишним лет назад по горе прошелся лесной пожар, и с тех пор плоская горная вершина стояла обнаженной. На камни постепенно выползли вереск, водянка и исландский мох, но ни одного деревца, которое могло бы заслонить певунью, здесь так и не выросло.
С тех пор, как исчез лес, с вершины открывался прекрасный вид. Оттуда можно было увидеть все длинное озеро Левен, всю зеленую долину, окружавшую озеро, все голубые вершины гор, защищавших долину. Когда молодые люди из Аскедаларна поднимались из своей узкой ложбины на вершину горы Снипа, они думали о той горе, на которую искуситель отвел Господа Нашего, чтобы показать ему все страны мира в их великолепии.
Когда наконец лес остался позади и Ян вышел на открытое место, он сразу же увидел певунью. На самой верхушке горы, откуда открывался такой замечательный вид, когда-то сложили из камней пограничный знак, и на самом верхнем камне стояла Клара Фина Гуллеборг в своем красном платье. Она была ясно и отчетливо видна на фоне поблекшего вечернего неба, и если люди в долинах и лесах далеко внизу под ней устремили бы свои взоры к горе Стурснипа, они должны были видеть, как она стоит в своем великолепном наряде.
Она озирала свой край на мили и мили вокруг. Она видела белые церкви на крутых холмах по берегам озера, заводы и господские усадьбы, окруженные парками и садами, крестьянские дворы, вытянувшиеся в ряд длинной полосой вдоль опушки леса, клетки распаханной земли, длинные извивающиеся дороги и леса, без конца и края.
Сначала она пела, но вскоре умолкла, поглощенная видом открывшегося перед ней необъятного простора.
В конце концов она широко распростерла руки. Она будто хотела заключить в объятия все богатство этого огромного мира, от которого была отгорожена вплоть до этого дня.
Ян вернулся домой уже глубокой ночью, однако ничего толком не мог объяснить. Он утверждал, что был у депутата риксдага и разговаривал с ним, но что тот посоветовал им делать, не помнил.
- Нет смысла что-либо делать, - повторял он раз за разом. Это было единственное, чего Катрине удалось добиться.
Ян ссутулился и выглядел смертельно больным. К его куртке пристали мох и земля. Катрина спросила, не падал ли он и не ушибся ли.
Нет, он не падал, хотя, конечно, немного и полежал на земле.
Тогда, наверное, заболел?
Нет, и не заболел тоже. Просто что-то остановилось.
Но что именно остановилось в тот миг, когда он понял, что его маленькая девочка вызвалась спасти для них избу не из любви, а потому, что рвалась прочь от них, рвалась в мир, этого он сказать не хотел.
ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА
Вечером накануне того дня, когда Клара Гулля из Скрулюкки должна была уезжать в Стокгольм, Ян, отец ее, никак не мог покончить со своими делами. Как только он вернулся домой с работы, ему понадобилось отправиться в лес за дровами. Затем он взялся чинить планку калитки, сломавшуюся еще год назад, а когда это было сделано, принялся собирать и готовить свои рыболовные снасти.
Все это время он думал о том, как странно, что он не опечален всерьез. Теперь он снова был таким же, как восемнадцать лет назад. Он не мог ни радоваться, ни огорчаться. Сердце остановилось, словно часовой механизм от сильного удара, когда он увидел, как Клара Гулля распростерла свои руки на вершине горы Снипа, готовая заключить в объятия весь мир.
Повторилось то, что уже однажды было. Тогда людям хотелось, чтобы он радовался появлению у него маленькой девочки. Но он не проявлял ни малейшего интереса. А теперь все ждали, что он будет в полном отчаянии. Ничего подобного.
В избе было полно людей, которые пришли попрощаться с Кларой Гуллей. Ему было просто стыдно входить: все увидят, что он не плачет и не жалуется. Лучше уж оставаться снаружи.
В любом случае для него было к лучшему, что вышло именно так. Если бы все оставалось по-прежнему, он не знал бы, как вынести эту печаль и тоску.
Проходя только что мимо окна, он видел, что изба прибрана. А на столе стояли кофейные чашки, точно так же, как в тот день, о котором он думал. Катрине хотелось устроить маленький праздник для дочери, которая отправлялась по белу свету, чтобы спасти родной дом.
В избе, конечно, плакали и пришедшие проститься, и его домочадцы. Даже во дворе он слышал плач Клары Гулли, но это его не трогало.
«Милые вы мои люди, - бормотал он, - все идет, как должно. Смотрите на птенцов! Их выбрасывают из гнезда, если они не улетают по доброй воле. А видали вы кукушонка? Нет, пожалуй, ничего отвратительнее этой картины: толстый и жирный, он лежит в гнезде и только и делает что требует пищи, в то время как его приемные родители выбиваются ради него из сил».
«Нет, все правильно. Эти молодые, они не могут оставаться дома и быть обузой нам, старикам. Им надо отправляться по белу свету, милые вы мои люди».
Наконец в избе все стихло. Теперь уж, конечно, все соседи разошлись и он может осмелиться войти.
Но он еще немного повозился с рыболовными снастями. Больше всего ему хотелось, чтобы к тому времени, когда он переступит порог, Клара Гулля с Катриной уже улеглись и заснули.
Прошло уже довольно много времени, до него не доносилось ни звука, и тогда он осторожно, как вор, подкрался к избе.
Но женщины еще не легли. Проходя мимо открытого окна, он увидел Клару Гуллю. Она сидела за столом, вытянув перед собой руки и уронив на них голову. Казалось, она плачет.
Катрина стояла в глубине комнаты. Она заворачивала в свою большую шаль узел с одеждой Клары Гулли.
- Оставьте это, мама, - сказала девушка, не поднимая головы. - Вы же видите, что отец сердится на меня за то, что я уезжаю.
- Ему придется смириться, - тихо сказала Катрина.
- Конечно, вы так говорите, потому что вам наплевать на него, - всхлипывая, продолжала Клара Гул-ля. - Вы думаете только об избе. Но поймите, отец и я, мы с ним одно целое. Я не уеду от него!
- А как же изба? - сказала Катрина.
- С избой пусть будет, что будет, только бы отец снова полюбил меня.
Ян тихонько отошел от двери и уселся на пороге. Он не верил в то, что Клара Гулля останется дома. Нет, он лучше чем кто-либо другой знал, что она должна уехать. Но тем не менее ему словно вновь положили на руки тот маленький мягкий сверток. И сердце опять заработало. Оно билось с такой скоростью, точно несколько лет простояло неподвижно, и теперь ему надо было наверстать все это упущенное время.
Он тут же почувствовал свою беззащитность.
Теперь навалилось горе, и пришла тоска. Он видел их черные тени вдали под деревьями.
Он раскрыл объятия, и лицо его озарила счастливая улыбка.
- Добро пожаловать, добро пожаловать, добро пожаловать! - проговорил он.
НА ПРИСТАНИ
Когда пароход «Андерс Фрюксель» с Кларой Гуллей из Скрулюкки на борту отчалил от пристани у мыса Борг, Ян с Катриной стояли, глядя ему вслед, до тех пор, пока не стало видно ни парохода, ни девушки. Все остальные люди, у которых были какие-то дела на пристани, уже ушли. Начальник пристани спустил флаг и запер склад, а они все стояли.
Наверное, было естественно, что они стояли, пока им все еще казалось, что пароход виден. Но почему они не уходили и потом, это они навряд ли понимали и сами.
Может быть, дело было в том, что они боялись прийти домой и войти в опустевшую избу вдвоем.
«Теперь мне придется готовить еду только для него, - думала Катрина, - теперь только его придется ждать. Но что мне за дело до него? Он мог с таким же успехом тоже уехать. Ведь это девочка понимала его и его болтовню, а не я. Уж лучше было остаться одной».
«Мне было бы легче приходить домой со своим горем, если бы в избе не сидела эта старая надутая Катрина, - думал Ян. - Девочка умела с ней управляться, чтобы она была ласковой и веселой. А теперь уж от нее ни за что не услышишь доброго слова».
Внезапно Ян вздрогнул. Он наклонился вперед и в изумлении опустился на колени. В его глазах зажглась новая жизнь, и все его лицо засветилось и засияло.
Взгляд его был прикован к воде, и Катрина не могла отделаться от мысли, что он видит там что-то удивительное, хотя она, стоя рядом, не может разглядеть ничего. Она не видела абсолютно ничего, кроме мелких серо-зеленых волн, в нескончаемой игре гонявшихся друг за другом по водной поверхности.
Ян подскочил к самому краю пристани и склонился к воде с таким выражением лица, какое было у него всегда, когда Клара Гулля шла ему навстречу и какое ему никогда не удавалось принять, когда он разговаривал с кем-нибудь другим.
Его рот приоткрылся, губы подрагивали, но до Катрины не долетало ни одного слова. Одна улыбка на его лице сменяла другую: так бывало, когда девочка шутила с ним.
- Ян, - сказала Катрина, - что это с тобой?
Он не ответил, а только сделал ей рукой знак, чтобы она замолчала.
Сразу вслед за этим он приподнялся, и было заметно, что он провожает взглядом нечто направляющееся вдаль по маленьким серым волнам, но что бы это могло быть?
Это нечто, казалось, быстро двигалось в том же направлении, куда только что ушел пароход. Вскоре Ян уже больше не стоял склонившись, а выпрямился и прикрыл рукой глаза, чтобы лучше видеть.
Так он стоял, пока, должно быть, смотреть стало не на что. Тогда он повернулся к Катрине. Он даже подошел к ней.
- Ты, может быть, ничего и не видела? - спросил он.
- А что тут было видеть, кроме озера и волн? - спросила она в ответ.
- Девочка приплывала на лодке, - сказал он, тут же понизив голос и перейдя на шепот. - Она одолжила лодку у капитана. Я видел на борту ту же надпись, что и на пароходе. Она сказала, что забыла кое-что, когда уезжала. Она кое о чем хотела поговорить с нами.
- Мой дорогой, ты и сам не знаешь, что говоришь! - сказала Катрина. - Если бы девочка возвращалась, я бы уж, верно, тоже видела ее.
- Помолчи, сейчас ты услышишь, что она хотела нам сказать! - все так же таинственно и торжественно прошептал Ян. - Так вот, она беспокоилась, как мы будем тут вдвоем. В прежние времена, сказала она, она ходила промеж нас, держа меня одной рукой, а тебя - другой, и все шло хорошо. Теперь же, когда она больше не соединяет нас, она прямо и не знает, что же будет. «Может быть, отец и мать будут жить теперь каждый сам по себе», - сказала она.
- Боже, неужели она могла такое подумать! - сказала Катрина. Она была так поглощена этими словами, которые повторяли ее собственные мысли, что забыла о том, что дочь никак не могла подплыть к пристани и поговорить с мужем без того, чтобы она сама это заметила.
- «И вот я вернулась, чтобы соединить ваши руки, и вы должны не разжимать их, а ради меня крепко держаться друг друга, пока я не вернусь и снова, как в прежние времена, не возьму вас за руки», - сказала она. Как только она произнесла это, она снова погребла прочь.
На некоторое время на пристани воцарилось молчание.
- Вот моя рука, - сказал Ян нетвердым голосом, будто был смущен и испуган. Он протянул руку, всегда сохранявшую удивительную мягкость, какой бы тяжелой работой он ни занимался. - Ведь это девочка так хотела, - добавил он.
- Да, а вот - моя, - сказала Катрина. - Я не понимаю, что ты там мог увидеть, но раз уж вы с девочкой хотите, чтобы мы держались вместе, то тогда этого хочу и я.
И потом уже всю дорогу до самой избы они шли, держась за руки.
ПИСЬМО
Прошло около двух недель с тех пор, как уехала Клара Гулля из Скрулюкки. Однажды днем Ян, отец ее, чинил изгородь пастбища возле самого леса. Пастбище было настолько близко к лесу, что он мог слышать, как шумят ели, и видеть, как глухарка ходит и клюет под деревьями, ведя за собой целый выводок птенцов.
Он уже почти покончил с работой, когда услышал громкий рев, доносившийся с горы. Рев был так ужасен, что он чуть было не испугался.
Он замер и прислушался, и вскоре рев послышался снова. Когда он донесся во второй раз, Ян понял, что бояться нечего. Напротив, наверняка это кто-то зовет на помощь.
|
|
|
